Текст книги "Город, которым мы стали"

– Боро[4]4
  Боро – муниципальная единица Нью-Йорка, крупный район. (Прим. перев.)


[Закрыть], – зачарованно произносит он. «Я – Манхэттен». – Ты говоришь о боро города. Ты хочешь сказать, что я действительно Манхэттен. И… – он вдыхает, – …и ты говоришь, что есть и остальные.

Женщина перестает ходить из стороны в сторону и медленно, очень медленно поворачивается, чтобы снова изучающе посмотреть на него.

– Ты этого не знал, – говорит она, щурясь на него.

Мэнни замирает. Он понимает, что допустил ошибку, раскрыв карты, но лишь время покажет, насколько серьезной была эта ошибка.

– Вас пятеро, – довольным тоном говорит женщина в белом. (И почему-то в сознании Мэнни это становится ее именем, с большой буквы. Женщина в Белом.) Она улыбается, но холодно. – Пятеро, и лишь один бедный Сан-Паулу, который должен за вами всеми приглядывать! Он сейчас рядом с тем, с кем я сражалась. А ты один. И ты даже понятия не имеешь, что нужно делать, не так ли?

У Мэнни от страха сводит живот. Он понимает, что Женщина сейчас что-то сделает, и он до сих пор не придумал, как с ней бороться.

– Чего ты хочешь? – спрашивает он, чтобы ее задержать. Чтобы выиграть время и подумать.

Она качает головой и вздыхает.

– Я могла бы тебе рассказать ради спортивного интереса, но для меня это не состязание. Мне просто нужно выполнить мою работу. Прощай, Манхэттен.

В мгновение ока она исчезает. То есть исчезает Женщина в Белом; стоит Мэнни моргнуть, как ее одежда и волосы возвращаются к своему естественному цвету. Вновь став обыкновенной кареглазой дамочкой, она чуть обмякает. Но через миг, придя в себя, она поджимает губы и снова поднимает телефон. Огонек камеры опять загорается.

Но одновременно с этим происходит и кое-что похуже. Волосы на загривке Мэнни встают дыбом, он подпрыгивает и резко оборачивается, уверенный, что кто-то вот-вот набросится на него сзади. Он видит позабытую парочку на лужайке, еще отдыхающую на пикнике, но, помимо них, там ничего нет…

Стоп. Нет. Из асфальтовой дорожки, из ее трещин и щербин поднимаются… призрачные белые ростки. Мэнни хватает Бела, оттаскивает его назад, и в тот же миг ростки появляются из трещины, на которой он стоял. Затем они вылезают даже из неповрежденных участков асфальта. Мэнни замечает, что на кольце голой земли, которая окружает памятный камень, и в трех-четырех дюймах за ним ничего нет, и утягивает Бела туда, в этот, по-видимому, защитный круг.

– Что это за… – начинает Бел. Мэнни с облегчением понимает, что Бел явно видит белые побеги. Хотя бы это ему объяснять не придется. Бел пятится к камню, глядя на то, как небольшие ростки превращаются в коротеньких червяков.

– Просто омерзительно, – говорит женщина. Теперь она стоит на целой лужайке усиков, которые уже доходят ей до колен, а тот, что растет из ее шеи, разделился на два, и оба зловеще навострились на Мэнни. Поразительно, но, несмотря на все это, она продолжает их снимать. Или… не только снимать? Секундой позже из динамика телефона раздается голос, искаженный треском. Мэнни не может разобрать, что было сказано, но женщину он слышит отчетливо:

– Я хочу вызвать полицию. Я в парке Инвуд-Хилл, тут два типа, и они, ну не знаю, выглядят очень угрожающе. Думаю, они торгуют наркотиками, и они отказываются уйти. А еще они занимаются сексом.

– Слушай, дамочка, да ты хотя бы видела, как занимаются сексом? Хоть раз в жизни-то, а?.. – захлебываясь от возмущения, говорит Бел. Парочка вдалеке хихикает, хотя вряд ли из-за его слов. Они всецело поглощены друг другом, целуются и не замечают того, что происходит у камня.

Дамочка, занятая разговором, пропускает слова Бела мимо ушей.

– Да. Так и сделаю. Я их снимаю. Конечно, да-да. – Она колеблется, затем морщится и прибавляет: – Афроамериканцы. Или латиносы? Трудно сказать.

