Текст книги "Город, которым мы стали"

Глава вторая
Противостояние в последнем лесу

Мэдисон высаживает Мэнни в Инвуде.

– Мне сюда не по пути, – говорит она, когда он вытаскивает свою сумку из машины, – но тут неподалеку есть забегаловка, где делают отличные эмпанады. Да и моей тачке ты, кажется, понравился. – Она ласково, словно поглаживая лошадь, проводит рукой по старой приборной панели, обитой натуральной кожей. – Движок у нее дерьмовый, бензин жрет как не в себя, но по дороге сюда он работал так ладно, как никогда прежде. Надо почаще врезаться в полупрозрачных морских чудовищ, видимо, для свечей это полезно.

Мэнни смеется, глядя на нее через опущенное окно со стороны пассажира.

– Что ж, тогда в следующий раз я снова позову тебя и твою машину, – говорит он. Ведь сомнений у него нет – следующий раз точно настанет.

– Ну уж нет, спасибо, это ты без меня, – говорит Мэдисон. Затем, склонив голову набок, она окидывает его взглядом, в котором читается такой откровенный интерес, что Мэнни краснеет. – Впрочем, если когда-нибудь захочешь повеселиться по-другому, позвони в «Такси “Чекер”. Свадьба вашей мечты» и спроси меня.

Мэнни посмеивается, хотя ему неловко. Он не привык к такому агрессивному флирту. Она миловидная, и он не против, но что-то останавливает его и не дает принять ее предложение. Что именно? Мэнни точно не знает. Может быть, просто тот факт, что он, похоже, превращается в живое воплощение района крупного мегаполиса и сейчас не лучшее время начинать с кем-то встречаться. Поэтому он пытается отказать ей помягче, ведь дело не в ней, а в нем.

– Буду иметь в виду.

Мэдисон широко ухмыляется, спокойно принимая его отказ, и поэтому начинает нравиться ему еще больше. Затем она отъезжает, и он остается один перед своим новым домом.

Тот представляет собой одно из старых многоквартирных зданий Инвуда, которое тянется на полквартала. Проходя через кованые железные ворота, Мэнни обращает внимание на настоящий сад, раскинувшийся перед домом, в котором кто-то из жильцов высадил маки и, кажется, эхинацеи. В огромном фойе пол выложен черно-белой плиткой, а по стенам тянутся вычурные мраморные карнизы. Рельефный потолок покрыт столькими слоями краски, что выглядит бугристым. Швейцара нет, но и район этот не из тех, где они бывают.

Обстановку Мэнни не узнает совсем. Адрес он нашел в своем телефоне, в заметке под заголовком «Новый адресок!!!», едва разборчиво написанной пальцем по экрану. Однако ему кажется, что прежде он никогда не был в Нью-Йорке.

«Кто вообще пишет “адресок” вместо “адрес”?» – думает он. И кто может так сильно радоваться новому адресу, что ставит три восклицательных знака? Неужели тот же человек, который снял квартиру и выбрал себе соседа, ни разу не видя его в глаза?

Лифт здесь медлительный и древний, с внутренней решеткой, которую нужно сначала закрыть, иначе он не поедет. На верхнем этаже, когда двери лифта открываются, он видит коридор, тускло освещенный древними лампами и уходящий куда-то вдаль – что должно быть невозможно, поскольку кварталы Нью-Йорка не бывают такими длинными. Коридор кажется жутким, словно Мэнни оказался в каком-то ужастике. Однако, когда он выходит из лифта, перед его глазами словно проносится какая-то волна. Мэнни моргает, и свет в коридоре тут же становится ярче, тени – светлее, контрасты – мягче, а слабые запахи – чьего-то невыветрившегося ужина, пыли, краски, кошачьей мочи – усиливаются. Теперь это обычный коридор… который почему-то кажется гораздо безопаснее, чем секунду назад.

Странно. Ну да ладно.

В его телефоне написан номер квартиры «4J». У Мэнни есть ключ с таким же номером, однако из вежливости он все же стучится в дверь. Изнутри слышится торопливый топот, затем дверь открывает долговязый азиат, на одной стороне лица которого отпечатался след от подушки. Просияв, он разводит руки в стороны.

