Текст книги "Визави французского агента"

Большие перемены

Бернар подарил мне на свадьбу прекрасную книгу о материалах в живописи, естественно, на французском языке, и, облегченно вздохнув, сказал:

– Поздравляю! Теперь пусть твой избранник заботится о тебе!

Мне показалось, что он был огорчен, даже расстроен, но я не понимала почему… Не могла же я всю жизнь провести в ожидании призрачной мечты… И его слова о заботе прозвучали как насмешка. Валера был на четвертом курсе института, его родители каждый месяц давали нам сорок рублей, плюс его стипендия, и я работала… и жил он у меня, в нашей с мамой двухкомнатной квартирке… Но главное, он меня любит! Я и замуж-то вышла именно поэтому. Три года Валера не оставлял меня заботами. У нас было даже свадебное путешествие «для бедных». Свадьба прошла в ресторане «Аист», а в час ночи мы уже ехали в купе поезда «Москва – Ленинград» с такой же, как и мы, парой. Утомленные событиями, мы дружно завалились спать, таким образом отложив «первую брачную ночь» на следующий день. Тем более в гостиницу нас поселили только в 12 часов, хотя мы прибыли туда рано утром.

С замиранием сердца я вошла в номер, то есть небольшую комнату с кроватью – больше из мебели я ничего не заметила. Для девушки в двадцать семь лет первая близость с мужчиной – серьезное испытание. Но мои дружеские чувства, симпатия к Валере и его любовь помогли мне преодолеть все страхи. Надо сказать, что интимные отношения мне не понравились. Если бы Валера настоял и они начались бы раньше свадьбы, я бы никогда замуж не вышла. А тут куда деваться? Я честно выполняла свой долг. Я думала о тех девушках, которые выходят замуж по расчету. Как же им, бедняжкам, если не испытывают к партнеру никаких чувств, то как, наверное, противно! На моих дружеских чувствах к Валере моя неудовлетворенность никак не отразилась. Нам всегда было о чем поговорить, мы бродили по Эрмитажу, по Русскому музею. Он был внимателен и тактичен к «дикарке» и, конечно, тоже не обладал никаким опытом в интимной сфере. Мы учились вместе, не стесняясь рассказывать другу другу о своих ощущениях. Постепенно мне открылся совершенно новый мир – мир чувственных ощущений.

Как раз к первому сентября мы вернулись в Москву. Я с головой ушла в школьную жизнь, а Валера стал готовить свой диплом.

Ольга сократила занятия рисованием до двух раз в месяц. Она поступила в Ленинградский университет на заочное отделение, для чего время от времени ездила туда к тетке.

– Знаешь, мне даже не пришлось сдавать экзамены! Сережа все устроил, написал характеристику, ходатайство, и вот я на экономическом факультете, обещал помочь и в учебе.

– Ты прям так говоришь, будто Сережа все может.

– Ну, конечно, не совсем Сережа, это партия мне помогает! Буду учиться на экономиста!

Меня начинал раздражать ее фанатизм и вера в коммунистическую партию. «Партия – наш рулевой!» Единственное, что меня с этим примиряло, – это ее искренность и доброта. Причем эта ее искренность очень смахивала на глупость.

Как-то Ольга рассказала, что приезжал Оливье, уже три раза. Жил у нее.

– Ведь он меня любит! – гордо объяснила она. – Придумал себе здесь какие-то дела и приезжает. После него я неделю хожу на полусогнутых, но Сережа сказал, что надо терпеть. Его приезд зачем-то нужен.

– Значит, для этого ты и переехала в Москву, чтобы Оливье приезжал сюда.

– Наверное, да. Но я не хочу об этом задумываться, я делаю, что мне говорят, и приношу хоть небольшую, но пользу.

– А как же дочки?

– Но ты же знаешь, я детей не люблю! И потом, у них есть все необходимое, а я получу образование, научусь рисовать… У меня спокойная жизнь, что еще надо!

Больше всего Ольга ценила спокойную жизнь. В ее квартире всегда был идеальный порядок, множество цветов располагалось по подоконникам, у нее цвели даже кактусы.

А я не любила спокойную жизнь и продолжала по утрам ездить верхом, хотя была уже на третьем месяце.

