Текст книги "История археологической мысли в России. Вторая половина XIX – первая треть XX века"

4.2. «Скандинавский подход» в русской археологии 1860–1870-х гг.: Л.Ф. Радлов, П.И. Лерх

В орбите К.М. Бэра в начале 1860-х гг. находилось двое вполне зрелых исследователей, каждый из которых соединял в себе профессионального филолога-лингвиста, этнографа и археолога. Первым из них был хранитель Этнографического музея ИАН Леопольд Фёдорович Радлов (1819–1865) – специалист по целому ряду языков Северо-Восточной Азии и Русской Америки. В целях систематического распределения экспонатов Радлов подробно изучил литературу по географии и этнографии Северной и Восточной России, опубликовал работы о языках кинаев, угалахмутов, кайчанов, чукчей, коряков, колюшей. Неизданными остались, собранные им материалы о языках Северо-Западной Америки (в том числе тлинкитскому). В музее (с 1848 г.), Леопольд Федорович проводил систематизацию разнообразных этнографических коллекций, знакомился с описаниями русских ученых путешествий и начал (с 1850-х гг.) сравнительное изучение коллекций «доисторических древностей» Швеции, Дании, Германии и Швейцарии. Вероятно, все это было напрямую связано с планами К.М. Бэра сделать этнографический и антропологический музей ИАН еще и археологическим и обосновать необходимость приобретения им коллекций каменных, костяных, бронзовых и иных орудий первобытной эпохи. «Для ближайшего ознакомления» с такими музейными собраниями Л.Ф. Радлов непосредственно посетил Стокгольм, Лунд – Копенгаген, Шверин – Швейцарию и пр. (Лерх, 1866: 205–206).

Знание не только немецкого и английского, но датского и шведского языков позволили ему детально разобраться в литературе по указанному разделу археологии. Л.Ф. Радлов перевел на русский язык «Северные древности» Й. Ворсё, вскоре опубликованные ИАН, а также целый ряд статей других скандинавских исследователей, которые еще при жизни предоставил в распоряжение своего младшего коллеги П.И. Лерха. К сожалению, ранняя смерть (Радлов умер 46 лет) помешала ему довести до конца собственные разработки на базе освоенного археологического материала. Эти данные были в полной мере обобщены Петром Ивановичем Лерхом (1828–1884), который соединил музейные штудии с полевыми работами и классификацией уже отечественных материалов.

П.И. Лерх (1828–1884)

П.И. Лерха коллеги называли «скромнейшим из русских ученых», который «по богатству сведений своих и обширной эрудиции мог бы с честью занимать кафедру в университете» (Тизенгаузен, Веселовский, 1884: 57). Но стесненное материальное положение и, видимо, полное отсутствие честолюбия привели к тому, что всю жизнь он довольствовался положением мелкого чиновника-канцеляриста, вынужденного служить сразу в нескольких местах для заработка. Но к этому скромному титулярному советнику, случалось, обращались за консультациями университетские профессора (Тихонов, 2003: 36–37).

Написать и защитить диссертацию П.И. Лерх так и не собрался. В разное время он служил протоколистом в Академии наук, помощником библиотекаря и библиотекарем в Санкт-Петербургском университете, а также секретарем-делопроизводителем в Императорской Археологической комиссии. В 1861 г. он еще параллельно исполнял обязанности библиотекаря, а с 1862 г. – секретаря Отделения западной и классической археологии РАО. Наконец, в 1877 г. с ним случился «удар» (инсульт) – видимо, на почве крайнего переутомления и семейных неурядиц. После этого он прожил еще несколько лет, но для науки оказался потерян окончательно. Скончался ученый 4 сентября 1884 г. в Германии, куда был послан лечиться.

П.И. Лерх окончил Санкт-Петербургский университет в 1850 г. – кандидатом по разряду восточной словесности (РА ИИМК, Ф. 1. 1873. № 10: л. 8 об.). По основной специальности он был востоковедом-курдологом, а заодно – блестящим знатоком восточной нумизматики. Интенсивная деятельность его в области первобытной археологии началась в 1860-х. Как и Л.Ф. Радлов, П.И. Лерх был очень образованным лингвистом, переводчиком и публикатором первого русского издания книги А. Шлейхера «Краткий очерк доисторической жизни северо-восточного отдела индо-германских языков» (1865–1866). Но одновременно его по праву считают первым в России археологом-первобытником европейского уровня (Формозов, 1983: 39; Тихонов, 2003: 34–37).