– Я же явно азиат и британец, овца ты безмозглая! – Бел таращится на нее с отвисшей челюстью. Тем временем усики продолжают расти; они уже стали настолько длинными, что смогут дотянуться до Бела и Мэнни, даже если они оба вскарабкаются на камень. А это у них вряд ли получится, поскольку на камне не хватит места для двоих.

Тут Мэнни вспоминает, что это не обычный камень, а памятный. Он – объект силы… наверное. Шораккопоч, место первой мошеннической сделки с недвижимостью будущего Нью-Йорка. Что же он может с этим сделать?

О. О-о-о-о.

Он подталкивает Бела.

– Залезай на камень, – говорит он. – Мне нужно место. И отдай мне все, что у тебя в бумажнике.

Бел настолько напуган, что сразу же слушается, спешно лезет на камень и хватается за задний карман.

– Худшее ограбление в истории, дружище, – дрожащим голосом подшучивает он.

Мэнни уже достал из кармана собственный бумажник. Он на удивление спокоен. Открывая бумажник и шаря в нем в поиске идей, он отстраненно размышляет над этим. Ему следовало бы бояться, ведь он видит, что усики сотворили с другим человеком. Что он почувствует, когда они вторгнутся в его тело, а его разум окажется захвачен тем существом, которому они служат?

«Наверное, это будет похоже на смерть», – думает он. Мэнни внезапно осознает, что какая-то часть него однажды уже сталкивалась со смертью, и именно поэтому он так спокоен. Однако он все же приходит к выводу, что такой исход ему не понравится.

В его кошельке почти ничего нет. Несколько чеков, пятидолларовая купюра, карта «Амекс», дебетовая карта, просроченный презерватив. Ни одной фотографии близких ему людей – позже это покажется ему странным. Есть удостоверение личности, но он тут же отводит от него глаза, не желая знать, как его звали до утренней поездки в поезде. Неважно, кем он был прежде. Сейчас ему нужно оставаться Манхэттеном.

Едва его пальцы касаются кредитной карты, как он ощущает всплеск той же странной энергии и сосредоточенности, что и на ФДР. Да.

– У земли есть цена, – бормочет он себе под нос, отвлекшись от окружившего его поля растущих, колышущихся белых колосьев. – Даже у общественной, вроде парка. Ведь собственность на землю – это всего лишь идея; нам не обязательно жить, подчиняясь ей. Но этот город был основан на этой идее и благодаря ей стал таким, какой он есть.

– Пожалуйста, скажи мне, что ты не свихнулся, – говорит Бел, присевший на камне на корточки. – Нам нельзя обоим одновременно слетать с катушек. Мы только что вписались в аренду.

Мэнни поднимает на него глаза… и бросает на землю пятерку, прямо за кольцо вокруг камня. Он не слышит, а скорее чувствует внезапный глухой, пронзительный визг, доносящийся с места, куда приземлилась банкнота, и, не оглядываясь, понимает, что произошло. Банкнота ранила усики и заставила их отпрянуть от того места, где она упала на асфальт.

Бел потрясенно таращится на банкноту. Затем он лихорадочно вытаскивает из бумажника пачку разномастных купюр. У него есть евро, британские фунты, доллары США и даже несколько песо; Бел явно много путешествует. Он бросает одну из фунтовых банкнот. Она приземляется неподалеку от той, которую кинул Мэнни, но ничего не происходит.

– Я же сказал, отдай их мне, – говорит Мэнни, выхватывая пачку банкнот из трясущихся пальцев Бела. Странное чувство тут же усиливается; Манхэттен был возведен не только на оценке стоимости земли, но и на украденных ценностях.

– Я всего лишь пытаюсь помочь бороться с этой чертовщиной! – огрызается Бел. – О боже, они приближаются. Давай скорее, колдуй, как ты там хотел!