Однажды, после того как я закончила тренировку и отшагивала моего верного Фарна, одна довольно известная спортсменка выпустила в манеж «погулять» свою кобылу Ай-Люли. Манеж был пустым в этот ранний час, только я на жеребце и кобыла… Фарн захрапел и стал прыгать и красоваться перед ней. Мне стало трудно его удерживать, я даже захотела, чтобы он покрыл эту кобылу. Чтобы она стала жеребой и чтобы этой спортсменке нельзя было бы выступать… но мое богатое воображение тут же услужливо нарисовало картинку, как кобыла отбивает по Фарну и попадает мне по коленке… Я не стала экспериментировать и быстренько ретировалась, расценив происходящее как предупреждение – зря не рисковать.

На этом мой спорт и закончился.

Но в школе я продолжала работать до самого декретного отпуска. К счастью, моим врачом-гинекологом в женской консультации оказался папа одной из моих учениц. Он направил меня на «сохранение» в больницу на месяц да и срок родов написал на неделю раньше, подарив это время спокойной жизни.

Пришло время мне рожать, ровно через сорок недель… Но как бы не так! Еще неделя проходит, потом еще – столько времени ходить с огромным животом! Литературы про беременность не было, и Бернар через Ольгу передал мне книгу на французском языке «Mon petit»1717
  «Мой малыш».


[Закрыть], и я смогла узнать, что происходит с плодом каждую неделю. Очень интересно было переводить. Кончалась книга словами: «…вы почувствуете сначала маленькие, почти незаметные щипки, – начинайте посматривать на часы. Когда щипки немного усилятся и между ними будет двадцать минут, отправляйтесь в больницу». Я целых полмесяца «прислушивалась» к себе, пока мой ребенок не решился наконец появиться на свет… Симпатичный мальчик, я была уверена, что будет именно мальчик. УЗИ делали тогда только при патологиях, и пока малыш не родился, никто не мог знать наверняка, будет это мальчик или девочка.

У роддома меня встретили моя мама и родители Валеры – а сам он в это время был уже в лагерях. Было обидно, как будто я мать-одиночка и у малыша нет отца. А на самом деле Валера окончил институт и должен был два месяца пробыть в военных лагерях, чтобы получить звание офицера. Я надеялась, что он сможет задержаться, чтобы увидеть нашего ребеночка. Сделали ему справку о болезни на неделю, но, увы, сын не торопился, и Валера был вынужден уехать.

Начались тяжелые будни. Кто-то не хотел спокойной жизни? Матушка Валеры очень помогла мне тогда, она стала бабушкой в сорок три года, приезжала почти каждый день, отправляла меня гулять с сыном, а сама готовила, стирала пеленки. А моя мама, будучи экономистом на заводе, предпочла зарабатывать и появлялась дома только по вечерам да в выходные. Эти первые два месяца без Валеры были очень трудными для меня, я почти не спала, малыш был очень беспокойным. Но в четыре месяца, как по мановению волшебной палочки, Сашенька перестал плакать и только радовал нас.

Занятия живописью давно сошли на нет, Ольга сама иногда навещала меня, то принесет финское детское молочко «Тутели», то красивую соску, то мягкие байковые подгузнички на липучках и пачку «Памперсов». Это было настоящее бумажное чудо! Я надевала их на сынишку, только когда ходила с ним к врачу. Меня сразу окружали мамочки – это было просто волшебство! А вообще, мы все пользовались пеленками из хлопка, в день уходило не меньше пятнадцати штук, они сразу стирались, просушивались и обязательно гладились. Канитель еще та!

Тем не менее я понемножку стала ездить верхом. О спорте не могло быть и речи, я могла выбираться только один раз в неделю на Центральный Московский ипподром, где существовал прокат. Тогда, в 1983 году, он подорожал с одного до двух рублей. Это было серьезное подорожание, и желающих поездить верхом стало меньше.

Самое свободное время было утро, часиков в восемь, на улице темно и холодно, а в манеже тепло, опилки, фыркающие лошадки… Красота!

Но, несмотря на подорожание, сильные группы в полном составе продолжали ходить по утрам, и новичку было трудно туда записаться, оставалось одно-два места.

