Текст книги "Дар Степаниды"

Громкий крик Зинаиды выдергивает Надю из мечтаний:

– Все вы, мужики, одинаковые. Вам только одно и надо! Мы столько времени встречаемся, а что ты для меня сделал? Я просила работу в воинской части? Ты обещал! Где она?

– Не-е, Зиночка, нельзя тебе туда, уж слишком красива… Внесешь смятение во вверенный мне гарнизон. Зиночка, ягодка моя ненаглядная, ну иди ко мне, моя киска. Лапушка моя ненаглядная!

– Да завейся ты блином, Паша… Все! Я ухожу.

Надька мигом вылетела на крыльцо и присела на ступеньку с книжкой, как ни в чем не бывало. Зинаида хлопнула дверью комнаты и быстрым шагом вышла на улицу, ища глазами ребенка. Надька подбежала к матери, заискивающе заглядывая ей в лицо, и поинтересовалась:

– Так он на нас женится или как? Ааа, – но, увидев злое материно лицо, миролюбиво сказала:

– Да и ладно! Да и черт с ним! Мы себе получше найдем! Побогаче. С сыром и с маслом!

– Да ты-то хоть не лезь! Чего ты за мной таскаешься? Сиди дома, со своим папашей! Идиотка! Лучше бы я вообще тебя сдала… на опыты!

***

Надюха и Вилька в прекрасном настроении сидели на скамейке и горланили недавно выученную песню:

 
«Шёл отряд по берегу,
Шёл издалека.
Шёл под красным знаменем
Командир полка.
Голова обвязана,
Кровь на рукаве,
След кровавый стелется
По сырой траве».
 

– Надька, а ты хотела бы Щорсом быть? – почему-то заинтересовался Вилька у подруги.

– Не-е! Я – космонавтом! Ну-ка, пойдем на качели, раскачай меня до стукалки! Я сегодня еще не тренировалась!

– Опять грохнешься!

– Не грохнусь, у меня просто в тот раз нос зачесался.

***

У Зинаиды появился новый поклонник. Тот, который оборвал для нее клумбу с цветами на юбилее директора ГЭС. Уже третий раз она встречалась с инженером Юлием, по кличке «Эйнштейн», в номере гостиницы. Они тоже встречались в гостинице, но той, у реки, которая принадлежала электростанции. Обернувшись простыней, она сидела за столом, подперев рукой голову, и внимательно слушала любовника. Ей было интересно с ним и спокойно. Вот и сейчас он рассказывал что-то новое:

– Знаете ли Вы, Зиночка, что наша ГЭС-это инженерная мысль гения! Еще в двадцать третьем году берлинская газета писала: «В России имеется три чуда: Красная армия, Сельскохозяйственная выставка и Волховстрой».

– Да что вы… – поддерживала разговор Зина.

– Волховстрой был действительно чудом. В лесной глуши, среди болот, на самом трудном порожистом участке реки вырос дворец на воде, который приезжали смотреть со всех концов света.

– Да ну….

– Еще Михаил Иванович Калинин, председатель ВЦИК, сказал: «Нужно снять последнюю рубашку, но построить Волховстрой!» Эта стройка была воплощением мечты людей труда о светлом будущем, залитом ярким электрическим сиянием… – продолжал инженер.

– Ну надо же… – уже по-настоящему заинтересовавшись, сказала Зинаида.

– Как внимательно Вы меня слушаете. Вот так бы говорил и смотрел бы на Вас, и смотрел… Вам и правда интересно?

– Правда! Говорите, говорите! – искренне воскликнула девушка, плотнее заворачиваясь в простыню.

– А знаете ли Вы, что ниже уровня дна наша ГЭС уходит под землю еще на 25 метров! Да-а! Я счастлив только от того, что имею возможность трудиться на благо нашей Родины!

– Да что вы….

– А сколько людей за всем за этим погибло… Эпидемии, несчастные случаи, недоедание… Сколько людей…. Вы останетесь сегодня или убежите от меня? Впрочем, как всегда… – посетовал Юлий.

– Что вы, какое останетесь, у меня Надька на крыльце сидит.

Зинаида, бросив влажную простыню на кровать, стала надевать трусы и лифчик.

– Как? Ребенок в столь поздний час на улице? Зовите ее сюда! – испуганно закричал Юлий.

Радостная Надюха тут же появилась в комнате.

– Подслушивала? – строго спросила мать, натягивая платье.

– Не-е-еа! – замотала головой Надька.

