Текст книги "Лисье время"

Надежда Гарнык
Лисье время

Елене Петровне Мальцевой

и Татьяне Михайловне Филипповой

посвящается эта книга

«…два лиса – чёрный и красный – кружились по комнате и слушались хозяина».

Евгений Велтистов. «Электроник – мальчик из чемодана»

Вместо предисловия
Пушноряд: меховое сознание

Снег: острый, скрипучий, сухой и бездонный – первые воспоминания. Снег тёплый и мягкий, снежинками в волосках пушистого меха. Бабушка с ног до головы меховая: и шуба, и шапка, и сапоги с оторочкой. Мех болтается у Ляли на груди – пушистые шарики на завязках меховой лисьей шапки. Шапку Ляля не видит, а пушки видит, они качаются: качи-качи-кач, качи-качи-кач… Так её сейчас качает бабушка, осторожно придерживая, чтобы не упала, но Ляля всё равно грохнулась назад, на спину, затылком в снег, и увидела: снег на фоне платинового неба, тёмное пятно (качели пронеслись), и опять снег, а потом уж бабушка подобрала. Ляля специально шлёпнулась – решила полетать, всё равно не больно, только глубоко оказалось – снег шёл весь день и всю ночь, вот и нападал пушной периной.

Говорят, что дети помнят себя отчётливо лет с пяти. Ляля помнила с трёх, а этот кувырок, кульбит с качелей, произошёл, когда ей только-только исполнилось два годика. На Лялин день рождения всегда снег, пятнадцатое декабря – самые короткие дни, самые длинные серебристо-чёрные ночи. Ляля запомнила свой второй день рождения, тогда она была по-настоящему счастлива.

Ляля обожала свой город. Пушноряд – самый лучший, самый сказочный город. Здесь все меховые зимой: и люди, и деревья укутаны в душегреи, ледяные, колкие или тёплые, мягкие. Здесь укутаны в пуховую перину маленькие дома, оставшиеся от прошлой жизни, где охотники ещё прибивали мех к своим доскам – первым доисторическим лыжам.

Зимой бывает минус двадцать, и часто бывает. Если на улице холодно, тогда можно смотреть в окно. Ляля живёт на последнем, двенадцатом этаже, остальные дома в Пушноряде ниже. Сейчас-то нет, а в 90-х всё ещё было по-старому. Ляля часами могла смотреть в окно. Внизу, в «ногах» многоэтажки, двигаются пятна: дымчато-красные, рыжие, пегие, паломиновые, пепельные, песочные, пёстрые, грязно-жёлтые, жемчужные, голубые, топазовые, серые, серебристые, бурые, чёрные – тёмные пятна на белом хедлунд[1]1
  Так называется окрас белых норок, здесь и дальше по тексту Ляля часто называет цвета названиями окрасов меха норок и лисиц.


[Закрыть], это люди в пальто и полупальто. Шуба – слово для непосвящённых. Пальто из меха – привычнее пушнорядцам. Говорят же «норковое манто». Манто – это и есть пальто в переводе с французского. Французы не говорят «шуба», и пушнорядцы вслед за законодателями мод тоже. Овечья – шуба. Но лисье и норковое – только пальто. И беличье пальто. Овечий – мех, но лисья и норковая – только пушнина. И беличья – тоже пушнина. Шкурка ценных зверей – пушнина. Потому что это валюта. На все времена и до сих пор. Это Ляле бабушка объясняла. Бабушка специалист и всё Ляле в детстве объясняла. Бабушка из Москвы приехала. Её отобрали для зверосовхоза, когда она диссертацию защитила в аспирантуре, в университете. Бабушка занималась проблемой изменения химического состава волос и волосяного покрова у человека в зависимости от того, какие препараты он принимает. Казалось, что работа должна заинтересовать судмедэкспертов и патологоанатомов, но за работу ухватились звероводы-генетики. Пушноряд тогда, в 60-е, стал терять в прибыли: на международных аукционах лисий мех стал проигрывать по качеству американскому и канадскому, стал продаваться хуже и дешевле, чем у конкурентов. Руководитель племенного хозяйства уже второй год лично выбирался в Москву, в университет, на химфак, чтобы послушать защиты диссертаций молодых химиков. Он и предложил Лялиной бабушке переезд. Бабушка, тогда совсем молодая, сомневалась: муж от переезда отказывается наотрез. Но мама мужа и его сестра уговорили нелюбимую невестку принять предложение, объяснив честно, искренне, что «такая удача: будет свой человек на меховой фабрике». Про зверосовхоз и племенное хозяйство свекровь и золовка слушать не хотели, они уже мечтали о шубах, о настоящих пушнорядских шубах, которые в то время шли в основном на экспорт…

