Текст книги "Ультранормальность. Гештальт-роман"

Когда Стрельцов покидал зал, он пытался отобъясниться от увиденного, избавиться путем объяснения. Он внушал себе, что увиденное объясняется ботулизмом от съеденной утром сгущенки, потом проявившимся бешенством после укуса Кнопы, а затем и коллективным помешательством. Причем версии о природе их помешательства казались одна другой нелепее. Это оставалось фактом: сознание бунтовало против того, для чего не находилось подходящего объяснения, или, как сказал бы тот человек, для которого не было подходящего слова. «Магия», «жульничество», «квантовая реальность» – слова, что он перебирал в голове, казались в высшей мере неубедительными, нагруженными дополнительными ненужными смыслами и вульгарными для того тонкого и изящного искусства, которое продемонстрировал этот… кудесник?

Только это слово, случайно оброненное два часа назад кавказцами, было не обременено всякой похабщиной, искажающей смысл чудесного.

Размышляя об увиденном, Стрельцов даже не почувствовал сигнал смартфона. Не торопясь, словно его сознание обрабатывало подобно двуядерному процессору большой объем невидимой информации, он достал трубку и взглянул на монитор. На нем красовалась бородавчатая физиономия соседки Зои Николаевны, улыбающаяся полупустым ртом.

Он нажал на кнопку и поднес смартфон к уху.

– Здравствуйте, Зоя Николаевна…

– Добрый день, – послышался незнакомый мужской голос, – с вами говорит врач бригады скорой помощи. Ваша мать… сожалею… она умерла…

На заднем фоне слышались причитания соседки, плавно переходящие по тональности в помехи на линии.

Перегруженный мозг Федора плохо соображал, что происходит. Он разглядывал собственные ботинки и пытался разобраться в своих ощущениях, найти в себе какие-то эмоции, но не находил их. Это казалось очень странным, ведь обычно что-то заставляет людей рыдать, паниковать. Или это всего-лишь ритуалы? Но подсказки для этих ритуалов не разбросаны по асфальту. Расшатанное лекцией сознание концентрировалось на каких-то мелочах: пыли на земле, сжатом в руке мокром от пота смартфоне, прохладном ветре, обдувающем лицо. Оно настойчиво избегало думать о главных вещах.

В какой-то момент его затрясло, инстинктивно, судорожно, а в голове вспыхнули слова человека со сцены. Он вспомнил их словно слышит их сейчас, словно именно в эту секунду звучит его хрипловатый голос: «Произнеси я что-то не так, и у вас может умереть кто-то из родственников».

Не разобравшись в себе, не выяснив для себя то, что он испытывает на самом деле, он сунул смартфон в карман и бегом направился назад: дом культуры, коридор, лестница, поворот. Та же комната, только светлая, с обшарпанными стенами, одернутыми шторами и стульями, суматошно приставленными к стенкам, среди которых паслась полная женщина с ведром и шваброй. Или не та? Ничего общего! Словно магия и законы другого мира покинули это место, погрузив все в грустную обыденность и симуляцию. Храм без богов.

– Чего забыл, окаянный?

Стрельцов зашел на территорию сцены. Табурет и доску уже унесли, зато вокруг блестели лужи, в которых отражался верхний свет от люстр-кнопок.

Оглянувшись, он увидел второй выход, ведущий в другой, узкий коридорчик, где не горело лампочек, но можно разглядеть приставленные к стенкам афиши, плакаты, стенды для других выступлений и мероприятий.

Впадая то в отчаяние, то в гнев, то в восторг, Федор рванул к черному выходу, но оттуда в ту же секунду, словно из мрака подземелий, вынырнул низкорослый, физически развитый охранник в синей униформе и бородой. Этот гном косым взглядом окинул Стрельцова и перегородил проход в узкий коридор.

– Куда направляемся? – гаркнул он по-военному резко и отрезвляюще.

– Мне нужен тот человек…

– Какой еще человек? Нет тут никакого человека!

– Тот, что здесь выступал!