Тренер, который продавал разовые билеты, строго спросил:

– Сколько раз ездила?

– Много, – по-другому я не могла ответить. Занимаясь спортом, я не считала, сколько раз садилась в седло.

– Десять, двадцать, сто раз? – раздраженно уточнил тренер.

– Лет десять, – честно ответила я.

Он ухмыльнулся и дал мне Сугубую, лошадь очень крутого нрава, как я догадалась по шепоту и вздохам новичков.

Не хочу хвастаться, но у меня с ней не было проблем, она прекрасно слушалась, мы обе получили удовольствие от общения, а после занятия я договорилась со старостой, что буду ходить по вторникам в эту группу.

А в следующий вторник у меня был уже другой конь – Хмель, очень красивый, милый, я просто в него влюбилась. Но каково же было мое удивление, когда на Сугубой я увидела Бернара. Я сначала не узнала его, он был в сером свитере и в армейских галифе… только прекрасная посадка выдавала европейскую школу (большинство наших спортсменов в той или иной степени сутулились).

После смены мы присели на трибуне. Бернар, как волшебник, достал откуда-то термос, налил мне чаю в бумажный стаканчик, а себе в крышечку. Какое блаженство – после езды выпить крепкого, ароматного чаю!

– Надежда! Я тебя сразу не узнал! Ты стала такая… большая!

– Ты хочешь сказать, что я потолстела?

– Если бы я хотел сказать, что ты толстая, я бы сказал – ты же знаешь! Ты теперь просто роскошная женщина!

– И это коник такой маленький!

– Ну да, выродились лошади, и люди измельчали! Только ты расцвела! Я страшно рад тебя видеть! Вот тебе подарочек на день рождения, или на именины, ты уж прости, не мог вырваться раньше. – И с этими словами вручил мне флакончик Diorissimo, даже, я бы сказала, флакон! В такой красивой коробочке, аромат жасмина и ландыша – просто мечта любой советской женщины!

– Это очень кстати! Именины были всего две недели назад, подарок просто потрясающий, спасибо большое!

– О! У меня много подарков! Приготовься их получать! Видишь припудренный фингал под глазом?

– Да, действительно! И мне будет позволено спросить, откуда это «украшение»?

– Можешь не спрашивать, я сам расскажу. Это жесткий кулачок Марселя! Мы виделись!

– Где?! Когда?!

– А вот на эти вопросы, мадам, вы ответа не получите!

Глаза Бернара смеялись, он продолжал:

– Как вы помните, мадам, мне было велено сообщить о смерти этого джентльмена, что я и сделал… так и рассказал, что было велено… ведь врать нехорошо! Но недавно Марсель понял, что ты все знаешь: что он калека, что женился и… ну и так далее. Я виноват, проболтался… но, согласись, мы с ним уже три года тесно общаемся, и только сейчас он догадался, что для тебя он не покойник.

– Три года!.. И ты только сейчас об этом говоришь?!

– Так ты же не спрашивала! Как тогда он пропал, я не поднимал эту тему… Я думал, ты о нем забыла, вышла замуж и забыла!

– Ну и гад же ты!

– Вот-вот, он тоже так сказал, разъярился! Первый удар я пропустил, уж очень был он стремительный, зато и Марсель сразу запрыгал – ручку зашиб, кроме реакции, еще и привычка нужна. Мы немного поразмяли косточки – побеседовали, сильно размахивая руками, а потом посидели вместе за чашечкой кофе… Давненько я не пил такого кофе, где он такой достает? А что касается вас, мадам, то Марсель непреклонен, тем более вы развязали ему руки. Он не хочет с вами встречаться, потому что только вы способны заставить его бросить его любимую работу, а он этого не хочет.

– Да как же я могу кого-то заставить, тем более его!

– Потому что ты – «сокровище», и чтобы тебя уберечь, ему надо бросить все. Да и то, он боится, трусишка, что рядом с ним ты будешь в смертельной опасности. Выдумал невесть что! У него есть хрустальный шарик, иногда он прикидывается ясновидящим, говорит, что там, в шарике, как только ты к нему приближаешься, тут же исчезаешь. Мол, лучше ты будешь далеко, но живая. Туману напустил! В общем, это все трусливые отговорки предателя.