Смотрит Ляля дальше в окно. В мороз многие щеголяют в фирменных пушнорядских развесистых шапках-ушанках из красной лисы[2]2
  Красная лиса – традиционная лиса природного рыжего окраса.


[Закрыть] и хромистов[3]3
  Хромисты – лисы с преобладанием жёлтого пигмента в волосяном покрове и отсутствием чёрного пигмента; генные мутации окраса: более светлые пуховые волосы, чем у красной лисы.


[Закрыть]. За этими шапками едут к ним торговцы с клетчатыми баулами – круглый год у фабрики стоят автомобили, автобусы и микроавтобусы. Но больше всего покупателей осенью – сезонные закупки шуб (приезжих не переспоришь: шуба и шуба), полушубков, пелерин, палантинов, жилетов, жакетов, ковров и фирменных норковых беретов. Хвосты почти не продают, первосортные хвосты идут на ковры и сумки, забракованные – на фабрику художественных кистей. А вот муфты – Лялино любимое – не пользуются спросом, их дарят к крупным заказам. Для приезжих в городе – гостиницы, а в пригороде – целые коттеджные посёлки. Осенью и зимой нет отбоя от охотников, для них гостиницы всё больше в окрестностях – в Пушнорядье. Две буквы окончания, а как многое меняется. Пушнорядье, или Пушнорядский район, – как природная крепость, уникальный микроклимат: поля, и леса, и болота, речка Рябушка, и даже есть острова – маленькие, но всё же; в Пушнорядье огромный зверосовхоз, хозяйства, фермы.

В пригороде есть и собачьи питомники, куда ж без охотничьих зимних собак. Там же есть страшное место – притравочная станция. Забракованных норок и лисиц выкидывают туда. Без притравочной станции нельзя охотникам, она всегда была. Лайки-медвежатницы – лучшие породы на пушнорядской притравочной станции, они не подводят, да и красногоны[4]4
  Красногон – собака, гоняющая лису и волка.


[Закрыть], гончие и борзые, по осени хороши, до снега. Местные охотники записываются в очередь на элитных щенков. Приезжие охотники специально обученных собак берут в почасовую аренду. Но есть «тихие» охотники, они приезжают в Пушноряд без снаряжения, но с фотоаппаратом, такие селятся в частные дома. Пушнорядцы – егери, загонщики, оклад, молчуны и стрелки – сдают охотникам комнаты в посёлках и свои услуги заодно – успевай только фотографировать и забирай трофей.

