Текст книги "Визави французского агента"

Свидание в Ступино

Тем временем Бернар погрузился с головой в дела, не забывая тем не менее о несчастной Ольге. Оливье он гонял больше всех, не давая передышки. Только тот прибудет из Баргала и отчитается о делах, тут же отправлял в Пунтленд, оттуда в Могадишо1313
  Города в Сомали.


[Закрыть] и обратно. А про Ольгу говорил, что она задержана, но все под контролем.

Месяца через полтора Бернар, восхищенный отличной работой Оливье, проговорился, что Ольга в Александрове. И тут же, спохватившись, дал ему новую работу на африканском континенте. Надо было вести переговоры не меньше двух недель… А сам принялся договариваться, чтобы Ольге «в виде исключения» разрешили жить в Москве. Уговоры и, главное, деньги сделали свое дело. Оказалось, все очень просто. Прописана она, конечно, в Александрове, но жить может в Москве, для этого надо снять комнату и регулярно приезжать отмечаться в милицию города Александрова.

Все это: хлопоты, лишние траты, жена, дети – мешало нормальной работе «по специальности». Бернар уже получил несколько серьезных замечаний от своего начальства в Париже.

Через неделю после отъезда Оливье, когда напряжение по работе немного спало и он уже смог заняться поисками жилья для Ольги в Москве, раздался неожиданный телефонный звонок:

– Шеф! Приезжай, я в Струнино, у водокачки, замерзаю…

– Боже мой, как ты там оказался? Струнино… Это около Александрова? Еду. – Бернар посмотрел на часы: начало второго ночи. Пришлось звонить приятелю, которому он помог недавно достать «москвич», благо тот жил неподалеку.

– Выручай, подгони машину!

– Только ты осторожно! – протирая платком невидимую пыль с ветрового стекла, говорил свежеиспеченный автолюбитель.

– Конечно! Буду ехать очень-очень медленно и осторожно, ты не волнуйся, – отвечал Бернар, кладя на заднее сиденье толстый свитер и фляжку с коньяком. Осторожно выехав со двора, чтобы не волновать приятеля, Бернар рванул на максимальной скорости по пустым улицам ночной Москвы.

Он так гнал, что на одном мосту встречный грузовик сорвал ручки у новенького «москвича».

К четырем часам утра Бернар был у водокачки, где и обнаружил изможденного Оливье, который, чтобы не заснуть, ходил всю ночь, ни разу не присев.

Как потом выяснилось, Оливье, прилетев из Африки, где ему удалось провести переговоры за неделю, сразу поехал к Ольге. Чтобы не скомпрометировать ее, он угнал машину. Понадеялся, что она с обычными московскими номерами и ее пропажу сразу не обнаружат. Но, во-первых, он угнал «Волгу», во-вторых, рядом с представительством Грузинской ССР.

Накупив продуктов, он поехал к своей любимой. Но уехал недалеко: уже в километрах сорока от Москвы наша доблестная милиция остановила его для проверки документов. Он не захотел светиться, пошел на прорыв, благо машина хорошая, и сумел оторваться от погони. Окольными путями добрался до Александрова, нашел свою подругу, даже догадался оставить машину подальше от ее общежития. Привез ей хорошей одежды, продуктов, притащил огромные сумки прямо к Ольге в комнату. Ужасная комната, маленькая, темная, со свисающей с потолка слабенькой лампочкой. Из мебели только койка со старым матрасом и табуретка. Вместо стола деревянный ящик, накрытый газетами.

Интерьер потряс Оливье. Ольга сидела на кровати, Оливье бросился к ней, упал перед ней на колени. Она уже и не ждала… Увидев его, она побледнела и закричала:

– Уходи! Они тебя схватят!

– Что ты! Ни за что! Смотри, что я тебе привез!

В это время дверь распахнулась, и в комнату ввалился разъяренный Витек.