– Молодой человек, что вы мне голову морочите? – рявкнул охранник. – Идите домой, проспитесь! Пьяный вон, шатаешься…

Федор попытался оттолкнуть охранника и войти в коридор, но тот оказался гораздо проворнее, и не только не уступил Федору, но и вытолкал его за границы сцены, в зал, который еще пятнадцать минут назад был темным – для «разговоров о языке».

– Да ты что, не понимаешь, псина! У меня мать умерла! – Еще до того, как произнести эту фразу, он подумал, что она не является аргументом ни для чего, но остановиться уже не мог.

– Это-то здесь причем?..

В ту же секунду в голове у Федора Стрельцова словно сработал какой-то аварийный механизм. Руки его перестали слушаться, все сознание, помутившееся туманом и мороком, перестало различать где право, а где лево. Не то он заорал, не то заплакал, не то потерял сознание. Но он уже ничего не соображал. Защемило сердце, острая боль, словно от удара молотом по грудине, отразилась в руке, затем в спине. И не находилось никакого выхода из этого страшного неконтролируемого состояния.

Он понял, что пребывает в сознании лишь тогда, когда отнял от лица мокрые руки. Пальцы тряслись и плохо слушались. Сжать в кулак у него с первого раза не получилось. Звенящая пустота в голове. Нет, кое-что он помнил: про мать, про лекцию, даже про то, что должен был сделать уколы от бешенства. Но все это казалось сном или даже бредом, не имеющим никакого отношения к его теперешнему состоянию. Так же как компьютерная игра не имеет отношения к действительности.

Он находился на ступеньках Дома культуры. Ровно там, где и услышал от врачей о смерти матери.

– …да ты пойми, не я это решаю! – продолжал охранник, находящийся поблизости. – Это не я решаю, кто куда может пройти. Выступления организует местная ячейка КПЦ. Это тебе не кот начхал. Не лезь в это дело, а то хуже будет. Сам я ничего не решаю, просто послушай дельного совета. Если туда сунешься со своими претензиями, упекут с концами и все…

Собравшись с силами, Стрельцов отмахнулся от охранника и направился было в сторону метро, как услышал новый звук. Он шел из-за угла ДК. Забыв о своей цели, он с интересом заглянул за угол и нашел там ту самую девушку из третьего ряда, которая всхлипывала, сидя на грязном бетонном блоке, оставшемуся, видимо, послеремонченным от Дома культуры.

С виду она выглядела весьма мило: темные длинные кудри, миловидное личико. По возрасту – может, чуть младше Стрельцова. Она долгое время плакала, оттого ее глаза припухли, и руки тряслись. Почти как у него самого.

Она не сразу заметила его приближения и продолжала что-то бессвязно говорить, продолжая давно начатый диалог с самой собой. Лишь когда он приблизился достаточно, чтобы взять ее руку в свои, она подняла на него глаза и долго смотрела, словно чуть в сторону, как бы заглядывая за спину, а потом сфокусировала взгляд на нем и одернула руку.

– Кто вы?

– Все в порядке. Я был на встрече. Что-то случилось?

– Папа… – тихо произнесла она.

Не надо долго расспрашивать, чтобы понять. Видимо, ее отец тоже скончался во время мероприятия, и она узнала об этом только сейчас.

– И у меня… мать… – произнес он.

Разум продолжал бороться с ощущением иллюзии происходящего. Мозгом он понимал, что матери больше нет, но где-то там, в другой половине мозга, хранилась надежда на то, что это какая-то зловещая шутка, прикол, бесчеловечная месть Зои Николаевны за то, что он пнул кота, которого та прикармливала во дворе.

Он вынул из кармана смартфон и набрал номер соседки, но та не взяла трубку. Он сбросил, попробовал еще. И в этот раз никто не ответил.

– Как тебя зовут? – неожиданно для себя спросил Федор.

– Елена…

– Елена?

– Серебренникова…

Представившись, Стрельцов продолжал на автомате задавать вопросы о ее профессии, любимой музыке, любимых способах убить свободное время, есть ли сестры и братья, где учится, кем работает, что делает в субботу. Она отвечала уклончиво и пыталась отвязаться от него, но Федор вел себя достаточно напористо, выуживая фактологическую информацию.

