Текст книги "Дар Степаниды"

Надька невозмутимо жевала печенье и с интересом поглядывала в угол.

– Он Фрумочку обожает. Сказал, что брошка, которую Фрума летом потеряла, лежит под ванной. Руку надо сунуть подальше, к трубе.

Фрума вошла в ступор. Она не понимала, как ей себя вести, и что за розыгрыш происходит в ее доме. Хозяйка в растерянности посмотрела на Зинаиду. Зина решительно встала и пошла в ванную комнату. Через минуту она вернулась и протянула Фруме ладонь, на которой лежала пыльная, в паутине, дорогая брошь.

– И? И что теперь? – спросила Фрума, бережно взяв в руку давно потерянное украшение, доставшееся ей от матери.

– Табак хочет и пряничек… А ладошки – лохматые. Мя-я-ягонькие, – радостно сказала Надюша.

***

Зинаида и Надя вышли из дома Фрумы и тронулись в сторону автобусной остановки. Мать резко дернула девочку за рукав и зашипела:

– Надька, сколько раз тебе говорила, не своди людей с ума. Вот теперь эта богатая тетенька, Фрума Натановна, посмотрела на тебя и скажет: «Нечего сумасшедших в свою квартиру звать. Ограбят еще…» А нам деньги нужны!

– А-а-а, – тихо пискнула из пухового платка Надька.

– Чево, а-а? Говорю тебе: видишь чего – молчи… Так и до беды недалеко… Понятно? Понятно тебе?

– Да-а-а.

– Чего да-а-а? И чтоб больше я не слышала… ни про каких суседков!

– Мам, на ручки! – попросила девочка.

– Еще чего! Кобылу такую на руках таскать…

Некоторое время мать и дочь шли молча. Но Зинаида все же не выдержала и спросила:

– А чего ты про нашего домового никогда не рассказываешь?

– У нас-нету, – сердито буркнула Надька, и сердито зыркнула глазами на мать.

– Как это нету? У других есть, а у нас нету… Чем это мы хуже других? Может, у нас тесно?

Надька посопела в платок, подумала и ответила:

– Им любовь нужна… Они без любви сохнут.

Зинаида подхватила заплетающегося ребенка на руки и потащила к остановке.

А дома… А дома их ждал погром… Пьяный Геннадий разбросал табуретки, опрокинул керогаз, расшвырял обувку в прихожей. Благо в комнатенке особо бросать и ломать нечего. При виде жены и дочки в нем заговорил суровый хозяин:

– Где шлялась, тварь подзаборная? Время к ночи, а ты с ребенком шатаешься? – грозно спросил он.

– Да меня ноги сюда не несут! На твою морду пьяную смотреть!?

Геннадий схватил с подоконника стеклянную вазочку и запустил ею в жену. Зинаида заслонила собой ребенка и закричала:

– Надька, беги к Тане-Ване! – девочка, как пингвин, заковыляла к соседям.

А вслед ей неслись громкие вопли отца:

– Софийка недоделанная! Ишь, возгордилась! Да и не похожа ты на нее нисколечко! Суки! Верните мне голову назад! И руки верните! Сдохну! Сдохну, немного осталось!

Перепуганная Надюха добежала до соседей, подергала дверь – заперто. Света в окошке тоже нет! Девочка, слыша громкие вопли отца, в панике заметалась и побежала вокруг дома. Далеко она не ушла, тяжело идти по снегу, да и метель разыгралась. Спряталась за домом, у разобранной поленницы. Села на колотые бревнышки, съежилась, и, чтобы страшно не было, стала рассказывает сама себе сказку:

– И была у них внучка – Снегурочка. Она холода совсем не боялась… А чего ей бояться – Снегурочка все же! Вот была бы я – Снегурочка! А кто бы была моя мама? Снегуриха? Нет, лучше бы она была Фрума! Она добрая, хорошая! А моя мамка… Нет, пусть уж моя мамка будет моей мамой! И не надо мне ихнего варенья! – так, развлекая себя, Надюшка уснула.

Зинаида обежала уже всех соседей. Бегала по полю, искала дочь, кричала и плакала:

– Надька, где ты, зараза такая?

Вернувшийся с дежурства дед Ваня нашел замерзшую девочку в поленнице. Зинаида выхватила ребенка у остолбеневшего старика и понесла ее в дом, приговаривая:

– Какого черта тебя понесло на улицу? Я тебе сказала: к соседям! А ты куда жахнула? Понеслась, глаза вытаращила… Вон недавно, у Никитиных, волки собаку задрали. Вздумала куда бежать, дурная! Ой, да ты вся горишь, да что же это такое – то, Господи!