– Не говорит так! Он же твой друг! Все, что говорит Марсель, – правда, он хороший! Только так жаль, что он не хочет рискнуть… Как бы хотелось его увидеть!

– Конечно, друг, если бы мне было все равно, я бы и не говорил ничего! Не понимаю я его! Жизнь коротка, умирать все равно всем, рано или поздно, раньше даже лучше – болезней меньше! Ну, пристрелят тебя, жалко, конечно, но ведь – будет это великое чувство в жизни! Я ведь вижу, как ему плохо без тебя. Когда я встречаю его, первый вопрос – о тебе! Дурак он! И вот, пожалуйста! И ты сейчас похожа на сдувшийся шарик. Ненормальные вы оба!

– Нет-нет, я сейчас все это переварю… Ты знаешь, это прекрасно! Спасибо тебе, твои слова – бальзамчик на душу! Он любит меня! Золотой мой!

– О! Опять засияла! Любовь до гроба, дураки оба! Два сапога – пара! Ладно, вижу, ты в порядке, так ему и передам… когда увижу. Кстати, ты теперь будешь ездить в этой группе?

– Да. Меня свекровь отпускает по вторникам и сидит с Сашенькой…

Мы стали ездить вместе раз в неделю по утрам, пока в начале ноября Бернар озабоченно не сказал:

– Будут большие перемены, Надежда! Я, наверное, уже не смогу приезжать к лошадям! Предстоит много работы, ты завтра все узнаешь.

– Чего случилось-то? Что ты такой грустный?

– Понимаешь, новым царем будет Андропов, ярый гэбист. Он попытается навести порядок в сонном королевстве, думаю, что это ему не удастся, но он попытается.

– Ты о чем?

– Ладно, наплюй! Это все интеллигентское нытье, съел вчера несвежий сыр, наверное, чушь какую-то несу. Дай расцелую на прощанье!

А на следующий день сообщили о смерти Леонида Ильича Брежнева, отменили все передачи по телевизору, по радио звучала классическая музыка. Никто не работал и не учился, объявили траур на три дня. Когда опускали гроб в могилу у Кремлевской стены, по всей стране включили прощальные гудки заводы… Моя мама всплакнула:

– Столько лет правил! Кажется, двадцать лет?

Меня эта суета с похоронами, с трескучими речами совершенно не трогала, я немного понимала, что такое политика и кто правит бал.

«…Учитывая исторические заслуги верного продолжателя великого дела Ленина, выдающегося деятеля Коммунистической партии и Советского государства, международного коммунистического и рабочего движения, пламенного борца за мир и коммунизм Леонида Ильича Брежнева и в целях увековечения его памяти Центральный Комитет КПСС, Президиум Верховного Совета СССР и Совет Министров СССР

ПОСТАНОВЛЯЮТ:

переименовать: город Набережные Челны в город Брежнев; Черемушкинский район города Москвы в Брежневский район; Заводский район города Днепродзержинска в Брежневский район…»

Вот чего никогда не могла понять, так это страсть каждого нового руководителя страны к переименованиям! Почему бы не назвать новым именем что-нибудь новое?

Андроповские чистки

Как и сказал Бернар, преемником Брежнева стал Юрий Владимирович Андропов, оставивший пост председателя КГБ СССР.

Начались попытки навести порядок, стали проводить облавы на дневных сеансах в кино, в очередях за импортными сапогами, в автобусах и музеях, с тем чтобы выявить людей, которые в рабочее время находятся не на работе.

Многие ответственные работники лишились постов, а некоторые и жизни. Был расстрелян директор Елисеевского гастронома Соколов. Покончил с собой министр внутренних дел Щелоков. В Узбекистане после так называемого «хлопкового дела» было посажено в тюрьму все руководство. Начались показательные суды… Мы надеялись, что справедливость восторжествует, что спекулянтов пересажают и можно будет свободно купить импортных кур, гречку, хорошую обувь, ведь что ни возьми, все было дефицитом, даже марля и вата. Все надо было «доставать» с переплатой или через родственников и друзей, имеющих льготы.