Он всегда так делал, когда знакомился с девушкой. Отработанный годами конвенционный механизм типовых знакомств. И сейчас, в ситуации настолько неподходящей для этого, он спасал его от тяжких мыслей.

Планы пошли насмарку. Ни больницы, ни уколов, ни возвращения домой, хотя именно сейчас ситуация требовала его присутствия. Он попал в какую-то сказку, полную загадок, но гусеница, пыхающая кальяном, еще не показала себя. Сознание требовало от него определить все неизвестные, а тело подсказывало – беги. Но бежать уже слишком поздно.

– Нам надо разобраться с этим, – произнес он успокаивающе. – Помнишь, что он сказал? Что родственники могут погибнуть. Он все знал. Он все предвидел наперед.

Она послушно кивала головой, а руки прижимала к груди.

– Это не совпадение…

– Нет, – прошептала она.

– Охранник говорил что-то про партию. Что их местное отделение проводит такие мероприятия. И если кто-то знает этого человека, то мы найдем его там.

Она кивнула в знак согласия.

– Хватит сидеть на камнях!

Она медленно сползла с плиты, и они вместе направились в сторону, противоположную Инфекционной клинической больнице №3.

Глава Б. Партийность бытия

Когда все разошлись, стало не так душно.

Федор расстегнул верхнюю пуговицу и потянул воротник. Хотя семья уже освободилась от основной массы похоронных хлопот и полным ходом проводила поминки, мысли Федора о том, кого он винил в произошедшем, никак не выголавливались наружу. Он считал это странным, так как сам он был ближе всех к матери, но именно сейчас не чувствовал внутри себя абсолютно ничего. Ни боли утраты, ни сожаления, ни скорби по ушедшей. Называя это переутомлением, он как бы даже оправдывал себя.

Отец, до сих пор общительный и разговорчивый, замкнулся в себе. Даже сейчас, когда ушли последние гости, он сидел в углу и продолжал выжимать бутылку коньяка, не торопясь наполняя и опустошая крохотную рюмочку. Иван сидел напротив Федора, одетый не по случаю в широкую куртку-бомбер, синие грязные джинсы и клетчатую рубашку с блямбой малоизвестной английской фирмы на кармане. На его лице отражалась динамика мысли, хотя и не сказать, что богатая. Глаз украшал здоровенный фиолетовый синяк, о котором гости не расспрашивали разве что из чувства такта.

– А это откуда? – Федор поводил рукой в воздухе напротив своего левого глаза.

– Фингал что ли? – уточнил брат-близнец. – Да за герцогиню на забиве впряглись с ультрасами из динамиков. Одна падла аргументом приложила, до сих пор челюсть хрустит…

Иван отложил в сторону вилку из столового серебра, потянулся к бутылке водки, полной только наполовину, и не наливая в стакан, отхлебнул прямо из горла.

– А ты какую-то бабу нашел?

– Откуда ты это?..

– Вчера приходила. Сначала на шею кинулась, потом начала молоть что-то про акабов, что надо телегу писать, ехать в ментовку. В общем, я ей доступно объяснил, что она попутала, и что по мусарням шататься русской бабе немазёво.

– Лапал опять?

Иван допил залпом оставшееся содержимое бутылки, а потом приставил ее к подбитому глазу как подзорную трубу, и посмотрел через нее на Федора.

– Ага…

– Охренеть…

Несмотря на то, что поминки тянулись практически весь день, Федор так и не прикоснулся к еде. Только сейчас, разглядывая салат, он понял насколько устал за ту неделю, что прошла после печальных известий. Но еда все равно не лезла в рот. Шутки ради можно даже человека нанять, чтобы доел все салаты после застолья. Триста рублей за тарелку. А что?

Инфаркт – нередкое явление для пятидесятидвухлетней женщины, но смерть от инфаркта просто не укладывалась у него в голове. Особенно после таких случайных и пугающих пророчеств, с которыми он столкнулся в ДК. Для всей родни смерть Ирины Стрельцовой оказалась громом среди ясного неба, но только не для него. И только для него она виделась не только чем-то немыслимым, но и неизбежным.