***

Утром все переменилось. Геннадий виновато прятал глаза и не знал, как угодить жене. Да вот еще и ребенок заболел. А виноват-то – он! Он!

Зинаида демонстративно достала из комода градусник, прошла мимо Генки, задев его плечом, и засунула термометр дочери подмышку. Укрыла ее одеялом. Покачивая ногой, она не сводила с Генки укоряющих глаз. Геннадий попытался сколотить сломанный табурет одной рукой, но у него ничего не получалось. Он со злости бросил табурет о стену, и тот разлетелся на кусочки. Расстроенный Геннадий встал на колени, пополз к жене и уткнулся в ее подол, запричитав:

– Зинк, ну прости ты меня. Ведь я же тебя люблю!

– Ага, любишь, как волк овечку.

– Ну прости. Это все водка проклятая. Если бы ты меня не злила… Ну, ничего бы этого не было! – оправдывался Геннадий.

– Чтоо-о-о-о?!Я тебя злила?! – взвилась Зинка. -Черт ты хромой! Поиздевался над нами? Вот, смотри, ребенок опять заболел. В поленнице от тебя пряталась… А если б ее волки загрызли, как ту собаку? Собака-то была не маленькая, между прочим, – накручивала себя Зина.

Геннадий встал, принес из кухни второй, починенный им табурет. Осторожно сел на него, но табурет тут же развалился под ним, и Геннадий с грохотом, некрасиво, саданулся на пол.

– Да японский городовой! – заорал Генка. – А ты, паскуда, куда глядела?

– Сам урод! Я думала, она у соседей!

Зинаида вынула из-под кровати мятые фотографии Софи Лорен и по одной стала старательно разглаживать их ладонью на коленях.

– Чего тебе фотографии-то помешали? Они, между прочим, на стенах пятна грязные закрывали… – не унималась Зинаида.

– Ты их-того…. Это… утюгом прогладь… – несмело предложил муж.

– Ага! Еще будешь мне тут указывать!

– Я тебе за Надьку бошку оторву! – зло проговорил Генка, собирая куски некогда бывшей табуретки.

– Бошку оторву! Тебе бы только что-то оторвать! А попробуй, почини! Давай, иди, шкандыбай к матери! Пусть Надьке врача вызывает. Скажи, что я на работу приду, как врач уйдет, – потребовала Зина.

– Какая работа? Кто с Лениным сидеть будет? – возмутился отец.

– Мы завтра СЭС ждем, зал в порядок привести надо. А с дочкой сам посидишь, не развалишься! Не до нее мне сейчас. Может, ее и вовсе в больницу увезут.

– Ну ты, Зинка, и стерва…

– Ухгу… – вызывающе глядя мужу в глаза, подтвердила Зинаида, и, покачивая бедрами, вышла на кухню. А ее походка и яркая внешность словно говорили, что ей уготовано иное будущее, далекое от жизни в этой убогой жалкой лачуге.

***

В доме жила крыса – огромная, больше 40 сантиметров, толстая и усатая. Хвост у нее был длинный и облезлый, шерсть черная, с рыжими подпалинами. Она выходила только тогда, когда Надька оставалась в комнате одна. Вот и сейчас – отец ушел на колодец за водой, а она уже тут как тут. Села и посматривает с любопытством на девочку своими маленькими глазками-бусинками. Отец говорил Наде, что одна крыса на человека не посмеет напасть, другое дело, если их много… Животное сидело у порога и двигало усами. Но что-то крыса держала в лапках… Надька кашлянула – облезлый грызун задергал хвостом и насторожился. Надюхе уж очень хотелось посмотреть, что же в цепких своих лапках прячет крыса. Крыса сделала несколько шажков в сторону девочки и положила на пол… кольцо!

Дверь протяжно и уныло заскрипела – вернулся отец. Крыса подскочила, хрюкнула и исчезла. Надюха молнией метнулась с кровати на пол, схватила колечко и засунула его под свою оттоманку.

– Папка, папка, – закричала Надюха, юркнув в постель, – Крыса-то опять приходила…

Геннадий снял валенки и теплую куртку, подаренную матерью, посадил Надьку на плечи и неуклюже поскакал по комнате. Надюха звонко визжала и пыталась достать потолок руками.