Мэнни начинает швыряться деньгами, сорить ими по краю белого поля, как какой-нибудь мот в дорогом клубе. Он сразу же видит, что деньги помогают, но не сильно. Пятидолларовая купюра расчищает землю лишь под собой, не больше, и вскоре теряется среди соседних усиков. Евро и фунты тоже срабатывают, но их сила, похоже, зависит от номинала. Стодолларовая купюра расчищает землю не только под собой, но и примерно в дюйме вокруг. Банкнота в сто евро расчищает чуть больше – но всех вместе их хватает лишь на то, чтобы сдержать натиск усиков и не дать ближайшим дотянуться до Мэнни. А если усики продолжат расти, то рано или поздно дотянутся до Мэнни вне зависимости от того, сколько еще дюймов земли он сможет отжать.

Вот оно что. Мэнни внезапно понимает: он попросту покупает землю вокруг памятника. Но ведь теперь она стоит гораздо больше шестидесяти гульденов.

– Бел, ты не знаешь, почем сейчас недвижимость на Манхэттене? Сколько просят за квадратный фут?

– Ты точно свихнулся.

Один из усиков повыше рассекает воздух и устремляется к бедру Мэнни, и он отбивает его двадцатидолларовой купюрой. Усик взвизгивает и шарахается в сторону.

– Мне правда нужно это знать, пожалуйста!

– Да я-то откуда знаю? Я снимаю квартиры, а не покупаю их! Может, тысячу долларов за фут? Две тысячи?

Мэнни с горьким стоном понимает, что в этом-то вся проблема. Недвижимость на Манхэттене ужасно дорогая, и у них не хватит наличности, чтобы расплатиться за собственные жизни.

В отчаянии он бросает свой «Амекс», и тот производит пока что самый заметный эффект, расчистив вокруг себя прямоугольник площадью с парковочное место. Похоже, у него неплохая кредитная история. У Бела, впрочем, карточек нет, а за площадкой, которую расчистил Мэнни, все еще колышутся усики… и у Мэнни осталась лишь дебетовая карта. Сколько у него там на счете? Ему никак не вспомнить.

– Хорошо, – довольно говорит дамочка. Мэнни с удивлением осознает, что позабыл о ней. Она улыбается, стоя среди густых зарослей мерно покачивающихся усиков, и по меньшей мере дюжина из них увивают ее голову и плечи. – Полицейские говорят, что уже едут. Может быть, раньше вам и сходила с рук наркота и извращения в публичном месте, но я не для того сюда переехала, чтобы мириться с подобным. Мы выживем вас отсюда, одного за другим.

Размышления Мэнни о ценах на манхэттенскую недвижимость затмевает внезапный ужас, от которого у него пересыхает во рту. Конечно, не факт, что полиция действительно приедет сюда; пусть Мэнни в Нью-Йорке всего лишь первый день, он уже видит, что Инвуд не из тех районов, куда копы приезжают на вызов оперативно – или вообще приезжают. Тем более что в городе недавно случилось чрезвычайное происшествие. Однако если они все же явятся сюда, то ступят на стремительно растущее поле белых усиков, окружающих Мэнни и Бела. А если один усик смог превратить назойливую белую расистку в проводник для бестелесного экзистенциального зла, то Мэнни не хочет знать, во что превратятся зараженные сотрудники нью-йоркской полиции.

Он уже готовится кинуть свою дебетовую карту и отчаянно надеется, что на ней окажется хотя бы миллион долларов… когда внезапно до них доносится музыка, рвущаяся из динамика какого-то другого телефона.

«Нью-Йорк, Нью-Йорк, большой город больших надежд…»[5]5
  Песня «New York, New York», исполнители: Грандмастер Флэш, Мелл Мэл. (Прим. перев.)


[Закрыть]

На таком расстоянии кажется, что эта мешанина исходит из консервной банки. Наверное, из айфона. Но в мешанине Мэнни разбирает хлопки и ритмичную музыку. Электронные барабаны и… как будто диджей крутит пластинку на пульте? Как в старом рэпе?

«Здесь тесно… И толпы людей…»

Мэнни резко оборачивается и видит, что по дорожке, ведущей к Шораккопочу, к ним направляется чернокожая женщина. Высокая и сильная, с величавой осанкой и округлыми бедрами, изгибы которых подчеркивает юбка-карандаш, чертовски ей идущая. Впрочем, привлекательность женщины – лишь отчасти заслуга стильной одежды, туфель на высоком каблуке и элегантно уложенных кудряшек, окрашенных в медово-русый цвет. По большей части дело в ней самой. Она приковывает внимание и своим видом напоминает не то генерального директора крупной компании, которая направляется на сверхважную встречу, не то королеву, которая просто где-то оставила своих придворных.

