Текст книги "Визави французского агента"

Бесплодные поиски

Уже наступило лето, а от Бернара не было никаких вестей. Ольга очень переживала, да и Сергей был встревожен его отсутствием, он надеялся, что Бернар вернулся и где-то развлекается с какой-нибудь женщиной. Ольга тоже хотела надеяться, что Бернар загулял… пусть это обидно, но ведь он не бросил ее!

Прошло три месяца, а он все не возвращался. Отдел, который возглавлял Сергей, не имел прямого отношения к деятельности Бернара, но зато у него сохранилась функция контроля над ним, которую никто не отменял. Его начали искать, хотя должность Бернара (Юрия Юрьевича) была выше, чем у Сергея.

Ольга радовалась, когда я приходила, она ненадолго отвлекалась от мрачных мыслей, начинала хлопотать на кухне, но часто как бы замирала, думая о своем. Откроет шкафчик и смотрит пустым взглядом, постоит, закроет, потом опять откроет… Она не плакала, но выражение лица было странным, будто она постоянно решала какую-то трудную задачу.

Тем временем к поискам Бернара подключались все новые отделы, кроме того, разумеется, где он работал.

Ольге было предложено поехать в Латакию за дочерью и привезти ее в Москву, чтобы было хоть одно средство давления на «дезертира». К этому времени Софи оканчивала колледж в Швейцарии и должна была приехать домой. Но тут выяснилось, что еще в марте, досрочно сдав все экзамены, Софи и ее сирийская подруга Варда, внучка Ганаана, уехали в Сирию. Причем за ними приезжал отец Варды. Ольга была настолько в расстроенных чувствах, что прозевала момент окончания колледжа. Где-то в сознании всплыли воспоминания, как Бернар еще в декабре листал каталог с образцами платьев для выпускного бала, как рассказывал о поездке к известному модельеру вместе с Сонечкой…

Сергей спланировал операцию и полетел с Ольгой в Латакию в качестве брата. Приехав, они в тот же день навестили родственников Ганаана, у которых Бернар и Ольга часто бывали, когда жили в Сирии.

Сначала они неспешно беседовали с хозяином дома, Юнусом аль-Хамсауи, который предложил им чай и сладости, а потом заявил:

– Вы поступили очень разумно, позволив мне удочерить Софи. Если на родине ей постоянно угрожает опасность, то я считаю своим долгом ей помочь. Я рад вас видеть, мадам, с вашим братом. Вы можете приезжать сюда сколько хотите, чтобы повидаться с дочерью. А еще лучше тоже возьмите сирийское гражданство и оставайтесь здесь, мы будем только рады.

Эта тирада на мгновение лишила Ольгу дара речи. Получается, что ее дочь сирийка, и она к ней не имеет никакого отношения. Потом им показали бумаги, где она просит спасти свою дочь от преследований в России. И почерк ее. И документы оформлены по всем правилам.

Затем Ольгу проводили на женскую половину. Комната Софи напоминала то ли склад, то ли магазин, множество книг, журналов, брошенная как попало одежда. Софи кинулась к ней на шею.

– Я же говорила, что ты приедешь! И Белый имам говорил! Белый имам приезжал недавно, он хорошо знает отца. Он говорил, что ты обязательно приедешь и попытаешься меня увезти в Москву. Но как ты попытаешься, если я не хочу? Лучше ты оставайся. Тогда мы будем все вместе – ты, я и отец! Прости меня, я вела себя как дура!

– А где он? – не выдержала Ольга.

– Ну, ты же знаешь, то здесь, то там. А вообще-то он здесь часто бывает.

– А почему ты не хочешь в Москву?

– У папы работа в основном здесь. И ты знаешь, я хочу изучать международные отношения, как отец. Это очень трудно, но папа обещал помогать. Я подала документы в Оксфорд на общественные науки! Так что в сентябре буду, наверное, уже в Англии.

– А почему не в Москве учиться?

– Ну, ты сравнила, МГИМО и Оксфорд! Ты лучше со мной останься! – Софи крепко обняла мать. – Я ужасная вредина, но я тебя люблю!

Ольга погладила дочь по головке, ощутила под рукой прохладные шелковые волосы. Так она могла бы погладить и щенка. В ее душе не было любви к своему ребенку.