– У-у-у-у! Лошадка, лошадка, везет не шатко. На ней – дочка, скачем по кочкам, – уставший отец сбросил Надю на кровать, но она не унималась:

– Еще, папка! На закорки меня! Еще хочу!

– Уф-ф-ф, устал! Держи, дочка, хвост пистолетом! И не болей! Ты же мой маленький Ленин! – Геннадий ласково потрепал дочку по голове и заплакал.

***

Наконец-то Зинаида нашла время навестить свою сестру, двадцатидвухлетнюю Аннушку, и отдать ей подарок бабушки Степаниды. Ей очень хотелось посмотреть, что же досталось сестре, но она сдерживала себя. В своем же свертке она обнаружила несколько золотых колец, женских сережек, брошек и пачку облигаций 1927 и 1936 года.

Зинаида встретила сестру на главпочтамте, куда та устроилась после окончания техникума почтовой связи. С тех пор у Зинаиды стало одним ртом меньше. Сестры закрылись в подсобке, и Аннушка поставила чайник. Зина достала жареные пирожки с повидлом, которые так любила ее младшая сестренка. За чашкой чая Аннушка рассказала сестре о своем романе с белокурым красавцем Виктором, который возил начальника главпочтамта на черной Волге. Он уже сделал ей предложение и даже подарил колечко. Зинаида обиделась:

«Ну, ничего себе, такие события, а сестра решила только сейчас ей рассказать».

– Вообще-то, он должен был попросить у меня твоей руки, ведь я столько лет была тебе матерью…

– Ну ладно, не дуйся, – стала подмазываться к сестре Аннушка.

– Ладно… А что я тебе принесла… – вытащила из сумки бабкин сверток Зинаида.

– Ой, что это?

– Разверни и увидишь, – схитрила Зина.

Аннушка развернула тряпицу и нашла там… Клад драгоценностей…

– Боже, что это? Откуда это у тебя? – испугалась за сестру Аннушка.

Зина поняла, что, в принципе, содержимое свертков одинаковое, и поведала сестре о приходе к ней бабушки Степаниды. Не рассказала она только о даре, который передала бабка ее дочери. Чего забивать девчонке голову.

– То-то она мне один раз приснилась… Поцеловала меня и сказала:

«Недобрый человек скоро появится рядом с тобой. Настоящая ведьма в шестом поколении. Берегись ее.» Я тогда так испугалась… А потом забыла… Значит, все это правда? Что это? От кого она меня предостерегала?

Пытаясь подбодрить сестру, Зинаида весело обняла ее и сказала, глядя ей в глаза:

– Все у нас с тобой будет хорошо! Мы с тобой все выдюжим, надо только держаться вместе!

***

С утра, хоть солнце было уже яркое, а небо ясное, за щеки пощипывал легкий морозец. Пьяненький, заросший щетиной, в огромном тулупе, не по размеру для его небольшого росточка, отец Зинаиды и Аннушки развозил по столовым ОРСа ящики с пивом и водкой. Рядом с ним важно восседала закутанная в платок Надюха, покрикивая и на лошадь, и на деда: «Но, лошадка, но! Деда, скажи ей!» Дед въехал на хозяйственный двор, остановил лошадь, и, запутавшись в зимней одеже, скатился с телеги. Степенно, не торопясь, по-хозяйски привязал лошадь, постучал в окно столовой и что есть мочи закричал:

– Девочки мои, красоточки! Привез вам молочка от бешеной коровки.

В наспех наброшенных на плечи пальто во двор выбежали молодые веселые официантки. Дед попытался заигрывать с ними. Он извернулся, подмигнул и огладил аппетитную попку одной из девушек. Она увернулась от смешного старика и погрозила ему пальцем. Со смехом официантки цепляли по ящику и уносили в столовую. В дверях появилась Полина Венедиктовна, свекровь Зинаиды, главный повар столовой, гроза официанток, поваров и грузчиков. Шеф-повар куталась в пуховый платок и пристально рассматривала работничка.

– Ты чего это, Алексан Михалыч, раскричался? И что это ты сегодня такой веселый? Поди, на грудь уже принял?

Дед Саша попятился и, стараясь не дышать на родственницу, тоненько проблеял:

– Что ты, Вини, Виниди, Вини-дикто-вна… Тьфу ты!

– Ах ты, черт чумазой! Никак не можешь мое отчество запомнить. Как врежу щас между глаз!