Затем Мэнни замечает, что она тоже держит в руках мобильный телефон. Однако камера на нем выключена, а из динамиков орет музыка. Песня чуть старше Мэнни, но он пару раз слышал ее и… ого. С каждым ударом синтезированных барабанов усики, заполнившие поляну Шораккопоча, вздрагивают все разом. Мэнни облегченно вдыхает; в тот же миг женщина ступает на замощенную часть, и усики отшатываются прочь от скорого щелканья ее каблуков. Те, на которые она наступает, начинают кричать, издают едва слышный, шипящий визг, корчатся в муках… а затем исчезают. Когда она направляет телефон вниз, те, что еще не успели убраться прочь, содрогаются от каждого ритмичного удара барабана, словно им больно. Затем они рассыпаются, не оставляя за собой ни следа, ни намека на то, что вообще были здесь. Усики рассыпаются повсюду.

«Здесь тесно… И толпы людей…»

Да. Пусть город и принимает приезжих вроде Мэнни с распростертыми объятиями, но потусторонним туристам, столь хамски паразитирующим на людях и подчиняющим их своей воле, он не рад.

– Нас пятеро, – бормочет Мэнни. Он знает, кто эта женщина – или, по крайней мере, что она воплощает.

Бел косо смотрит на него, затем качает головой:

– Дружище, я искренне надеюсь, что ты пьешь. После такого мне точно понадобится что-нибудь крепкое и приторно-фруктовое. – Мэнни смеется, не столько над шуткой, сколько для того, чтобы дать волю накопившемуся адреналину.

К тому моменту, когда хор заканчивает петь, усиков уже нет и поляна стала прежней: деревья, трава, асфальт, фонарный столб, камень, Бел и Мэнни, опустившиеся в полуприсед и приготовившиеся защищаться – хотя защищаться уже и не от кого. Усики исчезли даже с шеи и плеч белой дамочки, которая теперь смотрит на них троих – в особенности на черную женщину, – с растущим беспокойством. Однако она продолжает снимать их на камеру.

Мэнни и Бел поворачиваются к чернокожей женщине. Та наконец выключает музыку и убирает телефон в сумочку-шопер. (Мэнни с некоторым восхищением замечает, что сумочка фирменная, от Биркин. Судя по всему, он из тех парней, которые разбираются в дорогущих сумочках от Биркин.) Женщина кажется ему знакомой, хотя Мэнни и не уверен, что видел ее раньше. Возможно, дело в том, что они похожи. Он жадно пожирает ее взглядом.

– Я так понимаю, вы двое еще не разобрались, как эта ерунда работает, – обращается она к ним. Ее взгляд скользит по Белу, затем по Мэнни и останавливается на нем. Она чуть прищуривается. – А, значит, не двое. Только ты.

Мэнни кивает и сглатывает. Она такая же, как и он.

– Я, эм-м, ничего не знаю. А ты? – Он понимает, что это звучит глупо, но не может придумать вопрос получше.

Она приподнимает брови.

– Это зависит от того, о чем ты спрашиваешь. Стала ли я внезапно слышать какие-то голоса, которые несут откровенную чепуху? Да. Вижу ли я эти белые голубиные перья, которыми порос весь мой район? Тоже да. Но если ты хочешь узнать почему, то я даже представить себе не могу. – Женщина качает головой. – Мне пришлось уничтожить три такие полянки, только чтобы добраться до метро.

– Голубиные перья? – Впрочем, Мэнни понимает, что она говорит об усиках. Ему они кажутся больше похожими на щупальца морских существ, но и сходство со стержнем пера он тоже видит.

– Хуже наркодилеров, чем вы, нужно еще поискать, – говорит белая дамочка, качая головой. – И хватает же вам наглости так открыто говорить о той дури, что вы варите у себя в притонах.

Вдали слышатся сирены, но Мэнни не может понять, приближаются они к парку или просто случайно проезжают поблизости.

Чернокожая женщина переводит взгляд на белую.

– Вы что, действительно вызвали копов? Из-за того, что чернокожий и азиат прогуливались по парку? – У нее вырывается недоверчивый смешок. Однако, едва смех стихает, Мэнни подходит к белой дамочке и выхватывает телефон из ее рук.

