Текст книги "Визави французского агента"

Визави французского агента
Надежда Днепровская

Рисунки Надежда Днепровская

© Надежда Днепровская, 2023

ISBN 978-5-4490-2270-7

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Je ne savais pas que mes chagrins passés allaient me faire sourire, mais je ne savais pas non plus que mes joies passées allaient me faire pleurer.11
  Не знал, что былые обиды будут меня смешить и тем более что веселье юности заставит грустить.


[Закрыть]

Москва – Париж – Сокольники

В середине августа 1972 года Марсель и Бернар были направлены на работу в СССР. С ними приехали Луи и Мигель, ребята, которые уже год до этого работали в Польше.

Это был своеобразный эксперимент. Четверо молодых французов приехали в СССР изучать экономику и политику, совершенствовать русский язык. Это называли обучением по обмену. В то же время они должны были выполнять поручения по координации общих интересов СССР и Франции в странах третьего мира.

Поселили французов в специально оборудованные квартиры в общежитии для иностранных студентов. Их совершенно не волновали ни вахтеры, которые после одиннадцати вечера никого не впускали, ни подслушивающие устройства, во множестве обнаруженные ими в двухкомнатной квартирке, – в своем Корпусе они видели и не такое…

Марсель в первые дни бродил по Москве. Особенно его поразило изобилие общественного транспорта. Можно было добраться до любого места в городе на метро, автобусе, трамвае, троллейбусе. Но, простояв однажды больше часа на остановке и взяв штурмом автобус, он стал реже ездить на окраины.

Бернар нашел удобный манеж в Сокольниках, где можно было поездить верхом. Не то чтобы друзья обожали лошадей, но ведь должны были быть места, где можно поговорить, встретиться, на лошадь не повесишь «жучок», а если и повесишь, то он может легко «потеряться».

Однажды, уже в середине сентября, Марсель возвращался с тренировки по парку «Сокольники» и вдруг увидел девушку, которая стояла за этюдником и писала аллею, усыпанную листьями. Он остановился, не в силах оторвать от нее глаз. Девушка была озарена солнечным светом, вокруг нее клубилось золотое пламя. Марсель иногда видел цветные блики вокруг людей, он не называл их аурой, но прекрасно отдавал себе отчет в эмоциональном состоянии этих людей, их намерениях. Это происходило всегда спонтанно. А сейчас, глядя на это золотое облако, не знал, что делать. Такого он еще не видел…

Марсель все же подошел. На свое счастье, у ножки этюдника он заметил тюбик краски, поднял его и коснулся плеча девушки, чтобы отдать.

Девушка резко обернулась и вдруг сказала:

– Qu’est ce que c’est?22
  Qu’est ce que c’est? – (фр.) Что это?


[Закрыть]

Марсель был сражен. Здесь, в русском лесу, с ним разговаривает по-французски милая девушка! Золотистые блики мешали как следует рассмотреть ее черты. Он начал быстро говорить о том, какое это чудо – встретить здесь, так далеко от Франции, художницу-соотечественницу, такую симпатичную! Как она здесь оказалась?

Девушка смотрела на него во все глаза и радостно улыбалась.

– Все? – спросила она.

Оказалось, что по-французски она знала только одну эту фразу. Они стали разговаривать по-русски и так свободно, будто знали друг друга всю жизнь.

Марсель спросил ее, почему она рисует то, что ей не нравится, а она удивилась, откуда он это знает. Но это же видно! Он ощущал ее тепло, золотистое дрожание воздуха вокруг ее тела, сердце так колотилось в груди, что он почти не слышал себя, зато ее голос мягкой волной ложился на душу… Она обещала прийти завтра.

* * *

Когда Бернар увидел Марселя, то, не дав открыть ему рот, увел на улицу.

– Ты что, влюбился?

– Откуда ты знаешь?

– У тебя такое лицо!

– Какое?

– Идиота. Что с тобой? Ты что, девчонок не видал?

– Нет! Таких – никогда!

– Каких таких? Расскажи мне о ней, и пойдем, я куплю тебе лимон.

