Электронная библиотека » Надежда Гусева » » онлайн чтение - страница 2

Текст книги "Жемчуга"


  • Текст добавлен: 20 декабря 2024, 13:40


Автор книги: Надежда Гусева


Жанр: Современная русская литература, Современная проза


Возрастные ограничения: +16

сообщить о неприемлемом содержимом

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Шрифт:
- 100% +
Эпизод 5
Ручка

Акты вандализма имеют разные причины.

Человек ломает памятник, мотивируя это тем, что отстаивает свои политические взгляды. Понятно, что это и не политика вовсе, а эпатаж, трусость и бравада. Не в этом дело. Тут хотя бы есть формальная причина.

Человек рисует красные лампасы на памятнике. Если он кадет, не будем его ругать – у них своя атмосфера, непонятная гражданским.

Человек пишет большое слово из трех букв. Я однажды поймала с поличным такого человечка (весьма мелкого и сопливого) и вежливо поинтересовалась: зачем? И знаете, что он ответил? Потому что нельзя вслух говорить.

Есть еще две причины – примитивные и тупые до зевоты. Это «как все» и «слабо?». Тут не отнять и не прибавить.

А самая страшная причина – месть.

Нет, это не направленная месть, где все ясно и понятно. Изменила девушка – разбить ей окно, водитель-хам – гвоздь ему в покрышку. Месть вандала – это отраженное зло. Она летит согласно теории вероятности и может коснуться тех, кто вообще ни при чем.

Может, я и не сильна была в математике, может, и к доске выходила как на казнь, и со всяких активных мероприятий старалась увиливать, зато у меня было хорошее поведение – процентов на девяносто. И когда в конце недели наша классная собирала дневники, мне за поведение ставили пять. Не абы что, но ткнуть пальцем можно – вот, смотрите, мама с папой, дочь-то вас хоть чем-то радует. Они, конечно, вздыхали, но что делать? – не придерешься.

Громко я не разговаривала, на уроках не болтала, а когда было скучно – тихо рисовала и не мешала никому. Никаких опозданий – приходила за полчаса до начала уроков. Дежурила старательно. И не дралась… ну, почти.

Поэтому, когда меня с позором выгнали с урока, да еще и влепили две двойки, да еще и ни за что… Это было концу света подобно.

И что самое обидное – географию я очень любила. Любила именно до того случая. А после просто перестала учить и скатилась с пятерки на тройку.

А класс у нас был особенный. Хорошие были ребята, добрые, веселые, даже слишком, человек пять на комиссии состояли, а почти вся мужская половина ошивалась вечерами по группировкам. В общем, народ непростой. Классные руководители нас больше года не выдерживали.

На уроках почти никогда не было тихо. На кого-то орали. Кого-то непременно выгоняли. Зачастую нарывались одни и те же, и им все было как с гуся вода. Ну, выгнали и выгнали – пошел да покурил.

А мне не повезло. У меня упала ручка. И я полезла за ней в самый острый момент распекания очередного троечника-пофигиста. Ничего, полезла и нашла. Но тут проклятая ручка упала снова. И я снова полезла под парту, долго шарилась, снова нашла и вылезла обратно довольная.

Начали работать в тетради. И угадайте что? Правильно. Бог троицу любит. Ручка снова шлепнулась на пол. Мой сосед начал ржать. Я обреченно полезла под стол. Где же эта пластмассовая тварь? Ага, увидела. И, поползав немного, я показалась над столешницей, представ пред ясны очи доведенной до белого каления географички.

– Дневник – на стол.

Я молча сидела за партой.

– Я сказала. Дневник. На стол.

Я не шевелилась. Люди шушукались.

– Встать!

Ладно, встала.

– Быстро дневник!

– У меня просто ручка упала.

– У вас, дураков, голова скоро упадет, и вы не заметите. Дневник, я сказала.

Иногда даже у мелких норных зверьков что-то тренькает в голове.

– Не дам.

– Че-го?! Ты что себе позволяешь! Да ты!.. Да я!..

Град слов ударял, ранил, напирал, я уже ничего не понимала. На меня орали. Это вводило в ступор, это дезактивировало. Я знала только одно – я права. И стояла, вцепившись в свой дневник.