– Какая ж ты у нас красавица! – воскликнул Юлий, увидев ребенка, взял ее на руки и посадил за стол. – Кушай, милая. А я тебе купил шоколадку, – нежно сказал Юлий и пододвинул все съестное на столе к девочке.

Эйнштейн ласково смотрел, как Надька поглощает бутерброды и запивает их водой из графина. Шоколадка уже исчезла в ее бездонных карманах.

– Какой красивый ребенок, сущий ангел… – не мог насмотреться на Надюшку инженер.

– Ага. Черт в кудряшках рожки спрятал.

В этот момент Зинаида и впрямь была уверена, что заметила во взъерошенных кудрявых волосах дочери торчащие рожки.

– Мягкий вы очень, Юлий! А надо прийти к начальству, стукнуть кулаком по столу и сказать: «Или дайте мне жилье, или я уезжаю!»

Зинаида поняла, что взяла лишку, тут же подошла к мужчине ближе, погладила его руку и, склонив голову ему на плечо, сказала:

– Эйнштейн ты мой милый, не могут они разбрасываться такими инженерами. Сели на тебя и поехали.

– Ага, и ножки свесили… – вякнула Надюха.

– Ты-то молчи! – цыкнула мать.

– Я и молчу!

– Вот и молчи!

Сытая Надька прилегла на измятую кровать, закатила глаза кверху и стала мечтать. О чем? О море, конечно!

«По набережной, в белом кисейном платье… Кстати, что такое «кисейное»? Может, кисельное? Что, его киселем облили? С красными маками, вышитыми по подолу, идет моя мамка. На руках у нее перчатки в дырочку. По моде, значит. Шляпка у нее кружевная и сумочка, как мешочек из кружевной ткани. Она держит белый зонтик от солнца. Тоже, конечно, кружевной! А за ней на четвереньках ползет инженер Юлий. А на нем, я сижу и крепко держу его за волосы. А то еще брякнешься… И тут… подъезжает извозчик, ну тот, который Карабас… Открывает дверцу кареты и говорит:

«Здравствуйте, говорит, господа хорошие! Давно вас жду-дожидаюсь! Садитесь скорей! Домчу вас прямо к морю!» А мамка ему: «Нет, спасибо, мы с моей любимой дочерью лучше на Юлике поедем. Чего зря деньги всяким извозчикам платить. На нашем Юлии все ездят! Правда, Надька?» А я ей… Что же я тут говорю? Аааа! Да! А я ей: «Все ездят, а мы что, лысые? Пусть возит, раз не женится».

***

Пожилой врач-гинеколог тщательно вымыл руки под краном, затем старательно вытер их чистым полотенцем. Только потом он сел за письменный стол, открыл амбулаторную карту пациента и что-то начал писать в ней своими врачебными иероглифами, понятными только ему. Из-за ширмы, одергивая юбку, вышла пунцовая смущенная Зинаида. Она старалась не смотреть на доктора и теребила прядь кудрявых волос, наматывая их на палец. Зина сильно стеснялась того, что доктор – мужчина, но понимала, что с женскими болезнями не всякому покажешься, и ходила только к этому врачу, которому целиком доверяла.

– Слышь, Зинаида, а ты и вправду похожа на Софи Лорен! Красавица… – поднял голову доктор и залюбовался девушкой.

– Александр Ошерович, у меня все в порядке? – желая быстрее выйти из этого кабинета, спросила Зинаида.

– Да. Все в порядке. Рожать будешь?

– Что-о? Шутите? – перепугалась женщина.

– Какие шутки? Взрослая женщина… Учись предохраняться. Нельзя, Зина, столько абортов делать.

– Да что я могу сделать… У меня организм такой. Только чихни и сразу – беременна.

– А Вы, Зиночка, слышали такой анекдот? – воодушевился разговорчивый доктор. – Пациент заглядывает в кабинет: «Доктор, вы принимаете?» Доктор: «Принимаю. Каждые полчаса по сто грамм. Больше нельзя, работа!».

– Ага. Только когда смеяться? – нервно теребя в руках сумочку, спросила Зина.

– Ах-ха-ха, – веселился доктор, – или еще этот: «Пациентка говорит: «Доктор, что мне делать, чтобы не беременеть?» Доктор: «Пейте томатный сок!» Она: «А когда – до того или после?» Доктор отвечает: «Вместо!» Ах-ха-ха!

– Угу, – выдавила из себя, еле сдерживая слезы, Зинаида.

– Ах-ха…. Гх-мы… да… это… на аборт я тебя на понедельник записал! Придется недельку полежать. Да, Зиночка, дорогуша, возьми моих два халата. Постирай, там, накрахмаль, ну, как всегда…

– Да, да, конечно…

Неимоверным усилием воли Зинаида заставила себя тихо закрыть дверь кабинета, когда ей так хотелось грохнуть этой дверью, да так, чтобы стекла вылетели…

***

Ночь, но на улице было еще светло. Пьяный Геннадий прямо в одежде уснул на полу и храпел, и всхлипывал, как младенец. Зинаида тихо лежала на кровати и прислушивалась к его дыханию. Надюха спала на своей продавленной оттоманке и уже видела не один сон. Зинаида тихонько встала с кровати, подошла к платяному шкафу и, порывшись на полке, достала юбку плиссе. Торопливо одела тоненький свитер. Нашла на столе расческу, но нечаянно задела пудреницу, и та с грохотом покатилась по полу. Надюха тут же проснулась и шепотом спросила:

– А куда это ты?

– Куда надо! Вспомнила, что кое-что на работе забыла.

– Завтра заберешь.

– Ну вот, еще ты меня учить будешь… Куда надо, туда и пошла.

– А ты не ходи. Дядька твой… умрет скоро, – сообщила матери новость Надька.

– Какой дядька? – всполошилась Зинаида.

– Не скажу.

– Какой? С золотым зубом или худенький такой – Юлий? Или такой здоровенный, в форме? Кто? Кто из них?

– А вот не скажу.

Зинаида в гневе запустила расческой в дочку:

– Уу-у-у! Змея подколодная! – кулаком погрозила дочке Зина и, уже не стараясь соблюдать тишину, вышла из комнаты.

***

1965 год.

Первое сентября! Как ждала Надюха этот день! Она школьница! У нее будет шерстяное коричневое платьице с белым кружевным воротничком – бабушка Поля обещала связать. Читать Надя умела с пяти лет. Причем бойко и выразительно, а вот писать не умела, и очень боялась, что дети будут смеяться над ней. С вечера мать принесла букет шикарных гладиолусов, купленных у магазина у бабок за баснословные деньги, и поставила их в трехлитровую банку. Надька долго не могла уснуть, а проснулась от крика Зинаиды:

– Какого рожна ты выключил будильник?

– Я не выключал! – отпирался всклокоченный Геннадий.

Пока Зинаида оделась, пока заплела Надьку, общешкольная линейка прошла без них.

Подбежав к школе, они застали только мужчину, который, видно, тоже опоздал, а теперь на крыльце фотографировал свою дочку.

– Говорила же, давай быстрей! Вечно ты копаешься! Вот, на линейку не успели! Ушли уже все… – выговаривала Надька матери.

– Надька, ну-ка встань-ка к девочке, сфотографируйтесь! Вы и для нас фотографию сделайте, мужчина! Спасибо! Надька, рожу сделай повеселее! Мужчина, мужчина, а теперь со мной, пожалуйста!

Гордая Надюха крепко сжимала в руке букет гладиолусов. Сначала она сфотографировалась с девочкой, потом с матерью и девочкой, затем с матерью без девочки.

В дверях школы Зинаида столкнулась со своим врачом– гинекологом.

– Ой, Александр Ошерович!

– Зинаида Александровна! Мое почтение! Как ваше драгоценное здоровье? – обрадовался доктор и привлек Зинаиду к себе.

– Спасибо, нормально! – неловко отстранилась она.

– Нормально… Перепугала нас… Столько крови потеряла…

– Да все хорошо! А вы – то как здесь?

– Да как все! Ты – дочку привела, я – внучку! А здоровье свое, Зинаида, береги!

– Да берегу я, берегу! – процедил она ему в след.

***

Зинаида, веселая, с горящими глазами, наряжалась перед зеркалом. Мурлыкала модную песенку про черного кота и любовалась собой. Надька делала вид, что читает книгу, а сама из-под длинных ресниц подглядывала за матерью. На улице громко плакал младенец.

– Мам! – окликнула мать Надя.

– Нууу.

– А я какая была маленькая?

– Ой, отстань.

– Мам! Ну какая я родилась?

– Страшная, лысая и красная.

Зинаида, не желая в этот момент ссориться с дочерью, поменяла тему разговора. Услышав по радио зажигательную мелодию, она стала ловко выписывать ногами кренделя:

– Смотри. Чарльстон. Вот так! А теперь другой ногой – вот так. Влево – вправо. Влево – вправо.

Зинаида так здорово танцевала, что Надька, отбросив книгу, присоединилась к матери и стала ей подражать. Влево – вправо. Влево – вправо. Музыка закончилась, и запыхавшиеся танцовщицы разом плюхнулись на диван.

– Че это ты? Развалилась… Устала, что ли? – спросила мать.

– Надоело. Мам, а кто все-таки мой родной отец? В прошлый раз ты говорила, что он военный.

– Да-а? Да нет. Ерунда. Он был… летчиком-испытателем. Жаль – погиб, – безапелляционно заявила Зинаида.

– Летчик по небу летал, нигде Бога не видал, – с издевкой запела Надька частушку.

– Хватит, раскричалась! – одернула Надьку мать, то и дело поглядывая то на часы, то в окно.

– Мам, ты куда? – заволновалась Надя.

– Я скоро! – ответила мать, придирчиво разглядывая себя в зеркале. Что-то в своей внешности ее не устроило. Она сняла платье, которое уже надела и прикинула на себя другое.

– Так ты куда? – не унималась дочка.

– На Кудыкину гору. Ты мне лучше платье ворсалановое со стула подай, да быстрей, пока Генка не пришел!

Но Генка пришел. Пришел совсем некстати. Сразу прошел в комнату, увидел наряжающуюся жену и озверел:

– Это куда, это ты куда?! – заорал Генка, ища глазами, чем – бы запулить в жену.

– Я всего на час. Я к Зойке – юбку подрубить.

– Я же тебе сказал, чтобы никаких Зоек, никаких Тамарок! Никаких подруг!

– Гена, я быстро! Чисть пока картошку.

– Что, еще и пожрать ничего нет? – заорал разъяренный Генка.

Зинаида выскочила в прихожую, схватила туфли и уже с лестницы донесся ее голос:

– Я скоро-о-о-о!

Цок, цок, стучали по ступенькам ее удаляющиеся каблучки. А Надька вдруг посмотрела на отца и увидела его глаза. И была в них такая боль, такая безысходность… Он смотрел и смотрел туда, куда ушла его жена. Потом встрепенулся и закричал:

– Вернись, сука!

– Да ну тебя! – донеслось до него уже с улицы.

Вслед за матерью выбежала Надюха, надевая на ходу сандалии и походя бросая отцу:

– Надоел хуже горькой редьки!

***

Надя догнала Зинаиду у подъезда. На ходу застегнула сандалии и пошла за матерью, отставая от нее шага на три.

– А ты-то чего опять за мной увязалась? Иди домой! Книжки читай.

– Скажи, куда пойдешь? – допрашивала Надька мать.

– Хочу к плешивому хрену сходить. Ему сегодня пенсию принесли.

– Мама, ты к плешивому не ходи! Сдохнет он! – шепотом сообщила Надька.

– Чего мелешь?

– Не мелю я, сама видела. И ты там была.

– Что, тоже сдохну?

– Нельзя тебе туда, нельзя!

– Надька, я только на минутку, а ты во дворе побудь. Посторожи!

Зинаида скрылась в подъезде соседнего дома. С громко бьющимся сердцем Надя заняла наблюдательный пост. Качалась на качелях и зорко поглядывала на окна плешивого старикашки – пенсионера. Сзади осторожно подошел ее дружок Вилька.

– Гав!

Надюха вздрогнула и со злостью посмотрела на Вильку.

– Дурак!

– Испугалась? Надька, давай играть! Как вчера, в фашистов и наших. Я и флаг принес.

Вилька вытащил из кармана мятую красную тряпицу и помахал ею возле Надькиного носа.

– Нет, не хочу! – наотрез отказалась девочка.

– Ну давай в салки или прятки! Щас Колька с Саньком выйдут.

Надька отмахнулась от дружка и лихорадочно стала искать камушек на земле. Нашла. Достала рогатку. Направила ее на окна Плешивого. Брямц! И стекло вдребезги! Через несколько секунд из подъезда выбежала растрепанная Зинаида с туфлями в руках и завернула за дом. Надька догнала ее. Зинаида прислонилась к стене и глубоко задышала, держась за сердце.

– Это ты сделала? Надька, ты дура, что ли? Ты зачем плешивому окно разбила? Ой, сердце так и скачет, так и скачет! А, так ему и надо! Денег не дал, скряга, морда плешивая… так, говоришь, сдохнет? Ведьма ты, Надька…. Ох, ведьма! Ладно, домой иди.

– А ты?

– А я к Зойке схожу. Ненадолго. Правда, к Зойке.

***

Смеркалось. У открытого окна был накрыт к чаю большой массивный обеденный стол. На белой скатерти с вышитыми крестиком узорами по углам, сверкая начищенными боками, шипел чайник, только что снятый с огня. Фрума, как хозяйка, залила кипятком насыпанный в заварочный чайник чай, плотно закрыла крышкой и сверху водрузила на него бабу-грелку, искусно сшитую из старого ватного одеяла. Зинаида расставила на столе чайные приборы, принесла с кухни пряники, печенье и конфеты.

– У нас сегодня сырники! В духовке, горяченькие, – похвасталась Фрума и, облокотившись на стол руками, подбодрила Зинаиду:

– Зиночка, ну, что там дальше, рассказывай! Жуть ведь как интересно!

Зина присела, живо, но вполголоса, чтобы не слышала Надька, играющая на диване с бумажными куколками, продолжала свой рассказ:

– А вечером соседке стало интересно, почему это у старика окно разбито, а он ничего не предпринимает… Соседка к нему. Дверь открыта. А он лежит в прихожей – мертвый.

Зинаида убавила голос:

– Знаете, Фрума, я иногда ее боюсь! Правда, что ли, что она что-то видит?

Озадаченная Фрума не знала, что и сказать. Она смущенно взглянула на девочку, пожала плечами и как-то виновато сказала:

– Да, Зиночка. Не простой ребенок, не простой! Если столько раз такие совпадения… Да по девочке же видно, что Богом одарена с избытком! Поет, рисует, читает уже вовсю… А какое у нее воображение… Хотя и у вас талантов много. Вам бы учиться!

– У нее после таких приступов, ну, или видений, голова очень болит… Бывает, что и рвет по – страшному, – продолжала Зина, – а после того, как она в меня водяными шариками бросалась, неделю в постели с температурой валялась. Я тогда со страху отвела ее к психиатру.

– И что? – испугалась Фрума.

– Что, что? Да никудышный из нее врач! Не поверила ни единому моему слову! Сказала, что это мои фантазии и что я пью! И проверять надо меня, а не ребенка.

– Зря ты ее туда повела, Зиночка. А ну, кабы поверила? За границей таких людей, как Надя, называют ясновидящими или экстрасенсами. А у нас таких в психушку прячут и опыты проводят. И заставят ребенка коробки взглядом двигать! Нельзя никому про дочку говорить. Отберут ее у тебя! И не увидишь ее! И она пусть молчит! Приступы и приступы. Ведь у отца– эпилепсия, – учила Зину Фрума, наливая ароматный, вкусно пахнущий коричневый напиток в чашки.

– Ну, Зинушка, продолжай! Я аж вспотела… Вот это да… Фууу! Дай дух перевести, – отхлебнула Фрума из чашки, – а еще что было?

Зинаида отпила из Надькиной чашки чай, попробовать, не горячий ли? И стала продолжать:

– Тут заметила я, что Надька в новой квартире с кем – то разговаривает. Я ее пытать… А она: «Это мой друг! Кот, говорит, у нас живет, большой полосатый кот». Я ее ругать – она в слезы. «Есть, говорит, кот, ходит по стенке». Это все так странно… особенно если учесть, что никакого кота у нас в квартире нет и никогда не было. А тут и я стала его видеть, но боковым зрением. А ещё замечала его, если внезапно оглядывалась. Он – шасть, и холодом по ногам как понесет… Месяца три это все продолжалось. Потом исчез, кот-то.

– Матушки родные… Страх-то какой… Тебе-то разве не страшно?

– У меня в детстве нечто похожее было, как у Надьки. Нет, не видение, а острое какое-то чувство… или предчувствие беды. Мать никому не рассказывала о моих странностях, но люди все равно видели.

– Ну, ну… – приготовилась слушать Фрума Натановна, отхлебывая из чашки.

– Бегу, бывало, по деревне, вижу: пастух стадо коров гонит. Смотрю на них, и так мне плохо становится… А над Клеопатрой, ну, коровой тети Дуси, темное облачко вьется.

– Ну, и…

– Я возьми, да и скажи: «Дядь Мить, Клеопатра – то помрет у тебя!» Он: «Тьфу на тебя!» Вечером корова издохла. По всей деревне слух прошел: «У Клавки Яшиной дочка корову сглазила». А потом Надьку родила, вроде и прошло все… Фантастика!

Зинаида немного помолчала, прожевала печенье, запила его чаем и продолжила:

– Я, Фрума, родилась с шестью пальцами на левой руке. В нашей деревне говорили, если у человека шесть пальцев, такие люди могут быть шаманами и колдунами. А четырех и трехпалые – это уже бесы. Говорят, Сталин был именно таким: со сросшимися двумя пальцами на левой ноге.

– Не называй это имя к ночи, – почему-то шепотом сказала Фрума.

– Да и правда. И его ненавижу, и Родину нашу… – резко высказалась Зинаида. – Вы уж простите…

– Что так? – схватилась за сердце Фрума.

Зинаида помолчала. Отпила из чашки и стала рассказывать историю, которую не рассказывала никому:

– Через несколько месяцев после окончания войны неподалеку от нашей деревни стояли наши доблестные советские солдаты. Мы, ребятишки, к ним с концертами ходили. Поем для них, танцуем, стихи всякие… Голодные… Они нам хлебушка. А то и тушенки банку. В один из таких дней меня заманили в сараюшку и изнасиловали. Трое их было.

– Да что ты… Зинушка… – не стесняясь, вытирала слезы Фрума.

– Мне тогда не было и одиннадцати. Мать меня в лесу нашла, через два дня. Выходили. Я год не разговаривала. Мать к начальству поехала, в район, жаловаться… Сказали – молчи, а то посадим…

Тут Фрума уже заплакала в голос.

– Милые вы мои, горемычные… Как же вам тяжко пришлось…

– Ладно, чего уж там… У каждого своя судьба. Надька, садись уж, чай остыл… – нарочито веселым голосом позвала дочь Зинаида, – где, Вы говорите, ваши сырники?

***

Эйнштэйн сидел на узкой скрипучей кровати в гостинице, привалившись к изголовью, и смотрел на Зинаиду долгим задумчивым взглядом. И в груди у него разливалось сладкое тепло. Он с восхищением рассматривал сидящую рядом полураздетую раскрасневшуюся Зинаиду. Залюбовавшись на ее влажные от пота завитки волос и на то, как она взмахом руки небрежно откинула назад свои каштановые локоны, он подумал, что она необычайно прелестна. Да, да. Именно «прелестна» – самое подходящее слово. Надо что-то сказать ей. Ведь женщина любит ушами… Да, ей надо сказать что-то очень красивое…

– Мне никогда не постичь тайны женской души! Мне нравится смотреть, как ты поправляешь волосы извечно женским движением. Ты – женщина моей мечты. Ты безраздельно царишь в моей душе! Я люблю тебя! Спой, мой соловей! Спой для меня… – попросил Юлий.

Зинаида кокетливо взглянула на Эйнштэйна и без всякого стесненья запела:

«Будь со мною ласковым,

Будь со мною нежным.

Будь со мною бережным,

Будь со мною прежним.

Говори счастливые,

Глупые слова,

Чтобы каруселила

Счастьем голова,

Чтобы было жарко

Даже и в морозы,

Чтобы лишь от смеха

Появлялись слезы.

И тогда, любимый,

Ты увидишь чудо —

Я всегда веселой

И красивой буду!»11
  «Будь со мною прежним», музыка – В. Шаинский, слова – О. Нагорняк, исполнитель Аида Ведищева.


[Закрыть]

– Ты поешь лучше, чем Аида Ведищева, твой голос завораживает. – искренне похвалил ее Эйнштейн. – Боже, такой талант… И где? На сто двадцатом километре… Да… Все царства – прах! Величие-любовь!

Зинаида, опьяненная счастьем, громко захохотала и с неистовой силою стала покрывать лицо Юлия горячими поцелуями.

А затем они долго лежали без сна. Просто лежали и чувствовали тепло друг друга. Она спряталась в его объятиях, уткнулась в его грудь, и ее ярко-рыжие волосы нежно щекотали его кожу. Они слушали дыхание друг друга, стук сердца и наслаждались тем, что они вместе.

***

1967 год.

Зинаида уже который раз упорно терла шваброй пол в коридоре отделения пульмонологии. С тревогой она то и дело поглядывала на операционную. Уже более шести часов прошло, как на каталке увезли Надьку, закрытую белой простынкой. Операция на легкие. Бронхоэктазы какие-то. Как измучилась Зинаида за последнюю неделю… «Разрешать операцию или нет? А может, все только хуже будет? Нет, врачи – они лучше знают, что для Надьки лучше. Господи, да почему так долго-то? Седьмой час пошел», – взглянула Зина на свои маленькие часики на руке. И только хотела она сходить поменять грязную воду в ведре, как из операционной вышел уставший хирург Мирзоян, Надин лечащий врач. На ходу снял белую шапочку и поискал глазами Зинаиду. Увидев ее, он просиял белозубой улыбкой и с акцентом сообщил:

– Зинаида Алэксандровна! Операция длилас шэсть с половиной часов. Сам профэссор Гаджиев оперировал вашу дочь! Все прошло харашо! Да не просто харашо, а отлично!

Зинаида в порыве обняла его и спросила:

– Где она? Можно мне к ней?

– Нэт, нэт, нэт! Она сейчас в реанимации. Через день, два, если все харашо, тьфу, тьфу, переведем в палату. Надо отмэтить блестящэ проведенную опэрацию! Зиночка! Сегодня я приглашаю Вас в ресторан!

***

Сон был липким и вязким. Почему-то не слушались ноги. Потом отказали руки. Надьке хотелось, как обычно, разбежаться, оттолкнуться, и-и-и-и… прыгнуть в высоту, как на «гигантских шагах». Взлететь! И парить в чистом, ясном небе. Лететь и задевать руками маленьких божьих пташек. А можно еще кувыркаться и угодить в теплый грибной дождик, или с разбегу попасть в радугу и смешать ей все краски. Как там? Каждый охотник желает… Но сегодня она не взлетала, а, оттолкнувшись от земли на несколько метров, падала в пропасть… и просыпалась. Страшно, аж сердце замирает. А где же мама? Вот уже два дня ее нет. Как плохо без нее. Почему она не идет? Может, она меня не любит? Может, уехала домой? Больно. Больно кашлять. Чего ж так больно– то? Боженька, миленький, сделай так, чтобы не было больно. Боженька, слышишь меня?

– Ангел мой! Проснулась, душа моя! – услыхала Надя голос Боженьки, продирающийся, словно сквозь вату. Девочка открыла глаза и дернулась с перепугу. Прямо над ней склонилось старое морщинистое лицо, словно запеченное в печи яблочко.

– Нянечка! А я думала, что это Боженька, – радостно прошептала Надька.

Старушка рассмеялась:

– Это я-то Боженька? Эх, куда хватила! Давай-ка ты вставай! Садиться надо на третий день, по ихней новой методе. Нечего прохлаждаться.

– Да как же я встану? Я ж даже сесть не могу. Тут у меня везде трубки вставлены.

– Ааа, не бойся, это дренаж! А вот веревки из бинтов привязаны к кровати. Берешь в руки – и тянешь на себя. Вот так и сядешь. Не ты первая, не ты последняя.

Надька взяла в руки импровизированные веревки и потихоньку стала подтягивать свое тело. Нянечка поддерживала ее за спину, помогая сесть. «Вот, молодец деваха. Молодец! Тебе б еще барсучьего салу… Да где ж его взять, – и как бы невзначай спросила: – А, что, мать-то, не сказала, когда придет?

– Нет, не сказала, да я ее после операции еще и не видела, – перевела дух Надя и вытерла рукой потный лоб.

– И врача твоего, Мирзояна, нет уже третий день. Странно все это, очень странно. Подумать только… Ребенку пол легкого оттяпали, а мать шляндает не пойми где…

– И ничего она не шляндает! Не шляндает она! Ей ведь тоже отдохнуть надо… – вступилась за мать Надюха.

Дверь в палату распахнулась, и, словно солнышко в погожий день, ворвалась сияющая, счастливая Зинаида. В руках она держала слегка увядшие цветы и сетку с продуктами. Надька так вся и потянулась к матери, готовая спрыгнуть с кровати и броситься ей на шею.

– Мамка!!! Я же говорила: «Не шляндает она!» – закричала Надька и даже не взглянула на добрую нянечку, возившуюся с ней все эти дни.

– Надька, ты не поверишь! Я была… в театре! А смотри, что я тебе принесла… – рассказывала с виноватой ноткой в голосе Зинаида, доставая из сумочки два помятых эклера.

***

Зинаида и Эйнштейн прогуливались по темным дорожкам городского парка. Зина крепко держала спутника под локоть, иногда ласково и доверчиво прислоняя голову к его плечу.

– Вы, Зиночка, натура утонченная. Жалостливая, ранимая. И мать Вы хорошая. А уж хозяйка! Я таких вкусных щей никогда не ел, – расхваливал Зинаиду Юлий.

И действительно, стряпня, которую она часто приносила Юлию в кастрюльках и баночках, была изумительная. У него даже исчезла изжога, и не так сильно мучили боли в желудке.

– А я бы Вам каждый день щи варила, – взволнованно пообещала Юлию Зинаида, – а если вы думаете, что я необразованная, то я, между прочим, закончила восемь классов и два года в торговом техникуме отучилась.

– Да что Вы, что Вы! Я ведь не в этом смысле!

– Ну почему никто не понимает, что я хочу не постели, не мужиков, а простого женского счастья. Жить с нормальным мужем, дочкой. Заботиться о них. Всей семьей ходить в кино. Летом ездить на море.

– Зиночка, но со мной это невозможно! – в отчаянье произнес Юлий. – Я живу с мамой в коммунальной квартире, на девяти метрах. А в квартире еще семь комнат, и в них проживает более десяти соседей. Пьющих, скандальных, воняющих, гадких.

– И что? Я этого не боюсь! – заверила его Зина.

– Я специально командировки у начальства выпрашиваю, только чтобы там не находиться. И маму жалко! Ну куда бы я Вас с дочкой привел? Да и вы, Зиночка, не свободный человек!

Юлий увидел, как расстроилась Зина. Ему так захотелось ее обнять, успокоить, сказать, как она прекрасна и как ее присутствие волнует его.

Он попытался сменить тему и завести обычный разговор, но словно кто-то украл весь его словарный запас, и ничего подходящего не приходило в его голову.

Зинаида потупилась, убрала свою руку и отошла от инженера на два шага. Так… Жениться, оказывается, никто и не собирался… Ну что ж, на нет и суда нет! Ну почему, почему же ей так не везет? Почему она все время выбирает не тех мужчин? Да, видно есть она – судьба-то. А судьба – это Надька… и Генка.

***

В новом, современном, недавно построенном на средства железной дороги кафе «Турист» к обеду было совсем не протолкнуться. Взвинченные официантки сновали между столиками, принимая заказы и разнося на тарелках ярко-красный, посыпанный зеленью борщ и свиные котлеты с гарниром из аппетитно пахнущей жареной картошки. Несколько человек осаждали стеклянную витрину, в которой были выложены пышные ватрушки с творогом, пирожки с яблочным джемом, пирожные «Корзиночки», шоколадки «Аленка» и батончики. В центре, на большом блюде, украшенном листьями салата и петрушкой, красовались дорогущие, слегка заветренные бутерброды с икрой, белой и красной рыбой. За стеклянной стойкой стояла здоровенная, пышнотелая матрона Тамара. Из-за обилия румян и краски на бровях в свои тридцать пять Тамара выглядела на все пятьдесят. Навалившись на стойку грудью, она бойко покрикивала на мужчин:

– Ну сядьте же за столики, а-а! Я подойду и приму заказ! Не -е-ет! Ну глядь, Зинк, ни черта не слушают! – жаловалась она заведующей кафе, – Это ж вам не пивнуха какая, а кафе! Почти что ресторан! Да и черт с вами! Не хотите по-людски – и не надо! – сказала Тамара и приняла заказ, не выходя из-за стойки.

Теплой семейной атмосфере в кафе способствовали завсегдатаи, уютно расположившиеся за столиками с пивком и водочкой.

Тамара ловко открывала бутылки с дорогим пивом и втюхивала подвыпившим мужичкам вчерашние бутерброды с черной икрой и бужениной.

Зинаида, балансируя на трехногой табуретке, расставляла в блестящей сияющей витрине коньяк, водку и вино. Все это с большой наценкой. Опохмелив партию мужичков, не дошедших со вчерашнего вечера до дома и потерявших за ночь свой товарный вид, Тамара, устроив большие мясистые груди на прилавок, с довольным видом оглядела зал и пропела:

– Какая ж красота, Зинка! Партия и правительство заботятся о народе. Дали нам еще один выходной день… Теперь мы заживем, как белые люди – суббота и воскресенье! Чёёё вот только два выходных делать? Ума не приложу! Зинк, слышь? Новый анекдот! «Встретились две подруги. Одна спрашивает: «А почему Танька с мужем разошлась?» А вторая ей: «Понимаешь, у них были разные вкусы. Танька любила мужчин, а ее муж – женщин!» Ах-ха-ха!

Зинаида не слушала, она придирчиво рассматривала на свет фужеры и расставляла их среди бутылок с грузинским коньяком.