– А лимон-то зачем?

– Больно у тебя рожа сладкая и счастливая.

– Вот так всегда. Опустил на землю. Все равно, она – особенная.

– Блондинка? – заинтересованно спросил Бернар.

– Вроде нет…

– Да, здорово тебя шарахнуло! Этот подлец Амур постарался от души! Не стрелкой в тебя, а прямо из Калашникова очередью.

– Наверное.

На следующий день Марселю стало еще «хуже».

Бернар ухаживал за ним, как за тяжелобольным. Марсель не хотел ни есть, ни пить, просто стоял у окна с мечтательным выражением лица… Пришлось насильно вытащить друга на улицу, и они отправились бродить по Москве. Как-то незаметно попали на Ордынку и обнаружили красивую церковь. Марсель вдруг замер и потянул за собой Бернара. Войдя в храм, он сразу направился к одной иконе и встал на колени.

– Это она.

– Не богохульствуй – это Богородица.

– Посмотри, она так же светится.

– Нет, ты точно чокнулся! Может, она из КГБ?

– Ты что? Она же художник! Только… как же я смогу с ней встречаться? Ведь ее тут же завербуют?

– Мон дьё! Наконец-то ты сказал что-то разумное!

– Но как же быть? Я не могу с ней не встречаться! Я умру!

– Не драматизируй. Придумаем что-нибудь!

– Я ничего не могу придумать!

– Да ладно, возьми себя в руки! Совсем мозги отшибло! Когда мы сюда приехали, к тебе клеилась Света – студентка, помнишь?

Марсель посмотрел на Бернара отсутствующим взглядом, потом в глазах у него забрезжило понимание.

– Ну, вспомнил? Так вот, тебе надо с ней теснее общаться, чтобы ребята из КГБ могли тебя контролировать.

– Она такая скучная, ее интересуют только тряпки и косметика.

– Но это нормально для женщин!

– Видно, придется…

Когда Марсель познакомил Надежду со своими друзьями, Бернар пытался понять, что в этой девчонке такого, что свело с ума его друга.

Свеженькое личико, фигура мальчишеская – широкие плечи, маленькая попка…

Она всегда была приветливой, покоряя всех своей улыбкой. Ее лицо было как открытая книга, ее чувства мгновенно на нем отражались…

Марселю пришлось встречаться с Надеждой большей частью в общественных местах, в кино, в компаниях, а когда она научилась ездить верхом, то на тренировках в манеже.

Это было самое прекрасное время для Марселя, он был счастлив.

Советская девушка
Надя-Надежда

Шарикоподшипниковская, Автозаводская, Велозаводская улица, и среди этих технических названий вдруг Пересветов переулок. Там, на территории завода «Динамо», стояла обезглавленная церковь Рождества Богородицы, в которой находились могилы героев Куликовской битвы, богатырей Пересвета и Осляби. Их надгробия использовались для платформы мощного электромотора. Вокруг находились и другие заводы, о назначении которых говорили названия улиц. Это был рабочий район, там, среди деревянных бараков, и прошло мое детство.

Виталий, молодой рабочий ювелирной фабрики, познакомился с Верочкой, специалистом по драгоценным металлам, когда она зашла в цех с какой-то проверкой. Он влюбился в сероглазую красавицу с вьющимися золотыми волосами с первого взгляда и начал ухаживать за ней, дарил цветы, водил в кино, рассказывал забавные истории. Он был симпатичным, веселым и щедрым парнем. В 1952 году они поженились. Свадьбу справили в мастерской знакомого скульптора. С жильем было плохо, но молодоженам вскоре выделили шестиметровую комнату в коммунальной квартире. Это был двухэтажный ветхий дом, мы жили на втором этаже.

Я рассказывала Марселю о своей жизни, он слушал так, будто узнавал что-то совсем экзотическое.

– Мне было четыре года. Проснувшись утром, я с изумлением увидела папу, который улыбался мне с гардероба, а я в это время лежала на раздвинутом обеденном столе, почему-то мне там устроили постель. Папа сказал, что они с мамой поссорились.