Потом они еще долго разговаривали, Софи показала ей фотографию юноши, который за ней ухаживал, потом пришла Варда и позвала их к столу. Мейсун (хозяйка) приготовила всякие сладости, фрукты. Она тараторила по-арабски так быстро, что Ольга мало что понимала. Софи пришла ей на помощь:

– В мае приезжал имам Мансур, благословил семью Мейсун, ее старшую дочь, наконец-то она беременна, а то уже три года замужем и все не могла забеременеть. Мейсун счастлива! И про тебя говорил: приедет, говорил, ваша русская подруга повидаться с дочкой. Все так и вышло.

Договорились о том, что Ольга погостит в доме недельку.

Она позвонила «брату», попросила привезти вещи из гостиницы, тот привез и их, и инструкции.

Мама с дочкой прекрасно проводили время: составляли букеты из роз, которые в изобилии росли в саду, украшали этими букетами разные комнаты, Ольга научила Софи готовить некоторые из своих замечательных пирожных, вместе пели под гитару старые песни из репертуара Бернара. Тем не менее она не оставляла попыток выманить дочь из дома, который охранялся, как крепость. Но на все предложения матери Софи неизменно отвечала:

– Папа запретил. Он сказал, чтобы я из дома ни на шаг! Мне и самой надоело, но когда он приедет, тогда можно.

Через день Софи заболела, заболели и Варда, и ее мама Мейсун. У них был жуткий понос и рвота. Ольга сразу вызвала врача, тот пришел в ужас от случая холеры, немедленно вызвал санитарные машины, и больных вместе с Ольгой увезли в больницу. Там им выделили отдельное помещение, поставили капельницы, начали интенсивное лечение. Ольга осталась с ними в карантине и помогала менять капельницы, она не заболела, ей в Москве сделали прививку от холеры.

Тяжелее всех переносила болезнь Софи – личико заострилось, кожа приобрела синеватый оттенок, она была в бессознательном состоянии. Когда ей ввели уже пятнадцать литров солевого раствора, Софи открыла глаза и ухватилась за руку матери, словно боясь потеряться. На третий день всем стало намного лучше, но Ольга не могла сдержать волнение, то смотрела на часы, то подходила к окну, то поправляла подушки… Да, вот! Она услышала шум на первом этаже, это, должно быть, ребята из спецназа. Они сейчас заберут Софи, увезут в аэропорт, и ее миссия будет выполнена. Она гордилась собой.

В коридор вошли солдаты в сирийской форме с марлевыми повязками на лице. Один встал у входа, а второй подошел к ней и быстрым движением сделал ей укол в плечо.

Ольга почувствовала головокружение, все померкло перед ее глазами… Очнулась она в самолете с жуткой головной болью, ее мучила жажда, было больно глотать. Она ничего не могла понять. В Москве ее уже встречали. Прямо из аэропорта отвезли к ее начальству. Она ужасно плохо себя чувствовала, болела голова, горло, слезились глаза. В кабинете у начальника отдела, который расспрашивал ее об операции, у нее уже была температура под сорок, и ее прямо оттуда отвезли в госпиталь.

Болела она тяжело, две недели ее трясла лихорадка и она не в состоянии была даже встать с постели, потом слабость, апатия, еле-еле выкарабкалась А когда выписалась из больницы, то оказалось, что она уволена из той маленькой фирмы, где она числилась бухгалтером. Там находилась ее трудовая книжка, она регулярно получала небольшую зарплату, ей начислялся стаж. Это было так привычно – получать небольшие, но постоянные деньги. Ведь она их отрабатывала, отправляя еженедельные отчеты. А теперь, получается, она не нужна…

За трудовой книжкой тем не менее она пришла в управление, где начальник Сергея объяснил, что произошло.

Когда в больнице в Латакии Ольга ожидала своих ребят, их в свою очередь ожидали спецслужбы Дамаска. В перестрелке погибли все три агента и Сергей в том числе. Ей самой вкатили инъекцию с вирусом гриппа и снотворным, погрузили в самолет и отправили в Москву. Благодаря ей половина сотрудников управления заразились гриппом, а также их семьи и друзья. Только ценой больших усилий удалось предотвратить эпидемию.

А Софи еще побыла в больнице около двух недель под охраной, а затем вернулась в дом Юнуса аль-Хамсауи.