В 1863 г. П.И. Лерх начал публиковать в «Известиях» РАО свой обширный очерк первобытной археологии Европы (Лерх, 1863–1865, I–III). По объему это скорее не статья, а небольшая книжка. В ней кратко, но со знанием дела излагались основы «доисторической» археологии и перечислялись важнейшие открытия в области неолита и бронзы Северной и Западной Европы. Ее нельзя назвать компиляцией – из-под пера П.И. Лерха вышел не пересказ, а аналитический обзор, сопровождавшийся вдобавок подробным описанием категорий находок эпохи неолита и бронзы. Как вдумчивый учёный, автор критически сопоставил взгляды Й. Ворсё, Г.Ф. Лиша, Дж. Лёббока, Ф. Келлера и др. на проблемы происхождения бронзового века в Европе, взаимоотношения разных «стилей», связей северных европейцев с Ближним Востоком и Югом и т. д.

Подчеркнутое внимание было уделено автором открытиям скандинавских и швейцарских археологов 1840–1850-х гг. Его собственные представления об археологии явно сформировались под влиянием «скандинавского подхода», что неудивительно, если учесть, что исследования ученых «скандинавского севера» считали образцовыми К.М. Бэр и Л.Ф. Радлов. При этом П.И. Лерх подчеркивал преемственность своих взглядов на археологию с воззрениями К.М. Бэра. В его статьях часто встречаются уважительные ссылки на мнения последнего. Но особенно рельефно эта преемственность выступает в неопубликованной работе П.И. Лерха «Соображения об археологической поездке в северо-восточные губернии», представленной им в ИАК в качестве обоснования запланированных полевых исследований 1865 г. (РА ИИМК. Ф. 1. 1865. № 15, л. 1а–14).

Данный очерк представляет немалый интерес. Он не только содержит изложение научных позиций самого П.И. Лерха вкупе с характеристикой плана археологического обследования Российской империи, предложенного К.М. Бэром (см.: 3.6). Он бросает свет на взаимоотношения П.И. Лерха с ИАК и на политику самой комиссии в отношении исследования первобытных древностей России в 1860-х гг.

П.И. Лерх очерчивает в своей записке проблему изучения финских народностей в историко-археологическом плане. Отметив, что «языки финские, благодаря трудам Шегрена, Кастрена, Видемана, Савваитова, Рогова, Альквиста и других, изучены в научном отношении», он указывает, что история этих племен «разъяснена» лишь для периода, когда она оказалась тесно связана с историей Российского государства. Древнейшая их история совершенно не изучена (Там же: л. 1а об.). «Были ли финские племена самые древние обитатели европейского севера и на какой степени развития они находились до сближения с германскими и славянскими племенами?» – задает вопрос автор. Для ответа на него он предлагает начать исследование «рассеянных по северу европейской России, равно, как и за Уралом до Даурии памятников древности, в особенности <…> могил и городищ <…>». Необходимо «получить ясное понятие об образе их сооружения и о сохранившихся в них остатках человека и его древнего быта <…>» (Там же: л. 2–3).

«В нашей историко-археологической литературе часто была речь об этнографическом тождестве Чуди и Скифов. – пишет далее П.И. Лерх. – Рассмотрение этого вопроса останется преждевременным, пока не будет систематическим образом исполнено обозрение европейской России и западной Сибири в археологическом отношении <…>» (Там же: л. 4). Подробно обрисовав в связи с этой задачей предложения К.М. Бэра, опубликованные за год до того, автор излагает свою собственную точку зрения:

«<…> Нельзя не сочувствовать мысли знаменитого ученого. Но нам кажется, что трехгодичный срок для археологических экспедиций, как их понимает Бэр, может только тогда оказаться достаточным, если в этих экспедициях будет одновременно участвовать значительное число ученых и художников. Кроме того, не следует забыть, что часть начертанной Бэром программы уже исполняется <…> Археологическою Комиссиею и что со временем ею и будет, как можно надеяться, исполнена вся программа.