В Пушнорядье, в библиотеках, непросто найти Коваля «Недопёсок», хотя песцов тут нет. Были когда-то давно, но всех побили-перестреляли. Не найти и Юрия Казакова «Арктур – гончий пёс», и «Белого Бима», и «Заячьи лапы» Паустовского. Пришвина тоже любят. Смеются над Носовым. «Три охотника» – там всё как в жизни. Охотники травят байки и сами в них верят. Всё это близкие книги для пушнорядцев. Зато всегда можно найти очерки Аксакова об охоте и охотниках – кто-то из «челноков», этих людей с клетчатыми сумками, в каждый заезд в Пушноряд привозил эти книги. С «челноком» даже сюжет сделали на местном телевидении. Закупщик рассказал, что работал в типографии, и с ним расплатились не деньгами, он получил зарплату книгами. Но реализовывать не стал, принял решение уволиться с работы и торговать шапками и прочей ценной пушниной. Но жалко, что книги пылятся дома, а пушнорядцам они будут небезынтересны. После репортажа все читающие горожане поспешили в библиотеки и взяли книги. Челнок привозил ещё и ещё. И теперь Аксаков и в библиотеке, и у многих на полках… «Недопёсок» ставят в детских садах. Все дети мечтают играть этого маленького отчаянного песца. А школьники обожают играть носовских охотников, ну и носовского медведя заодно. Книги про охотников и пушных зверей стоят у Ляли на полке, а полка висит над столом – это мама прибила в один из своих приездов. Там ещё книга Сетона-Томпсона про чернобурку Домино. Ляле она очень нравится, у Ляли на кассете мультик про лисёнка Вука, там сюжет похожий. Но бабушка плачет, читая эту книгу, Ляле плакать совсем не хочется, но почему бабушка так расстраивается? Ляля и читать стала учиться, чтобы самой читать, чтобы не слышать всхлипывания, не видеть бабушкины слёзы.

Бабушка и Ляля маму ждут всегда с нетерпением. Мама и проводку может починить, и провод телефонный, а полку прибить – это для мамы ерунда. Однажды мама починила холодильник! А как мама обновляет мебель! Из штукатурки и эмали делает рельефы, на ножках старого табурета – тоже рельефные изгибы растительного орнамента. Комод мама расписала специальными красками – между хохломскими ягодками бегут по бесконечному кругу лисы, на чёрном фоне – красные лисицы. Красные, рыжие, песочно-жёлтые, они вписаны в хохломской узор. Вся мебель в доме такая вот, со скульптурными украшениями и расписная. Мама с детства мебель украшала, она в художественной школе училась. А теперь говорит, что просто «обновляет»… Надоели старые наскальные росписи – мама записывает их новыми. Ляля много позже поняла, что мама просто не хотела каких-то воспоминаний, вот и покрывала заново.

– Я – Иероним Босх! – шутит мама. Мама любит себя хвалить, рассказать в сотый раз, какая она талантливая.

В детстве Ляля не знала, что там за Босх и как он переписывал столы, но она старые картинки все запомнила. Некоторые были кровожадные, а на боковой панели стола даже лежал неживой или раненый человек в квадратной шапочке, такие Ляля иногда видела осенью на мужчинах-неохотниках…

А какая в городе осень! Яркая! Шуршащая! И кажется, что по рыжему городу шагают превращённые в женщин лисицы. Осенью молодые модницы Пушноряда, а также все бабушки облачаются в меховые тужурки. Тужурки – от французского «тужур», что переводится «всегда». Бабушки носят тужурки по привычке, в Пушноряде во все века так одевались, даже летом. Пожилые пушнорядки достают тужурки в ясную, но прохладную по утрам погоду. Если бабуля не в жилетке на Дне города – скорее всего, она не местная, понаехавшая. День города 15 сентября. Городу за 300 лет. Но это не значит, что до этого здесь ничего не было. Городищу Лисьей горе лет за тысячу, от него и потянулся город. Горы никакой нет, есть поле с холмами вдали, прямо за шоссе, Ляля хорошо его видит из окна. За городищем шумел дремучий лес, но с появлением зверосовхоза он отступил, отодвинулся. Ляля видит со своего этажа и поля за фермами… Это на юг от Лисьей горы, которая просто поляна. А на север стал подниматься город – расширяться, разрастаться.