Он достал из кармана небольшой планшетик, не многим крупнее смартфона, на котором помимо серебряного яблока отображалась надпись «iSecretary». Их еще называли «ай-секами». Нейронная сеть с характером и свойствами друга, которая не подведет. Так их позиционировали, когда выпустили на рынок. Хотел сперва спросить устройство насчет этого, а потом тут же убрал в карман.

– Карманный секретарь, который от швабры остался? – уточнил брат.

– Да. Больше мне ничего не надо.

– А больше ничего и нет, – добавил брат. – Еще книга была – «Кризис реализма». На нее кот насрал. Лежит сейчас в ванной, на змеевике сохнет.

Иван одобряюще и понимающе кивнул. Он-то никогда не интересовался гаджетами, так как в драках разбил не один телефон. В том числе и об чей-то жбан.

– Я знаю кто ее убил… – произнес Федор тихо, чтобы слышал только брат-близнец.

– Это инфаркт был, дубина!

– Да нет же… Я тут встретил одного человека. Он делал невероятные вещи…

Иван положил бутылку на бок на стол, а сверху расправленную ладонь, и, несколько скучая, принялся катать ее туда-сюда по столу.

– Матрёна говорила, что, когда мы родились, все мозги достались тебе, а мускулы мне. Теперь чего-то я начал сомневаться… – Иван поставил бутылку на донышко и отодвинул подальше от себя. – Я тебе как русский человек русскому человеку говорю. Русским языком опять же. Инфаркт это был. Это когда в натуре никто не виноват. Бывает, короче. Это когда основа мутки на пересечении устраивает, там бывают сходняки с говном, и, если кого постелят, во тогда да, есть чувак, которому мусора руки крутят и – в обезьянник. Это я понимаю. Но тут-то долбаный инфаркт, Федя!

Федор пожал плечами. Обсуждать что-то далее Иван явно не настроился. С братом он давно утратил общий язык, и их непродолжительные раунды общения ограничивались домашними посиделками и какими-то церемониальными случаями вроде дня рождения или подобного траура. В остальные дни они жили в разных комнатах за закрытыми дверями, не делились никакими новостями, покидали и возвращались домой в разное время.

– Чего с колтуном делать будем? – Иван кивнул в сторону отца.

Тот после очередного приема вглядывался в полупрозрачную муть стекла, пытаясь определить на глаз оставшийся объем. После последней победы над зеленым змеем прошло больше трех лет, и теперь все труды снова оказались насмарку.

– Предлагаю вызвать скорую помощь, – подал голос iSec.

Федор отмахнулся и от устройства и от брата с его вопросами, встал из-за стола и направился через коридор мимо комнаты брата в ванную. Включив воду похолоднее, он набрал побольше в ладони и поднес к лицу. Обмякшее от водки лицо плохо ощущало температуру.

– А вам не помешает яблочный сок, – добавило устройство.

– Новости лучше скачай…

– Сегодня опять по всем каналам сообщение о троллях, которые сорвали передачу на «Первом канале». Хотите посмотреть?

– Не сейчас…

Вскоре ощущения вернулись, а в голове немного прояснилось.

Когда он отнял руки от лица, то увидел свое отражение в банном зеркале. Никаких сомнений не оставалось, это лицо жертвы из второсортных голливудских фильмов в духе survival horror. «Вот что они с нами делают, твари!» – пронеслось в голове Федора. Как бы соглашаясь со своей первой мыслью, рожденной подсознанием, он грустно улыбнулся и ткнул указательным пальцем в свое отражение в зеркальном серебре.

– Ну уж нет… – произнес он вслух. – Так дело не пойдет! Страну развалили, и за нас взялись!..