– Ох ты ж… – говорит Бел. Впрочем, это он от неожиданности, а не потому, что возражает. Дамочка ойкает и набирает в грудь воздуха, чтобы закричать, но прежде, чем она успевает хоть пикнуть, Мэнни подступает к ней и зажимает ей рот, закрыв ладонью нижнюю половину лица.

С губ чернокожей женщины срывается короткое ругательство, но затем она отходит чуть в сторону, чтобы следить за двумя тропинками, выходящими из леса. Белая дамочка, вместо того чтобы отстраниться, пытается схватить Мэнни за руку. Именно этого он и ожидал; дамочка явно не собирается уступать тому, кто, по ее мнению, не имеет права гулять в общественном месте и уж тем более вторгаться в ее личное пространство. Она не напугана, нет. Она лишь предполагала, что он не осмелится напасть на нее.

Что ж. Мэнни хватает одной лишь секунды, чтобы опустить руку и схватить дамочку уже за горло. Ее глаза распахиваются шире.

– Не вздумай кричать, – говорит он.

Она делает вдох. Мэнни крепче сжимает руку и резким движением разворачивает их, заставив ее потерять равновесие. Теперь он стоит между ней и парочкой на траве, чтобы те не видели, что происходит. Впрочем, они не обращают на них внимания. Глядя на то, как они расположились и как двигаются, Мэнни подозревает, что они снимают на камеру, как занимаются сексом в общественном месте. Впрочем, осторожность никогда не бывает излишней. Теперь, если они глянут в их сторону, то увидят лишь, что Мэнни стоит близко-близко к дамочке и они о чем-то негромко беседуют.

Женщина замирает, ее горло напрягается, но она все же сдерживает крик. Когда становится ясно, что она поняла намек, Мэнни ослабляет хватку. Он хочет лишь заставить ее помолчать, а не перекрыть ей кислород. Кроме того, ему стоит держать ее осторожнее, чтобы не оставить следы от пальцев. К таким делам нужно подходить искусно.

(Только откуда ему это известно? Боже.)

Когда она замирает, Мэнни как бы между прочим спрашивает:

– Разве наркодилеры не убивают стукачей?

Она судорожно вдыхает, глядя ему прямо в глаза. Вот теперь она напугана. Мэнни улыбается и свободной рукой листает содержимое ее телефона. Все очень мило, по-дружески. Просто один друг шмонает другого.

– Мне так про них всегда рассказывали, – продолжает Мэнни, просматривая сохраненные на телефоне файлы. Ага, нашел. Дальше – запущенные приложения. – Мы сами-то, конечно, никакие не наркодилеры. Но если бы мы вдруг ими оказались, то ты бы вряд ли остановилась рядом с нами и начала снимать. Ведь это было бы небезопасно, не так ли? Но мне кажется, что ты включила камеру именно потому, что не считала нас торговцами наркотой. Потому что увидела двух обыкновенных людей, которые гуляют по парку, и тебе не давало покоя, что мы вели себя беззаботно и ничего не боялись. И поэтому ты влезла в очень опасную ситуацию. Не дергайся.

Последние два слова щелкают как кнут, и дамочка застывает. Стоя к ней так близко, Мэнни хорошо чувствует, насколько она напряжена. И он с легкостью заметил, как она стала переносить вес, чтобы попытаться отпрыгнуть в сторону. Убедившись, что она больше не шевелится, Мэнни продолжает копаться в ее телефоне.

– Итак, давай посмотрим… ага, у тебя открыт «Фейсбук»[6]6
  Социальная сеть, принадлежащая организации Meta, признанная экстремистской на территории РФ.


[Закрыть]. Ведешь трансляцию? – Он смотрит ее настройки. – Похоже, нет. И приложений для резервного копирования у тебя тоже нет… – Он просматривает шапку ее профиля на «Фейсбуке», и его лицо растягивается в лучезарной улыбке. – Марта! Марта Блеминс. – Рукой он чувствует, как из горла дамочки вырывается горестный звук. – Какое невероятно красивое имя. И Блеминс – довольно редкая фамилия. Я смотрю, ты работаешь в «Ивент Флайт». Аналитиком рынка? Похоже, должность очень важная.