– Ты, это, ты не балуй, Диктовна! И вообще… мне надо Надьку кормить! Ребенок голодный, – не глядя на начальницу, дед суетливо засеменил к телеге, бережно снял внучку и понес ее в столовую. В дверях плотно стояла Венедиктовна. Дед Саша протиснулся мимо сватьи, словно кусок мокрого мыла:

– Извиняйте, мадам! А ну-ка, подвиньтися!

Ошарашенная такой наглостью, Полина Венедиктовна пропустила деда.

– Девочки мои! А ну-ка, быстро несите моей Надьке кашу! – гаркнул дед и, кряхтя, уселся на свое постоянное местечко, поближе к раздаточной.

– Дедка, каши хочу! – заорала Надька деду и тут же переключилась на официанток:

– Быстро, красоточки, каши! Манной! – внучка, подражая деду, прикрикнула на нерасторопных официанток и стала снимать с себя многочисленные одежки.

***

В столовой вкусно пахло кислыми щами, жареным луком и мясом. За столиками сидело несколько человек. Но ближе к обеду столовая ломилась от людей. В вотчине шеф-повара был налажен четкий порядок. Все сверкало чистотой, и даже на столиках стояли маленькие пластмассовые вазочки с искусственными цветами.

Дед Саша, подперев кулачком голову, с нежностью глядел, как его внучка, его кровинушка, уплетает вторую порцию манной каши. Перед ним стояла тарелка с макаронами и котлетой, жидкий чай в граненом стакане и три куска хлеба.

– Деда, ешь! – приказала Надька.

Дед хитро посмотрел на внучку, достал из-за пазухи початую бутылку, сделал несколько глотков, и, засунув в горлышко пробку из газеты, тихо запел:

– Выпьем за Родину, выпьем за Сталина, так на Руси повелось! Выпьем за Родину, выпьем за Сталина, горло ломая врагу! Черт, руки замерзли, – дед растер ладони и взял вилку. Поковыряв в тарелке, положил ее на стол.

– Горло, Надюня, врагу сломали, а жизню нашу всем вскочевряжили. Клавушка, бабка твоя, – стал жаловаться внучке старик, – бабушка-то твоя… Красавица…

Дед вытер глаза кулаком и пьяненько всхлипнул. Надя, наевшись до отвала, вылезла из-за стола и протянула руки к деду. Тот подхватил ее и посадил на колени. Девочка прижалась к старику, погладила его по небритой колючей щеке. Внимательно посмотрела в его слезящиеся глаза и приготовилась слушать.

– Че глазками зыркаешь на деда? Клавушка во время войны была председателем колхоза.

– Угу, – поддакнула Надька.

– Весь колхоз на себе и перла! Вот и надорвалась. Девчонки без матери остались. Зинка да Анька, младшенькая. Остальные-то детки все померли. И Павлик, и Галька с Нинкой. А Анька и Зинка того…

– Зинка – это мамка! – поддержала разговор внучка.

– А Симка… э-э-э, Симка – ведьма! Подвалила ко мне под бочок, вот Мишенька то и народился! Куда теперь от ребятенка-то от своего?

– Да… Куда… – поддерживала разговор внучка.

– Эта ведьма ни варить, ни стирать не умеет. Если бы не Зинка, мамка твоя, сидели бы в грязи да голодом, – опять прослезился дед.

Из кухни вышла раскрасневшаяся Полина Венедиктовна и, покачивая полными бедрами, подошла к деду Саше и, играючи, шмякнула дедку полотенцем.

– Ты что, старый хрыч, ребенку всякую чушь несешь? – грозно спросила она.

– А я не чушь! Это ж жисть! Где Зинка – то?

– Зинка? А танцует твоя Зинка! Все работают, а дочь твоя… Иди – ко, глянь!

Дед Саша поставил внучку на пол. Встал из-за стола, посадил Надьку пить чай с ватрушкой и припустил за родственницей. Пройдя через кухню, свекровь осторожно приоткрыла дверь банкетного зала. Зинаида в белом передничке официантки, на паркетном полу, натертом до блеска, выделывала сложные пируэты.

– Раз, два, три! Раз, два, три! Раз, два, три! Раз, два, три! – считала в такт движениям не замечающая незваных зрителей Зинаида.

Полина Венедиктовна прикрыла дверь и повернулась к свату.

– Ну что, видел? Разучивает испанский танец.

– Видел… Могла бы артисткой стать… – гордо сказал отец девушки,

вздохнул, а затем напустил на себя строгий вид.