Ольга довольно часто навещала меня, мы с ней и Сашенькой гуляли по парку, вместе готовили ему овощные пюре. У Ольги был просто талант быстро и очень вкусно готовить. Мы болтали на разные житейские темы, сплетничали о своих мужчинах. Она рассказала, что Сергея отстранили от работы, страшно возмущаясь этим.

– Понимаешь, сейчас идут проверки, чистки, и Сергея временно отстранили. Не может быть, чтобы он в чем-то был замешан.

– Почему не может быть?

– Он убежденный коммунист, его папа и брат тоже работают в КГБ!

– А то, что он к тебе приставал?

– Какое это имеет отношение к делу? Он меня любит, очень нежный, правда, как мужчина совсем никакой!

– Как это? Импотент, что ли?

Ольга засмеялась:

– Просто у него все получается очень быстро, я и понять ничего не успеваю, не то что почувствовать. Да ладно, мне не жалко! Когда мы встречаемся, он даже не может о деле говорить, сначала ему надо меня уложить.

– И тебе не противно?

– Честно говоря, мне никак. Может, только радует, что меня так сильно хотят… Он забавный! И в то же время я его уважаю, настоящий профессионал.

– А Бернар?

– Не трави душу! Я его не видела с того дня рождения! Знаю, что он в Москве, звонила несколько раз, да там какая-то баба все время отвечает: «Его нет! А кто его спрашивает?»

– А я думала, вы вместе!

– Эх, нельзя! Оливье слишком часто приезжает…

– Зачем это?

– Как зачем? Все за этим, говорит, что не может без меня. Все время привозит всякие подарки, уговаривает вернуться, но и так мне с ним трудно, он такой темпераментный! А еще показывает фотографии Анны и Полины моей маме, и она потом ноет без конца: «Хочу видеть внучек, как же я без Анюточки, как же я не видела Полиночки!»

– Да, ладно тебе! Ты все-таки живешь отдельно, а я вот с мамой. Она все время пристает к Валере со своими поучениями. Он от нее на стенку лезет! Я все время их мирю…

Сын подрастал, в девять месяцев он пошел, а когда осенью приехали с дачи, он уже был вполне самостоятельным. У меня появилось свободное время, и я наконец смогла написать картину, которую задумала, когда Бернар рассказал о встрече с Марселем. Почти год я рисовала ее в своем воображении, продумала все детали, все краски, а когда села к мольберту, осталось только перенести ее на холст. Поскольку сын требовал бόльшую часть моего времени, работала я быстро. Полотно было почти готово через неделю, оставалось только пройтись лессировочками1818
  Лессировка – технический приём в масляной живописи.


[Закрыть]. Эта работа, «Взгляд», изображала голову лошади, выглядывающую из денника, композиция очень простая, но, раз взглянув на нее, трудно было отвести от нее взгляд (недаром она так называлась). На первой же выставке ее купил молодой мужчина для своей больной матери.

– От этой картины исходит тепло! Она согреет мою маму!

Конечно, мне было приятно. Но я не могла начать новую картину, она должна была созреть в моей душе. Большинство маститых художников не признают женщин в искусстве, их можно понять, те с утра до вечера трудятся, пишут этюды, оттачивают мастерство, а женщины с утра до вечера готовят, убирают, стирают, занимаются с детьми и по ночам, если еще остаются силы, что-то там малюют.

Большинству женщин не удается полностью овладеть мастерством живописца или графика, но в их работах столько чувства!

Почти одновременно с отстранением от работы Сергея арестовали Бернара, привезли на Лубянку и начали допрашивать. Подняли все его дела: какие он проводил консультации, кто на них присутствовал… Сначала было довольно спокойно, у него было много приятелей повсюду, и среди сотрудников КГБ тоже. Бернар сидел в камере, иногда его вызывали к следователю.

Потом начались аресты крупных чиновников, а те, которые помельче, начали усердствовать, демонстрируя свое рвение по службе. Бернар не мог понять, чего от него хотят. Никаких секретов у него не было, соглашаясь честно служить своей истинной Родине, он всячески демонстрировал свою лояльность, был в дружеских отношениях со многими высшими чиновниками… Это его и погубило. Следователям было важно узнать всю компрометирующую информацию о них, информацию, которой, конечно, владел Бернар. Но он рассказывал малозначительные эпизоды: как они были на охоте, какая рыбалка на Селигере, какого щенка кавказской овчарки он достал полковнику С., и жена у товарища В. такая б***ь! Это не устраивало следователей, им нужен был настоящий компромат. Но Бернар прекрасно понимал, что, утопив своих покровителей, сам уже никогда не выплывет. Официально ему было предъявлено обвинение в антисоветской пропаганде, на очных ставках девушки подтверждали, что он рассказывал анекдоты о Брежневе, об Андропове, пел антисоветские песни.

А он тут же рассказывал новый:

– Вот вы тут х**ней занимаетесь, а Андропов представлен к Нобелевской премии!

– Серьезно?

– За величайшее открытие в области физики – «Скорость стука превышает скорость звука»!

Следователей это сильно раздражало.

Но чем больше крупных чиновников понижали в должностях, чем больше проводилось проверок, тем сильнее следователи дрожали за свои места и тем усерднее они становились.

Начались пытки, в КГБ самой распространенной была пытка, которая не оставляет следов, но очень действенная. Бернара ввели в кабинет, поставили перед столом следователя и предложили подумать, что он хотел бы добавить к своим показаниям. Так он простоял шестнадцать часов. Он изучал в Корпусе методы ведения допросов, но не думал, что это когда-нибудь его коснется. Следователи менялись, пили чай, он стоял расслабившись, пока не почувствовал, что скоро упадет.

Перед ним сидели три следователя, которые обсуждали вероятность получения премии, и вдруг, подражая голосу Андропова, Бернар сказал:

– Товарищи следователи! Будем работать или будем сидеть?

Те просто замерли, а потом измолотили так, что его неделю никуда не вызывали, чего, впрочем, он и добивался. Тем самым он избавил следователей от необходимости заботиться о чистоте «экспериментов».

В дальнейшем при первых попытках его поставить он садился на пол и вступал в неравную схватку с крепкими ребятами, обутыми в тяжелые ботинки. Отлеживаясь на полу или на койке, Бернар раздумывал над тем, что, в сущности, в СССР жизнь ничего не стоит, есть человек – и нет человека, и никого это не волнует, кроме, может быть, родственников.

Когда он стал работать с органами, то сделал это так демонстративно, что его друзья смогли вовремя уехать, а Клер, оказавшись во Франции, поменяла фамилию и местожительство.

Все это теперь всплыло, ему припомнили даже аморальный образ жизни.

Это продолжалось больше года. Иногда Бернар существовал в относительном покое, когда вдруг требовалась его консультация – его помещали в камеру и не трогали столько, сколько нужно было для дела. Тогда он острил, что теперь-то он не опаздывает на работу и его не лишат тринадцатой зарплаты.

А потом все начиналось сначала. Он не молчал на допросах, говорил о чиновниках-взяточниках, сластолюбцах, он знавал многих, но рассказывал о них ничего не значащие забавные истории. Но зато полковника Тарасова он расписал в таких красках, привел такие факты, что того вскоре разжаловали в рядовые. Трудно было понять, кто здесь и в какие игры играет. Иногда следователи предпочли бы, чтобы Бернар ничего не говорил…

Но всему приходит конец, иногда совершено «неожиданно».

Сообщение ТАСС от 11 февраля 1984 г.: «Дорогие товарищи! Коммунистическая партия Советского Союза, весь советский народ понесли тяжелую утрату. Оборвалась жизнь выдающегося деятеля ленинской партии и Советского государства, пламенного патриота социалистической Родины, неутомимого борца за мир и коммунизм Юрия Владимировича Андропова».

Бернар был переведен в небольшой военный городок под Пицундой, где поправлял свое здоровье высший офицерский состав Вооруженных сил СССР.

Из постановления Верховного Совета СССР от 17 февраля 1984 г.: «Переименовать город Рыбинск Ярославской области в город Андропов».

А как же! Переименовывать – вот дело, достойное применения творческих сил нашего руководства!