Теперь Марта Блеминс в ужасе. Она вцепилась в запястье Мэнни, но он чувствует, что ее руки дрожат, а ладони немного вспотели. Из одного глаза бежит слеза. Она близка к панике, и Мэнни удивляется, когда ей удается выдавить из себя:

– Т-ты не можешь причинить м-мне вред, – дрожащим голосом говорит она. – Т-тебе же б-будет хуже.

Мэнни чувствует, как на него накатывает огромная волна печали.

– Я могу причинить тебе вред, Марта, – говорит он. – Я знаю, как это делается, и я уже не в первый раз причиняю кому-то боль. Кажется… Кажется, я делал это довольно часто.

Внезапно он понимает, что это на самом деле так, и ему становится тошно от того, что из огромного серого болота забытых воспоминаний о прошлом к нему вернулось именно это. Мэнни чувствует, как ее пульс быстро стучит под его ладонью. Он уверен – такое обращение травмирует ее психику; ведь по сути своей это ограбление, хотя ее и не грабят. Она больше никогда не сможет спать спокойно в Нью-Йорке, никогда не пойдет на работу, не оглянувшись через плечо. Он влез к ней в голову и радостно машет из маленькой коробочки, где она хранит свои предубеждения об Определенных Типах Людей. Пусть эти предубеждения повлияли на ее отношение к нему еще до того, как он что-либо сделал, и пусть Мэнни никак не мог их опровергнуть, ему все же тошно от того, что он только что подтвердил сложившиеся у нее стереотипы.

Звук сирен стихает. Либо полиция проехала мимо, направляясь в другое место, либо они припарковались и идут сюда пешком. Пора уходить. Мэнни отпускает горло Марты, отступает назад, тщательно вытирает ее телефон о брючину и, придерживая его только за неровные края декоративного чехла, возвращает ей. Она хватает телефон и смотрит на Мэнни, онемев от шока.

– Всего хорошего, Марта, – искренне говорит он. Впрочем, ему приходится прибавить кое-что еще, чтобы она больше не представляла для них опасность. А для этого она должна считать его еще более опасным. Поэтому он говорит: – Надеюсь, мы больше никогда не увидимся.

Затем он отходит к одной из тропинок, которая ведет прочь от места, откуда доносился вой сирен. Бел потрясенно смотрит на него, но через миг идет следом. Чернокожая женщина вздыхает, но тоже присоединяется к ним, и Мэнни поворачивается, чтобы вместе с ними подняться на холм.

Марта остается на том же месте; она не издает ни звука и не оборачивается, чтобы посмотреть им вслед.

Они проходят парк почти до конца – полицейских пока не видать, – и наконец чернокожая женщина произносит:

– Я так понимаю, ты – Манхэттен.

Он моргает, выходя из задумчивости, и поворачивается к ней. Она уже успела вытащить из сумки злаковый батончик и поедает его.

– Да. Как ты догадалась?

– Шутишь? Умный, обаятельный, хорошо одетый и готовый хладнокровно душить других в переулках? – Она усмехается, а Мэнни пытается не показывать, насколько ему обидно слышать о себе такое. – Да на Уолл-стрит и в мэрии таких парней пруд пруди. Хотя я думала, что ты будешь злее. Не остановишься на одних лишь угрозах.

«Я не всегда останавливался», – уныло думает Мэнни.

Бел издает какой-то звук, не то сглатывая, не то прокашливаясь.

– Так ты все-таки вспомнил, кто ты такой?

Когда Мэнни переводит взгляд на соседа, тот улыбается. Улыбка печальная и не касается его глаз.

– Я хочу сказать, ты снова стал похож на парня, с которым я разговаривал раньше. Резковатого такого.

Мэнни взвешивает в уме несколько ответов, затем говорит:

– Нет, не вспомнил.

– Не очень-то ты в этом уверен, приятель.

Он не уверен, но и говорить об этом не хочет. Чтобы отвлечься, Мэнни смотрит на чернокожую женщину и пытается угадать:

– Куинс? – Она смотрит на него с таким отвращением, что он тут же исправляется: – Бруклин.

Она смягчается.

– Да. Зовут меня, кстати, так же. Бруклин Томасон. Адвокат, хотя и больше не практикующий. Ушла в политику.