– А что ж ты не заругаешь ее? Не дело это – во время работы танцы устраивать. Вы ж не только ее свекровь, вы ж – главный повар! – решил польстить начальнице дед Саша.

– Да жалко мне девку. Сосватали мы ее с тобой за Генку. Но ведь хотели-то – как лучше…. А вон оно как обернулось. Ладно, пойдем.

Дед приосанился и, как бы ненароком, приобнял начальницу.

– Я ведь кто, Венедиктовна?! Я минер! А минер ошибается только один раз! А я – живой! Значит, ни разу не ошибся! И значится что??? Я – герой! А герой может себе позволить…. Ах-ха-ха-ха! Красивую даму потрогать!

Дед ущипнул женщину за попу. Хрясть! И получил полотенцем по макушке. А потом еще и еще!

– Э-э-э! Ты чего, Вини-дик-товна, дерешься? Я ж любя! – взвился дед, почесывая затылок.

– Ах ты, старый черт! Башка вся седая, а туда же!

– «Говорят, что старый я, только мне не верится. Ну какой же старый я – во мне все шевелится!» – вполголоса запел Александр Михалыч. – Да чего это я старый-то? Мне ведь еще только пятьдесят годочков стукнуло!

– Да что ты?! – не поверила Венедиктовна, оглядывая заросшее щетиной лицо и седую, давно не стриженую шевелюру родственник. -Ладно, обедать приходи! Любовничок! И Надьку приводи!

– Бабка, каши хочу! Манной! – громко заявила Надька, когда дед и бабушка Поля подошли к ней.

– Далась тебе эта каша! Обед скоро! Щи есть будем, – приструнила ее бабушка.

Полина Венедиктовна, похлопывая себя по бокам полотенцем, величаво удалилась на кухню, а дед, оглянувшись по сторонам, достал из кармана драной дохи заветную бутылку. Еще раз обвел глазами зал. Нет, никто не смотрит. Подмигнул внучке и приложился к горлышку бутылки.

– Выпьем за Родину, выпьем за Сталина, так на Руси повелось!

***

Весна! Долгожданная! А это значит, что пришёл конец снежным и холодным ветрам. По улицам, звеня, бегут весёлые ручьи, предвестники пробуждения природы. Очнулся ото сна лес, окружающий полукольцом деревянный барак. Расправили свои ветви деревья. Белое снежное покрывало, которым зима укрывала землю, исчезло под жаркими солнечными лучами, и уже кое-где, в теплых местечках проклюнулись маленькими солнышками цветки мать-и– мачехи.

Принаряженные, довольные собой и весенним теплым деньком Сенины всей семьей вышли из дома. Трезвый Геннадий и впрямь был красив, Зинаида всегда следила за его внешним видом, что постоянно подмечала ее свекровь. Радостная Надька крепко держала родителей за руки и постоянно заглядывала в их глаза: «Все ли в порядке? Хорошо ли и вам так, как мне?» Ну что еще для счастья надо? Около дома пятнадцатилетние сестры Пахолевы ковыряли мотыгами холодную землю на огороде Тани-Вани. Зинаида, завидев молоденьких соседок, ковыряющихся в земле, закричала:

– Бог в помощь! Что, девки, вы сегодня в рабстве?

– А ну и что, зато денег бабТаня даст. Морожено купим и на танцы пойдем! – доложили сестренки.

– Ну, ну! Дураков работа любит! – красуясь, ответила Зина.

– Зинк, а куда это вы? – не выдержав, спросила одна из сестер.

– А куда надо!

– А куда надо-то? – не унималась любопытная девица.

– А в кино идем! Всей семьей! В кино!

***

Посмотрев во дворце культуры «Железнодорожник» чудесный фильм «В джазе только девушки», Зинаида и Надюха были в восторге от прекрасной Мерилин Монро и всю дорогу обсуждали ее походку, улыбку, красиво подведенные глаза. Геннадий, терпеливо выслушивающий их впечатления, заявил:

– А по мне, так Софи Лорен – лучше! – и заулыбался, глядя, как просветлело и зарделось лицо жены. – И она на нашу мамку похожа! Правда, Надюха?

И Надька, соглашаясь с ним, радостно кивала. На подходе к дому они увидели своих соседей по бараку, столпившихся у дома и что-то горячо обсуждавших. Зинаида забеспокоилась:

– Надька, давай быстрей ногами шевели, что-то случилось!? Может, пожар, а Генк?