В нагрудном кармане телефона не оказалось. Сопротивляясь опьянению, Стрельцов напряг память и вспомнил-таки, что забыл смартфон на кухонном столе, когда готовил салаты и закуски. Превозмогая расслабленность и лень, он направился вдоль стены на кухню, где нашел коммуникатор в уже почти разряженном состоянии. Со второй попытки он нашел телефон Елены и позвонил.

Девушки никогда не любили, когда он звонил им пьяным, но это был не тот случай, когда стоило соблюдать видимую трезвость.

– Алло… – послушалось тихо на том конце.

– Лена, привет. Это Федор.

– Привет, Федя…

– Я за прошедшую неделю все обстоятельно взвесил и решил действовать. Это все случилось не просто так, во всем есть план… Я думаю найти этого человека со сцены и выбить из него все. Если не сам, то брат поможет… Он тогда говорил об этом, что родственники могут умереть. Не просто так он, короче, это сказал, я знаю! – На какой-то момент ему показалось, что он много болтает, но остановиться оказалось уже не в его силах. – С этим надо разобраться. Мне охранник говорил, что за все платила партия. Я пойду в их отделение, пораспрашиваю, прикинусь шлангом. Они же не могут не знать где он и что…

– Федя! – оборвала его Елена. – Это чушь. Никто не может убить человека, которого даже и в глаза не видел. Ты послушай себя. Ты пьян что ли? Что это за пьяный бред? Куда ты пойдешь в таком состоянии?

– Но ты же брату совсем другое говорила! Что надо заявление в милицию писать!

– А, этой обезьяне? Я была не в себе, поддалась чувствам, так же как ты сейчас… Теперь головой думаю. Ерунда это все какая-то.

– Какая-то?!

– Стечение обстоятельств, – пробубнила она, словно сама не верила в то, что говорила. – Так не бывает, как ты описываешь… Да и зачем ему это делать, сам подумай! Он же тебя не ограбил, да и вряд ли против твоей матери имел что-то личное…

Федор отнял нагревшуюся трубку от покрасневшего уха и приложил ее к другому.

– Послушай, это могло быть… как они называют?.. «Убийство по неосторожности»! Да ты сама все видела, эти люди все что угодно могут. Черт знает, что они могли задумать!

Елена несколько секунд молчала прежде чем ответить.

– Прости… Я совсем не в настроении обсуждать твои фантазии…

Она положила трубку. Они всегда так делают, когда говоришь им лишнее.

– Еще начался сбор подписей за выдвижение Никиты Воротилова в президенты. Я в закладки положу, потом посмотрите, – добавил не в тему iSec.

– Давай на «ты»? – предложил Федор.

– Полностью согласен…

– Тогда заткнись!

Федор вышел со своего смартфона в Интернет и принялся искать на официальном сайте Консервативной партии Центра список первичных ячеек, связанных с Домом культуры. Вскоре ему это удалось: на домашней странице одного из местных отделений выпал целый список проектов и мероприятий, где адресом указывался ДК. Никаких «разговоров о языке», он там, правда, не нашел, как, впрочем, и любых других мероприятий в тот самый день и в то самое время. Но это оказалась та самая ячейка, и приемный день у нее – понедельник.

– Завтра…

Не успел Стрельцов выйти из Интернета, как его прервал звонок Дениса.

– Тебя в универе все потеряли, ты где пропадаешь? – начал Мешков без приветствий и подготовки.

– Слышь, у меня мать вообще-то умерла, ничё, а?!

Денис на секунду смолк, а потом, кашлянув, переменился в голосе.

– Соболезную… Ну, то есть на самом деле соболезную. Я не знал. Да и никто не знал. Мог бы в известность поставить. А то тут уже тебя в список на отчисление поставили. Я поговорил со старостой, она попробует решить вопрос, пока ты там делами всеми этими занят…

– Да все нормально. Тут другое. Есть кое-что, что я хотел бы с тобой обсудить, но со всеми этими делами забыл совсем.

– Валяй!

– Что ты знаешь про «разговоры»?

– Какие еще разговоры?

– «Разговоры о языке», там, где мы с тобой последний раз пересеклись. Ты знаешь кто это проводит, как его зовут, где он работает? Мне тема кажется очень интересной, хотел бы узнать поподробнее.