Пушноряд стал маркой задолго до революции. Тогда полупальто, пелерины, жилеты и шапки шили из песцов, зайцев и лис в пушнорядских мануфактурах. На месте мануфактур построили фабрики. С древних времён город поставлял пушнину на экспорт, пополняя опустевшую царскую казну. Пушные ряды – это рынок, куда приезжали купцы со всего света, только у них не было клетчатых баулов – в краеведческом музее есть картина: купец ходит и выбирает, вокруг него гордые охотники-продавцы и сгорбленные в позе «чего изволите?» заискивающие приказчики купцов, которым, по всему видать, охотники не уступят ни копейки. А повсюду к балкам рядов привязана пушнина разнообразных цветов и окрасов, но, конечно, не столь разнообразных, как сейчас, селекции-то не было. Бренд «Пушноряд» – промысел, возведённый почти в культ, огромным уважением пользуются в городе скорняки. Десятки лет работает город на мечту многих женщин – норковое манто, да и женщины приезжают сюда в сезон охоты за шкурами. Сами отбирают, отдают на выделку в цех, а пошив часто заказывают не у местных. Скорняки-то есть повсюду, а вот пушные ряды – только в Пушноряде. Беличий мех – для детей. Белки в Пушноряде совсем дёшевы. За ними не едут издалека. Зайцы, как и лисы, идут на ушанки. Мех лисы хорош во всех ипостасях и не выходит из моды.

Тогда, в старые времена, в каждом доме был охотник. Огненная осень, красноватое поле, пурпур рябины, охотничья изба, во дворе висят на верёвках красные шкуры – Ляля в краеведческом музее всегда останавливается рядом с этой картиной. Охотники просушивали шкуры на солнце, чтобы убить бактерии. Шкурки снимают чулком и трубкой. Трубкой – это с лисиц и норок, делают надрезы на задних лапах и стягивают шкуру. Чулком – с белок, этим зверькам разрез делают в области рта. Зверям не больно, они же мёртвые. А вот дальше – самое неприятное – шкурку чистят на специальном колышке, остром, как пика воина. Так было и триста лет назад, мало что изменилось и сейчас в обработке механической; в химии-то, веществах, которыми обрабатывают шкурку, многое изменилось.

Бабушка Ляли долгие годы проработала на меховой фабрике, в химической лаборатории. У них дома каких только шкур нет, все разноцветные и все лисьи. Лежат шкурки в чемоданах, переложенные ароматной бумагой – от моли. Чемоданы нужны бабушке для лекций и экскурсий. Бабушка на пенсии, но работает. На фабрику приходят студенты колледжа или старшеклассники, и тогда приглашают бабушку. Её представляют так:

– А вот и наша пушная фея Татьяна Михайловна.

Бабушка каждое утро, даже в выходные и праздники, читает дипломные работы студентов, дома повсюду пачки бумаг. Бабушка с самого раннего возраста Лялю на работу с собой берёт. На фабрике Лялю очень любят, просто обожают. В первый поход, в боевое, так сказать, крещение, бабушка сказала трёхлетней Ляле:

– На фабрике иногда плохо пахнет. Пожалуйста, не морщи нос. – И закапала Ляле в нос какие-то капли.

– Бабушка! А себе почему не капаешь?

– Я привыкла, – отмахивается бабушка.

Ляля всегда ходила с закапанным носом на эти экскурсии. Во дворе фабрики воняло только раз или два – это ветер и вытяжки несли запах из подвалов – там чистили снятые шкурки. В подвалах, да, воняло тухлым мясом и нашатырём. Ляля не знала, чем так неприятно пахнет, теперь знает. Студентов и старшеклассников тоже предупреждали не корчить недовольные рожи, не обижать работников подготовительного цеха. И студенты вели себя стойко, носы сильно уж не морщили. Только однажды какая-то неженка, придерживая батистовый кружевной платочек, спросила у чистильщика шкур, загорелого сильного деда:

– Неужели вам их не жалко?

– А шубы вам носить нравится? – вопросом на вопрос ответил дед, по всему видно, старый охотник. Да у них в городе почти все старые мужчины – охотники. Или были охотниками.

В следующем цехе запах сложный, отдаёт какой-то резкой химией: тут шкуры обезжиривают, консервируют спецсоставами, сушат в специальных шкафах. Ляля тогда не знала, что это за запахи. Теперь выросла, теперь знает, но забывает, всё-таки сложные названия. Этот цех – вотчина бабушки. В «свой» цех бабушка приводила Лялю и без экскурсий: чуть Ляля заболевала, сразу сюда. И – насморк проходил, горло проходило. А кашель не проходил. Если бронхит, цех выделки не подходил, тогда Лялю вели в цех шапок, там сушильные камеры. Лялю сажали в сушильную камеру, приказывали представить себя собакой, а лучше лисой и дышать-дышать, одновременно и ртом, и носом. Тёплый жаркий воздух, а вокруг шапки, шапки и шапищи. Совсем не скучно сидеть, не то что в поликлинике на УВЧ. Болванки с шапками кажутся лисами новой породы: всё тело лысое, как у котов-сфинксов из журнала, а голова – меховая.