В середине августа мне позвонила Ольга:

– Приезжай, Надежда! – хриплым голосом сказала она. – Мне нужно с тобой поговорить!

– Что случилось-то? Это срочно? Сейчас я должна закончить картину, а то краски высохнут. Я приеду, только не сейчас, ладно?

– Ну, как хочешь.

– Захватить чего-нибудь?

– Ну, водочки купи, закусить…

Это было довольно странно, обычно, когда мы встречались, у Ольги всегда было какое-нибудь хорошее вино и печенюшки, которые она сама готовила.

Я приехала к ней часам к пяти и долго звонила в дверь. Из-за двери была слышна музыка, разговор, было похоже на телевизор, какой-то шум, звон стекла. Я подумала, что там гулянка, может, Бернар приехал и устроил праздник. Хотя уж больно шумный праздник. Наконец Ольга открыла дверь. Из квартиры ударила страшная вонь.

Передо мной стояла бомжеватого вида баба. С багровым, опухшим лицом, мутным взглядом. Сколько я ее не видела? Месяца два, наверное. Мы созванивались, и ничего не предвещало этого ужаса, который я застала. Ее односложные ответы по телефону меня не насторожили.

– Привет, как дела? – спрашивала я.

– Нормально, что мне сделается.

– Давай в кино сходим?

– У меня есть чем поразвлечься.

Я и предположить не могла, как именно она развлекается.

Ольга еле держалась на ногах, в руке была полупустая бутылка. Она сделала большой глоток из горлышка, поперхнулась и… сползла на пол.

Она не могла говорить, судорожно вздыхала, и вместо слов слышался какой-то скулеж, как от потерявшегося щенка… Мне пришлось тащить ее в ванную. Она не сопротивлялась, у нее началась пьяная истерика, несвязные крики, попытки петь. Это в кино кладут в ванну и наливают холодную воду. Но для этого надо быть очень сильным. Так что я ограничилась тем, что подставила ее голову под кран с холодной водой. Это немного отрезвило ее, Ольга перестала выть, но начала икать. Я хорошенько вытерла ей волосы и повязала полотенцем, помогла дойти до кухни.

Там царил беспорядок, горы немытой посуды, заляпанный пол… Это у нашей чистюли-то! На столе куски черствого хлеба, открытые консервы, по полу заметались тараканы. Посадив безучастную, икающую Ольгу на стул в углу у окна, я вымыла чашку, сделала Ольге крепкий сладкий кофе, открыла окно и, засучив рукава, принялась за уборку.

Под шум льющейся воды я слышала ее сиплый голос:

– Бросил, как собаку!.. Я столько для него сделала!.. Теперь я одна!

Я бросила взгляд на ее измятое, залитое слезами лицо, остекленевший взгляд – зрелище совершенно жуткое.

– Позвонить Сереже, он что-нибудь придумает… но его уже нет!.. Как же я одна?

Она говорила и говорила, без остановки, я не могла вставить ни словечка в этот монолог, да и не было нужды, Ольга разговаривала сама с собой, всхлипывала, причитала.

Потом я уложила ее на кровать, но оставить ее в таком состоянии не могла. Что же делать? Я вспомнила, что когда мы в последний раз виделись с Бернаром, он оставил мне какой-то номер телефона: «На всякий случай!»

Тогда я еще удивилась: какой может быть случай? И вот пригодилось, пришлось ехать домой, потому что он был там. Я искала его, наверное, часа два, нашла в учебнике Може – на меня иногда нападало непреодолимое желание совершенствовать французский. Я позвонила. Ответил приятный женский голос, и я рассказала о ситуации с Ольгой.

Меня выслушали внимательно и пообещали помочь. Тем не менее я вернулась к Ольге, она оставалась там, где я ее оставила, так и лежала до утра, не шевелясь и не говоря ни слова.

А утром приехал врач, осмотрел ее и вызвал бригаду. Ольгу увезли в госпиталь ФСБ, в психиатрическое отделение.

Только перед Новым годом Ольга сама мне позвонила:

– Приезжай! Я тебе так благодарна! Посидим, поболтаем!

Когда я приехала, дверь мне открыла незнакомая женщина с седыми пушистыми волосами. С трудом я узнала в ней Ольгу. Она была без макияжа, с бледным одутловатым лицом, безобразно пополневшая. Но настроение у нее было спокойное, умиротворенное.