Денис сдержанно рассмеялся, но вскоре смолк, понимая, что это не по случаю.

– А что такое? – уточнил он. – Металлургия тебя больше не привлекает?

– Да как сказать… Я думал, что знаю из чего устроен этот мир, но теперь понимаю, что наш МИСиС нихрена не подготовил меня к тому, как жить. Я после лекции понял, что вообще ничего не знаю… Ну ты понимаешь? Об обществе, о людях…

– А-а-а-а… Произвел он на тебя впечатление, – лукаво, насколько это было прилично, произнес Мешков. – Да, я тоже с открытым ртом слушал.

– Ну так что?

– Я был на встречах всего три раза. Подготовительные, как я понял, раз в месяц проходят. Для тех, кому интересно, попадают в небольшие группы по десять-пятнадцать человек. Я попал в одну, там много говорили о том, какие проблемы у современного русского языка, что-то про лингвистические развалины, знак и значение, и что надо делать, чтобы вернуть языку былое могущество, ну и страну возродить. Я так это понял. А на вторую встречу в этой группе я не попал, мать тяжело заболела, пришлось по врачам ее таскать. Ну и меня исключили, восстанавливался. – В голосе Мешкова чувствовалось изрядное, почти нарочитое сожаление. – И вот я решил снова записаться с нуля в новую группу. Но в принципе можем попросить, чтобы нас в одну зачислили…

Федор, чтобы не забыть, взял на столе авторучку и салфетку, и быстро, пока еще помнил, параллельно записал адрес местного отделения КПЦ. Ждать – это слишком долго, но о конспирации он решил пока не задумываться и попробовать раскрутить все дело нахрапом – без какого-либо плана и подготовки.

– Ты знаешь, я думаю сам на него выйти. Наверняка оценит инициативу…

– В смысле?

– Да завтра пойду в партию и разузнаю поподробнее где он преподает, чего делает, чем занимается, как зовут. Я ведь так поражен был, что даже имени не спросил…

– Кстати, я тоже… странно…

– Вот именно! И тебе предлагаю пойти со мной. Есть завтра время часа в четыре?

Из трубки донесся еле слышный шорох ежедневника. Мешков считался наиболее пунктуальным из всех его знакомых, и очень гордился этим своим качеством. Именно поэтому если он начинал дело, то решительно выделял под это соответствующее время, а если собирался на встречу, то в заранее отведенный и запланированный час. Должно быть, именно поэтому его никто не мог вытащить на случайные посиделки с пивом и девушками, а сам Стрельцов с многочисленными оговорками относил его к списку своих друзей.

– Думаю, это реально, – наконец-то произнес Денис.

– Отлично! А я уже и адрес узнал!

Обменявшись с приятелем традиционными прощаниями, Федор положил трубку и направился уже уверенной походкой обратно в комнату, где остались брат и отец.

Над траурным столом никаких изменений за время его отсутствия не произошло. Брат сидел все в той же расслабленной позе, покачиваясь на задних ножках стула, ставя на ребро пробку из-под водки и легким щелчком пальцев заставляя ее вращаться, а отец, отложив в сторону пустую бутылку, развалился на диване, закинув ноги на спинку.

– Ты в универ-то ходить начнешь? – спросил Иван, лишь только Федор переступил порог комнаты. – Бакланишь уже полмесяца.

– Я хоть до четвертого курса доучился.

Иван поступал вместе с Федором на тот же факультет, а по ЕГЭ даже набрал больше баллов, чем близнец, но бросил на первом же курсе, когда следовало начать писать курсовую по металлургическому легированию. Впрочем, то, что он бросит вуз стало понятно еще когда преподаватель начал рассказывать про сталь Гарфилда и современную линейку быстрорежущих сталей.

– Да забей, чувак. Все, что мне надо знать по жизни о металле, – Иван сжал кулак, а потом оттопырил большой, указательный палец и мизинец, – я уже знаю!