От пластичности шкурки зависит всё! Вот греческие шубы лопаются при ношении, достаточно прищемить шубу дверью маршрутки и дёрнуться, пушнорядские меха не лопнут никогда. Никогда! Мех со временем меняется, желтеют серебристо-чёрные лисицы, точнее, их мех, буреет пепельная норка. Это закон. Но бабушкины составы позволили шкурам изнашиваться намного медленнее. Заграничные, или, как говорят на фабрике, «вражьи», меха лезут со страшной силой, даже остевой волос! Пушнорядский мех почти не лезет. Ну белки, конечно, со временем лысеют. Но белка – она белка и есть. Из неё шьют детские пальто – ребёнок относил шубку и вырос. Пушнорядская пушнина – марка на века! Многие меховые фабрики закрылись, не выдержав конкуренции с дешёвым иностранным подобием пушнины, пострадал и Пушноряд, но выправился, вошёл в новую колею. И старые заказчики работают только с Пушнорядской пушниной. Все процессы в выделочном и отделочном цехах должны проходить идеально – от пропиток и режимов обработки снятой шкуры зависит последующее качество изделия. Всё до сих пор выполняется по бабушкиным инструкциям и под руководством её учеников, которые теперь сами начальники в экспериментальной лаборатории по изучению свойств меха.

«Вам их не жалко?» – странный вопрос. Никогда мех у Ляли не ассоциировался с бесшумными лисами, с юркими белками… Мех – это что-то совсем другое, он не пахнет убийством… Ну, как лисы съедают мышей. Лисы не могут без мышей. Так и люди не могут без тёплой одежды – так студентам объясняет бабушка. Мех – это иногда необходимость, а иногда и мечта.

– Меховое манто, – бабушка заканчивает вступительное слово, перед тем как начать экскурсию, – это мечта многих женщин. Вы спросите, почему – ведь есть множество искусственных заменителей, но магию меха не заменить ничем. Женщина чувствует себя защищённой под мехом. Недаром, когда Коко Шанель дарили плащ, она первым делом подбивала его подкладкой из серебристой норки. Кстати, этот вид норок особенно нестоек к светопогоде во всём мире, но наши родные пушнорядские норки почти не буреют со временем. И конечно же, не лезут, как их импортные дешёвые собратья.

Да! Меховые пальто в городе нравится носить всем. Зелёных, экологов, защитников животных, в их городе не воспринимают всерьёз. Вообще, когда речь об этом заходит: «убийство, носите на себе множество трупов», пушнорядцы помалкивают и смотрят на собеседников как на несмышлёных детей: как объяснить человеку, проникнувшемуся состраданием к животным, что меховая пластина – это не труп?

Живая лиса, или белка, или заяц – это совсем другое. Они носятся как сумасшедшие, быстро-быстро. Белки – по деревьям около полей, лисы – по полям близ шоссе, всегда почти пробегают они и по Лисьей горе, выращивать щенков уходят на Лисьи острова. Ляле видно лис из окна. Сейчас-то реже, можно два часа просидеть и не застать, а в дошкольном детстве только в окно посмотришь – серо-рыжие точки огнёвок[5]5
  Огнёвка – бастарда, лисица, выведенная для клеточного разведения, с тёмными лапами.


[Закрыть] и крестовок[6]6
  Крестовка – то же, и на спине тёмная полоса, на шкурке получается рисунок креста.