Ее на самом деле зовут Бруклин. И она помнит, кто она такая. Получается, что бы с ними ни произошло и что бы ни превратило их в то, чем они стали, Мэнни не должен был потерять память.

– Как ты узнала, – не сдержавшись, спрашивает он, – где меня искать? Как узнала, что нужно включить музыку? Почему я всего этого не знаю?

Она смотрит на него холодно, хотя от ходьбы вверх по склону у нее на лбу проступил пот. Мэнни вдруг понимает, что они заложили крюк по парку. Он с трудом ориентируется среди деревьев, но подозревает, что они движутся на юг и должны выйти из парка где-то неподалеку от… Дикман-стрит? Он помнит, что видел это место на карте в своем телефоне.

– Ты ведь не отсюда, да? – спрашивает она.

– Ну да. – Он смотрит на нее, желая понять, откуда она узнала и это. Ребята у вокзала, сдававшие в аренду велосипеды, приняли его за местного.

Она видит, что он в растерянности, и вздыхает. Ему мельком кажется, что ей не нравится разговаривать с ним, хотя он и не понимает почему. Может быть, дело в личной неприязни, или же она просто в целом не выносит мужчин, которые поднимают руку на женщин.

– Я не знаю, откуда все узнала. Просто чувствую, что нужно делать. Весь день так и провела, делая и думая полную бессмыслицу лишь потому, что она кажется мне правильной.

Мэнни медленно выдыхает, чтобы успокоиться.

– Да. У меня так же.

Бел уже успокоился, и его провинциальный акцент снова превратился в типичный британский.

– Как же я рад, что понятия не имею, о чем вы говорите. Звучит очень, эм-м, чревато.

Бруклин усмехается, но затем снова сосредотачивает все внимание на Мэнни.

– Я с самого детства… слышала… всякое, – признается она. – Шепот, чувства, образы. И ощущала тоже – подергивания, вздохи, прикосновения. Все началось так давно, что я уже даже не задумываюсь об этом. Было время, я отвечала. Никогда никому не рассказывала, что мои песни были серенадами городу, ведь не каждому нужно все знать.

Выражение ее лица становится каменным, и тогда Мэнни понимает, что ей не нравится вовсе не он – ей не нравится рассказывать о чем-то столь личном. Он кивает в ответ, пытаясь дать понять, что не станет использовать это против нее, но она лишь качает головой, все равно злясь, что ей пришлось открыться. Внезапно ее хмурое лицо снова кажется Мэнни знакомым. Он останавливается как вкопанный. Бруклин проходит еще шаг или два, затем с явной неохотой оборачивается. Вид у нее такой, словно она затаила дыхание и к чему-то готовится. Мэнни понимает, что не ошибся.

– Ничего себе, – говорит он. – Ты же Эм-Си Свободная.

– Чего-о-о-о. – Бел тоже останавливается и пялится на нее. – Чтоб меня, вы и правда она.

– Я – Бруклин Томасон, – отвечает она беззлобно, но твердо. – Эм-Си Свободная – это мой старый сценический псевдоним из времен, когда я была на тридцать лет моложе и на тридцать фунтов[7]7
  30 фунтов ≈13,6 кг. (Прим. перев.)


[Закрыть] легче. А сейчас я работаю в городском совете. У меня докторская степень, четырнадцатилетний ребенок и недвижимость, которую я сдаю в аренду. – Затем она вздыхает и уступает: – Но да, когда-то меня так звали.

– Боже мой, – с нескрываемым благоговением говорит Бел. – Да вы же величайшая из первых женщин Эм-Си. В Луишеме в то время только вас и слушали. Я вырос на ваших песнях.

Выражение лица Бруклин становится немного кислым.

– Всякий раз, когда кто-нибудь говорит подобное, у меня появляется очередной седой волос. Не заметил, что я их теперь крашу?

Бел морщится, поняв намек.

– Н-да, простите. Затыкаюсь.

На какое-то время они все замолкают, потому что подъем их утомил. Пока они шагают, Мэнни, повинуясь порыву, поднимает глаза на кроны деревьев. Здесь, в тени леса, прохладнее, чем на асфальтовых улицах и бетонных тротуарах. Так странно думать, что в этом лесу, вероятно, водятся дикие животные вроде енотов и, возможно, оленей или койотов. Он где-то читал, что они потихоньку возвращаются в некоторые районы города. Впрочем, здесь обитают и другие, кого тоже можно назвать животными. Скольких людей помимо Марты Блеминс здесь прижали и ограбили? Скольких избили, скольких зарезали, скольких изнасиловали? Голландцы изгоняли из города и его окрестностей целые деревни народа ленапе; и сколько индейцев при этом погибло? Сколько крови и страха впиталось в эту старую землю?

