Текст книги "Визави французского агента"

Нерадостные вести

До первого сентября оставалось два дня, но никаких вестей о Марселе не было, Бернар тоже не появлялся… Я говорила себе: очнись, хватит тебе грезить, уехали, и все, а твоя жизнь здесь. Но разве чувства можно обмануть? Во всяком случае я изо всех сил старалась, загрузив себя учебой, общественной работой, в которую входило проведение политинформаций.

Раз в неделю мы проводили комсомольское собрание, где рассказывали о событиях в нашей стране и за рубежом. Я предпочитала рассказывать о капиталистических странах. В наших газетах печатали о том, как там плохо живется трудящимся, о забастовках, о бездомных, о том, как «жируют» богачи. Для своих выступлений я пользовалась газетой «За рубежом», там информация не всегда была негативной.

«Представьте себе: экстравагантный художник Сальвадор Дали пришел в парижский ресторан „Максим“ с двумя гепардами на поводке. Эти звери со страху нагадили во вращающихся дверях», – так писали советские газеты о «чуждом» искусстве. Но мы, конечно же, знали, кто такой Дали. Передавали друг другу с трудом добытые репродукции.

Другие студенты специализировались на событиях, происходящих в СССР. Например, обсуждалось письмо группы советских писателей в редакцию газеты «Правда»:

«Уважаемый товарищ редактор!

Прочитав опубликованное в вашей газете письмо членов Академии наук СССР относительно поведения академика Сахарова, порочащего честь и достоинство советского ученого, мы считаем своим долгом выразить полное согласие с позицией авторов письма.

Советские писатели всегда вместе со своим народом и Коммунистической партией боролись за высокие идеалы коммунизма, за мир и дружбу между народами. Эта борьба – веление сердца всей художественной интеллигенции нашей страны. В нынешний исторический момент, когда происходят благотворные перемены в политическом климате планеты, поведение таких людей, как Сахаров и Солженицын, клевещущих на наш государственный и общественный строй, пытающихся породить недоверие к миролюбивой политике Советского государства и по существу призывающих Запад продолжать политику «холодной войны», не может вызвать никаких других чувств, кроме глубокого презрения и осуждения.

Ч. Aйтматов, Ю. Бондарев,

В. Быков, Р. Гамзатов,

О. Гончар, Н. Грибачев,

С. Залыгин, В. Катаев,

А. Кешоков, В. Кожевников,

М. Луконин, Г. Марков,

И. Мележ, С. Михалков,

С. Наровчатов, В. Озеров, 

Б. Полевой, А. Салынский,

С. Сартаков, К. Симонов, С. С. Смирнов, А. Софронов,

М. Стелъмах, А. Сурков,

Н. Тихонов, М. Турсун-заде,

К. Федин, Н. Федоренко,

А. Чаковский, М. Шолохов,

С. Щипачев».

Мы обсуждали, голосовали «заклеймить», но очень мало кто знал, о чем идет речь. Источником информации был в основном «Голос Америки»1010
  В советские годы «Голос Америки», наряду с радиостанцией «Свобода», был одним из источников информации о событиях в СССР и мире. Советские власти с помощью технических средств глушили передачи на русском языке и других языках народов СССР. Тем не менее люди ловили передачи, хотя это требовало большого напряжения и внимания – слушать через постоянный треск и помехи. Радиостанция была столь популярна в Советском Союзе, что в Москве появилась шутка: когда кто-либо пересказывал услышанные по радио последние новости, чтобы не называть радио, часто говорили: «Мне был голос, который сказал…» – слушатели прекрасно понимали, что это был за «голос». Название «Голос Америки» в СССР быстро стало нарицательным – иностранные радиостанции, критиковавшие политику СССР и стран соцлагеря, обобщённо назывались вражескими голосами. Глушить прекратили лишь с приходом перестройки.


[Закрыть]. Благодаря друзьям мне удалось почитать некоторые распечатки «Архипелага ГУЛАГ», но это было опасно. Как-то во дворе библиотеки Светлова я застала небольшой костер, где жгли книги. Книги! Как можно! Я подошла к приготовленной куче и вытащила «Роман-газету» с повестью Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Так я узнала, что книги Солженицына запрещены. Хотя ничего крамольного в этой повести я не нашла. Просто хорошая, честная литература. Тогда же я и Набокова читала, получив огромное удовольствие от прекрасного русского языка. Эти книги, «Дар» и «Защита Лужина», были изданы в Париже и привезены с дипломатической почтой в СССР. Здесь уже энтузиасты делали с них ксерокопии, сильно рискуя, потому что ксероксы имелись только на некоторых предприятиях и были на строгом учете. Если не могли найти ксерокс, то перепечатывали на пишущей машинке, с помощью копирки получая несколько копий.