– Привет, сосед! – с сильным британским акцентом произносит азиат. – Ты доехал!

– Да, – отвечает Мэнни, неловко улыбаясь. Он понятия не имеет, кто перед ним. – Пришлось… гм… постоять в пробке на ФДР.

– На ФДР? А магистраль разве не на восточной стороне острова? Почему таксист повез тебя от вокзала туда? Неужели из-за утренних ужасов на Вильямсбургском мосту такие пробки? – В следующий же миг азиат забывает про собственные вопросы, выходит и хватает чемодан Мэнни. – Давай помогу. Твои коробки и второй чемодан приехали еще пару дней назад.

Все кажется таким нормальным. Квартира огромная, с большой кухней и двумя спальнями, расположенными достаточно далеко друг от друга – одна сразу за гостиной, другая дальше по коридору, за ванной и кладовкой. Сосед занял ближнюю спальню, так что Мэнни идет на другой конец квартиры, где находит просторную комнату, уже полностью обставленную мебелью. Судя по всему, до потери памяти прежний Мэнни хотел приехать на все готовое. Простыни на постели нет, а в углах лежат клубы пыли, но комната хорошая. Из окна открывается отличный вид на платную парковку. Мэнни нравится.

– Ну, что я тебе говорил? А? – говорит сосед, глядя на то, как Мэнни осматривается. – Классная квартира, да? Все как на фотках, которые я тебе присылал.

Фотки. Видимо, Мэнни из тех типов, что подписывают арендное соглашение, основываясь на одних лишь фотографиях.

– Да, идеально. – Вот только не может же он все время называть своего соседа «Эй, ты!». – Гм, прости, мне ужасно неловко, но тебя зовут…

Парень моргает, затем смеется.

– Бел. Бел Нгуен. Аспирант на кафедре политических наук Колумбийского университета, как и ты. Неужели поездка на поезде оказалась настолько тяжелой?

– Нет. Эм-м… – Впрочем, оправдание хорошее. Мэнни взвешивает все его потенциальные преимущества и решает остановиться на нем. – Хотя да. Со мной что-то приключилось, обморок, что ли. Сразу после того, как я сошел с поезда. И голова у меня сейчас немного… – Он шевелит пальцами, надеясь, что сосед решит, будто он в замешательстве, а не сошел с ума.

– Ого. Дерьмово. – Бел, похоже, искренне за него забеспокоился. – Тебе что-нибудь нужно? Я могу… эм-м… Может, тебе хорошего чаю заварить? Я привез из дома.

– Нет, нет, я в порядке, – быстро отвечает Мэнни, хотя тут же начинает сомневаться в том, что это так. Здесь, в столь обыкновенном месте, стоит ему подумать о случившемся на магистрали ФДР, все начинает казаться ему более и более невероятным. Если у него амнезия, тогда, возможно, с ним и правда случилось что-то нехорошее. Возможно, он ударился головой. Возможно, у него началась ранняя деменция. – То есть я чувствую себя хорошо. Но кое-какие вещи забываю и не могу вспомнить.

– Вроде моего имени?

Мэнни думает, не ответить ли ему: «Нет, вроде моего имени», – однако решает, что лучше этого не делать. О том, что ваш сосед в данный момент не в ладах с реальностью, лучше узнавать до того, как вы подписываете договор аренды.

– Вроде того. Так что, гм, я заранее извиняюсь, если спрошу что-то, о чем ты мне уже говорил. Или если сам буду повторять то, что ты уже знаешь. Эм-м, прозвище мое, например. Зови меня Мэнни.

Он готовится к тому, что сосед возразит, но Бел лишь пожимает плечами:

– Мэнни так Мэнни. Дружище, ты хоть каждую неделю меняй имена, только за квартиру плати вовремя. – Он смеется над собственной шуткой, затем качает головой и ставит чемодан Мэнни на пол. – Уверен, что чаю не хочешь? Мне не трудно. Или… О. Я как раз думал о том, чтобы пойти прогуляться, осмотреть окрестности, так сказать. Пойдем со мной, а? Может, на свежем воздухе тебе полегчает.

Предложение кажется в высшей степени разумным. Мэнни кивает, ненадолго задерживается, чтобы скинуть куртку и переодеться в чистые штаны – он только заметил, что обтер ими крышу такси, – и они выходят на улицу.