Федор пожал плечами, стараясь избежать ответа. Он подошел к столу, поднял тарелку с небольшими бутербродами, какие мама очень любила делать, и принялся есть их по одному. Благо гости почти к ним не притронулись.

В этот момент в себя пришел отец. Он оторвал взлохмаченную голову от ручки дивана, огляделся, словно обнаружил себя в неизвестном ему доселе месте, и, сфокусировав взгляд то на одном своем сыне, то на другом, шумно опустил голову обратно на мягкую диванную ручку.

– Чет у меня в глазах двоится…

– Так нас двое, йопт! – ответил ему Иван.

Александр Емельянович пропустил это мимо ушей.

– Я вам рассказывал, как мы с семьей уезжали из Тарту, когда в девяностых страна развалилась? – произнес он медленно, так как знал свою способность коверкать до неузнаваемости слова в нетрезвом состоянии.

– Тысячу раз рассказывал, – ответил Федор. – Может уже хватит тебе?..

– Да забей, – перебил его Иван. – Пусть болтает, сопли наматывает. Ему от этого легче становится. – Он повернулся к отцу. – Давай-давай, трынди…

Александр Емельянович неловко повернулся на бок, задев рукой ровно стоящую бутылку из-под коньяка и свесившись с дивана, от чего еще долго не мог обрести равновесие. Потом он все же приложился ухом к диванной ручке, крепко вцепился в нее руками, словно на мгновение вспомнил те дни, распад Советского Союза, русские погромы в Эстонии, спешку, с которой приходилось собираться, уезжать в чужую страну. А потом облегченно выдохнул и тут же следом рыгнул.

– Все началось в восемьдесят восьмом, – затянул он свою старую пластинку, – Мне тогда было как вам сейчас – двадцать два года. Ну, я уже отдельно тогда жил, учился на кафедре русской литературы Тартуского университета. Заканчивал учиться. Они тогда создавали Народный фронт. В то время все это делали – и на Украине, и в других странах. Они говорили, что отделяться не собираются, и что только поддерживают перестройку. Это я теперь понимаю, что они никогда не хотели быть вместе в одном Союзе. – Отец слегка сполз с дивана, но от окончательного падения его удерживала подушка и упор рукой, который он как-то подсознательно принял. – Уже через полгода в Таллинне началась «Поющая революция».

Мне тогда родители из Таллина позвонили и сказали, что молодежь объединяется вокруг нацистских символов и готовится выдворять из страны русских. Они их называли «оккупантами». Да и мне тогда тоже было нелегко, по вузам и общежитиям ходили патрули, как сейчас агитаторы ходят перед выборами. Еще звучали разговоры о том, что Эстония станет независимой, а нашу кафедру закроют, так как мы пропагандируем язык оккупантов.

После провокации в девяностом, когда русские Эстонии ворвались на территорию Верховного Совета, стало понятно, что мы вне закона. Нас очень быстро сделали врагами нации. Я уже два года как вуз закончил, работал преподавателем, готовился на третий поступать в аспирантуру. Уже тогда нельзя было найти нормальной работы для русских, не то что по моей специальности. Это случилось в мае. Я гостил у родителей в столице. Отец тогда во время обеда поднялся из-за стола, подумал немного, и говорит: «Все, дальше тут житья не будет, надо уезжать». В тот же вечер мы собрали вещи, кое-какие деньги – и переехали в дом наших родственников под Самарой. А через год Эстония стала независимой…

– История очень кстати, – проворчал Федор.

Александр Емельянович утратил остатки сил и окончательно съехал на красный выцветший ковер, постеленный на полу, где уже лежала пустая бутылка, тапки и белый длинношерстый кот по прозвищу Ельцин. Такой толстый, с морбидным ожирением, словно дважды кастрированный.

Федор, неожиданно ощутивший всю усталость, скопившуюся за день – с утра, когда готовились к отправке гроба в крематорий, до последнего гостя – и сам захотел бы свалиться где-нибудь в углу и проспать сутки. Но сил не оставалось. Он продолжал сидеть за столом, поставив на стол кулак на кулак и упершись в них лбом. Иван же продолжал беспорядочно двигать по столу тарелки и графины, думая о чем-то своем, как всегда подозрительно бессмысленном. И это отражалось на его лице.