Тот пожал плечами, а навстречу им уже спешили соседи: Дед Ваня, сестры Пахолевы, Куликовы и Зябликовы. Дед Ваня махал руками, как ветряная мельница, и кричал:

– Зинушка, слыхала? Радость-то какая!

– Что, что случилось? – вконец переполошилась Зинаида.

А сестры уже кричали наперебой, перебивая друг друга:

– Наша ракета, в космос!

– Юрий Гагарин в космос полетел!

– Дура, его в космос запустили!

– Слава Юрию Гагарину-первому человеку в космосе! Ура, товарищи, ура!! – кричал дед Ваня, не переставая махать руками.

Лицо Зинаиды просветлело, ее охватило всеобщее ликование. И вот уже все обнимались, прыгали, поздравляли друг друга. От них не отставала и Надюха:

– Ура! Ура! Слава! Слава!

Вдруг Дед Ваня замолк и торжественно произнес:

– Запомните, девчонки, этот день! 12 апреля 1961года! Сегодня можете к нам все приходить, новости по телевизору смотреть будем!

***

Еле дождались вечера. Наконец все соседи собрались в маленькой комнате Тани-Вани. Важный дед долго крутил ручки настройки, чем почти вывел из себя зрителей. Но, слава Богу, на экране, на редкость, было хорошо все видно, и слышимость была хорошая. Стали смотреть новости. За стеной бушевал Геннадий. Еще что-то из бедных пожитков Зинаиды полетело в стену.

– Не выдержал, нализался-таки, ради праздничка, – заметила баба Таня.

– Да уж, этот день я запомню надолго! – вздохнула Зинаида.

– Тише, тише, Зинка, – зашикали сестренки Пахолевы.

Из репродуктора своим необыкновенным голосом – «голосом эпохи» – вещал Левитан: «Этот день навсегда вошел в историю человечества. Весенним утром мощная ракета-носитель вывела на орбиту первый в истории космический корабль „Восток“ с первым космонавтом Земли – гражданином Советского Союза Юрием Гагариным на борту!»

– На какие шиши теперь керосинку покупать? – озадаченно спросила Зинаида сама себя, услышав очередной стук в стену, и выместила злость на дочери:

– Да сядь ты, Надька, хватит дрыгать!

– Ничего с этой Зинкой не посмотришь… Тише, ну тише вы… – разъярились молодые соседки, – надоела уже!

1963год.

Надьке еще только пять лет, а вот Маринке, ее закадычной подруге, уже – семь! Поэтому она всегда задирает нос. Хочет быть главной. «А вот уж и нет, фигушки! А ростом она и вообще с меня! Ну разве чуть-чуть повыше», – думала Надька, гуляя с подругой на небольшой зеленой полянке, за верандой, в детском саду. Летнее июньское солнышко пригревало, но девчонки напялили на себя взрослые фуфайки, которые висели на гвозде, рядом с кухней. Благо за детьми почти никто не глядел. Гуляют дети и пусть гуляют… Детский сад находился в лесопарковой зоне, далеко от жилых домов и принадлежал ведомству «Шестой ГЭС». Был он маленьким, деревянным, всего на две группы. Добираться до него было не сподручно. Ни тебе автобусов, ни дороги асфальтированной. Но уж какой дали… «В городе детских учреждений мало, с местами туго, и нечего тут привередничать», – заявила ее мамке тетка из исполкома с крашеными, мелко завитыми кудряшками.

Надька подхватила Маринку под ручку, кренделем, и неожиданно звонко и сочно затянула песню:

– «Когда б имел златые горы

И реки, полные вина,

Все отдал бы за ласки, взоры,

Чтоб ты владела мной одна».

Надюха, явно подражая матери, вкладывала в песню всю душу. Маринка подхватила знакомую песню:

– «Не надо мне твоей уздечки,

Не надо мне твово коня,

Ты пропил горы золотые

И реки, полные вина».

Подруга вдруг остановилась и, строго взглянув на Надьку, выпалила:

– Надька, ты неправильно поешь! Правильно надо петь «зо-ло-тые горы» и «тво-его коня», а ты поешь, как пьяница.

– Сама ты, Маринка, пьяница!

– Я, Наденька, между прочим, не пьяница, – парировала Маринка, – и мать у меня не пьяница. А отец у тебя, между прочим – очень заносчивый. Так мой папка и говорит: «Этот Генка, – говорит, – очень заносчивый… Подумаешь, художник, картинки в «Химдыме» рисует». А еще твой папка – пропойца, все пропил из дома, и работать ни черта не хочет. Да еще и заносчивый!»