«Я – Манхэттен, – думает он, и на этот раз его постепенно охватывает отчаяние. – Каждый убийца. Каждый работорговец. Каждый арендодатель – владыка трущоб, отключивший отопление и заморозивший до смерти детей. Каждый биржевой маклер, нажившийся на войне и страданиях».

Такова правда. Впрочем, это не значит, что она ему нравится.

Вскоре они добираются до Дикман-стрит. Движение на улицах плотное, а это значит, что час пик уже начался. Занятия в школах заканчиваются, и по обеим сторонам улицы устремляются стайки детей, все примерно одного возраста. Когда Мэнни и его спутники выходят из парка, никто не обращает на них внимания. Если полиция и приехала на вызов Марты, то поблизости их не видно. Впрочем, учитывая, что сейчас творится у Вильямсбургского моста, они, скорее всего, даже не поехали сюда.

– Так что теперь? – спрашивает Мэнни.

Бруклин вздыхает.

– Представления не имею. Но вот что я тебе скажу: все эти странности начали происходить не просто так. – Она внимательно смотрит на него. – Ты ведь знаешь, что случившееся на мосту тоже имеет к этому отношение, да?

Мэнни удивленно смотрит на нее. Бел недоверчиво переводит взгляд между ними.

– На Вильямсбургском-то? Хотите сказать, он рухнул из-за… – он машет рукой в сторону камня-памятника, – …тех извилистых штуковин и той, другой женщины?

Бруклин хмурится, глядя на него.

– Какой другой женщины?

– Той, в которую ненадолго превратилась миссис Любопытная Паркер. Еще до того, как пришли вы. – Он слегка содрогается. – Никогда не видел большей жути, если не считать тех мерзких маленьких белых штуковин.

Бруклин недоуменно мотает головой, и Мэнни приходится все разъяснить. Он с трудом подбирает слова, чтобы описать, что они видели, однако после нескольких попыток ему удается передать, что дамочка, которую видела Бруклин, была лишь временным пристанищем для кого-то – или чего-то – иного.

– Она управляет этими штуковинами, – говорит Мэнни, указывая себе на загривок. Бруклин тем временем переваривает все сказанное. – Я в этом уверен. И теми, что были на магистрали ФДР. Всем, к чему эти усики прикасаются.

– Что-то подсказывало мне сегодня не соваться на ФДР. Я все равно нечасто сажусь за руль и сегодня поехала на метро. – Бруклин вздыхает. – Так я тебя и… почувствовала. Даже не знаю, как это описать. Из-за происшествия на мосту чиновников города сегодня собрали на экстренное совещание в Вашингтон-Хайтс. Я собиралась уже ехать домой, но что-то заставило меня вместо этого сесть на поезд в центр города. Чем больше я приближалась к тебе, тем сильнее становилась эта, гм, тяга. А потом я увидела, что ты в беде.

– Всего нас пятеро, – говорит Мэнни. Он видит, как до Бруклин доходит, что это значит, и она вздрагивает.

– Черт. Ты думаешь, что остальные трое тоже в беде. – Она хмурится, а затем медленно качает головой. – Слушай, я рада, что смогла помочь тебе, но… я на вторую работу не подписывалась. У меня ребенок и больной отец. Хочешь попытаться найти остальных – вперед и с песней. А мне пора домой.

Мэнни собирается заговорить, убедить ее, но затем замечает что-то краем зрения. Повернувшись, он смотрит на другую сторону улицы, на небольшой круглосуточный магазин на углу. Рядом с ним находится прачечная, любезно поставившая перед входом хлипкую скамейку. На скамейке сидит старичок, который держит на поводке маленькую собачку. Старичок поглощен беседой с женщиной, стоящей в дверях прачечной; они над чем-то смеются. Но собака не отрываясь, пристально смотрит на Мэнни и его спутников, и взгляд ее совсем не похож на взгляд животного.