Отделение партии располагалось в том же здании, что и районная приемная, участковая избирательная комиссия и муниципальное образование. Впрочем, сращивание власти на всех уровнях с партийной структурой, этакий постсоветский раритет, – обычное явление в этой стране. Некоторые видели в этом даже решение по ТРИЗ с точки зрения оптимизации управления государством.

Отдельный вход со двора, выложенный плиткой. После шестой ступеньки крыльца небольшая площадка и массивная деревянная дверь, вокруг которой висело шесть разного размера табличек, самая крупнейшая из которых гласила: «Консервативная партия Центра (КПЦ), приемный пункт по работе с жалобами и обращениями населения». Все это выглядело красиво и контрастировало со вторым этажом здания, которое давно не подвергалось косметическому ремонту. Справа от входа газон, обнесенный предупреждающей красно-белой полиэтиленовой пленкой: с крыши регулярно падали обломки кирпича, чьи куски валялись тут во множестве.

На стене – панель для районной газеты. На выцветших листах обсуждалось сколько район собрал гуманитарной помощи для жителей непризнанной республики Черноруссия, сколько оппозиционеры из «Наблюдателя» украли, когда Воротилов был советником губернатора, да о том, что вашингтонские ястребы виноваты в кризисе на Шри-Ланке. Излюбленные темы эпохи нового застоя.

Стрельцов и Мешков переглянулись. Денис пожал плечами, хотя Федор хотел сделать это первым.

Идея искать лектора из ДК здесь уже не выглядела так заманчиво, как два дня назад. Но если идти до конца, то начинать этот сложный путь необходимо в этом месте.

Стрельцов отворил дверь и шагнул внутрь. Вскоре они вдвоем оказались внутри просторного, хорошо отремонтированного и чистого помещения, которое к тому же охлаждали кондиционеры. Приемная находилась прямо по коридору, и возле заветной двери уже сидело шестеро просителей пенсионного и постпенсионного возраста. Двери справа, как понял Федор, принадлежали муниципальному объединению, а слева отданы под офисные нужды КПЦ. Из дверей справа постоянно выходили какие-то люди, они заходили в двери слева, чтобы в скором времени снова вернуться в правые двери – бесконечным потоком перекабинечиваясь туда-сюда. Все они выглядели по-деловому. Когда же открывались эти двери, можно было уловить то шум клавиатуры, то печать принтеров, а то и вырванные из контекста фразы вроде: «Семенову передайте в УИК чтобы оформил протокол до вечера, а то потом неудобно будет перед проверяющим из территориальной…» или «Объясните, как эта процедура увязывается с новым ФЗ? А, понял, там министр отдельный подзаконный акт подписывал. Все, понял…».

В одном из кабинетов, дверь которого приоткрылась, играло радио. Передавали какое-то ток-шоу, одно из тех «новых форматов», которые расплодились как раз перед выборами. Все знали, что так обходят учет средств, выделенных на предвыборную кампанию. Особенно сейчас, за два месяца до официального старта предвыборной кампании. Помимо официальных трат многие кандидаты предпочитают приплачивать участие в ток-шоу, чтобы те доносили его позицию. Это не считалось политической рекламой, хотя и являлось ею. Ну а ведущие и продюсеры всегда рады заработать на лживой популярности кандидатов.

Выступал как раз один из них. Вроде бы он хотел внести изменения в конституцию, так как считался оппозиционером и выступал против власти, чья мощь держалась на ее незыблемости. Видимо, он считал остроумным шатать основы власти в надежде получить свои полтора процента узнаваемости.

– … а мы снова в студии «Серебряного дождя» обсуждаем назревающую конституционную реформу, – произнес широко известный ведущих Владимир Петухов. – С нами вместе кандидат в президенты Михаил Порохов и председатель недавно созванного Конституционного собрания, бывший депутат Государственной думы от партии КПЦ, Игорь Травин. И, кстати, у нас есть звонок. Слушаем…