– Мне ребята сказали! Сучка! Убью!

Ольга начала торопливо объяснять, что Витек взял ее под свою защиту и теперь другие мужики к ней не лезут… но она не успела договорить, как ее «защитник» свалился, хрипя, хватаясь за горло, а Оливье уже оттаскивал его за дверь:

– Поговорить не дадут, свиньи!

Он обнял дрожащую Ольгу. Она уже не стояла на ногах от ужаса, ее лицо было мокро от слез.

Оливье раздел ее, беспомощную, уложил в постель.

Потом они долго лежали рядом, Оливье обещал ей увезти к себе, во Францию, что будет ее любить всегда. Ольга ничего не отвечала, она жила тут, в грязи, в голоде, холоде, и рассказы о прекрасных странах не имели к ней никакого отношения.

Оставив вещи и продукты, Оливье поехал в Москву.

Несмотря на глубокую ночь, от Александрова его начала вновь преследовать милицейская машина, а около Струнино на каком-то мосту ему преградил дорогу милицейский газик. Не захотел он, чтобы у Ольги из-за него были еще неприятности. Он остановился, вышел из машины и перемахнул через перила в воду. Обалдевшие милиционеры, конечно, не стали его преследовать. Машина найдена, и потом, все подходы к реке закрыты заборами, огородами, хозяйственными постройками…

Как нянька, Бернар устроил его на заднее сиденье, предварительно надев на него толстый свитер, дал сделать несколько глотков из фляжки и поехал в Москву. Оливье сразу уснул, он был одет в джинсы и тонкую рубашку, это было 26 октября, ночь, когда был почти перекрыт температурный рекорд – около семи градусов мороза. Первый час Бернар ехал спокойно, поглядывая на спящего Оливье, но скоро у того лицо стало совершенно красным и он начал задыхаться. Эти симптомы были хорошо знакомы Бернару, что-то вроде воспаления легких. Остановившись, он порылся в аптечке, нашел сульфацил натрия, единственное, что могло помочь в этой ситуации. Но когда он подошел к Оливье, тот стал кричать и биться: у него начался бред из-за очень высокой температуры. Бернар достал бинт из той же аптечки, связал его и вколол антибиотик в бедро, прямо через брюки. Опять пришлось нестись, в шесть часов Оливье был уже в госпитале. Хороший уход за ним обеспечили денежки, сунутые как бы невзначай старшей медсестре. Потом он примчался в автосервис, где за срочность и за «вне очереди» наобещал золотые горы.

Наскоро перекусив в «Пекине», он поехал на очередную встречу на метро, потому что такси трудно было поймать, да и деньги вдруг кончились.

Вечером ему позвонили из госпиталя, сообщили:

– Состояние больного крайне тяжелое, кроме двухстороннего воспаления легких, у него еще и миозит1414
  Воспаление скелетных мышц; проявляется болями и уплотнением мышц.


[Закрыть], очень высокая температура. В себя еще не приходил. Хорошо бы вызвать родственников…

Пришлось Бернару звонить в Париж, отцу Оливье, крупному банкиру. Утром тот был уже в Москве. Примчался в госпиталь с переводчиком, хотел сразу забрать единственного сыночка, но ему не позволили. Сказали, что в таком состоянии Оливье не выдержит перелета. Тогда папа начал совать деньги врачам, но ему вежливо сказали, что при выписке ему представят счет, в котором будет расписано все лечение и медикаменты. Это ненамного утешило отца Оливье. Разговор с Бернаром его немного успокоил, вручив «на расходы» крупную сумму, Фредерик Булен отправился смотреть достопримечательности Москвы, а затем улетел – работа не стоит, дела требовали его присутствия.

Так он прилетал каждый день, пока Оливье не начал поправляться, а потом они улетели вместе. Оливье отправился на Лазурный берег лечиться, не совсем еще осознавая, что с ним происходит, а Бернар тем временем организовал Ольге переезд в Москву.

Трудоустройство

Занимаясь делами Ольги, Бернар не переставал возмущаться безответственностью Оливье. Не мог он оставить ее без помощи, во-первых, потому что отвечал за Оливье, а во-вторых, Ольга ждала ребенка и оказалась совершенно одна. К удивлению Бернара, с жильем для нее все решилось очень просто: неожиданно нашлась свободная однокомнатная квартира на первом этаже у станции метро «Коломенская». С помощью безотказного Шарля он снабжал ее продуктами, лекарствами, деньгами.

Тем временем Оливье медленно поправлялся. Отец не отпускал сына от себя ни на шаг. Он поручил сыну вести свои банковские дела, а сам изображал из себя инвалида. Оливье не мог бросить отца, его дела, но почти каждый день звонил Бернару, спрашивая об Ольге, пока тот ему не сказал:

– Не звони! И без тебя дел хватает. Приедешь и сам все ей скажешь.

Ольга тяжело переносила беременность, был жуткий токсикоз, угроза выкидыша. Бернар устроил ее в санаторий для беременных, из которого она и попала в роддом. Там немного раньше срока у нее родилась дочка. Лежала она в отдельной палате, ухаживали за ней хорошо, а на пятый день после родов к ней пришла заведующая и предложила поработать нянечкой.

– И за ребеночком будешь ухаживать, и зарплату будешь получать.

Ольга согласилась. Она еще никогда нигде не работала, только училась. И теперь над ней было столько начальников! И опытные нянечки, и медсестры, и врачи, каждый мог на нее прикрикнуть, ведь она ничего не умела. Ей пришлось научиться мыть полы, правильно выжимать тряпку, собирать и мыть судна и, самое ужасное, убирать в туалете. Она не жаловалась, добросовестно делала свою работу, но не раз ее рвало, как только она прикасалась к какой-нибудь особенно противной грязи. Жизнь для нее потеряла всякий смысл, ей казалось, что она пропиталась запахами больницы, что грязь, которую она оттирала каждый день, покрывала толстым слоем ее душу и тело. И эти младенцы, завернутые в застиранные пеленки… Они все время кричали, извиваясь, как толстые гусеницы.

Молока у нее не было, но в роддоме всегда были женщины, у которых его было в избытке. Они были вынуждены постоянно сцеживаться, чтобы не было воспаления, и были рады предоставить это дело ее дочке. Ольга сама пеленала ее и не только ее, но и многих других младенцев. Это была работа, трудная работа. И она ее не любила. Пятьдесят семь дней она работала нянечкой, за это время Ольга возненавидела всех младенцев.

Тем временем отец Оливье, завалив сына работой, успокоился по поводу его страстной любви и ослабил контроль. Оливье тут же оказался в Москве по «срочным банковским делам». Узнав у Бернара, который уже не был его начальником, где его любимая, примчался к Ольге прямо на работу. Только сначала заехал на Центральный рынок за цветами.

Она вышла к нему в синем драном рабочем халате, с нечесаными волосами, собранными в хвост с помощью канцелярской резинки. Ей было невыносимо грустно: Оливье – в костюме, с большим букетом мимозы и она – замарашка. Но Оливье радовался за двоих, подарил заведующей роддомом французские духи «Ша нуар», а Ольгу потащил сначала в «Березку», где купил ей красивые платья, туфли, потом в ресторан «Прага», где и сделал официальное предложение. Потом они отправились к Ольге в ее однокомнатную квартирку на улице со смешным названием Новинки, где он и остался.

Через три дня приехал «поправившийся» отец Оливье, увидев Ольгу и счастливого сына, он смирился с неизбежным. Из роддома Ольга уволилась, а дочку забрала ее мама, к этому времени уже оформившая развод. Да, отец Ольги, Семен Маркович, показал себя истинным ленинцем, развелся по идейным соображениям. А ее мама, Раиса Захаровна, учительница сольфеджио в музыкальной школе, взяла себе минимальную нагрузку, чтобы посвятить себя внучке. Бросить совсем работу она не могла, тогда это расценивалось как тунеядство и за это судили.

Ольга не хотела заниматься дочкой, но иногда приезжала вместе с Оливье навещать ее. Тот всегда старался порадовать тещу, привозил ей сувениры, духи, кремы, при встречах целовал в обе щеки. Раиса Захаровна души в нем не чаяла.

На соблюдение всяческих формальностей ушло месяца три, в результате Оливье начал работать в Москве в торгпредстве какой-то французской фирмы, и супруги переехали в трехкомнатную квартиру на Кутузовском проспекте.

Светская жизнь

Ольга мечтала быть милой женушкой, встречать любимого после работы, кормить разными вкусностями. Иногда, в отсутствие Оливье, она приглашала меня попробовать пирожные, которые у нее получались восхитительными. Грех было отказываться, мы пили индийский чай, болтали о том о сем. При мне она была в халатике и тапочках на босу ногу, жаловалась, что для Оливье приходится краситься, следить за маникюром и даже брить ноги.

– Ноги брить? Зачем?

– Так полагается, но я уже привыкла и педикюр делаю.

– А что это? – я видела это слово в парикмахерских, но не знала, что это.

– Надежда, ты меня удивляешь! Это уход за подошвами, чтобы они были мягкие, и маникюр, – и она гордо показывала красивые ноготочки на ногах, – Оливье целует меня всюду, и нельзя, чтобы я была неаккуратной…

Ольга рассказывала мне о новом мире, который она для себя открывала, о мире, где не было места искренности и дружбе, где все говорили только нужные слова, где надо было быть любезной со всеми, быть приветливой с чужими людьми…

К тому же она все еще путалась в правилах этикета, забывала имена важных персон и очень переживала из-за этого.

Только Оливье примирял ее с этим миром. Его любовь к ней была огромной, страстной, всепоглощающей. Каждый раз, когда они оставались наедине, осыпал ее ласками и любил до изнеможения. Он хотел увезти ее в Париж, но она наотрез отказалась покинуть Москву. Жизнь только стала налаживаться, Ольга чувствовала себя любимой, муж подарил ей желтенький «фольксваген», предмет всеобщей зависти, один такой на всю Москву. Тогда в Москве нечасто можно было встретить иномарку. Оливье пытался приобщить ее к занятиям экстремальными видами спорта, но Ольга предпочитала потанцевать под хорошую музыку, ну в крайнем случае поиграть в бадминтон, который со временем ей пришлось заменить большим теннисом.

Три раза в неделю Ольга занималась плаваньем в бассейне, ходила к массажисту. Я была восхищена ее преображением и уговорила попозировать обнаженной. Получился портрет в стиле Рубенса – крупное красивое тело на шелковых драпировках. Работала я у Ольги дома, и Оливье, увидев картину, купил ее. На эти деньги мы с мамой смогли купить холодильник «ЗиЛ», на который как раз пришла открытка из магазина.

В парикмахерской она повстречала Сережу, ее куратора, как он ей представился. Юноша, только что окончивший училище КГБ, очень серьезно относился к первому заданию.

– Ты советская девушка, – говорил он – это твое увлечение пройдет, зато сможешь принести пользу Родине.

– Но я же ничего не умею!

– А тебе и не надо! Просто будь с ним, будь в курсе его дел. Подучи язык! Старайся запоминать больше имен, когда будет нужна твоя помощь, мы скажем. А пока осваивайся!

С французским языком дело было плохо. Оливье хорошо говорил по-русски, понимал еще лучше, и Ольга не особенно старалась учить язык, кроме того, и давался он ей трудно, особенно произношение.

Бывало, деловые встречи Оливье проходили в квартире, тогда Ольга была замечательной хозяйкой, каждый гость чувствовал себя уютно и был окружен заботой. Однако на приемах она ощущала себя не в своей тарелке, боялась совершить какой-нибудь промах и, хотя у нее все получалось как надо, была в постоянном напряжении и очень уставала.

Иногда переговоры проходили на природе, когда для важных персон устраивали охоту, иногда даже псовую, с русскими борзыми. Я-то никогда не упускала случая поноситься по полям верхом вместе с Бернаром. Он всегда приглашал меня, когда была возможность. Его супруга, как и Ольга, не любила лошадей и верховую езду. Они, конечно, приезжали вместе с мужьями, но устраивались где-нибудь в охотничьем домике. А мы после охоты вваливались вместе с борзыми, холодные, с обветренными лицами, шумно садились к столу. Там действительно была неформальная обстановка, не все могли сохранить голову ясной, выпив водки с мороза. Некоторые быстро засыпали, их под руки отводили «отдыхать» официанты, а Бернар брал в руки гитару и пел русские романсы или французские баллады. Надо сказать, что ни Бернара, ни Оливье водка не брала. Наши все время норовили им подлить водки, чтобы «французики» окосели, но они пили как ни в чем ни бывало, вели благопристойные разговоры, вежливо смеялись над пошлыми анекдотами и не поддавались «на провокации».

Ольга давно вспомнила, где видела Бернара, успела доложить Сергею, что именно он отвез ее в Александров:

– Но тогда он представился Юрой! И говорил без акцента!

– Молодец! Продолжай в том же духе, наблюдай, когда понадобится твоя помощь, ты об этом узнаешь. Кстати, если этот бабник будет к тебе клеиться, ты его сразу не отшивай!

– О чем ты? Я же замужем! И Оливье, если узнает, меня убьет!

– Ты замужем, потому что это на пользу Родине! Не забывай об этом! Если будет необходимость, и спать будешь с кем прикажут! Ладно-ладно, не ной, вряд ли это потребуется. Но не забывай, ты – советский человек, а твой муж – капиталист. Кстати, ты знаешь, зачем он ездит в Камбоджу? Он скупает по дешевке драгоценности и от жадности может пострадать. Там сейчас такое творится!

И действительно, в газетах время от времени писали о зверствах «красных кхмеров», о массовой гибели городского населения, о лагерях смерти… Но Ольга не интересовалась политикой, она не брала газет в руки с тех пор, как вышла замуж.

Однажды поздней осенью Ольга впервые услышала, как поет Бернар. Это было в охотничьем домике, когда сытые и довольные гости предавались ленивому отдыху, неторопливо беседуя за рюмочкой ликера. Бернар взял гитару, дамы тут же устроились к нему поближе, а Ольга решила пойти прогуляться, она не любила самодеятельных музыкантов-любителей. Слушать песни в их исполнении, постоянно ожидая фальши, неверных нот, было выше ее сил. Она надела дубленку, подошла к зеркалу, чтобы надеть шапочку, как вдруг услышала звучание струн. Бернар настраивал гитару, и то, как он это делал, выдавало в нем мастера. Ольга заинтересовалась… потом она услышала голос, теплый, бархатный, прекрасного тембра, слова романса и… присела на стул около зеркала. Она знала Бернара как дамского угодника, который рассыпал комплементы женщинам налево и направо, никогда с ними не говорившего серьезно… А тут он был настоящим, его песни поднимали что-то такое из глубины души, что она потеряла всякое представление о времени, только чувствовала, что по щекам катятся слезы, а в груди появилась щемящая боль.

В чувство ее привел Оливье, который поцелуями высушил выступившие слезы, потом взял ее на руки и отнес в комнату, приготовленную для них. Оливье признавал только одно средство от всяких женских капризов и применял его всегда, невзирая ни на какие отговорки. А Ольга ничего не чувствовала, в голове звучал бархатный голос: «Дела нет мне до такого, до речистого… Был ты сахарный, медовый, аметистовый…»

Опыт светской жизни Ольги ограничивался организацией деловых встреч у нее дома и посещением нескольких приемов во вьетнамском посольстве.

– Я там была великаншей! – смеялась она. – Вьетнамочки такие миниатюрные, как с другой планеты! И я научилась есть палочками!

– Покажи, – приставала я.

И Ольга доставала деревянные палочки, упакованные в тонкую бумагу, и пыталась научить меня удержать и донести до рта кусочек хлеба.

– Вот почему они такие маленькие и худенькие! С голоду умрешь, пока донесешь до рта немного пищи!

– Европейцам предлагали вилки и ножи, но я отказалась, я ведь дома натренировалась – Оливье научил!

– Ты молодец! Я никогда не научусь!

Палочки проскальзывали у меня между пальцами, которые сразу складывались в кукиш. Просто неудобно…

Как-то в октябре Ольга отправилась с Оливье на вечер во французском посольстве теперь уже будучи супругой, а не подружкой. Она ужасно волновалась: такой большой прием, столько будет важных людей, она очень боялась совершить какую-нибудь ошибку. Но первый, кого она увидела, был Бернар, он шел к ним навстречу, не скрывая восхищения:

– Прекрасная маркиза, ваши прекрасные глаза сулят мне смерть от любви! – процитировав Мольера, он продолжал: – Неудивительно, что Оливье не отпускает вас от себя ни на шаг! Но, мадам, когда вам надоест ваш ревнивец, поманите пальчиком, и я упаду к вашим ногам!

Ольга онемела от такого напора. Бернар продолжал:

– Клер, дорогая, помоги новенькой. Девочки, познакомьтесь. Клер, это Ольга, смотри, какая хорошенькая! Расскажи ей о нашем Дворе чудес! – А сам стремительно увлек с собой Оливье, заговорив с ним по-французски.

Жена Бернара была настоящей красавицей. Наполовину гречанка, яркая брюнетка с огромными черными глазами и светлой кожей. Ее тонкая талия прекрасно гармонировала с высокой грудью и волнующими бедрами. Облегающее черное платье скорее открывало, нежели скрывало ее достоинства. Рядом с такой утонченной и элегантной Клер Ольга вдруг почувствовала себя гадким утенком. Оливье подарил ей дорогое платье из джерси, но для нее это была непривычная одежда.

Клер не дала ей времени смутиться, начав с ходу перемывать косточки всем присутствующим. Давно Ольга так не веселилась! Досталось всем: и хозяину вечера, и приглашенным. Каждому она давала меткое прозвище или гротескную характеристику. Она говорила наполовину по-русски, наполовину по-французски, смешно коверкая слова.

К ним подошел высокий сухопарый господин и заговорил по-английски с Клер. Она тут же представила его Ольге:

– Это Эд, американский коммунист, он недавно в Москве, собирается написать статью о ваших профсоюзах.

Эд обнял Клер за голые плечи и увел танцевать. Это была прекрасная пара, до сих пор у нее не было достойного партнера для танцев. Бернар танцевал неплохо, но длинноногий Эд вел Клер в плавных и в то же время стремительных движениях вальса настолько красиво, что многие пары отошли, чтобы полюбоваться.

Ольга поискала глазами Бернара и с удивлением заметила, что он тоже танцует с какой-то блондинкой. Девушка была тоненькая, с короткой стрижкой, открывающей длинную шею. Когда танец закончился, две пары сошлись и стали общаться все вместе.

– Деловые ребята! – сказал Оливье, проследив за взглядом Ольги.

– Почему?

– Потому, что все они сейчас работают, кроме Клер, пожалуй…

– Она красивая и милая!

– Я рад, что она тебе понравилась, а теперь пойдем, я тебя представлю Илье Борисовичу, очень нужный человек в отделе снабжения одного министерства.