– Не узнаешь? – она улыбнулась. – Я выгляжу нормально. Так и должна выглядеть православная женщина! Без краски и всяческих ухищрений.

– Очень непривычный у тебя вид! Ты стала верующей?

– Да! Я хочу тебя пригласить стать моей крестной матерью! К нам в госпиталь приходил батюшка, отец Димитрий, хоть и молодой, но такой строгий! Он много со мной беседовал, открыл мне глаза на мои грехи. Буду молиться, и Бог простит.

Я не очень удивилась такой просьбе, ведь у каждого своя дорога к вере! Меня в младенчестве крестила бабушка, но в церковь при советской власти я не ходила, мы знали, что верующая молодежь берется на заметку в органах. А в девяностые годы, когда «разрешили» верить в Бога, оказалось, что мы ничего толком не знаем о православной вере. Мое знакомство с христианством ограничивалось историей искусства и «Забавным Евангелием» Лео Таксиля. Чтобы восполнить пробелы в образовании, я решила посещать воскресную школу, тогда моей дочери уже исполнилось шесть лет. При храме сделали две школы, для детей и для взрослых. Взрослые занимались два часа, а дети больше часа не могли выдержать. И я заметила, что когда дети уставали, их отпускали, и они носились по кладбищу.

– Детей нельзя отпускать одних! – обратилась я к одной мамочке, которая вместе со мной слушала лекции о христианских таинствах. Я надеялась найти понимание, ведь ее сынишке тоже было всего шесть лет. Но она ответила:

– С ними Бог, с ними ничего не может случиться!

Мне бы столько веры! Я слишком долго проработала в школе, чтобы не знать, что и на ровном месте случаются разные неприятности с детьми. Тогда я предложила заниматься с малышами рисованием, пока их мамы постигают основы православия. На этом и закончилось мое воцерковление. Зато я была спокойна за мою дочь и за других детишек. Изредка я посещала литургии, исповедовалась и причащалась. В те времена я даже написала несколько икон, и две из них купил у меня церковный староста, остальные были написаны для себя и родных.

Ольга крестилась в храме на Ордынке и там же устроилась работать в церковной лавке. Ее жизнь теперь совершенно изменилась, она стала ревностной прихожанкой, соблюдала все посты. Не дай бог было предложить ей во время поста, например, мороженое, она сразу поджимала губки и с чувством превосходства говорила, что сейчас пост и она его соблюдает. Она сильно растолстела, пост ведь не возбраняет есть хлеб, мед, орехи, и это не способствовало сохранению фигуры. Впрочем, о фигуре она и не беспокоилась, ее волновало спасение души.

Ольга стала учиться иконописи на курсах при Спасо-Андронниковом монастыре, появились первые заработки. На свой день рождения она испекла замечательный пирог с капустой и пригласила двух женщин из церковной общины и меня. Они говорили о делах прихода, о чудесах, собирались в паломничество в Киево-Печерскую лавру. Для меня эти разговоры были невыносимо скучны.

Перед вкушением пищи они перекрестили свои тарелки. Я наивно спросила:

– Зачем?

Ольга ответила:

– Тебе ли не знать, мало ли с какими греховными мыслями была выращена эта капуста или приготовлена мука!

Все, решила я, у нее крыша поехала! Ольга прекрасно справлялась и без моей помощи, мое присутствие начинало ее раздражать: я ходила в брюках, не постилась, редко причащалась. Она стеснялась меня перед своими новыми подругами, тем не менее спрашивала совета, когда работала над иконами.

Марсель и Надежда

В ноябре 2002 года мне позвонили из Художественного фонда и предложили поехать во Францию в составе группы художников для представления наших картин. Поездка на двадцать дней, и даже по тем временам на удивление дешево, девятьсот долларов, включая дорогу, питание, проживание. Ах, Франция! Семья подтянула пояса, и мы собрали денежек.

Конечно, в Советском Союзе я и мечтать о таком не могла. А о возможности поехать самой по обычной турпутевке я и не догадывалась. Мы привыкли ходить строем…

Это было трудное путешествие: во-первых, три дня в автобусе и спать тоже в нем, это непростое испытание. Потом в Париже нас забрала владелица гостиницы и повезла на север Франции, в Нормандию – еще шесть часов. После автобуса это было дополнительной пыткой. Только красота, которая нас окружала, примирила нас с тяготами походной жизни.