А официально это все было похоже на абсурд:

«БРЕЖНЕВ: Во Франции и США, по сообщениям наших представительств за рубежом и иностранной печати, выходит новое сочинение Солженицына – „Архипелаг ГУЛАГ“. Мне говорил тов. Суслов, что Секретариат принял решение о развертывании в нашей печати работы по разоблачению писаний Солженицына и буржуазной пропаганды в связи с выходом этой книги. Пока что этой книги еще никто не читал, но содержание ее уже известно. Это грубый антисоветский пасквиль. Нам нужно в связи с этим сегодня посоветоваться, как нам поступить дальше. По нашим законам мы имеем все основания посадить Солженицына в тюрьму, ибо он посягнул на самое святое – на Ленина, на наш советский строй, на Советскую власть, на все, что дорого нам».

Из рабочей записи заседания Политбюро ЦК КПСС

И вот в конце октября я наконец-то увидела Бернара. Моя тренировка как раз заканчивалась, когда он въехал в манеж на рыжем Резоне. Я глазам не поверила, ведь никаких вестей не было почти восемь месяцев. Бернар изменился, похудел, на нем был синий редингот, белые бриджи и даже перчатки. Раньше на тренировку он одевался как конюх, ему было все равно.

Я сгорала от нетерпения с ним поговорить, узнать новости, а мне пришлось сначала отшагать свою Тогу, потом завести ее в денник, расседлать, расчистить и только после этого вернуться. Я сидела на трибуне и ждала, пока Бернар отъездится. Проезжая мимо меня, он растерянно улыбнулся, а потом ни разу не посмотрел в мою сторону, отрабатывая застоявшегося жеребца. Резон был одним из самых строгих коней, и, работая с ним, нельзя было отвлекаться. Он всегда был готов подловить зазевавшегося всадника. Я терпеливо ждала, пока Бернар закончит тренировку, пока расседлает коня… Он здесь уже два часа, а я не услышала ни слова…

Бернар наконец пришел, держа в руках шлем, вытирая платком пот с шеи, большой, шумный, но невеселый.

– Да! Все плохо. И я тебе расскажу все как есть, ты имеешь на это право. Помнишь, как ты расплакалась весной? Предчувствия тебя не обманули…

Я боялась шелохнуться, начался какой-то неприятный шум в ушах, тело как будто обложили ватой…

Бернар продолжал говорить, но в глаза не смотрел.

– Я по порядку. Уйти из Корпуса Марселю не удалось – такими специалистами не бросаются, но отпустили его на длинный поводок. Он подал документы в Национальную школу администрации «ЭНА», это очень серьезное заведение, там учатся полтора-два года, но поступить туда очень трудно.

– Зачем ты мне все это рассказываешь? Лучше скажи, как Марсель, что с ним?

– Не спеши, пока я тебе рассказываю, я собираюсь с мыслями, я только с лошади, мозги растряслись… Вот ты ведь знаешь Сорбонну, так она по сравнению с ЭНА – просто курсы кройки и шитья при Доме культуры… Ее окончили Жискар д’Эстен и Жак Ширак, большинство французских премьеров, министров, госсекретарей, депутатов, послов.

– Ну да, да! Хорошая школа! Ты побыстрее с мыслями собирайся!

– Ну, еще немножко: знаешь, там самый главный экзамен – устный, который дает больше всего баллов, «гранд ораль», экзаменаторы задают буквально любые вопросы: какова территория Австралии, какой климат в районе Великих Африканских озер, в чем разница между шиитами и суннитами и т. п.

– Ну и?.. Он его сдал?

– Конечно, он бы – и не сдал! У него было много времени подготовиться.

– Что ты недоговариваешь?

– Ну, самую малость… То, что он вряд ли когда-нибудь к тебе приедет, этот дурак! Возможно, он считает, что отсутствие ноги его оправдывает…

– Ну-ка повтори! Что ты про ногу сказал?

– Ладно. Не избежать объяснений! Слушай. В марте, во время утренних «полетов» по Парижу, он разбился. Первые две недели он был в коме, думали, что не выкарабкается: переломы, ожоги… И, пользуясь его беспомощным состоянием, эти убийцы в белых халатах оттяпали ему ногу! Когда я к нему приходил, он не хотел ни с кем разговаривать, но потом отошел, стал еще в госпитале готовиться к экзамену. Боже мой, эти разговоры о лучших моделях протезов! А потом попросил меня сказать тебе, что он умер! Это тебе-то! Идиот! Начал мне доказывать, что авария была не случайной, что ему никогда не развязаться с Корпусом, что не хочет подвергать тебя опасностям, вообще городил всякую чушь. Я думал, это у него бред, но чем лучше он себя чувствовал, тем чаще об этом заговаривал, а потом взял с меня слово, что я расскажу тебе о его смерти. Вот, я рассказал. Не совсем так, как он просил.

Я сидела оглушенная. В голове билось «НЕТ!», оно росло… но я вдруг успокоилась. Все это выдумки, они все умеют врать, что-то здесь правда, но что-то ложь…

Бернар достал маленькую плоскую фляжку и налил в колпачок коньяку, потом еще. В голове немного прояснилось, но на душе творилось что-то ужасное. В горле стоял комок, было трудно дышать.

Бернар обнял меня.

– Я же говорил тебе, что он эгоист, мог бы и сам приехать, а то как самое трудное, так мне. На что он тебе? Ты милая девушка, найдешь достойного парня, он будет носить тебя на руках!

Он говорил со мной долго, манеж опустел, погас верхний свет, мы вышли на улицу…

– До следующей среды! – сказал Бернар, садясь в машину. – Я-то тебя не брошу!

А я пошла к метро, разговаривая сама с собой, стараясь прогнать обиду на Марселя, на Бернара. Он решил, что мне лучше будет здесь? Без него? Безопасность! Безопасность в СССР только до тех пор, пока не поднимаешь голову… Он решил, опять решил за меня…

В следующую среду Бернар приехал на тренировку вовремя, и мы могли пообщаться побольше.

– Не помню, говорил ли я тебе, что я женился?

– Ты?! Рассказывай скорей!

– Да, ее зовут Клер, она самая красивая девушка, и я скоро стану отцом!

Его просто распирало от гордости!

– Теперь я начальник, и у меня есть подчиненные!

Я была очень рада за него и особенно за то, что он по-настоящему любит свою жену. Раньше в его рассказах о своих девушках чувствовалось легкое пренебрежение к ним. Да, они очень милы, очаровательны, но и только. А сейчас, когда он говорил о Клер, в его глазах был волшебный свет.

В этот раз Бернар болтал без умолку о своей женушке, и я не стала донимать его своими расспросами о Марселе…

Стрелы Амура

В этом, 1974, году в марте Бернар был с небольшим заданием в Бонне, тогда еще в Западной Германии. Дело касалось чилийской агентуры. Он должен был вести дело так, чтобы не показать заинтересованность Франции в этих переговорах. Но на него «вышли», и надо было убираться незаметно.

Ему не оставалось ничего другого, как прыгать из окна на втором этаже. Конечно, это невысоко, но стояла зима, было скользко, и он, приземляясь, ударился затылком о стену дома. К счастью, помощник ждал его в «фольксвагене», перетащил, бесчувственного, в машину и привез в гостиницу.

Там вызвали врача, который и констатировал сотрясение и ушиб мозга, разрыв сетчатки. Понадобилась срочная госпитализация. Хорошо, что из Германии во Францию лететь недолго.

После лечения, когда реабилитационный период уже заканчивался, он узнал о страшной аварии, в которую попал его друг. Две недели Марсель пробыл в реанимации, его с трудом удалось спасти. Бернар приходил к нему каждый день, но когда Марсель пришел в сознание, он не захотел ни с кем разговаривать. И только случайно, болтая с медсестрой, Бернар выяснил, что у Марселя отрезали ногу! Теперь понятно его нежелание общаться! Еще бы!

Пусть и невысоко, но… как же без ноги?.. Рассуждая сам с собой, Бернар шел по весеннему Парижу. Ярко синело небо, на бульварах цвели каштаны, но он ничего не замечал, пока просто не налетел на девушку.

Она тащила на веревке упирающуюся собаку. Собака была страшно худой, с больными, слезящимися глазами. Это был ирландский сеттер, под слоем грязи с трудом можно было различить красновато-коричневый окрас. На девушку Бернар даже не обратил внимания – настолько его потряс плачевный вид собаки, и эта веревка на шее… Возмущенный, он обратился к девушке:

– Как вам не стыдно, довели собаку до такого состояния! Куда вы ее тащите?

На что девушка ответила:

– Это не моя собака. Я подобрала ее на улице, она чуть не попала под машину… Хочу отвести ее к ветеринару. Может, возьму к себе…

И тут он наконец увидел саму Клер, так звали эту девушку, и не мог оторвать от нее глаз.

– Разрешите, я вам помогу?

– Охотно.

Ему стоило только свистнуть, как собака, приободрившись, побежала рядом с ним.

– Они меня за своего принимают, – ответил Бернар на удивленный взгляд девушки.

Болтая и смеясь, и не сводя глаз друг с друга, они вошли сначала в клинику, а потом в кабинет к ветеринару.

– Вы ко мне? – с трудом привлекая их внимание, спросил доктор.

Они замолчали, словно не понимая, как здесь оказались.

– Как зовут несчастное животное?

– Кардинал, – нашелся Бернар.

– Странное имя для суки… – удивился врач и принялся за обследование.

Назначив лечение, он согласился поместить Карди к себе в клинику, потребовав вперед кругленькую сумму. Бернар, не торгуясь, выписал чек.

Потом они вместе пообедали и вместе сходили на концерт. Он узнал, что Клер окончила балетную школу, но профессионально не танцует, а держит с подругой небольшую студию танца для детей. Она рассказала, что у нее большая семья – четыре брата, а она самая младшая, и еще у нее куча племянников. В Париже живет одна недалеко от студии, в квартирке, которую снимает вместе с подругой.

Она шла, высоко подняв головку, немного «по-балетному»: выворачивая ступни, легко ставя ножки в изящных туфельках.

Две недели они почти не расставались. Еще две недели понадобились на поездку к ее родным в Медок, на подготовку к свадьбе и саму свадьбу.

В Москву Бернар приехал в октябре, с женой, в новой должности, чем немало удивил своих друзей. Клер была беременна, и через положенный срок на свет появились мальчик и девочка, двойняшки. Бернар был счастлив, он просто носил Клер на руках, подарил ей соболью шубку… и нанял нянечку – благо КГБ было заинтересовано в постоянном присмотре за ними. Тогда нянечку нанять было очень трудно. Буквально все, что касалось быта, было проблемой.

Они страстно любили друг друга, получая огромное наслаждение от близости. Он не был новичком в любовных играх, и она, как выяснилось, тоже обожала эти радости жизни. Они очень подходили друг другу: он – нежный, предупредительный, галантный, да еще таким прекрасным голосом исполняющий французские баллады и русские романсы, гроза верности жен и невинности дочерей партийных бонз1111
  Бо́нза (фр. bonze, от яп. бодзу) – в Японии и прочих страх Азии название главного монаха в храме. В переносном смысле бонзой называется чванливый чиновник или кто-то, кто ведёт себя чересчур важно и серьёзно, как настоящий бонза.


[Закрыть].

Она – красивая, легкая, прекрасно танцующая, плохо говорящая по-русски, но с очень приятным французским акцентом, очаровала и генералов, и ответственных чиновников, и всяких других нужных людей.

Слово «ревность» было им незнакомо. Они любили друг друга, и короткие «измены» только разжигали их страсть.

Добрые женщины время от времени «открывали ему глаза», чему он очень удивлялся и посмеивался. А Клер, когда ее желали поссорить с мужем, «не понимала» по-русски, а когда доброжелатели на хорошем французском языке рассказывали об изменах мужа чуть ли не с фотографиями в руках, притворялась овечкой:

– Он мой господин, это его дело, как проводить свободное время!

Это были прекрасные времена. Бернар проворачивал множество дел одновременно, оброс связями, успешно руководил приехавшим в 1976 году «молодняком», выпускниками Корпуса. Он их «обкатывал», в те времена большая совместная советско-французская работа велась в Сомали и на Мадагаскаре. Вот он и гонял их на переговоры и консультации. Шарль, круглолицый бретонец, коренастый и очень трудолюбивый, не доставлял Бернару хлопот, выполнял все поручения точно и в срок. Он стремился сделать карьеру и все свободное время посвящал самосовершенствованию: чтению профессиональной литературы, анализу газетных статей на политические темы и… йоге. Но Даниэль и Оливье были очарованы русскими девушками. Даниэль, высокий, красивый, неожиданно стал поклонником женской легкой атлетики, в свободное время приходил в спортивные залы и наблюдал за тренировками стройных, мускулистых девушек. Он встречался сразу с двумя, одна была из клуба «Спартак», кандидат в мастера спорта, а другая из «Крыльев Советов», юная перворазрядница. Оливье – сын банкира, отец отправил его учиться в Корпус, потому что все приличные учебные заведения отказывались брать хулигана к себе. Он обожал острые ощущения, на работе ему их было недостаточно. Поэтому он привез с собой горные лыжи и в свободное время ездил на подмосковную станцию «Турист», которую в те времена называли Подмосковной Швейцарией, а когда наступила весна, стал раз в месяц приезжать в Бакуриани. А там… Оливье влюбился по уши. Его никогда не было на месте. Выполнив поручение, сразу исчезал в направлении своей скрипачки. А потом вдруг притащил ее на празднование дня взятия Бастилии в посольство. Он хотел похвастаться своей девушкой, своим сокровищем. Бернар был возмущен. Он знал, что с этой минуты девушка будет под наблюдением и что так безответственно нельзя поступать, о чем не преминул сообщить Оливье. Тот выслушал с каменным лицом и пошел веселиться со своей подружкой. Она и впрямь была хороша, с прекрасными вьющимися пепельными волосами, тонкими пальчиками и нежным голосом.

Тем летом Бернар несколько раз устраивал своим подчиненным «практику», они вместе с комсомольскими активистами уезжали в Подмосковье в какой-нибудь дачный поселок, жарили шашлыки, приглашали окрестных девчат, угощали деревенских парней. Лучшим результатом было обойтись без драки. Но это удавалось очень редко. «Практиканты» мирно веселились, целовались с девушками, но наступал такой момент, когда винные пары ударяли в голову местным ребятам и они начинали выяснять отношения с «городскими». Французы не успевали уловить момент, когда их пикник начинал превращаться в пьяное побоище. К счастью, обходилось без потерь. А однажды подвыпившие деревенские красотки, сразу три, сами подрались из-за Даниэля, а окружившие девушек болельщики подбадривали их скабрезными шуточками.

Эти выезды на природу назывались «проникнуться русским духом». Но если Бернар брал в руки гитару, страсти сразу исчезали, уступая место хоровому пению и пьяным слезам.

Скрипка в футляре

После приема по случаю празднования дня взятия Бастилии, 14 июля, Оливье не расставался с Ольгой. Я с ней познакомилась у Бернара, куда приходили послушать хорошую музыку и потанцевать. На меня она тоже произвела впечатление. Пепельные густые волосы, нежный овал лица напоминали портреты Веласкеса. Какая-то особенная красота, в то же время двигалась она немного неуклюже, все время краснела из-за малейшей неловкости и была рада, когда я предложила погасить люстру, оставив парочку бра. Бернар продолжал поддерживать со мной дружеские отношения, которых никто не понимал. Клер видела, что я ей не соперница, но не верила в дружбу между мужчиной и женщиной, ребята считали меня сотрудницей КГБ и относились настороженно. Обычно я сидела в сторонке, слушала музыку, помогала на кухне, а Ольга рада была поболтать со мной.

Оливье приводил ее к себе в квартиру, где она оставалась на ночь. Ее уже несколько раз вызывали в КГБ и строго предупреждали. И не только ее – отец, директор приборостроительного завода, получил выговор по партийной линии, у матери сорвалась путевка в Болгарию. Но Ольга не могла расстаться с Оливье.

Она познакомилась с ним в Бакуриани, где отдыхала во время зимних каникул и осваивала горные лыжи. Когда он увидел ее в первый раз, то был потрясен ее красотой. Сразу стал ухаживать, помогать застегивать крепления, возвращать ускользнувшие лыжи, дарил цветы, в общем, очаровал девушку, хотя был немного меньше ростом, чем она. До встречи с Оливье это имело для нее значение. А потом была грандиозная прощальная вечеринка у аборигенов. Когда все устали и расползлись по приготовленным спальным местам, то оказалось, что Ольге и Оливье выделили одну кровать на двоих.

Оливье быстренько разделся и лег.

– А ты чего не ложишься?

– А я тут, на стульчике, посижу. – Она очень огорчилась его не джентльменскому поведению. Она-то думала, что он предложит ей лечь, а сам где-нибудь переночует. Посидев на стульчике полчаса, умирая от усталости, она решила все-таки лечь с краешка.

К ее удивлению, Оливье не спал, а сразу нежно обнял ее и спросил удивленно:

– Почему ты не сняла трусики?

– Я, между прочим, девушка!

– Не может быть! Такая красивая! Куда смотрят твои русские?!

– Мне никто не нравился!

– А я?

– Это нескромно!

– Ну, повернись ко мне, Диана!

Он осыпал ее поцелуями, был настолько горяч и непреклонен… Ольга, стесняясь лишнего шума, отдалась Оливье. Он и впрямь был удивлен, лишив ее девственности.

После этой ночи Оливье стал ее тенью, ходил за ней по пятам, сыпал комплиментами, покупал ей цветы, дорогие украшения. Против такой любви трудно устоять, и она стала его любовницей. Он ей очень нравился, сильный, темпераментный, ревнивый, она считала эти качества признаками настоящего мужчины.

А уже 9 августа Оливье стоял, краснея, перед Бернаром и оправдывался:

– Дело в том, что в субботу мне обещали показать Эльбрус, Ольга поехала меня провожать в аэропорт. Там я хотел передать документы, а товарищ не пришел. Мы ждали до последнего, потом я передал бумаги Ольге, чтобы она только положила их в камеру хранения… Только в камеру хранения и все. Когда прилетел, она на свидание не пришла, хотя мы договорились заранее. Я позвонил ей домой, а там мне сказали, чтобы я больше не звонил, и повесили трубку. Тогда я пришел к ней домой, меня не хотели пускать, но я вошел, – там ее тоже не было. Ее мама сказала, что она в тюрьме! Это невозможно! Они должны разобраться – она же ни в чем не виновата! Я люблю ее, я без нее жить не могу! Как мне ее спасти?!

Столько отчаяния было в голосе Оливье и так велико было его горе, что Бернар не смог долго ругать этого остолопа. Позвонив своим знакомым, он быстро выяснил, что Ольга не дошла даже до камеры хранения, бумаги были у нее изъяты, а ее препроводили прямиком на Лубянку.

Бумаги сильно компрометировали кое-кого из высоких чинов в МИДе, а «товарищ» струсил. В результате у несчастной Ольги допытывались, кому она должна была передать эти документы. Умудренным опытом людям и в голову не могло прийти, что девушка ничего не знает. Уж больно бумаги были важными. А Ольге просто не повезло.

Бернар ничего не сказал об этом Оливье, отправил его в Африку «греться» недели на две.

– Я узнаю насчет Ольги, а ты без положительных результатов не возвращайся. Не спеши. Сделай все как надо, – отечески напутствовал Бернар Оливье.

«Узнавание» насчет Ольги завершилось крупной суммой ответственному чиновнику. К этому времени выяснилось, что девушка ни при чем, но признавать свои ошибки никто не любит. Она стала никому не нужна, а отпустить ее просто так уже не получалось. Тут и подоспел Бернар. Конечно, не лично, а через друзей. Девушка вышла из тюрьмы, пробыв там два месяца, но попала на 101-й километр. Из консерватории она была отчислена за прогулы.

Когда еще в начале августа мы сидели с Ольгой на скамеечке в сквере недалеко от зоопарка, она вдруг сказала:

– Наверное, я залетела…

– Ты уверена?

– Нет, но задержка уже три месяца…

– А чего ты не сходишь ко врачу?

– Ну как я пойду? Мама думает, что я еще девушка…

– Но ты не к маме же пойдешь? А вдруг ты правда беременна?

– Не говори ради бога этого слова, я уже и шкаф двигала, и ноги парила, вот в баню боюсь, когда ноги парила, то плохо стало. Как будто сердце перестало биться.

– Ты поосторожнее! Оливье сказала?

– Но я не уверена, может, и обойдется…

Когда ее арестовали, выяснилось, что она была на четвертом месяце беременности, это было незаметно с ее крупной фигурой, но когда вышла из тюрьмы, живот был уже большой, и юбка с трудом держалась на булавке. Ее на газике отвезли к Савеловскому вокзалу, где ее встретил Бернар. Он выглядел как заправский шофер, плохо выбритый, тем не менее с аккуратной стрижкой. Представился Юрой.

Она видела его всего два раза: в посольстве Франции и у него дома. Тогда он выглядел как иностранец, говорил с легким акцентом, она его не узнала, занятая своими мыслями. Бернар посадил ее в «москвич», критически оглядел ее наряд и повез сначала в «Березку»1212
  «Березка» – сеть магазинов в СССР, где продавались импортные товары на валюту. Для иностранцев, и для


[Закрыть], где предложил ей купить одежду. Она решила, что это Оливье о ней заботится, и поскольку чувствовала себя обиженной, то купила не только свитер и трикотажную юбку, но и пальто и зимние сапоги.

У Бернара при расчете возникли проблемы, он куда-то звонил, потом дал трубку администратору и решил все вопросы. Ольга не особенно вникала в это, новые красивые вещи заставили ее забыть о неприятностях.

Бернар привез ее в Александров, устроил в комнату в общежитии и дал сто рублей на первое время:

– Это ненадолго. Потерпи, все устроится, – и попрощался.

Но что могло устроиться? Она оказалась выброшенной из жизни, ее отец, директор небольшого приборостроительного завода, когда его вызвали на Лубянку для дачи показаний, отказался от нее:

– Она продала Родину! Партию! Я, – кричал он, – как верный коммунист-ленинец отказываюсь от этой подлой предательницы!

И выписал ее из квартиры. Теперь эта жалкая комнатка два на три метра с узким окошком и есть ее жилье…

Она присела на краешек пружинной койки без матраса и заплакала.

Минут через пятнадцать в дверь постучали: это оказался комендант общежития, он закричал на нее:

– Неча реветь! Не ты первая, не ты последняя! Иди, получи матрас и подушку! Ишь ты! Сколько барахла натащила! Не боись! Не утащат!

В это время из-за плеча коменданта выглянул невысокий, плотный мужчина.

– А это еще кто? – рявкнул комендант.

– А я ваш новый электрик, меня зовут Евгений Сергеевич!

И не дожидаясь приглашения, проскользнул в комнату.

– Да… Розетки надо менять! Да и проводка… – он присвистнул.

– Нет у нас розеток, и выметайся, сейчас она пойдет за матрасом и подушкой.

– Ты что! Она ж вон, в интересном положении! Ей нельзя тяжелое поднимать. Сиди, тетка, я принесу!

– Ага, и распишешься за нее! Ладно, пошли все!

Евгений Сергеевич помог ей притащить матрас да в придачу выпросил постельное белье и одеяло. Он постелил постель, предложил ей прилечь отдохнуть, а сам, оседлав хромоногий стол, начал рассказывать Ольге о ее будущей работе.

Да! Ей здорово повезло, руководство решило, что она может принести большую пользу Родине. С этого дня она вольнонаемная служащая КГБ, пока она поживет здесь, чтобы не вызывать подозрений, потом приедет в Москву и будет получать небольшие задания…

С тех пор она его больше никогда не видела, хотя розетку и лампочки заменили. Зато уже на следующий день вечером пришел Витек, высланный из Москвы за пьянство и тунеядство. Он принес бутылку водки, буханку черного хлеба, несколько вареных картофелин и баночку килек. Все это он торжественно выложил на ящик, заменяющий стол. После этого вынул из карманов два стакана, налил в них водки и сказал:

– Я Витек, меня тут все знают, а тебя как зовут?

– Ольга.

– Я буду звать тебя Лялька. Если что, сразу ко мне, я помогу. Бери стакан, давай выпьем за знакомство!

Ольга, которая ничего не ела больше суток, боясь выйти из комнаты, выпила полстакана водки и жадно начала есть черный хлеб с кильками в томате. Витек неспешно наломал хлеба, очистил картошку. Но Ольга недолго наслаждалась едой, у нее зашумело в голове, и она повалилась на кровать.

Наутро она обнаружила себя раздетой, в постели, заботливо накрытой одеялом. На тумбочке, под газетой лежали остатки вчерашнего пиршества.

Витек приходил почти каждый вечер, приносил еды, угощал водкой.

Она не знала, что делать, пыталась позвонить Евгению Сергеевичу по телефону, который он ей дал «на всякий случай», но комендант не разрешил:

– Жаловаться захотела, дура! Здесь стукачи не живут!