[Закрыть] рыщут по снежным полям своей осторожной, но стремительной характерной иноходью: лапы так скользят по снегу, будто лиса плывёт, а не бежит, хвост поднят. Иногда цепляются, дерутся, но не яростно: поле у шоссе – не их вотчина, не их территория, она как бы общая. У Ляли есть бинокль, она всё это в бинокль разглядывает, все лисьи разборки понарошку. А вот весной разборки случаются насмерть. Ляля тогда откладывает бинокль. Недаром весной запрещена охота. Ляля в детстве думала, что это из-за того, чтобы злые лисы не нападали на охотников, Ляля ж не знала ничего в детстве про весеннюю любовную лихорадку…

Весной разливается река Рябушка. Идёт чичер[7]7
  Чичер – на охотничьем сленге: дождь с мокрым снегом.


[Закрыть]. Становится сыро, промозгло, поле тёмное, как мех классической чернобурки: снег питает землю, насыщает водой. Редко, но река выходит из берегов и летом, и поздней осенью. Осень – сезон охоты, поэтому охотничий бизнес сразу страдает, никто не хочет сидеть в болоте, не вылетков же утиных приехали пострелять. Не привадить красного зверя в сырость-то, в топь. Хорошо, что редко такая аномалия случается. Очень уж она ударяет по карману тех, кто занят в охотничьем бизнесе. Рассказывают, что раньше в Пушнорядье осенних паводков не случалось. Сразу морозы. Но климат теплеет и тут. Глобальное, что называется, потепление. Не на руку оно местным жителям, да и охотничьим туристам портит отдых.

Когда весной поля из болот снова превращаются в поля, по ним серыми, рыжими, белёсыми, пёстрыми пятнами мигают лисы – у них праздник-обжорка. Дохлые грызуны валяются среди пожухлого месива, даже мышковать нет надобности. А если не случалось от разлива массовой падучей всех этих полёвок, землероек, начинают лисы кочевать в город. Им кажется, что они заметают следы, перебегая шоссе… Но становятся лёгкой добычей. Лис отстреливали прямо у дорог. Охотничий сезон окончен, надо валить охотникам по домам. Зачем бить по весне – непонятно! Чтобы похвалиться трофеем? Облезлой, нетоварного вида шкуркой? Лис надо бить зимой, когда они полиняли, поменяли мех на новый. Увидев в окно однажды такую подлость, Ляля не подходила к окну ещё месяц, а потом решила умолять про себя лис, чтобы смывались поскорее.

Автобус тащится по шоссе вдоль Лисьей горы и других полей – все сразу пялятся в окна и радуются:

– Смотрите: лисы, лисы! Девочка! Ты видишь, какие необычные лисички!

У Ляли до сих пор сжимается сердце. Ей всё кажется, что охотники, как и раньше, притаились у шоссе… Все как из дикого леса, когда видят лис. Это так же, как с белками. В городском парке белка – вокруг неё народ. Да зайди ты в лес за Лисьей горой – там эти белки на тебя прыгать будут, такие попрошайки эти бельчата! Но ничего. На следующий год, если повезёт выжить, они уже не подойдут к человеку. Как-то в парке мужчина разумно заметил:

– Что эта белка? Та же крыса, только пушистая.

Горожане могут сходить на ферму, посмотреть на норок, посмеяться над ними. Но нет, это ж экскурсию заказывать. В городском парке аншлаг. Люди рады обыкновенной горболысой белке, лишь бы не ходить далеко, лишь бы рядом!

В детстве после того случая, когда снова стала подходить к окну, Ляля каждое утро всматривалась в пространство белых полей – если видела движущиеся тени, то переживала: лисы неважно видят днём. Прошло много лет с той весенней охоты, но Ляля до сих пор беспокоится: вдруг кто-нибудь пальнёт. Но теперь это карается строго, не то что в Лялином детстве. Как и раньше, так и сейчас далёкие выстрелы не пугают горожан – за городом всегда были тренировочные стрельбища как часть охотничьей инфраструктуры. Всё, что не рядом с городом, что за зверосовхозом, – это вотчина охотников, это все пушнорядцы знают.

Кто-то скажет, что Пушноряд – жестокий город. Здесь нет давно в лесах элитной пушнины, горностаи попадаются всё реже, охотятся в лесах за зайцами и лисами, за разными птицами вроде тетерева, загоняют и кабанов. Волки были. Крупные, злые по холодной зиме. Но после странных событий, о которых и пойдёт речь, волки сначала перестали показываться, потом измельчали, а потом и вовсе пропали. Их и сейчас почти нет, с тех самых пор, когда Ляля еще не родилась. Странные бабушкины экспериментальные лисы-бастарды и крестовки, так и не ставшие обратно красными вопреки всему разумному и научному, вытеснили, прогнали волков. Зато в соседней области волков навалом. Охотники шутят, что волки просто выродились, как и настоящие мужики среди людей. Кабаны вот, настоящие звери, в Пушнорядье бегают, им лисы нипочём, кабаны сами себе хищники. Они разъярённые и необузданные. Но ведь и волки злые и жестокие… Странно всё это, качала головой бабушка. Но не вдавалась в подробности. Кабаны лисам не конкуренты, а волки ещё какие конкуренты. Ляля и сама как-то видела семью кабанов: маму, папу и целый выводок, но они не тронули Лялю, пробежали сторонкой, вроде бы и не заметили. А волки бы обязательно напали. Это Ляля с бабушкой вышли погулять на звероферму к глупым норкам, бабушка давала консультации, а Ляля пошла прогуляться чуть вглубь, чуть за ограду…

Ляля не застала лис и на Лисьем острове. Давно уже лисы убрались с Лисьих островов. Летом там теперь отдыхают городские – волков-то нет, бояться некого, плавают пушнорядцы в заливах реки. Осенью на островах моржуют ЗОЖники, плавают в ледяной воде и делают зарядку. Бабушка ходит к ним по утрам… Ляля наблюдает за бабушкой из окна, пока она не скроется за подлеском на краю поля. Но после Лисьей горы бабушка превращается в точку, так что даже и в бинокль не разглядишь.

– Татьяна Михайловна! Какая у вас внучка красивая! – окликают на улице бабушку знакомцы по группе здоровья и добавляют: – На вас похожа, вылитая вы, просто копия, маленькая Татьяна Михайловна.

Ляля пугалась этих сморщенных старух, похожих на обглоданные кости, все как одна носивших изящные норковые беретки – фирменный товар их города, скорее даже сувенир. Бабули говорят бабушке странные слова: «чистка», «полнолуние», «печень», а ещё «желудёвый кофе», «иван-чай», «отвар», «контрастный душ» и почему-то «стул».

Пока бабушка внимает успехам собеседниц и кивает, Ляля злится. Она мучается: неужели она похожа на бабушку? У бабушки массивный нос, продолговатое, похожее на семенной огурец лицо, грубые черты – так сказала бы Ляля сейчас, когда выросла, но тогда она знала только, что люди могут быть грубыми по характеру, но не по лицу. Бабушкино лицо светится добротой.

Дома Ляля прежде всего бежит к зеркалу и каждый раз радуется, что у неё прямые волосы, как у фей в рекламе по телевизору. Вот только чёлку ей мама ровняет, а так бы было почти точь-в-точь. Мама красит волосы. Ляля запомнила разноцветные кудри накануне миллениума – у мамы волосы вьются, а у бабушки, как у крестовок, – серебристо-чёрные, но без рыжины. Нет! Она не похожа ни на бабушку, ни на маму. Это факт. И не стоит додумывать то, чего нет. У мамы и бабушки карие глаза, у Ляли – голубые. Мама вообще круглолицая, мама так отзывается о своём лице: «хлеборезка». На самом деле мама симпатичная, но широколицая. И кость у мамы широкая. Когда у мамы депрессия, она называет себя «гоблин». Но это не так, мама у Ляли очень красивая в своём роде. Мужчины всегда замечают её, и она их. Мама очень внимательная, от неё ничего не утаишь. В этом Ляля похожа на мать – она любит выведывать, подслушивать, докапываться, додумывать. Ляля хитрая, хитрей даже мамы.