Свои картины мы развесили в трех точках: в Шербуре, в замке Сен-Савер ле Виконт и в Портбайе, где, собственно, и жили. А потом выяснилось, что каждый день нас должны развозить по этим точкам, чтобы мы сами сидели у своих работ. Таким образом, художники мало что увидели из обещанных достопримечательностей. Большинство возмущалось и было разочаровано поездкой. Только не я… Я разговаривала с редкими посетителями, бродила по улочкам средневековых городков, заходила в магазинчики, кафе… я попала домой наконец-то!

Когда вернулась в Москву, у меня словно открылось второе дыхание, я написала много новых картин, успевала работать и в воскресной школе, и в парке в студии, и заниматься с дочкой французским. Сын уже учился на архитектора и был вполне самостоятельным.

В марте 2004 года Ольга получила свидетельство о смерти Кузнецова Юрия Юрьевича. Это известие она восприняла на удивление спокойно, заказала панихиду и сорокоуст. Но говорить о нем в ее присутствии стало невозможно. Именно тогда я решила записать некоторые истории, потому что говорить о Марселе или Бернаре стало не с кем. Выкладывала в своем блоге в основном истории, связанные с лошадьми.

Ольга стала более терпимой, ее вера перестала быть такой фанатичной.

Она неплохо зарабатывала, выполняя иконы на заказ. Иногда мы даже выбирались с ней в кино. Причем, чтобы не терять времени на согласования и сэкономить на билетах, мы ходили с ней на самый ранний сеанс на одни и те же места. Иногда мы встречались в фойе, иногда я тихонько садилась на свое место рядом с Ольгой, когда сеанс уже начинался.

А 19 января 2006 года, в Крещение, был действительно сильный мороз. Я даже надела шубу, отправляясь в Киноцентр. В тот день мы с Ольгой решили сходить на «Дневной дозор». Купила я свой билет: предпоследний ряд, с краю, чтобы никому не мешать, если фильм не понравится. Ее все не было, фильм уже пошел, место рядом свободно. Огорчилась я немного – могла бы и позвонить – и стала смотреть кино. Книгу Лукьяненко я читала, сюжет меня не занимал, только спецэффекты привлекали внимание.

Вдруг кто-то сел рядом, я подумала, что это запоздавшая Ольга, мельком взглянула и, уже отворачиваясь, увидела знакомый профиль… Медленно я повернула голову: Он? На экране что-то происходило, лицо то пропадало в темноте, то озарялось цветными вспышками. А он смотрел на меня… уголки губ дрожали, будто он заставлял себя улыбнуться, но не мог… Как темно! Я не вижу цвета его глаз? Но ведь это ОН? Его манера держать спину, высокомерно вздернутый подбородок… Я зажмурила глаза, опять открыла. Он. Молчит. Совершенно другой. Жесткое худое лицо… Я его не знаю. Сердце не забилось быстрее. Всякие там горячие волны, охватывающие все тело, слезы из глаз. Нет ничего. Но… как здорово, что он рядом!

– Это ты? – у меня только чуть-чуть шевельнулись губы.

Мы смотрели друг другу в глаза. Мы видели в них всю нашу жизнь. Он положил свою теплую ладонь мне на руку, и я с трудом разжала пальцы, которые сжимали подлокотник.

Мы молчали. Я боялась отвести глаза – вдруг он исчезнет, вдруг мне это только кажется? Пришло время, и я незаметно сошла с ума?.. Но он сидел, не шевелясь, и смотрел на меня.

Мне почему-то стало трудно дышать, я не могла перевести дух, вся замерла, руки и ноги заледенели. Звуки фильма слились в какую-то ужасную какофонию, все как-то померкло, стало удаляться…

Когда я открыла глаза, то обнаружила, что лежу на диване в холле кинотеатра, только диван развернут к стенке и жутко воняет нашатырем. Рядом убирала в ящичек свои принадлежности тетка в белом халате, со скорой помощи, наверное.

– Ну вот, теперь все в порядке. Сосуды надо полечить. Ты тут полежи. Через полчасика можешь идти домой.