Однако силы были неравны. Дневник у меня вырвали. Ручка снова брякнулась на пол.

– Выйди вон и закрой дверь с другой стороны.

И я пошла вон. Наверное, стоило поплакать. Но я и плакать не могла. Внутри было отвратительно пусто, и только одна мысль скакала как безумная, извивалась и топала в голове каблуками: «Я же ничего плохого не делала! Это же ручка! Просто ручка упала – и все! А я же ничего плохого…»

Я пошла в туалет и села на батарею. А мысль все скакала и скакала, пока не подбила на действия другие мысли – мрачные и злые.

Я ненавижу географичку. Я ненавижу школу. Я все здесь ненавижу.

Я огляделась по сторонам и увидела, что штукатурка на стене кое-где потрескалась и отделилась. Ага! Сейчас я вам покажу. И я стала ногтями отдирать эту недавно побеленную чистую штукатурку. Осколки падали на пол, и на чистой стене обнажались безобразные пятна серого цемента. Вот так! Ненавижу школу! У меня всего лишь упала ручка. А теперь дома меня убьют. «Два» по поведению и «два» по географии. Ведь всего-то ручка!

Потом мне под ноготь попал кусок цемента, и боль слегка отрезвила. Злость никуда не делась, я просто подумала, что будет еще хуже, если меня застукают на месте преступления.

Следующий вандальный акт был более продуман. Я заткнула раковину куском половой тряпки, открыла горячую воду на полную мощность и гордо удалилась из туалета. Это был знатный потоп.

Думала ли я о том, что последствия предстоит удалять ни в чем не повинным пожилым техничкам? Нет, конечно.

Много лет спустя, когда все та же учительница географии пыталась рассказать мне о своей несказанной любви к детям, я не выдержала и не без ехидства напомнила ей ту историю.

Зря, конечно. Это я сваляла дурака. Не помнила она ничего подобного и только удивленно пожала полными плечами. Разве упомнишь за сорок лет ударного педагогического стажа каждую оброненную ручку?

Эпизод 6
Чижики

В мае сбылась мечта идиота. Мне вручили ключи от магического места.

Учителя не то чтобы любят тихих исполнительных учеников, но охотно им доверяют. Вероятность учиняемых ими проблем низка, они легко взваливают на себя дополнительную работу и никогда не опаздывают. Поэтому мне вручили ключи от теплицы. По вторникам и пятницам я должна была поливать все, что там растет.

Поливать полагалось отстоявшейся в бочке теплой водичкой из маленькой леечки, и лить аккуратно под корень, чтоб, не дай бог, не нарушить развитие придаточных корней. Я выглядывала из дверей, убеждалась, что поблизости никого нет, и… врубала воду, сжимая шланг леденеющими пальцами. Струя била в потолок, разбивалась на радужные брызги, по стеклянным стенам струились потоки, капли сухо скатывались по тугим стрелам лука, помидорная рассада неистово пахла, бархатцы тонко дрожали резными листочками, заблудившиеся бабочки метались в поисках сухого места. Все растения радовались – у них был настоящий дождь, а не какое-то там глупое впрыскивание под корневую систему! Потом я била водой по полу, и от накалившегося за день бетона поднимался пар.

Перед уходом я ловила бабочек. Это были перепуганные белянки и крапивницы, забившиеся в самые укромные уголки. Я осторожно накрывала их ладонями и несла к распахнутой двери. Руки раскрывались. Живые бархатные существа медленно и нервно поднимались в воздух. На коже оставались тонкие следы – осыпавшиеся частички трепетавших крыльев, пыльца фей.

– Возьми помощника. Что ты все время одна?

– Нет, что вы! Мне совсем не трудно.

(Еще чего не хватало!)

– Ты куда? С тобой можно?

– Да ты что! Мне ключи дали – строго-настрого! Пущу кого – биологичка убьет, ты ж ее знаешь!

(Иди-иди, не подмазывайся.)

И вот однажды свершилось настоящее чудо. Под потолком бились не бабочки, а три птички. Это были необыкновенные птички – маленькие, хрупкие, блестящие. И ярко-желто-зеленые – вот что важно. Я даже подумала, что у нас вдруг завелись колибри.

Зеленые птички в моей теплице! Невиданные, удивительные создания.

Желая прогнать их к дверям, я забиралась на грядки и подтягивалась по трубам отопления. Я кидала в них свою кофту и спортивные штаны, пыталась сделать сачок из бумаги, приманивала остатками печенья. Бесполезно. Птицы – не бабочки. Они слишком умны, чтоб дать себя поймать, но слишком глупы, чтобы принять человеческую помощь. Они безумно бились о стекла, ударялись маленькими клювами и никак не желали понять, что я гоню их в открытую дверь. Они уже устали, выбились из сил, но не давались в руки.

И тогда я решилась на крайние меры. Я развернула шланг и врубила воду.

Я не сразу поняла, что все пошло не так. Просто забыла прижать пальцем отверстие на шланге, и вода, вместо того чтобы разлетаться мягким веером, ударила жесткой струей.

И разбила птичек о стекло.

Позабыв отключить шланг, утопая туфлями в холодной воде, я кинулась в угол. Там неподвижно лежали три ярких мокрых тельца с поднятыми кверху тоненькими лапками.

Я сложила их в пластмассовое ведерко, прижала к себе, села на бетонное крылечко и горько заплакала.

Чья-то рука легла на мое плечо.

– Ты чего это, а? Обидел кто?

Я только трясла головой и прятала лицо в ведерко.

– Ну! Такая большая… Что случилось?

Кто-то сел рядом.

Сквозь слезы я увидела совсем молодого мужчину. И узнала его – он работал в школе, но у нас ничего не вел. Я запомнила его во время поездки на картошку в колхоз. Тогда его класс ехал с нами в кузове грузовичка. Все наши сидели молча или угрюмо переругивались, а его ребята пели вместе с ним. Я тогда даже позавидовала – вот повезло кому-то! – и молодой, и добрый, да еще и поет со всеми.

– Птички. Я убила птичек.

– Ох ты! Ну, это ты маху дала. Дай-ка посмотреть.

Ведерко перекочевало в чужие руки. И вот маленькая птичка стала не видна из-за осторожно сжатых пальцев.

– Ну-ка дай палец. Сюда положи, на грудку. Чувствуешь? Это у него сердечко. Бьется… Ма-а-аленькое-то какое, а! Ты их не убила, хотя и дура, конечно. Разве можно их было водой? Ну, не реви. Бери другую. Ну, что я говорил? Сердечко! Еле трепыхается… Напугала ты их, и все. Они сознание потеряли от страха. Они же мелкие! У меня вот так же попугайчик… Сейчас мы их реанимируем. Вот так делай.

И он стал осторожно массировать зеленую грудку. Под моими пальцами тоже были нежные перышки. Сердечко билось быстро-быстро, еще быстрее…

– Ах!

Птичка молниеносно взмыла из моих рук. А за ней другая – из рук учителя. Они описали круг над нашими головами и мелодично зачирикали, скрывшись в ветках березы. Только последняя птичка еще лежала лапками кверху.

– Ну что ты, друг! Давай, ждут же тебя.

Третья птица в больших руках подняла головку и раскрыла черные бусинки-глазки. Раз – и ее не стало.

На березе шевелились листья. Это порхали маленькие, спасенные человеком птички. Мы сидели на горячем крыльце теплицы и вглядывались в листву.

– Это чижики, – мечтательно сказал учитель. – С ума сойти! Ни разу в жизни чижиков в руках не держал!

Эпизод 7
Прелесть

Бесполезно что-либо объяснять на последнем уроке. Конечно, учителю можно расстараться. Запугать до полусмерти. Заорать без всякого повода. Засмеяться, как Фантомас. Частушку спеть тоже можно – было как-то и такое на уроке русского языка. Но это все недолговременные меры с крайне низким КПД. Смирись уже, учитель! На свой последний урок к тебе приходят безнадежно тупые дети.

Седьмой урок. Седьмой! Думать головой? Что вы такое говорите! Человек семь часов сидел задницей на стуле в плохо проветриваемом помещении. Человек перенес несколько стрессов. У него глазки слипаются. Ему жарко. Да просто кушать уже охота!

А седьмой урок – это английский. Подгруппа – не класс, шансы быть опрошенным увеличиваются ровно вдвое. Думай, голова, думай… Но голова не думает – она устала. Она еще не отключается, но разные мысли – одна несвоевременнее другой – осаждают, нагло дергают, лезут во все стороны…

А хорошо бы, если все учителя носили кринолины и шляпы с перьями. Я представила в этаком прикиде нашу толстую завуч и тут же нарисовала ее на полях.

А здорово будет, если я приду домой, а там торт…

А вот будет классно, если я вдруг за месяц вырасту на двадцать сантиметров…

А когда вырасту, непременно буду красавицей…

– Please to the blackboard!

О-ох… Три минуты терзаний.

– Sit down please. Молодец, глаголы учила.

А теперь… теперь самое время расслабиться. Руку можно дать на отсечение – больше не спросят. Тайный взгляд на часы. До конца урока еще целых двадцать минут. Двадцать. Минут. Седьмого. Урока.

Сначала я еще пытаюсь уследить за текстом и пояснениями. Потом мозг говорит: «С меня хватит!» И велит рисовать, рисовать, потому что иначе уснет. С завучем еще не закончено. Подружка глядит через плечо и хихикает.

Учительница на кого-то повышает голос. Я невольно отвлекаюсь и гляжу по сторонам.

И тут вижу кольцо.

Ешкин кот, кольцо! И, похоже, серебряное. Оно лежит под первым стулом среднего ряда – прямо под ногами ничего не подозревающей одноклассницы.

Да черт! Вот это удача! Стоп. Не делать резких движений. Его пока никто не заметил. А если заметят? Долежит ли до звонка? Блестит. Это плохо.

Я незаметно смотрю на каждого. Нет, никто не обратил внимания. Никто? А это что за косой взгляд?! Девочка с первого ряда чуть возится и наклоняет голову! Вот зараза.

Теперь у меня появляется конкурент. И эта нахалка сидит ближе, чем я! Вот в кои-то веки стоит найти действительно ценную штуку – и на тебе!

Английского больше не существует. Мир замер. Время замедлилось. Только кольцо, я и эта девочка. Я вижу, как она поджимает губы и оглядывается по сторонам. Тоже разведывает обстановку.

В голове рождаются стратегии. Думай, мозг! Проснись уже! До звонка – три минуты.

– Можно выйти? – невинный голосок с первого ряда.

– Soon the lesson will end.

– А?

Сиди уже, дура! Сказано же – скоро валим.

Две минуты. Взгляд вправо. Вот чео-о-орт!!! Соседка нагло смотрит на пол под первым стулом. Да чтоб тебя! Ну, тебе-то уж не отломится, только через мой труп.

Одна минута.

Шепот сзади.

– А че это там? Кольцо вроде.

Мальчишки. Не конкуренты. Хотя…

Звонок вот-вот! Она опередит меня, вот уже вся подтянулась…

Я с силой толкаю на пол пенал. Все вздрагивают. Карандаши и ручки разлетаются в стороны. «Я помогу!» – знакомый нежный голосок… Ага, счас! Я уже лечу головой под стул – к заветной цели, к призу, к мечте…

Вот она – секунда торжества. Неуловимое движение, и кольцо (оно оказалось не серебряным, простым – ну да бог с ним!) ловко опоясывает палец. Над головой, будоража наадреналиненные нервы, гремит звонок с урока – призыв к свободе и заслуженному отдыху.

В раздевалку я врываюсь ликующим победителем. В углу обиженно возится моя недавняя соперница.

– Я вообще-то первая увидела, – никчемная звуковая волна впустую сотрясает воздух.

Я не удостаиваю одноклассницу ответом.

– Хотя… думала, оно серебряное. А оно ведь…

Я оборачиваюсь. Не головой – всем корпусом. И она замолкает. Правильно делает, хоть что-то соображает!

Эпизод 8
Тучка

Эту девочку не любили. Она была отдельно от всех – тихая, нелюдимая, молчаливая. И вся серая. Серыми были ее глаза. И волосы были самого мышиного оттенка. Сероватой, несвежей была кожа. И сама она была похожа на картофелину из сырого погреба, на норную мышь, на высохшую прошлогоднюю траву. Она сидела позади всех и никогда ничего не говорила. И непонятно было – глупа она или умна. Никакая. Тень. Призрак. Когда она представилась в классе, ее смешное редкое имя прозвучало так, будто кто-то прошептал его в сырую огородную землю. Глухо и скованно – Тучка Ульяна.


Сапоги были новые – красные, с дутым верхом, в общем, вполне приличные, – по крайней мере, с утра было так. А ближе к вечеру, когда я последней спустилась в раздевалку, их было не узнать. В углу стояли какие-то облупленные грязнухи. Как же так? И только натянув сапог на ногу, я сообразила: сапоги не мои. И кто эта сволочь?! Мои, новые, надела, а эти мне подсунула! Да еще и велики!

Я села на лавку и стала прикидывать, что лучше: побороть неприязнь и отправиться домой в чужих обносках или по-быстрому добежать в туфлях. Лучше второе. И в магазины можно забегать греться. А взбучка дома ожидает в любом случае.

И тут в раздевалку ввалилась эта девочка.

– Я… это… твои взяла. Нечаянно.

Она тяжело дышала, видно, бежала всю дорогу. Потом села на лавку и принялась снимать мои сапоги. После чужих ног они были неприятно теплыми.

– Спасибо, – сердито сказала я.

Она будто хотела еще что-то сказать. Но только махнула рукой и убежала.

Я шагала домой и думала – как же так? Совсем, что ли, не соображает? Ну ладно – запачканные. Но как можно нацепить обувь на размер меньше и ничего не заметить? И вообще странная какая-то. Непонятная. Пришла посреди года, сидит в углу как сова, ни с кем не разговаривает. Может, просто дура?

А потом нас назначили вместе дежурить.

Обычно мне в пару назначали мальчика, и это было замечательно. Стулья поднял – молодец, можешь валить; совсем сбежал – тоже не велика потеря. Класс я любила мыть одна.

Ведь дежурство – это целое приключение.

Сначала, конечно, вымыть. Быстро, чтобы отвязаться. Поплескать воду на цветы.

Доску – напоследок. Доска – самое главное.

Однажды я рисовала мелом часа два и спохватилась, только когда он кончился. Бегом, пока еще был открыт соседний кабинет, нагребла из чужой коробки. Все, шито-крыто. Даже лучше, чем было.

А еще были шкафы с книгами. Книги были чужие, затрепанные и не очень интересные. Мне нравилось ставить стул на парту, забираться на него и листать страницы на этой предпотолочной высоте, на шатком троне, на одинокой пирамиде. Запах побелки, сквозняк из распахнутого окна, Гоголь, меланхолично глядящий из-под подрисованных очков. Красота.

Теперь же мне в пару добавили странную Тучку. Я не знала, что с ней делать и о чем говорить. Мне и с нормальными-то детьми было не всегда удобно, а эта девочка, казалось, просто отрезала кусками мое корявое личное пространство.

Приятно ли ей было мое присутствие, или она так же обреченно смирилась с навязанным обществом – не знаю. Она просто начала мыть. Никогда – ни до, ни после – я не видела, чтобы люди так драили полы. Ульяна убиралась с каким-то бешеным остервенением – быстро, ловко, старательно и до абсурда чисто. Я только успевала менять воду.

Все было молчком. Она бесшумно шарила тряпкой по углам, я молча уносила и приносила ведро. Потом она бросила у порога простиранную тряпку. Мы огляделись. Вот это да! Будто ремонт сделали.

– Красотища, – сказала я.

И Ульяна наконец-то показала свою улыбку.

Наверное, я никогда не вспомню, каким образом мы разговорились и зачем отправились ко мне в гости. Некоторые вещи память не бережет – тоже затевает очередную генеральную уборку и нещадно выкидывает все ненужное на помойку вечности. Может, мы над чем-то посмеялись вместе – смех, как ничто другое, сближает двух подростков. А может, я рассказала какую-то свою историю. Потому что Ульяне можно было доверять.

Сначала мы пили чай с вареньем. Уж чего-чего, а варенья у нас было всегда полно. Потом – обязательная часть программы первого посещения – экскурсия по квартире. А это что у вас? Ух ты! Вот это да! А это можно посмотреть? А работает? Потом – комната. Ногой я незаметно задвинула под кровать разбросанные вещи.

– А это?

– Это моего брата. Обожает всякие железки! Тащит и тащит отовсюду. Наверное, целый трактор уже можно собрать.

– Младший?

– Ага. На шесть лет.

– Ты любишь его?

Я удивленно посмотрела на Тучку.

– Люблю, конечно, куда денешься. Хотя он и придурочный бывает… Ты че это?

Ульяна потерянно стояла посреди комнаты – серая фигурка, мышиные волосы.

А потом заплакала.

Я не знала, что делать. Чем я ее обидела? Что сказала не так? А может, и впрямь – ненормальная. А я привела ее домой, и она только что смеялась…

– Ты че это, а?

Плотно закрытое руками лицо, глухие всхлипы.

– А меня бьет.

– Кто?

– Брат.

История была так дика и ужасна, что не укладывалась в голове. В семье Тучки было три брата – двое постарше и маленький. Ульяну только ждали на свет. Однажды старшие братья ушли гулять и не вернулись. Их искали и нашли на другой день. Каким образом они убрели так далеко по железнодорожному полотну, ушли сами или им «помогли» – тайна, покрытая мраком. Их сшибло поездом, сразу двоих, насмерть.

Младший брат горевал больше всех. Непонятно, где тут искать логику, но всю свою обиду на судьбу, всю злость он обратил на маленькую Ульяну. Может, казалось ему, что мать любит ее больше, а он такой же, как братья, – пропадет, и все снова научатся улыбаться. Он ненавидел ее. Пока мать была рядом, Ульяне доставались только щипки да редкие тумаки. Но дети росли, и росла ненависть. Он бил ее постоянно. Каждый день.

– Смотри.

И под задранным школьным платьем я с ужасом увидела синие и черные пятна на ребрах. Это лишило дара речи. Я не знала, не желала знать, что вот так просто, совсем рядом творятся такие вещи.

– Почему ты не скажешь никому?

– Ты что! Он меня убьет.

И такая уверенность была в ответе. Убьет. Я сразу поверила.

– Что же делать?

– Ничего. Он сильно бьет, только когда трезвый. А так – ниче, терпимо.

– А мама?

Ульяна равнодушно махнула рукой. Понятно. Маме не было до них дела.

Мы сидели на диване плечом к плечу – молча, как два камня. Слов не было. Были мысли – тяжелые, неизменно уводящие в тупик. Каждый думал о своем. Если б можно было совершить чудо! Взмахнуть палочкой – вжух! – зло наказано, все счастливы, мир спасен. Если б можно было забрать Ульяну к нам… Если б можно было поколотить ее братца… Если б… Но все разбивалось, как тонкий лед. Серая Ульяна, махнувшая рукой, – некому помочь.

– Хочешь, заколку подарю. Мама из Москвы привезла.

Я положила ей на юбку автоматическую диковинку.

– Классная… Не. Тебя заругают.

– Не заругают. Бери уже.

– Спасибо.

И снова – словно тень улыбки. Хоть что-то. А что я еще могу, кроме варенья и красной заколки?

Мы медленно шли по обледенелой осенней земле. Холодное солнце садилось за нашими спинами. Ветер пронизывал до костей. И у нас были одинаковые сапоги – красные, с дутым верхом. Просто у нее чуть постарше.

– Дальше я одна пойду. Пока.

– Пока.

Так я и не попала в страшную квартиру. Только запомнила три несвежих глухо занавешенных окна на первом этаже панельной многоэтажки.

Потом мы еще несколько раз гуляли после школы. Но недолго. Ноябрь не терпит коротких курточек и тонких шапок.

Вскоре я заболела, а когда пришла в школу – Ульяны не было. Не было ее и через неделю, и через две.

Она исчезла.

Сначала никто не хватился. Потом, конечно, стали интересоваться – что да как. И я сама не поняла, как оказалась посреди очень неприятной ситуации – только я одна, оказывается, знала, где Тучка живет.


Наша классная собрала совет учебного сектора. Четыре неприятные мне девочки стояли у доски с горящими глазами – впереди намечалось приключение.

– Может, она еще придет, – я тащила за хвост последнего кота. – Может, болеет.

– Она прогульщица, – отрезала классная. – И двоечница. А тебе на будущее: с кем поведешься, от того и наберешься. Смотри, тоже по наклонной едешь. Какая по счету двойка?

Во мне закипала злоба.

– Вторая.

– Где вторая, там и десятая! Нашла себе подружку!

Девочки кивали головами, плохо сдерживая злорадство. Мне хотелось их побить.

– В общем, так: ведешь всех к Тучке. И там говорите с ней хорошенько. Должны повлиять! А если ей трудно заниматься, поможете ей. Вы коллектив!

Уж это да! Конечно! Прямо кинутся помогать, всемером не удержишь!


Мы шагали по тонкому свежему снегу. На душе было все поганее и поганее. Ближе к Тучкиному дому возникла последняя надежда.

– Далеко обходить. Полезли в дыру.

Два блочных дома были так глупо размещены, что стояли, плотно прижавшись углами друг к другу. Между ними неумные строители оставили узкую зловещую щель. Можно, конечно, взять и обойти…

– А пролезем?

– Легко.

Я первая протиснулась головой и с трудом протащила тело. Чтоб вы все тут застряли!

Сначала пролезли худенькие, потом девочка покрупнее. Самая толстая мялась по ту сторону, не решаясь на игру в Винни Пуха.

– Давай скорее! Околеем.

Девочка пыталась протиснуться то так, то сяк. Мы хохотали от души.

– А ну вас!

План не сработал. Толстушка скинула пальто и кофту, сняла теплые штаны и, кряхтя и наливаясь краснотой, пролезла-таки в бетонную ловушку.

Мы стояли под окнами Тучки.

– Нет никого, не видите?

– Еще постучи, тебе откроет.

– Вы дуры, что ли?

– Да там она, точно! Где еще-то? Ну, мы ей покажем…

– Что ты покажешь ей, мымра?

– Сама такая, поговори-ка еще! Она наш класс позорит.

– И одевается как бомжара!

– Вообще овца!

– Может, она в больнице.

– Ага, в психушке… Давай еще стучать.

– Позорище!

На окнах грязные, плотные занавески словно чугунные заслонки. Другой мир. Не пустят. Туда никого не пускают. Девочки перебирали ногами на холодном ветру.

– Стучим еще!

– Да задолбались уже!

– Стучим-стучим. Вылезет. Там она, точно.

Дети злы. Злы и любопытны. Их не пугает мороз, не смущают опущенные шторы.

Зачем меня отправили сюда? Что вам всем от меня надо? Почему никто не понял, что Тучке живется плохо? За что меня сделали предательницей, пустили во главе оголтелой своры?

Все ушли, а я еще приплясывала на морозе. Серые сумерки опускались на город, выстужали острым снегом, холодным ветром. Вот досчитаю до ста и уйду. Досчитала. Посмотрела в глухое окно.

На окне кухни незаметно дернулась занавеска. Так и знала. Она все время была там – притихшая и серая. Пускать нас в дом она не могла и не хотела. Но все слышала.


Раз за разом я отправлялась вечерами гулять и брела одна по зимним улицам – туда, к трем зашторенным окнам. Один раз я даже взяла палку и постучала в стекло. Бесполезно.

Тучка больше не появилась, и в школе о ней вскоре забыли, как забывается в юности все неяркое и незначительное. Я не знаю, куда она делась.

Вскоре я заявила, что красные сапоги мне жмут. На самом деле их можно было еще поносить, ноги уже перестали расти. Но я не хотела. И после зимних каникул мне купили новые.


Страницы книги >> Предыдущая | 1 2 3 4 | Следующая
  • 0 Оценок: 0

Правообладателям!

Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.

Читателям!

Оплатили, но не знаете что делать дальше?


Популярные книги за неделю


Рекомендации