Их дом находится всего в нескольких кварталах от парка Инвуд-Хилл. Парк огромный – Мэнни помнит, что видел его где-то на карте. (Он бесстрастно замечает, что хорошо помнит общие факты. Ускользают от него лишь те, что относятся к его собственной жизни.) А еще этот парк – последний нетронутый участок старого леса, который когда-то покрывал весь остров Манхэттен. На первый взгляд он похож на любой другой парк – мощеные дорожки, железные заборы, скамейки, теннисные площадки и редкие выгульщики собак, которых тянет за тобой на поводке тявкающая свора. Здесь на удивление пусто, хотя, наверное, это потому, что сейчас середина рабочего дня и большинство людей все еще на работе или в школе. Прямо за ухоженной полоской подстриженного газона и декоративных деревьев Мэнни видит лесистый холм, возвышающийся над всем вокруг. Его покрывает густое сплетение деревьев и кустарников, которые явно никогда не видели ни экскаватора, ни грейдера. Он смотрит на лес, поражаясь тому, что тот существует менее чем в пяти милях от огней и шума Бродвея. Бел тем временем глубоко вдыхает и блаженно закрывает глаза.

– Ах-х, вот ради этого я и хотел поселиться здесь… ну и еще потому, что дешевле на острове я ничего не нашел. – Он широко улыбается Мэнни и продолжает идти по тропинке. Мэнни идет за ним, крутя головой, чтобы все разглядеть. – С ценами тут хуже, чем в Лондоне в черте города. Но когда я прочитал, что здесь прямо посреди города растет лес, я понял, что это место как раз для меня. В детстве я несколько раз проводил лето в Хакфолле в Северном Йоркшире. У моей бабушки там рядом дом. – Он мрачнеет, и тон его голоса становится суше. – Конечно же, она от меня отреклась, когда выяснилось, какие у меня проблемы. Так что я уже лет сто там не был.

– Сочувствую, – говорит Мэнни и лишь затем замечает в словах Бела нечто большее, чем просто боль. Он моргает и удивленно смотрит на соседа. Ему хватает сообразительности промолчать, однако Бел замечает его взгляд, и выражение его лица тут же становится нейтральным.

– Об этом ты, значит, тоже забыл? И сейчас внезапно вспомнишь, что все-таки хочешь съехать…

– Я… – В этот миг Мэнни понимает, как, наверное, звучит со стороны его рассказ о потере памяти. Он не может придумать ничего лучше, кроме как сказать правду: – Я и правда забыл. Но если бы я хотел съехать, то выдумал бы ложь получше.

Отличный способ впечатлить соседа своими патологическими наклонностями. Но его ответ удивляет Бела, и тот смеется, хотя все еще с горечью. Впрочем, он немного смягчается.

– Да, наверное. И ты почему-то кажешься мне другим, не таким, как тот парень, с которым я месяц назад познакомился в «Скайпе».

Мэнни старается не напрячься и, продолжая идти, опускает взгляд под ноги.

– Да ну?

– Ага. Трудно сказать почему. – Бел пожимает плечами. – Честно говоря, я тебя побаивался. Ты казался вполне вежливым, но каким-то, хм-м, резковатым, что ли. Дома парни с нетрадиционной ориентацией докапывались до меня не меньше, чем натуралы. И почему-то мне казалось, что ты будешь задираться как никто другой. Но ты сказал, что проблем у нас не будет, а у меня выбора особенно-то не было, так что… – Бел вздыхает.

Вот как.

– Проблем у нас точно не будет, – снова говорит Мэнни, стараясь обнадежить соседа. – По крайней мере, из-за этого. Но если ты начнешь класть в холодильник грязные носки, я за себя не отвечаю.

Бел снова смеется, и напряжение улетучивается.

– Ладно, носки класть не буду. Но насчет шапок я ничего не обещаю.

Они оба замолкают, когда мимо входа в парк проносятся машины «Скорой помощи». Бел и Мэнни уже отошли достаточно далеко, но не заметить три «Скорые» с ревущими сиренами довольно трудно, какой бы густой лес их ни окружал. Все-таки они на Манхэттене. Бел морщится, когда «Скорые» уезжают.