Высказав всю свою осведомленность про Надькиного отца, Маринка гордо задрала нос.

– У него ноги больные, вот его и заносит! – заступилась за отца Надюха, – и вообще, он бедный, весь свой талант растерял. И ты так про моего папку не говори! А то как врежу! И еще как поддам!

– Ну, дай! Дай! Я своей сестре скажу! А она тебе как даст! – взъерепенилась подруга. Хотя какая она теперь подруга?! Видали мы таких подруг…

– А я, Мариночка, своему старшему брату скажу! Он твоей сестре как врежет! – не осталась в долгу Надька.

– Ой-ой-ой! У тебя и брата-то никакого нет!

– Ну да, нет. Тогда я сама тебе как дам!

Подруги, как два молодых петушка, стали наскакивать друг на друга, пока не выбились из сил. Запутавшись в фуфайках, девчонки, тяжело дыша, упали в траву и еще немного повозюкались. Бросая друг на друга свирепые взгляды, они раскинули руки в стороны и молча стали смотреть в небо. Это было одно из их любимых занятий. Первой не выдержала Надька.

– Маринка, смотри, какой по небу конь летит… А рядом, как будто догоняет его, – Баба Яга. Ну вон, видишь, в ступе! Какая ж красота! Как в кино…

– Где? Ну где? Придумываешь ты все, нет там ничего! – занервничала Маринка.

– Да вот же, смотри, как следует, вот голова, ноги, хвост… – показывала Надька подруге на быстро растворяющееся в небе облако. Вот оно уже приобрело новое очертание. На что похоже? Надо подумать.

– Вижу, вижу…. Какашки козлячьи, как у твоих Тани-Вани.

– А мне, Маринка, нравятся козлячьи какашки. Они такие блестящие, такие гладенькие, как конфетки, которые мамка приносила.

– Ну и гляди тут на свои какашки, а я пойду с другими девочками играть.

Марина встала, сбросила фуфайку на траву и запела:

– «Не раз, Мария, твою руку

Просил я у отца, не раз.

Отец не понял моей муки,

Жестокий сердцу дал отказ».

Маринка с чувством превосходства медленно пошла туда, где ребятишки играли в салочки. А Надюха осталась лежать на траве. Она выискивала в косматых облаках принца для принцессы, которая только что растворилась в воздухе. Нет, нет, она не ушла. Вот же ее рука, она машет, машет и зовет….

– Сенина! Сенина! Да где же ты, дрянь такая! Что за манера убегать с территории! – Надюха вздрогнула от резкого голоса, поднялась и, скинув свое нелепое одеяние, вприпрыжку побежала на зов воспитателя.

***

Обед. Для Надюхи он был пыткой. Ела она всегда плохо, но именно в обед давали рыбий жир. Тем самым укрепляли здоровье детей. Воспитатель Римма Захаровна, лет сорока, дебелая, неряшливая старая дева, с ехидной улыбочкой, держа в руке ложку с вонючим лекарством, приближалась к Наде.

– Сенина, ты портишь нам всю картину cчастливого детства, доходяга. Жри давай суп! Вот тебе еще рыбьего жиру ложечка, – язвительно добавила она.

Воспитательница насильно открыла ребенку рот и влила в него отвратительную, сильно пахнущую, противную жидкость. Спазмы перехватили горло ребенка и ее вырвало. Надька с ужасом смотрела то на испачканный белый халат воспитателя, то на ее глаза, выкатывающиеся из орбит на бордовом, круглом лице.

– Дря-я-янь! Вы только поглядите на этого выродка! Сегодня… одела чистый халат… – Римма Захаровна схватила за руку Надьку так, что та повисла в воздухе. – Не умеешь жрать по-человечьи, жри, как свинья, в туалете. Жри, падла, руками жри! – злая ведьма, как ее называла Надька про себя, швырнула ребенка в туалетную комнату, принесла ей тарелку супа и поставила на пол. Надька, лежа на холодном кафельном полу, размазывала руками по лицу сопли, слезы, суп и рыбий жир.

– Что ты, Римма, к ней все цепляешься? Несчастный ребенок-то! – вступилась за Надьку старенькая нянечка тетя Клава.

– Нашла несчастненькую. Глянь на ее мамашу – шалаву. Фу ты – ну ты, ножки гнуты! Платье не платье, сумка не сумка…

Снимая испорченный халат, воспитатель зверем обвела взглядом своих притихших, испуганных воспитанников.