Когда мне исполнилось шесть лет, родители развелись, чтобы улучшить жилплощадь, но потом так и не сошлись.

– А зачем разводиться, чтобы улучшить свое жилье?

– Но ведь каждому тогда полагается отдельная комната! Дом, в котором мы жили, должны были снести, и жильцов расселяли.

– А почему они не сошлись обратно? – удивлялся Марсель.

– Отец почувствовал себя свободным, и оказалось, что у него есть другая женщина.

Помню, как-то вечером мама позвала меня, прижала к себе и сказала:

– Попроси папу, чтобы он не уходил от нас!

Я подошла к нему и повторила мамины слова:

– Папа, не уходи от нас, – не вполне понимая, что это означает. А папа начал объяснять, поглядывая на заплаканную маму:

– Я буду приходить к вам в гости, обязательно! Понимаешь, Надюшка, я встретил другую женщину, у нее скоро родится ребенок, и ей надо помочь. Жалко мне ее, – оправдывался он передо мной. А я, видя, как расстроена мама, просто повторяла снова и снова:

– Не уходи от нас…

Но он ушел… потом новая жена устроила его на теплоход, который ходил по Волге. Она сама работала там аккордеонистом, теперь стала работать со своим мужем. Рутинную работу на ювелирной фабрике папа бросил. Там гнали план и делали простенькие изделия, а душа художника просила творчества. Массовик-затейник – так называлась его новая работа. Зарплата была шестьдесят рублей в месяц, зато он ходил по Волге «на всем готовом» и развлекал людей.

– А что такое массовик-затейник?

– Люди плывут на теплоходе по реке, не могут же они только смотреть в иллюминаторы, вот массовик-затейник и придумывает всяческие игры, конкурсы, розыгрыши. Например, так: папа держал большой альбом с текстом песни, написанном крупными буквами с помощью плакатного пера. Его супруга играла на аккордеоне мелодию, а народ дружно пел.

Он был неистощим на выдумки! Эта работа ему очень нравилась, но алименты он присылал по пятнадцать рублей в месяц.

Мама, бабушка и я погрузились в нищету. Мама заболела, тяжело заболела, подолгу лежала в больницах. Бабушка получала маленькую пенсию, потому что растила пятерых детей и нигде не работала. То, что на ней были дети, хозяйство, готовка, стирка, – все это приравнивалось к тунеядству. Тогда все должны были работать. «От каждого по способностям, каждому по труду» – девиз социализма. И мама моя вышла на работу, когда мне было восемь месяцев, отдав меня в ясли.

– Так не может быть! Мама должна кормить ребенка, ладно моя мама – балерина, но твоя-то почему?

– Мама рассказывала, что ей давалось время, чтобы прийти в ясли и покормить меня. Только я не хотела – наверное, малышей кормили молочными смесями.

– Ты рассказываешь какие-то ужасы!

– Почему ужасы? Это нормально, после яслей детский сад – пятидневка, а потом школа с продленкой.

– Получается, ты была с мамой только по субботам и воскресеньям в возрасте с трех до семи лет? Как много у нас общего!

Мама так и не смогла простить измены, она запретила отцу даже приближаться ко мне. Иногда он все же навещал меня в школе, дарил подарки, но часто такие, которые я не могла принести домой: аквариум с рыбками, например, он установил в моем классе, чтобы я любовалась ими хотя бы в школе.

Как-то подарил коньки-фигурки, сам учил меня в тот вечер на них стоять, я была так счастлива! Темный каток, снег, сугробы вокруг и крепкая отцовская рука, которая не дает мне упасть. Но летом мама их продала, сказала, что у меня к зиме вырастет нога и она мне купит другие.

Других не купила. Так же получилось и с велосипедом «Школьник», который подарил отец и успел научить на нем кататься.

Я помню постоянное безденежье и длинные очереди в ломбард. Прекрасным подарком на день рожденья была шоколадка, от нее отламывались кусочки в течение недели. После развода мы переехали на Автозаводскую улицу в пятнадцатиметровую комнату, окна которой выходили на пыльный двор без единой травинки, там я и гуляла после школы.