Имея честь изъявить Императорской Археологической Комиссии готовность свою посвятить предстоящее лето объезду губерний Олонецкой, Вологодской и Вятской, для обозрения сохранившихся в Олонецком крае, далее около Белоозера, по рекам Ваге, Сысоле, Яренге, Вычегде, Вятке и в низовьях Камы могил и городищ, приписываемых Чуди, считаю себя обязанным представить указания на те местности, в которых мне известны могилы и городища <…>» (Там же: л. 7–7 об.).

Подробная записка П.И. Лерха с планом исследования северных губерний была встречена в ИАК очень благожелательно. В конце мая 1865 г. он получил ответ:

«Вполне разделяя изложенные Вами в особой записке соображения о важности исследований доисторических древностей северо-восточной России, Археологическая Комиссия с искренней благодарностью принимает <…> изъявленную Вами готовность заняться в течение предстоящего лета осмотром и разведкою т. н. Чудских могил и городищ <…> Выбор местностей для Ваших расследований Комиссия предоставляет Вашему собственному усмотрению. На производство раскопок и приобретение древностей Вам будет отпущено авансом 597 рублей, о которых Комиссия Вас просит доставить отчет по окончании командировки. На путевые издержки Вы получите 550 рублей. Сверх того, Вам будет выдана казенная подорожная и Открытый лист. О допущении вас к раскопкам на казенных <…> землях в означенных губерниях сделано сношение с Канцелярией Министерства Государственных имуществ, Удельным департаментом и Горным ведомством. Вместе с тем, Комиссия отнеслась к начальникам всех трех губерний с просьбою об оказании Вам, в случае надобности, содействия в успешном исполнении возложенного на Вас поручения. На частных землях Комиссия просит Вас производить раскопки не иначе, как с предварительного письменного согласия владельцев <…> Подписал за Председателя Императорской Археологической Комиссии Старший член И.Е. Забелин <…>» (Там же: л. 23–23 об, 24). В результате, 31 мая 1865 г. П.И. Лерх получил в ИАК 1147 рублей на свои летние работы.

Означенная сумма представляла собой в 1865 г. целое состояние. Основываясь на реалиях, описанных в русской литературе XIX в. (Ф.М. Достоевский, А.Н. Островский и т. д.), можно сказать: она в разы превышала годовое жалованье мелкого чиновника Российской империи. Хотя указанная выплата П.И. Лерху была произведена в отсутствие графа С.Г. Строганова, маловероятно, что столь ответственное решение могли принять без его предварительной санкции. Вероятно, причин для такого решения было две. Во-первых, произведенные к тому времени В.В. Радловым (под эгидой ИАК) раскопки сибирских курганов (1862–1863 гг.) уже показали, что «чудские могилы» могут оказаться весьма богаты. Во-вторых, научное обоснование предстоящих экспедиционных работ, произведенное П.И. Лерхом на редкость исчерпывающе, вызывало уважение у всех, кто с ним сталкивался.

П.И. Лерх добросовестно выполнил свои обязательства. Он побывал в Соловках, Койхевице, на Выгозере, объехал Заонежье (Кижскую и Шунгскую волости), собрал там коллекцию каменных орудий и убедился на месте в неосновательности слухов о наличии там свайных поселений. Затем через Вытегру и Каргополь отправился в Вятку, произвел раскопки Подчуршинского городища при впадении р. Тоймы в Каму и остатков Ананьинского могильника в окрестностях Елабуги. Главным предварительным выводом его стало то, что все обследованные регионы «имели свой каменный век», причем, вероятно, «от употребления камня перешли прямо к обработке железа» (Лерх, 1865: 197). Собранные материалы по археологии неолита Русского Севера и Северо-Востока П.И. Лерх постарался, по мере возможности, включить в общий контекст европейского каменного века (Лерх, 1881).