– Я слышал, туда бросили силы всех служб со всей… как она там называется… агломерации? Все, чтобы разобрать то месиво на мосту. Боже, жду не дождусь, когда мы узнаем, из какой национальности они сделают козлов отпущения на этот раз.

– Может быть, там какой-нибудь белый парень постарался. Снова.

– «Одинокий волк», у которого проблемы с психикой. Ну конечно. – Бел со смешком вздыхает. – Может быть. Надеюсь, лишь бы только это не стало поводом к очередным преступлениям на почве ненависти, или к новым войнам, или к еще какой дряни. Черт, ну и надежды у меня.

Мэнни кивает. Больше они ничего не могут сказать по этому поводу, так что продолжают идти молча, просто наслаждаясь компанией друг друга. Мэнни замечает, что прогулка его успокаивает, хотя после всего, что произошло за последние два часа, его бы успокоило что угодно. Важнее другое – парк кажется ему правильным, прямо как «Чекер», как люди, которые помогли ему на вокзале, как то чувство причастности к этому городу, который кажется ему столь необычным и живым. Одолевшая его потеря памяти на удивление выборочна. Он помнит, как посещал города, обладавшие похожей странной живостью. Париж, Каир, Токио. Однако ни в одном из них он не чувствовал, что этот город создан для него. Словно везде, куда он приезжал или где жил прежде, он был в гостях и лишь теперь оказался дома.

На одном из пересечений тропинок находится карта. Мэнни дивится размерам этого парка, а затем его взгляд цепляется за слова «Тюльпанное дерево парка Инвуд-Хилл». В тот же миг Бел подходит ближе, тычет пальцем в изображение и, подавшись вперед, вчитывается в микроскопический текст рядом с ним.

– «Согласно легенде, – читает он, – в тысяча шестьсот двадцать четвертом году на этом месте, в индейской деревне, Петер Минёйт[3]3
  Петер Минёйт (Везель, Германия, 1580 г. – 5 августа 1638 г.) – голландский политический деятель, губернатор Новых Нидерландов, губернатор Новой Швеции. Валлон по национальности. (Прим. ред.)


[Закрыть] купил остров Манхэттен у индейцев за бусы и безделушки общей стоимостью приблизительно в шестьдесят гульденов». Судя по всему, там еще росло большее дерево, но оно умерло в тысяча девятьсот тридцать втором. Ага, так, значит, это здесь твои предки начали прибирать к рукам эти земли. – Он усмехается и имитирует голос Эдди Иззарда: – «Флаг у вас есть? Нет? Тогда, будьте добры, один остров, сдачу можете оставить себе. И вот вам в придачу оспа и сифилис».

По коже Мэнни бегут мурашки. Почему? Он не знает, но, будучи не в силах отвести взгляд от изображения на карте, машинально отвечает:

– Кажется, повальные эпидемии начались на пару веков раньше. Колумб их завез.

– Точно, точно, в тысяча четыреста девяноста втором. Доплавался по океану. – Бел отходит и потягивается. – На этом, кажется, можно и закончить. Хочешь, посмотрим на тот архиважный камень, а потом пойдем домой?

– Конечно, – говорит Мэнни. Что-то подсказывает ему, что камень тот намного важнее, чем кажется.

Архиважный камень находится неподалеку от входа в парк, там, где к лиману Спайтен-Дуйвил примыкает большой луг. Когда они подходят к памятнику, Мэнни замечает, что тот, по сравнению с другими, довольно непримечательный: обыкновенный валун высотой примерно по пояс, окруженный голой землей и кольцом грязного бетона. Он расположился на пересечении нескольких мощеных дорожек, и от него открывается красивый вид на лиман и высокий узкий мост, который, наверное, ведет в Бронкс или Куинс. Людей здесь немного; Мэнни видит вдалеке старика, сидящего на парковой скамейке и кормящего голубей, и молодую парочку, устроившую романтический пикник на заросшей лужайке в стороне от дорожек. Не считая этих троих, они здесь одни.