Она встала, и у меня над головой мелькнула рука, передававшая деньги врачу.

Потом Марсель сел рядом со мной. Здесь было светло, и я рассматривала его лицо, как рассматривают картину, которую достали с чердака, и теперь, стерев пыль, пытаются вспомнить, какой она была много лет назад.

Сомнений нет, это он, но как постарел! Загорелое лицо с мелкими сухими морщинками, яркие голубые глаза, очки в тоненькой светлой оправе…

Почему-то все время кружилась голова, но не сильно, мысли как будто пробирались сквозь вату.

– Поехали отсюда! – сказал он, бережно поднимая меня за плечи.

Потом, подхватив мой рюкзачок (такой господин – и с рюкзачком в руках), придерживая меня под локоть, подвел к машине. Открыв дверь, посадил меня и, как мальчишка, обежал ее спереди.

– Вот мы и вдвоем! Дай мне на тебя насмотреться! – он взял мои руки за запястья. – Как я мог?..

– Значит, мог…

– Если бы за это время я хоть раз прикоснулся бы к тебе, я бы уже не смог жить без тебя! И сейчас я боюсь тебя отпустить… Вдруг ты исчезнешь!

– Я тоже боюсь…

Мы сидели в машине, почти не говорили, только смотрели друг на друга.

Не знаю, сколько мы просидели, но он взялся за руль, и мы поехали. Я не смотрела на дорогу. Онемение начало проходить, стало жарко, вот тут-то и поднялась та самая «волна», о которой пишут в книгах. Кровь запульсировала по всему телу, даже в кончиках пальцев. Мы приехали в гостиницу «Мариотт», поднялись к нему в номер. Мы по-прежнему ничего не говорили. Когда Марсель закрыл за собой дверь, он упал на колени, обнял меня за ноги и заплакал. Я медленно опустилась на ковер рядом с ним.

Чтобы Марсель плакал… этого просто не может быть! Но дотронувшись до своей щеки, я обнаружила, что и она мокрая. Почему, я что, тоже плачу? Ну да, слезы просто льются как вода, свободно, а я этого не чувствую.

Не помню, как я сняла шубу и сапоги, как я оказалась на белоснежном диване, в свитере и потертых джинсах…

Он протягивает мне бокал светлого вина и… он смеется, как тогда…

– За встречу, мой ангел!

Я поднимаю свой бокал. Мы снова вместе, этого не может быть, но это есть, и слово «МЫ» существует. Оно обозначает что-то одно, неразделяемое. Мы… Никогда мне не было так спокойно и надежно. Вот рядом часть меня. Он взял мою руку и стал рассматривать линии судьбы, водя по ним пальцем.

– На тебе то колечко, – Марсель не удивился, только голос был грустный и очень тихий, – а я свое потерял еще в семьдесят седьмом году.

Я положила голову ему на плечо, мне показалось, что мое тело поплыло по теплой волне. От Марселя пахло чем-то родным, давно забытым. Я не могу сказать, что это была волна желания, нет, просто это было другое измерение  – растворение друг в друге. Он обнял меня. Я не знала других мужчин, кроме Валеры. Мне не было страшно. Было такое ощущение, что наконец-то я с самым родным и дорогим.

Потом… потом были слова. Мы набросились на паштет и вино, ели, пили, разговаривали и не могли наговориться. Мы говорили одновременно, не перебивая друг друга, но прекрасно понимая. Слова лились без остановки.

– Ты надолго?

– Завтра?

– Ты работаешь здесь?

– На себя?

– Ты правда имам?

– Ты мусульманин?

Вопросов было море, а отвечать не успевали.

Потом он достал платок и стал вытирать мне нос, а я (как всегда, без платка) взяла салфетку. Мы и смеялись, и говорили, и шмыгали распухшими носами. Словно какие-то шлюзы открылись и наконец выпустили все накопившееся и невысказанное.

– Какой я был дурак! Да и сейчас не умнее… Тогда – потому что не приехал, а теперь – что приехал… Ты не любила меня тогда, тебе было просто интересно, и тебе нравились приключения, я только надеялся заслужить твою любовь. Любовь – это испытание, я оказался недостойным, сбежал. На самом деле я испугался трудностей, которые бы тебе создал, не хотел подвергать опасностям – тебя-то за что было обижать? Теперь ты меня любишь, не знаю за что. Но я счастлив, я не надеялся ни на что, просто хотел взглянуть на тебя, мог бы, наверное, уйти сразу, нет, не мог… Я так испугался за тебя в кино! Люблю тебя! Когда ты была далеко, но в безопасности, я терпел разлуку, но теперь я не смогу больше без тебя. Что будет дальше, известно только Аллаху.

Он провел руками по лицу, смущенно улыбнулся:

– Ты знаешь…

Этот жест стал настолько привычен для него, что он его почти не замечал. Что это означает у мусульман, я не знаю.

– Я расскажу…

Что ж, мне не привыкать, столько служу жилеткой! Мужчинам часто надо поплакаться, а я, на свое несчастье, очень подхожу для этой цели.

– Если бы ты была со мной, я не стал бы таким. Тогда, после катастрофы, я жил ненавистью. Только она давала мне силы. Ты спряталась в самый уголок моего сердца, но ты была там всегда. И женился я, потому что получил должность, где должен быть женатый человек. Они убили Дениз и ее ребенка. Когда я понял, что ненависть сожгла во мне все, что нас соединило, то уехал в Тибет, как раз в это время в моде был Лобсанг Рампа. Я хотел уйти от всего, такой оригинальный способ самоубийства. Наверное, я тогда просто сошел с ума, параноик, следующий своей идее фикс, которая удерживала меня на грани разума.

– Я знаю, – тихо прошептала я.

– Да, Бернар. Он-то как раз никогда не мог спокойно смотреть на страдания людей.

– Продолжай! – Я смотрела на его руки, на его длинные, слегка припухшие в суставах пальцы. Голубоватые вены на смуглых руках рельефно выделялись, их хотелось погладить…

– Я добрался до Гонконга, менял гостиницы на все худшие и худшие, пока из последней не вышел без гроша в кармане. Да что говорить о деталях, добрался до Тибета совершенно больной, прямо полутруп, но зато в борьбе со всякими болезнями, голодом, холодом, жарой я стал ощущать себя частью природы. Там и понял, что все мы песчинки в огромном космосе: и эти «грязные» цветные рядом со мной, и аристократы, и я на самом дне… В какой-то момент я понял, что пришел. То есть все потеряло смысл. Сил не было, желания не было, никаких чувств. Я просто ждал конца. Какие-то монахи подобрали меня, притащили к себе. Кормили меня насильно. Но мне было все равно. Я не вставал. Потом они меня куда-то долго везли по горам. Там, куда меня привезли, со мной занимались несколько монахов. Это было удивительно. Кому-то есть дело до меня? Я пил всякие настои, меня мазали разными мазями… В результате мне стало интересно. Я стал задавать вопросы, и однажды ко мне пришел старенький лама и на отличном французском языке рассказал мне мой дальнейший путь. Забавно, он называл меня крестоносцем!

«Ты придешь в Россию, ты будешь одним из камушков, которые сломают колесо. Тебя там искалечат. Но ты сделаешь свое дело, как и другие».

В конце пути была ты. И почему-то этот монах особенно предупреждал меня, что женщины рядом со мной будут погибать. Да, Дениз погибла, ее дочка тоже. Потом у меня были и другие женщины, не все погибли, но всем им приходилось плохо. Я не хотел этого для тебя. И не спешил. Может быть, зря. Ничего хорошего меня не ждало впереди. Только непонятная цель… И вот я здесь, с тобой, могу сказать, что мой путь освещала именно ты. Я знаю, что твоя жизнь пошла не так, как мы хотели, но ведь ты не жалеешь? У тебя прекрасный муж, который тебя любит, ты для него – подарок судьбы. Если уж ты с ним, то и будешь с ним до конца. Это очевидно. Верность – твой девиз! Позволь мне иногда приезжать, разговаривать с тобой, просто видеть тебя? Тебе не будет это слишком мучительно?

– Вот наговорил-то! Ты прав во всем. Наши судьбы, коснувшись друг друга, оторвались и пошли параллельно. Ты все время жил во мне, я все время разговаривала с тобой. Рядом шла другая жизнь, не с тобой. А я ждала. Теперь ты здесь! И что нам с этим делать?

Он обнял меня. Прижал к себе.

– Мы наконец вместе! А остальное по воле Аллаха.