У девчонок была такая игра, называлась «Секретики»: мы копали маленькую ямку, клали туда кусочек фольги от шоколадки или фантик, потом брали осколок стекла, накрывали свои сокровища и присыпали землей. У меня тоже было такое стеклышко, только там чаще всего были одуванчики, тополиные сережки… Приятно было найти это заветное местечко, отодвинуть ладошкой пыль и заглянуть через стекло в другой мир.

А трава росла там, где проходила железная дорога, на откосах, невероятно красивая, ярко-зеленая, как из волшебной сказки. Я пробиралась туда иногда, смотрела на огни проходящих поездов, в которых люди куда-то ехали, – там была другая жизнь.

Однажды зимой, вечером, тогда мне было семь лет, я каталась на лыжах по темному двору, который освещался только светом окон. Мне быстро надоело кататься одной, и я спустилась в подвал, где жила моя горбатенькая подружка Машенька. Прислонив лыжи к стене, я позвонила в дверь, и вдруг оттуда раздались крики, стук. Дверь распахнулась – на пороге стоял отец Машеньки, совершенно пьяный, с криком «Убью, зараза!» он начал на меня падать. Я в ужасе взлетела по лестнице и там, в морозной темноте, поняла, что лыжи остались внизу. Оттуда все еще раздавались крики. Нет, ни за что на свете я не пойду туда еще раз! Но как же лыжи? Еще час я таскалась по заснеженному двору, а замерзнув, зашла к однокласснику Мишке, который жил в соседнем подъезде. Мы поиграли в железную дорогу, и я поняла, что уже поздно, только потому что страшно проголодалась. Темный двор встретил меня тишиной и свежим снегом, на котором не было никаких следов. Я осторожно спустилась в злополучный подвал. Мои лыжи так и стояли у стены. Я быстро схватила их и помчалась домой.

А дома я узнала, что мама и бабушка ходили меня искать, кричали, звали, и теперь, «на радостях», мама начала хлестать меня старыми проводами. Я забилась под кровать, там проволока почти не доставала меня. Урок на всю жизнь – маму нельзя заставлять беспокоиться, надо приходить вовремя…

– Зато у меня были книги! Они со мной с детства! Я не вылезала из школьной библиотеки, сначала запоем читала сказки, все, какие нашла. Подружки смеялись надо мной: «В третьем классе читает сказки!» Они считали себя взрослыми. Но я не могла без книг, без волшебных сказок. Особенно были хороши сказки Гауфа, потом я открыла Конан Дойля, Дюма, Джека Лондона. Дюма стал самым любимым писателем. Прекрасные дамы, благородные герои!.. Я начала рисовать. В тетрадях появились портреты мушкетеров, изображения шпаг, мушкетов и, конечно, лошадей, хоть вживую я их никогда не видела.

Нет, видела один раз. Мама послала меня купить билеты в кино, билеты стоили по десять копеек, а она дала мне бумажный рубль, который я зажала в кулачке. На улице стояла лошадь, запряженная в телегу, такая большая, красивая, с добрыми глазами и бархатными губами. Я облазила все вокруг и нашла несколько чахлых травинок, которые предложила этому неземному существу. Потом пришел хозяин, и они уехали. Тут я спохватилась – рубль исчез!

Я обошла все закоулки, где искала травку, не нашла и заплакала. Иногда прохожие спрашивали меня, почему я плачу. Хватаясь за соломинку, я пыталась рассказать о своей потере, но, не дослушав, люди уходили, торопясь по своим делам. Пришлось вернуться домой ни с чем. На удивление, мама не особенно меня ругала, даже дала еще десять копеек, чтобы я все-таки сходила в кино, хотя бы одна.

Моя бабушка все деньги пересчитывала на булочки. Городская булка стоила семь копеек, вот она, бывало, и говорила:

– Сколько булочек можно купить на рубль!

Когда по телевизору в передаче «В мире животных» показывали тюленя, дельфина или еще какое-нибудь крупное животное, она всегда спрашивала:

– А их едят? Вон сала сколько!