Мэнни и Бел ненадолго останавливаются у камня, чтобы прочитать памятную табличку. Согласно ей, это – Шораккопоч, названный так в честь деревни, которую отсюда выселили. Или же так называлось давно погибшее дерево – этого табличка не поясняет. Бел садится на камень и какое-то время дурачится, скрестив ноги и делая вид, что медитирует, вбирая в себя «потоки энергий». Мэнни тем временем смеется над ним. Смех, впрочем, ему приходится из себя выдавливать, потому что энергии здесь действительно витают, странные и осязаемые, как тот зонтик на магистрали ФДР, и Мэнни не имеет никакого представления о том, что все это значит.

Однако же он вспоминает, что источником той странной энергии, которой он воспользовался, был вовсе не зонтик – ну или не только зонтик. Сила пропитала его, потому что была повсюду, витала в воздухе, текла по городскому асфальту, а Мэнни просто собрал верную комбинацию… предметов? идей?.. и призвал ее. Автомобиль – в том месте, где царят удушающие выхлопы, резкие повороты и дорожные ямы, он был совершенно необходим. Как и движение, тоже ставшее источником силы. И магистраль ФДР в городе, который никогда не спит, – это дорога, движение на которой никогда не останавливается, если не считать редких аварий и пробок. Значит ли это, что сила зависит от обстоятельств? Мэнни скрещивает руки на груди, смотрит на камень и гадает, какие же секреты тот хранит.

– Ай, – говорит Бел, спрыгивая с камня. – Как же больно сидеть на истории. Кому вообще пришла в голову светлая мысль поставить здесь камень? Вот что в нем значимого? Американцы ведь любят статуи. Что помешало и здесь ее поставить? Похоже, кто-то хотел дешево отделаться.

Дешево. Мэнни моргает. Что-то шевельнулось в его голове, когда он услышал последние два слова. Когда Бел говорит, что пора бы пообедать, Мэнни рассеянно кивает, пытаясь поймать ускользающую мысль. Но затем он внезапно слышит резкие нотки в голосе Бела.

– А это еще что?

Его тон выводит Мэнни из задумчивости. Он оборачивается и видит, что к ним направляется женщина. Полноватая, невысокая, белая и румяная, одетая по-офисному. Непримечательная. Ни Мэнни, ни Бел не обратили бы на нее внимания, если бы в руке она не держала наставленный на них телефон. Судя по мигающему огоньку, камера включена.

Женщина останавливается, не прекращая снимать их.

– Какая мерзость, – говорит она. – Поверить не могу, что вы двое творите такое. Не скрываясь, прямо в общественном месте. Я сейчас вызову копов.

Бел мельком смотрит на Мэнни, и тот недоуменно качает головой; он тоже не понимает, о чем она.

– Слышь, – говорит Бел. Его акцент чуточку меняется с такого, какой можно услышать по Би-би-си, на южнолондонский – и откуда только Мэнни это знает? – а затем выражение лица Бела становится суровым. – Дорогуша, ты что, нас снимаешь? Без спроса? Как-то это невежливо, не находишь?

– «Невежливо» выставлять свои извращения на всеобщее обозрение, – отвечает женщина. Она что-то делает со своим телефоном, похоже, приближает изображение. Камера направлена Мэнни прямо в лицо, и ему это не нравится. Он очень хочет отвернуться или закрыться от телефона рукой, но сдерживается, ведь это может лишь спровоцировать дамочку на дальнейшее хамство.

Однако он делает шаг вперед.

– И что же такого мы, по-вашему…

Дамочка реагирует так, словно Мэнни не приблизился к ней на шаг, а бросился на нее, как бык на родео; она ахает и семенит назад.

– Не прикасайся ко мне! Не прикасайся! Если ты меня хоть пальцем тронешь, я завизжу, и копы вас пристрелят! Наркоманы! Извращенцы и наркоманы!

– С извращенцем я еще соглашусь, но наркоман? – Бел упер одну руку в бок, скептически глядя на нее. – Я вообще-то не ширяюсь. Ты уверена, что сама не перебрала «Перкоцета», дорогуша? А то у тебя явно глюки. – Он машет рукой перед ее телефоном. Она отдергивает его назад и отпрыгивает в сторону.