К сожалению, отсутствие ярких, впечатляющих находок, видимо, сказалось на дальнейших планах ИАК в отношении работ на Русском Севере. Начатые П.И. Лерхом исследования продолжения не имели. Впрочем, комиссия охотно сотрудничала с ним и потом, давая ему иные поручения. Результатом стала его книжка об археологической поездке в Туркестан, с описанием раскопок Джонкента и обследования низовьев р. Сыр-Дарьи (Лерх, 1870).

Работа П.И. Лерха, представленная им в качестве доклада на II Археологическом съезде, представляла собой первую попытку научной классификации и одновременно – функционального истолкования восточноевропейских неолитических находок. Автор выделил группу охотничьих и боевых орудий, а также тех, что употреблялись, по его мнению, для обработки дерева. Кроме того, он продемонстрировал участникам съезда найденный им на Подчуршинском городище обломок изогнутого костяного орудия с вкладышами и интерпретировал этот предмет как «скорняжный инструмент» – в контексте собранных этнографических аналогий и находок из зарубежных музеев. Точно так же, на этнографическом материале, им был описан порядок крепления каменных топоров к рукоятям. Отдельно П.И. Лерх охарактеризовал материал, из которого изготавливались орудия, подчеркнув одновременность бытования кремневых оббитых и сланцевых шлифованных предметов (Лерх, 1881).

Труды П.И. Лерха помогают ясно понять следующее: гуманитарный подход в археологии середины XIX в. отнюдь не предполагал пренебрежения к данным естествознания. Его особенностями скорее надо считать ясное осознание «исторического характера» археологии и предпочтение ретроспективного пути от известного (то есть более позднего, этнографически и лингвистически исследованного) к неизвестному – более древнему, представленному лишь «вещественными памятниками». Этот путь предполагал опору, в первую очередь, на данные лингвистики. Основными понятиями в ходе исследования выступали «народ», «племя» и т. д. – этнографические единицы, историю которых предполагалось проследить от современности в глубь веков. В ходе анализа собственно археологических памятников («доисторических древностей») очень большое внимание отводилось комплексу методов естественных наук как вспомогательному средству исторического исследования.

П.И. Лерх прекрасно понимал важность приложения к археологическому материалу указанных методов. Вполне в русле «скандинавского подхода», уделявшего много внимания этой стороне исследований, он писал: «Современная археология, перешагнув пределы исторических эпох, знакомых нам по памятникам письменности, нуждается более прежнего в содействии различных других отраслей знаний, преимущественно, этнографии, языковедения, геологии, палеонтологии, химии, даже биологических наук. Но содействие это, по нашему взгляду, должно быть совокупное…» (Лерх, 1868а. III: 180).

В этой связи стоит указать, что П.И. Лерхом предлагалось провести химические анализы древних бронз и рудных месторождений нижнего Поволжья – с целью проверки предположений о том, что разработка древних копей «относится ко временам более ранним, нежели время хазарское»: «<…> Для археологии не лишено бы было интереса сделать химические анализы медных вещей, именно наконечников ножей и стрел, находимых в древних могилах Екатеринбургской губернии и сравнить результат этих анализов с данными, полученными при анализе бахмутских руд <…>» (Лерх, 1868: 105–106).

Материалы, полученные П.И. Лерхом в ходе разведок и раскопок, осмыслялись им в эволюционистском ключе. В частности, ученый подчеркивал вероятность параллельного, независимого развития сходных форм каменных орудий на разных территориях и указывал на «преждевременность этнографических выводов» об их принадлежности одному народу. Вместе с тем идея эволюции в культуре вполне уживалась у него с другой, априорно отводившей важную роль в историческом процессе миграциям и заимствованиям.

Можно предполагать, что за освоением П.И. Лерхом широкого круга музейных коллекций, полевыми работами и систематизацией их результатов должен был последовать серийный анализ отдельных категорий вещей. Однако ученый не успел осуществить его. С его болезнью и смертью в русской археологии оборвалось непосредственное развитие «бэровской традиции», характеризуемой: а) органичным сочетанием гуманитарных и естественнонаучных методов в рамках историко-археологического исследования; б) профессиональной увязкой полученных данных с данными сравнительной лингвистики. Правда, основные принципы указанного подхода были восприняты современником П.И. Лерха графом А.С. Уваровым и неуклонно проводились в его трудах по первобытной археологии. Но оба они – русский аристократ и скромный канцелярист – были учеными одного поколения, и первый лишь ненадолго пережил второго.