На что я отвечала:

– Что ты, бабушка, они такие красивые!

Рисовать я начала в студии при Дворце культуры ЗИЛ. Это был действительно дворец – с мраморными колоннами, зимним садом и бесплатными кружками на любой вкус.

Я прогуливала занятия, несмотря на свою любовь к рисованию, чтобы научиться фехтовать и стрелять, как мушкетеры, наблюдала звезды в обсерватории и однажды даже затмение солнца. Меня интересовало слишком многое, а в школе мне было скучно, за исключением, возможно, биологии, рисования и иногда литературы. Училась я очень неровно, то на пятерки, то на двойки, и мама запрещала мне читать книги. С рисованием она еще смирилась, но забивать голову посторонними книгами!..

– Сначала уроки! – настаивала она.

Эти уроки никогда не переделать! И вот под учебником математики приютилась заветная книжка. Но бдительная бабушка отбирала роман, потом передавала маме, доходило до того, что мне приходилось прятать книги даже в подъезде.

Однажды, когда я возвращалась из художественной школы, мне очень захотелось дочитать книгу. Было около половины десятого. Я встала под фонарем в нашем дворе и читала еще час, смахивая время от времени снежную крупу со страниц. Дочитала. Теперь, если мама найдет, пусть отбирает! А как-то все зимние каникулы я провела в читальном зале, читая «Десять лет спустя», которых не было в свободном доступе.

Я перечитала всех французских писателей, каких только смогла найти. В школе учила немецкий язык, а мечтала о французском. Не подозревая о существовании частных репетиторов, о курсах иностранных языков, я вычитывала во всевозможных книгах французские слова в русской транскрипции, учила и с удовольствием их произносила.

Я никогда не дружила с девчонками, с ними было невыносимо скучно – поддакивать, когда они говорят о новых тряпках, о своих мальчиках. У меня уже был воображаемый принц: благородный, красивый – он обязательно приедет ко мне. Я всё время рисовала его профиль и терпеливо ждала.

У меня было странное свойство: я никогда не запоминала лица людей. Бывало, когда я дожидалась маму у метро, чтобы вместе куда-нибудь пойти, я вглядывалась в череду лиц, проходящих мимо, и начинала сомневаться – некоторые из них казались похожими на мамино. Любила мысленно дорисовывать черты людей, какими их себе представляла. Кто-то из великих сказал, что у людей с богатым воображением совершенно нет зрительной памяти! Но эти слова я узнала только в зрелом возрасте и все детство и юность страдала, потому что все знают, что у художников должна быть прекрасная зрительная память.

Несколько раз летом меня отправляли в пионерский лагерь, это сильно облегчало жизнь матери – от завода путевки были почти бесплатными. Природа, четырехразовое питание, а то, что ходили строем в столовую, спали в палатах по пятнадцать человек, – это пустяки!

Но режим не для художника! Я выбиралась за территорию лагеря и углублялась в лес, где были мои друзья: деревья, птицы, стрекозы, кузнечики… Бродила по мелкой речке и ловила полотенцем мелких рыбок, выкапывала маленький прудик и устраивала свой аквариум. Оказалось, что жук-плавунец, похожий на ласточку, нападал на рыбок, пришлось его выпустить…

Однажды, возвращаясь в лагерь по дороге, идущей вдоль леса, я сняла босоножки и пошла босиком, загребая ногами мягкую шелковую пыль. Вдруг что-то кольнуло в середину стопы. Было очень больно. Хромая, опираясь на пятку, я дотащилась до медпункта. Там ранку промыли перекисью водорода и отправили в отряд. На следующий день на этом месте образовалась фиолетовая шишка с грецкий орех. Пришлось меня отвезти в Чехов, в больницу. В процедурной добродушная полная медсестра сказала сочувственно:

– Ложись на стол и обними меня покрепче!

Врач вскрыла эту шишку и начала тыкать там палочкой с йодом. Я думала, расплющу эту медсестру. К счастью, операция длилось недолго.

Окончила я ту же школу, куда пришла в первый класс, хотя мы опять переехали, уже на Пресню: приходилось ездить с Маяковской на Автозаводскую.

На выпускной бал мама не смогла купить красивое платье. Мне пришлось надеть белую блузку и коричневую юбку, и нашлась одна училка, которая спросила:

– Почему не в белом платье?

Этот вопрос меня удивил, одежда была совершенно не важна для меня. Я могла часами разговаривать с интересным человеком, но если меня спрашивали, как он был одет, я не могла вспомнить даже цвета глаз собеседника. Зато я всегда видела настроение, характер, отношение человека ко мне.

После школы я думала, куда поступить. Во всех художественных вузах надо было сдавать историю, которую я терпеть не могла, не находя в ней никакой логики, поэтому я предпочла сдавать физику и геометрию в педагогический институт на художественно-графический факультет. Там тоже получали художественное образование…

Живопись и рисунок сдала на отлично, а вот сочинение написала на три из-за пресловутой пунктуации, для поступления не хватило одного балла…

На работу я не пошла, мне было всего шестнадцать лет.

Иногда удавалось подрабатывать оформителем, рисуя афиши для клубов. Вечерами продолжала ходить в художественную школу, там оставалось учиться еще один год.

* * *

Осень 1972 года. Сокольники. Знакомые слова, напоминающие о картине Левитана.

Примерно такой пейзаж и был передо мной, когда я писала этюд во время практики в художественной школе. Колорит, правда, был другой: небо сияло пронзительной синевой, дорожки сплошь засыпаны желтыми листьями. Я стояла за этюдником, на картоне уже появились очертания аллеи, по которой прогуливались мамы с детьми, пенсионеры, пробегали собаки. Мне нужно было такое людное место, чтобы побороть свою стеснительность и научиться не реагировать на различные реплики гуляющей публики. Меня это ужасно раздражало, трудно работать, когда за спиной кто-нибудь начинал задавать всякие дурацкие вопросы:

– Девушка! Как вас зовут?

– А почему тут этот кустик не нарисован?

– А где вы учитесь?

– А что делаете сегодня вечером?..

Вот и сейчас я почувствовала, кто-то стоит за спиной. Долго. Главное, сохранять видимость спокойствия, не оборачиваться! Не получается, движения кистью становятся бестолковыми, мажу невпопад. Кто-то тронул за плечо. Еще чего не хватало! Развернувшись, я произнесла с отличным произношением французскую фразу:

– Кэс-кё-се!

Как это у меня выскочило, сама не поняла. Передо мной стоял юноша потрясающей красоты: темно-серые глаза, в которых асфальтовым тоном отражалось небо, светлые волосы – не соломенные, ближе к светло-русым, кожа была не как у блондина, не розовая, а матовая, чуть отдающая смуглостью. При этом темные брови, ресницы, красивый рисунок губ. А нос! Крупный, не прямой и не с горбинкой, описать невозможно – проще нарисовать…

Художники не знают правил приличий – перед красотой они беспомощны, стараясь запомнить, они могут смотреть, не отрывая глаз, сколь угодно долго. Вот я и уставилась.

Молодой человек что-то говорил, улыбаясь, и говорил по-французски!

«Красиво-то как!» – подумала я. Может, это сон? Во снах так и происходило, так же невозможно красиво.

Юноша вдруг замолчал и вопросительно посмотрел на меня. Я спросила:

– Всё?

– Всё! – он ответил по-русски.

У него изумленное лицо. Мы молча смотрим друг на друга. Я беззастенчиво продолжаю разглядывать его, пытаясь понять, почему это лицо так красиво.

Он засмеялся, поняв свою ошибку, но дальше стал говорить по-русски с небольшим акцентом.

– Ты рисуешь это для чего?

– Как для чего? Это у нас практика.

– Зачем? Тебе же не нравится это рисовать!

– Откуда ты знаешь?

– Это видно по твоей живописи, на твоем картоне «написано», что ты делаешь «работу», она тебе не нравится, но чувство долга заставляет тебя продолжать.

– Так прямо и написано? И что ты предлагаешь?

– Приходи завтра сюда, я тебе буду помогать!

– Как? Держать под руки? Поднимать краски?

– Добрыми советами!

– Это интересная мысль. Но мне и правда этот пейзаж не нравится!

– Тогда приходи к лошадкам.

– Каким лошадкам?

– Здесь есть конюшня.

– Где?!

– У тебя найдется лист бумаги? Я тебе нарисую.

Я давно мечтала о лошадях, рисовала их без конца, но живьем их почти не видела. Я с восторгом узнала, что в Сокольниках есть конюшня, где за 80 копеек можно кататься целый час на лошади.

На следующий день, захватив бумагу и планшет, я отправилась в «Урожай» – так называлось спортивное общество. От станции прошла по лесной тропинке и вдруг увидела прекрасных лошадей и всадников. Какое там рисование! Я просто не могла наглядеться на эту сказочную картину: девушка на прекрасной белой лошади, они двигались плавным аллюром; потом лошадь неожиданно резко затормозила и бросилась в сторону, начала брыкаться. Тренер крикнул:

– Накажи!

Девушка еле держалась, тем не менее она шлепнула лошадь хлыстом, не больно, но звонко.

Я любовалась и не замечала, как идет время. Вдруг на противоположной стороне манежа я заметила своего незнакомца. Молодой человек стоял, облокотившись на изгородь, и не отрываясь смотрел на меня. Наверное, долго стоял, потому что я, увидев лошадей, забыла обо всем на свете.

Я подбежала к нему.

– Ой, извини, я засмотрелась на лошадок, – смущенно сказала я.

– Я тоже засмотрелся… на тебя.

Потом мы гладили лошадей, давали им сахар. Оказалось, что сахар надо давать с открытой ладони, и лошадь своими мягкими губами подберет лакомство. Наконец я подумала, а не спросить ли у юноши, кто он и откуда.

– Я приехал из Таллина. А имя у меня французское – Марсель, мама назвала меня в честь Марселя Пруста, которого обожала, вот всем каждый раз и объясняю. А тебя как зовут?

– Надя, бабушка говорила мне всегда, что Надежда – очень красивое имя: Надежда. Получилось: Надя-Надежда.

– Надья-Надьежда! Ты очаровательная девушка! Очень хочется тебя увидеть еще. Но у меня много работы, давай здесь встретимся ровно через неделю в это же время.

Целую неделю я не находила себе места, рисовала профили. Кому я могла о нем рассказать? Маме в последнюю очередь, она презирала мужчин. Иногда я говорила ей в кинотеатре, какой красивый Ален Делон или Жан Маре, к примеру, а в ответ всегда слышала, что все красавцы – самовлюбленные болваны, только обманывают девушек и вообще сволочи.

Мама только поинтересовалась, почему это я такая счастливая и мечтательная. Мне пришлось сказать, что на один день дали прочитать «Анжелику», и теперь я занимаюсь иллюстрациями.

Потом было еще свидание, и я узнала, что он еще и француз! Сбылась сокровенная мечта. Я была на седьмом небе от счастья! Но, как говорили древние, бойся своих желаний. Марсель быстро опустил меня на землю.

– Надежда! – теперь Марсель меня называл так. – Ты самая удивительная девушка на свете. Но я не хочу для тебя неприятностей. Понимаешь, если мы будем встречаться, ты должна будешь пойти в райком комсомола и рассказать, что встречаешься с иностранцем. Мы придумаем, что им рассказать.

Мы! Он сказал: «МЫ». Какое счастье, хоть и страшновато стало. Моя тетя шесть лет сидела в лагерях за связь с иностранцем. И все время мне говорила, чтобы я остерегалась таких встреч. Но сейчас это было выше моих сил.

Чтобы сохранить возможность видеться с Марселем, я сделала все, как он сказал. Пришла в райком комсомола и рассказала о нем.

– Вы понимаете, он говорит то на французском, то на русском. Говорит, что учится, а сам гуляет днем. Мне это кажется очень подозрительным!

– Ты приводи его к нам!

– Он не пойдет!

– Тогда тебе лучше с ним не встречаться.

– Вот и я думаю.