В тот же миг Мэнни думает, что глюки начались у него. Потому что, когда женщина поворачивается к нему спиной, он замечает что-то, торчащее из ее шеи и проходящее через свободный небрежный пучок, в который стянуты ее волосы. Что-то длинное и тонкое, толще волоса, но тоньше карандаша. Мэнни таращится на это нечто, и оно вдруг вздрагивает. Его кончик, несмотря на отсутствие ветра, единожды сгибается, наклоняется в сторону Мэнни и тут же выпрямляется снова. Мэнни прищуривается, и нечто начинает дрожать, словно он потревожил его одним лишь взглядом. Нечто снова гнется к нему и снова возвращается назад.

Мэнни замирает, потрясенный. Он уже видел что-то подобное. От испуга его мысли превращаются в мешанину слов «паразиты», «нить марионетки», «питьевая трубочка» и более отчетливого: «та дрянь с магистрали ФДР»!

Он отрывает взгляд от белой штуковины, торчащей из шеи дамочки, и смотрит ей в лицо.

– Ты не та, за кого себя выдаешь, – говорит он. – Покажи, кто ты на самом деле.

Бел хмуро косится на него.

Дамочка поворачивается к Мэнни, открывает рот, набирает в грудь побольше воздуха, чтобы снова начать возмущенную тираду… и вдруг замирает. Причем так, будто попала на стоп-кадр, прямо на середине вдоха, за миг до того, как ее лицо успевает принять презрительное или гневное выражение, отчего оно выглядит пустым. Она не опустила камеру, но, похоже, случайно нажала на что-то обмякшим большим пальцем, потому что огонек записи погас.

– Что за… – произносит Бел, уставившись на нее.

Мэнни моргает… и в ту наносекунду, пока его глаза закрыты, одежда дамочки становится совершенно белой. Костюм, туфли, даже колготки. То же самое происходит с ее волосами, отчего она резко становится похожа на гибрид церковной прихожанки и женской версии полковника Сандерса. Она вновь приходит в движение, посмеиваясь над очевидным замешательством Мэнни и Бела, затем поднимает свободную руку и взмахивает ею, как бы говоря: «Та-дааа».

– Какое облегчение! – заявляет она. Ее голос изменился. Теперь он ниже, ближе к альту, чем к сопрано. Ее улыбка похожа на маниакальный оскал. – Разыгрывать из себя одну из вас, людишек, и так довольно трудно, но притворяться, что я вас не знаю, мне вконец осточертело. Рада снова видеть тебя, Сан-Паулу. Каждый уголок этой вселенной похож один на другой, пути наши извилисты, пронизывают ее, как дырки в сыре, – однако не далековато ли ты ушел от своего места? Я помню, как пробовала твою кровь на вкус где-то южнее.

Она смотрит на Бела.

– Что? – спрашивает Бел. Он смотрит на Мэнни. Мэнни качает головой, но не потому, что озадачен. Он понимает, что происходит, хотя и не желает понимать. Из головы дамочки все еще торчит белый отросток. Мэнни в голову приходит еще одно слово: «антенна». Белый отросток – это что-то вроде приемника, который передает из другого места чужой голос, мысли и образ.

«Откуда я все это знаю?» – думает Мэнни, на миг чуть не впадая в панику.

«Я – Манхэттен», – приходит к нему ответ, который сам порождает немало вопросов. Но обдумывать их он будет позже.

Женщина тем временем пристально вглядывается в Бела, словно не может хорошенько рассмотреть его, хотя он и стоит прямо перед ней. Она мельком смотрит на камеру, словно желая убедиться, что ее глаза работают, затем опускает устройство.

– А ты… – она склоняет голову набок, – …разве не тот, за кого я тебя приняла? Неужели под этой личиной скрывается кто-то другой?

Бел заметно напрягается.

– Кто я такой – не твое собачье дело. Уйдешь сама, по-хорошему, или тебе помочь?

– О! – Женщина делает вдох. – Так ты просто человек. Прошу прощения, я приняла тебя за пятнадцать миллионов других людей. Зато ты. – Она обращает свой взгляд на Мэнни, и он замечает, что цвет ее глаз тоже изменился. Они были карими, но отчего-то посветлели и стали бледно-коричневыми, почти желтыми. Глядя в эти глаза, трудно не вспомнить о хищниках вроде волков или соколов, но Мэнни не дает себе отвести взгляд, ведь стоит проявить слабость, как хищники обязательно нападут.

– Ты точно не человек, – говорит она ему. У Мэнни получается сдержаться и не вздрогнуть, но она смеется, словно все равно почувствовала этот подавленный нервный импульс. – Что ж, я знала, что тебе будет нужно где-то отлежаться после нашей битвы. Но почему здесь? В лесу? Неужели пытаешься выветрить смрад той мусорки, в которой ты ночуешь?

– Что? – Мэнни озадаченно хмурится. Женщина моргает, затем хмурится в ответ и сощуривает глаза.

– Хм, – бормочет она. – Я была уверена, что ранила тебя. Сломала парочку костей. Но ты, похоже, цел и невредим, насколько я вообще могу судить о твоем виде. А еще… – Внезапно она кренит голову набок, и ее воинственность сменяется замешательством. – Ты чище, чем был раньше. Даже пахнет от тебя как-то… – Она умолкает.

Она сумасшедшая. Но Мэнни, глядя на жуткий белый отросток, торчащий из ее шеи, понимает, что назвать происходящее «сумасшествием» было бы неправильно, ну или не совсем правильно. Невозможно, увидев отросток, не понять, что эта женщина каким-то образом связана с той массой усиков с магистрали ФДР. Возможно, то же самое произошло с людьми, чьи машины проехались по усикам и подцепили их: они оказались заражены на каком-то фундаментальном, метафизическом уровне. Что бы за существо сейчас ни говорило с Мэнни устами этой женщины, его нет поблизости – будучи где-то далеко, оно вещает по своему «Щупальцемонстр ТВ», а женщина подключена к нему индивидуальным высокоскоростным кабелем.

– Так что же ты такое? – решает спросить Мэнни.

Женщина усмехается, продолжая сверлить его взглядом. Она не моргает, и от этого становится жутковато.

– Даже не поболтать с тобой по душам, сразу переходишь к делу. Неудивительно, что все считают ньюйоркцев хамами. Но на этот раз ты и не выпендриваешься. Куда же подевались все твои… – Она на миг отводит взгляд, ее глаза начинают бегать, словно просматривают невидимый словарь, а затем она снова смотрит на него: –…понты. Да. Куда подевались твои дебильные понты?

Обычно Мэнни, если позволяет ситуация, старается не выражаться.

– Мы никогда раньше не встречались.

– Неправда! Неправда! – Она поднимает руку и тычет в него пальцем, широко распахнув глаза. Мэнни тут же вспоминает, как в детстве смотрел по телевизору повторы «Вторжения похитителей тел», и ему легко представить, как эта женщина сейчас выпучит свои нечеловеческие глаза и издаст жуткий вопль. Но затем она снова хмурится. – Однако ты не ранен. Неужели ты изменил свою форму? Мне казалось, твой вид на такое не способен и вы меняетесь постепенно, медленно старея.

– Мэнни, дружище, – негромко произносит Бел. Пока женщина разглагольствовала, он подступил ближе. – У этой мадам явно в скворечнике не все дома, и я чуть-чуть паникую от того, как она вдруг так облондинилась…

– Мэнни? – выпаливает женщина прежде, чем тот успевает ответить. Она переводит взгляд с него на Бела и обратно. – Его зовут Мэнни?

– Черт, – говорит Бел. – Прости, мне не стоило называть тебя по имени…

– Ничего страшного. – Мэнни не сводит глаз с женщины и потому видит: на вдохе ее лицо искажается. На миг оно приобретает очень нечеловеческие черты, желтовато-коричневые глаза вспыхивают белым светом, скулы смещаются и будто множатся под кожей… а затем ее лицо расплывается в широченном, маниакальном оскале.

– Манхэттен, – выдыхает она. Мэнни пробивает дрожь. В том, как она произносит его имя, ощущается сила, сила, которую она умеет использовать, а он – еще не научился, и это его пугает. Кроме того, его пугает алчная, голодная злоба в ее непостоянных глазах. – Ты – Манхэттен, где глупость гуляет, а деньги решают! Неужели ты никогда не спишь, юноша? Смотрю, ты что-то не одет в одни шелка и атлас.

Мэнни старается не дать этой бессмыслице сбить его с толку. Сейчас важно лишь то, что перед ним – противник, от которого исходит опасность. Как бороться с призрачной пришелицей, похожей на морское чудовище с щупальцами и принявшей человеческий облик? Рядом нет ни зонтика, ни старой тачки… ничего, лишь камень Шораккопоч, и Мэнни не знает, как им воспользоваться.

На магистрали ФДР он положился на свои инстинкты, и они привели его к решению. «Заставь ее говорить подольше», – подсказывают ему инстинкты теперь, и он снова повинуется им.

– На магистрали ФДР, – говорит он, глядя женщине прямо в горящие глаза, – я уничтожил твое создание зонтиком. Или… – Он поправляет себя, как подсказывает ему интуиция: – Нет, не твое создание. Тебя?

– Лишь малую часть меня. Мизинчик, которым я пыталась зацепиться. – Она приподнимает ногу, облаченную в простую белую кожаную туфлю без носа, и шевелит пальцами. Ее лодыжки опухли – наверное, сидячая работа и чудовища из небытия, вселяющиеся в твое тело, не лучшим образом влияют на кровообращение.

– Я ожидала, что утрачу его, – с многострадальным вздохом продолжает женщина. Она поворачивается, начинает расхаживать из стороны в сторону и драматично вздыхать. – Так обычно происходит, когда ваши сущности реализуются, или взрослеют, или как еще вы это называете. И в конце концов мы его потеряли. Кое-кто пришел и ударил нас по пальчику, будь он неладен. Злобное маленькое создание. Настоящий бандит. Однако, когда он со мной разделался и я лежала, истекая кровью в ледяных глубинах межмирья, я обнаружила, что мой мизинчик все же зацепился. Самую малость. Один-единственный пальчик в одном-единственном месте.

– На магистрали ФДР, – говорит Мэнни. По его коже пробегает холодок.

– На магистрали ФДР. Но затем ты выдрал с корнем и его. Это ведь был ты, верно? Вы, людишки, для меня все на одно лицо, но теперь я чую твой запах. Ты похож на него, но не он. – Произнося это, женщина клонит голову набок. В этом жесте читается одновременно задумчивость и презрение. – Конечно, было уже поздно. Ты еще не успел туда добраться, а я уже заразила уйму машин. Теперь мы держимся за этот мир сотней пальчиков, разбросанных по всей агломерации. – Она чуть приподнимается на носки, а затем опускает взгляд и хмурится, будто ей не нравится, что сейчас ей пальцев не хватает.

Мэнни словно наяву видит, как фонтаны щупалец прорываются на трассах и мостах в радиусе сотен миль отсюда. Он старается не показывать, насколько его это пугает. Что это значит? Чего они добиваются? Что они станут делать, когда заразят достаточно машин, и людей, и…

– Что за хрень ты несешь? – спрашивает Бел.

Она закатывает глаза.

– Я говорю о политике дробности пространства-времени и суперпозиции, – огрызается она, а затем снова забывает про Бела и вздыхает, глядя на Мэнни. Бел лишь тупо смотрит на нее. – Что ж, ты явно часть того, другого. А это значит, что где-то гуляют еще четверо. Еще четыре… ой, как вы, люди, их там называете? Органы? – Она внезапно останавливается, хмурится, о чем-то задумавшись, а затем резко поворачивается к Белу и указывает на запад. – Эй, ты! Человек! Что там?

Бросив на Мэнни крайне обеспокоенный взгляд, Бел смотрит туда, куда тычет пальцем женщина, и его взгляд упирается в лиман Спайтен-Дуйвил. На самом деле она указывает дальше, на драматического вида уступ, усеянный высотными и частными домами.

– Уэстчестер? – гадает Бел. – Или, наверное, Бронкс. Понятия не имею, я тут всего пару недель живу.

– Бронкс, именно. – Женщина кривит губы. – Да. Он самый. Еще Манхэттен. Тот, с кем я сражалась, – сердце, но вы, остальные, представляете собой голову, конечности и все остальное. Он оказался достаточно крепок, чтобы сразиться с нами и без вас, но ему все же не хватило сил устоять на ногах после битвы. Не хватило их и на то, чтобы вытеснить меня. И так один пальчик превратился в целый плацдарм.

Несмотря ни на что, Мэнни начинает понимать.