4.3. Историко-бытовая школа в археологии: 1850–1880-е

Историко-бытовое направление, изначально возникшее в рамках гуманитарного подхода, достаточно часто отождествлялось в отечественной историографии с собственно «национальной» археологией, занятой изучением русского человека, его культуры и т. д. В основе такого мнения лежало то, что А.С. Уваров определил «русскую археологию», как «науку, занимающуюся исследованием древнего русского быта по памятникам, оставшимся от народов, из которых сперва сложилась Русь, а потом Русское государство» (Уваров, 1878: 32). В 1870–1880-х гг. указанное направление стало в России доминирующим. Его главными теоретиками принято считать двух видных учёных – А.С. Уварова и И.Е. Забелина. Их обобщающие труды действительно определили содержание целого этапа развития русской археологической науки – этапа, который в современной научной литературе, как правило, именуют «уваровским».

Г.С. Лебедев отождествлял данное направление исследований с особой «бытописательской парадигмой» археологии. Со своей стороны, рискну утверждать: «бытописательской парадигмы» в русской археологии не было. Была установка, провозглашённая А.С. Уваровым на III Археологическом съезде в Киеве, – изучение истории культуры на базе междисциплинарного исследования «всех памятников, какого бы то ни было рода, оставшихся от древней жизни» (Протоколы… 1878: XIX).

Следует оговорить особо: эквивалентом современного понятия «история культуры» в русском языке середины XIX в. являлась именно «история быта». Устарелый ныне термин «древний быт» был чрезвычайно распространен в исторической и археологической литературе 1860–1880-х гг. В дальнейшем он претерпел заметную смысловую эволюцию, в силу которой современный термин «бытописательство» приобрел совершенно иной оттенок. Ныне в нём видится особый, не столько научный, сколько литературно-краеведческий подход, наподобие того, что характерен для творчества В.А. Гиляровского (1967), М.И. Пыляева (2004) и др. Указанный подход подразумевает описательность, яркую образность, повышенное внимание к бытовым мелочам, подчёркивание характерных, но гротескных деталей («чудаки-оригиналы») и т. п. Ничего общего с установками русской археологии времён графа Уварова он не имеет. Поэтому и применять к ней определение «бытописательская», на мой взгляд, неправомерно. Это затемняет истинную суть указанного периода развития археологической науки в России.

В отличие от «винкельмановского», историко-бытовое направление в русской археологии (ассоциируемое обычно с именами И.Е. Забелина, А.С. Уварова, Д.Я. Самоквасова и др.) не имело сложившихся традиций, уходивших корнями в XVIII в. В области классических древностей предыдущие наработки антиквариев изначально позволяли различать комплексы признаков, характерных для разных эпох и периодов. Основным предметом изучения являлась там отдельная вещь, которую необходимо было определить с точки зрения хронологии, стиля и относительной ценности на антикварном рынке. Разумеется, в археологии «народов, из которых сложилась Русь», такие наработки если и не полностью отсутствовали, то были весьма невелики. В силу этого здесь не мог сложиться приоритет изучения вещевого материала над исследованием его исторического и палеоэтнографического контекстов. Скорее, наоборот, в первые десятилетия развития историко-бытового направления на первый план выступало именно изучение контекстов, комплексов находок – с точки зрения их хронологии, географической привязки и историко-этнографической реконструкции. Оно явно доминировало над исследованием самого вещественного материала, которого поначалу просто не хватало для серьезных обобщений.

Закономерным было и то огромное значение, которое поначалу придавалось археологами «историко-бытового направления» таким отделам науки, как русская палеография, нумизматика, фольклористика, изучение письменных памятников, изобразительных материалов из них и т. д. В 1850–1880-х гг. все эти данные, взятые в комплексе, формировали основу – необходимый хронологический каркас и исторический фон для отрывочных (пока еще!) археологических материалов.