– Что уставились? Быстро жрите и спать! Уроды! – дети, как по команде, уткнулись в свои тарелки и застучали ложками.

– Да вроде скромно очень одевается, – добавила нянечка. Ей совсем не хотелось связываться со скандальной воспитательницей, имеющей родственников в самом исполкоме. К тому же на должность нянечки всегда были желающие, а ей, Клавдии-то, уже и лет – то много, аж за семьдесят…

– Все равно проститутка! – безапелляционно заявила Римма и открыла дверь туалета, посмотреть, съела ли суп эта мерзкая девчонка.

Услышав, как обозвали ее мать, Надька с ненавистью сорвалась с места и со всей дури врезалась головой в ненавистный, огромный живот воспитательницы.

– Сама приститутка! Сама дрянь пузатая! Не смей мою мамку обзывать! А то… А то…

Римма Захаровна в ярости схватила ребенка за шкирку так, что ворот ее платьица впился ей в горло и затрещал.

– А то что? Ну что ты мне, соплячка, сделаешь? А ну пошла в угол! Будешь стоять здесь целый день, – ткнула ее за дверь злая ведьма.

Прошел обед, затем тихий час, полдник, и дети опять ушли гулять, а Надька все стояла и стояла в углу. Там же, за дверью, на гвозде висел плащ нелюбимой воспитательницы. Надя от скуки стала рассматривать дорогую вещь. Шуршащий, гладенький, а цвет какой красивый… Красный! Вот бы ее мамке такой… А то она мерзнет под дождем в своей старой кофте. Карман какой красивый, с пуговичкой. В нем – монетки. Чего им здесь лежать… В Надькином-то карманчике им лучше будет.

***

Незаметно наступил вечер. С шести до семи родители забирали детей домой. Наде разрешили выйти в группу, и она, позабыв все свои горести и обиды, уже играла с Маринкой. Увидев в окно, что за ней пришел отец, Надька каким-то шестым чувством уже знала, что он пьяный, и спряталась в чуланчике, где тетя Клава хранила ведра, тряпки и швабры. Надька устроилась там поудобнее, закрыла глаза и зашептала:

– Рубль с полтиной, два с полтиной! Рубль с полтиной, два с полтиной! Рубль с полтиной, два с полтиной!

– Где моя дочь? Где мой маленький Ленин? Надька, выходи, пойдем домой! – кричал, стоя на пороге группы, Геннадий.

– Сейчас, Геннадий Владимирович, найдем и отдадим вашего Ленина в лучшем виде! Нам он совершенно не нужен! Правда, ребята? – ехидно пропела Римма Захаровна.

Тетя Клава бесшумно подскочила к воспитателю и тихо зашептала:

– Ты что это, Римма Захаровна, пьяному отцу дите хочешь отдать?

– А ты, Клава, хочешь, чтобы я сидела и ждала, когда ее мамочка – шалава соизволит ребенка забрать, – парировала воспитательница, – или мне ее к себе ночевать взять, как это уже бывало? Впрочем, не мне с ней сидеть. Сторожихе сдам! У меня тоже свои дела дома имеются. Кстати, а за сторожа-то сегодня ты! Вот и сиди с ней!

Геннадий пытался пройти в группу, но баба Клава грудью встала в дверях. Геннадий продолжал дебоширить:

– Прячешься! А я вон тебе сырок купил– «Дружба»! Как ты любишь! Ленин, выходи! Ну-у, не хочешь, так не надо! И черт с тобой… Зараза! Вся в мать! Дура!

Римма Захаровна подошла к Геннадию и ласково так проговорила:

– Почему же дура, Геннадий Владимирович!? Она как раз и не дура… Украла у меня сегодня пять рублей! И мелочь.

– Чтооо? Мой Ленин – воровать? – возмутился Геннадий, – а мне

воровка не нужна! Сиди здесь! Пусть тебя твоя мать забирает!

Геннадий погрозил кому-то кулаком и вышел из детского сада, повторяя:

– Мне воровка не нужна!

Надюха, свернувшись калачиком в своем схороне, услышав, что отец ушел, вышла, подошла к окну и, глядя Геннадию вслед, в ритм его хромающей походке, тихо, одними губами шептала:

– Рубль с полтиной, два с полтиной! Рубль с полтиной, два с полтиной!

***

Надюха играла в куклы рядом с открытым подполом. А там, внизу, в холодном подвале тетя Клава чистила картошку, приговаривая: