Текст книги "Дар Степаниды"

– Спасибо, что отдала назад мое имущество, ангел мой. А за честность я тебе их дарю. Мне они все равно не нужны. Играй, мой ангелочек, сколько хочешь!

– Фрумочка, забери их от греха подальше! А то мамка меня ремнем залупит! – заревела девочка.

Надя повернулась, чтобы уйти, и вдруг, почувствовав головокружение и резкую головную боль, осела на пол. Глаза ее стали неподвижными. На бледно-зеленом лице появилось выражение ужаса. Ее начало трясти мелкой дрожью. Из носа тоненькой струйкой потекла кровь. На минуту она потеряла сознание.

– Зина, Зина, скорей сюда! Зина, да где же ты? Арон, воды! – в испуге закричала Фрума, сама вот-вот готовая потерять разум.

Зинаида огромными скачками вбежала на площадку. Подложила свою руку под голову дочери и стала внимательно вглядываться в лицо девочки.

– Надька, что с тобой? – потряхивая ребенка, допытывалась мать, – неужто припадки, как у Генки?

– Огонь… Пожар… Дедка наш… Саша… – еле слышно прошептала Надя.

– Фрумочка, пусть Надька у вас побудет, уложите ее… Полотенце холодное на лоб… там отец мой… Господи, видно суждено ему в пожаре погибнуть, – выпалила Зинаида, передав дочь на руки Арону Моисеевичу, побежала вниз, перепрыгивая через две ступеньки.

– Беги, Зиночка, беги! Арон, да неси же ребенка в комнату! – отдала команду Фрума и захлопнула дверь.

***

Широко раскинулось старое тесное кладбище на Октябрьской набережной. Со всех сторон стояли покосившиеся деревянные (почти гнилые) и железные кресты. Оградки, разные по цвету, конфигурации и размеру, лепились друг на друга, составляя непроходимый лабиринт. Заросшие травой по пояс, заброшенные могилки нагнетали на людей страх и напоминали о бренности жизни. Пахло влажной землей. Приглашенные на похороны деда Саши малочисленные знакомые разошлись, ау свежей могилы остались лишь Зинаида, Надюха, с утра плохо чувствующий себя Геннадий, мачеха Зинаиды, сорокапятилетняя худющая Серафима, и ее десятилетний сын Миша, запуганный худенький мальчик.

– Ты, Зинка, к нам больше не ходи! – резко и громко заявила Серафима, – это нам с Мишкой комнату выделили, взамен сгоревшего дома… И ничего твоего там нет!

– Но могу я с Мишенькой видеться? Он же мой брат! – заискивающе спросила Зина.

– С тебя и сестры твоей хватит, Аннушки. Есть за кем ухаживать. Ходит вся не то синяя, не то зеленая! – злорадно усмехнулась Серафима. – Больная, что ли? Даже на похороны не соизволила прийти!

– Да приболела она, в больнице лежит. И что из этого? – спросила уже готовая заплакать Зинаида.

До Надюхи, наконец, дошло, что ее мамку на глазах у всех обижают, и она ринулась в бой.

– И что из этого? И пусть лежит и лечится! Ты – ведьма злая! Дедка говорил, что ты змея подлокодная, подлегла под него и Мишеньку состряпала. А то, кто бы на тебе, такой страшенной, поженился!? – истерично кричала Надька на Серафиму.

– Надька, замолчи! – отвесила дочери подзатыльник Зинаида.

– Ооо! Яблоко от яблони недалече падает. Такая же будешь – потаскуха, – язвительно вставила свои полкопейки Серафима.

– Не на ту напала. Сама постастуха! – выпалила Надька в ненавистное тетки Симино лицо. Ей до боли было жалко мать, жалко Мишеньку, который так радовался приходам Зинаиды и ее гостинцам. Жалко и стыдно было за отца, который стоял, держась за ограду, с белым лицом и синими губами и не хотел, а может, и не мог заступиться за жену и противостоять тетке Симе. Жаль своего безвольного, вечно пьяненького деда, который так хорошо играл на гармошке и кормил ее манной кашей.

– Мамка вас всех поила, кормила… А вы… – причитала Надька, взывая к взрослым.

Ощущение непоправимости произошедшего переполняло ее. Деда, ее смешного, веселого, родного деда больше нет. С кем она будет петь песни, с кем вести задушевные разговоры? Надюха опустилась на край могилы и зарыдала. За ней заплакал Мишенька.

Зинаида решила забрать дочь и уйти с кладбища. Она подхватила Геннадия под руку, но тот, в ожидании выпивки на поминках, со злостью оттолкнул жену. Тогда Зинаида схватила плачущую Надьку за руку и выволокла ее за оградку.

– Не нужны мне эти поминки, сама помяну своего отца. А они пусть живут, как хотят, – высказалась обиженная Зина, пробираясь к выходу.

Недалеко от дороги, у братского воинского захоронения тоже проходили похороны. Невооруженным глазом было видно, что умер отнюдь не бедный человек. Рядом с могилой стоял уже приготовленный огромный памятник из черного гранита. У полированного, дорогущего гроба толпились мужчины, дорого и со вкусом одетые. Один из них, с оспинами на худощавом лице, пристально и с интересом рассматривал Зинаиду. Во рту его сверкал золотой зуб. Зинаида заметила его взгляд, сбавила шаг и улыбнулась. Мужчина подмигнул ей, но Зина строго взглянула на него, тряхнула своей рыжей шевелюрой и гордо прошествовала мимо.

***

В маленькой комнатенке Сениных – беспорядок. У Зинаиды и Геннадия приподнятое настроение и целая куча дел, которые срочно надо переделать, ведь семья готовится к переезду. Надюха сидела на оттоманке и заворачивала свою единственную пластмассовую куклу Буратино в застиранную пеленку.

– Мам, почитай сказку, – канючила она.

– Ой, отстань! Не видишь, я вещи собираю.

– Да какие там вещи, не смеши меня, уже все собрали, – засмеялся Геннадий.

– Вот видишь, все собрали! – обрадовалась девочка.

– Завтра переезжать, машина с утра приедет, а тут еще конь не валялся, – раздраженно отпихнулась от нее мать.

– Ну почитай, что тебе стоит…

– Отстань, Генку попроси!

– Генка плохо читает, а я люблю по ролям… Генка, почитаешь мне?

– Я тебе не Генка! Будешь так меня называть, вообще не буду читать, – грубо ответил ей обиженный отец.

– Большая уже кобыла – пять лет, читай сама. Господи! Однокомнатная квартира! С горячей водой! С туалетом! Дождались – таки! Генка, шевелись давай! Неси коробку от Пахолевых. И Нинка Куликова обещала мешки чистые посмотреть, – командовала Зинаида, доставая из недр комода два белоснежных комплекта постельного белья.

– Мам, я медленно читаю, а там сейчас самое интересное будет – свадьба!

– Дура ты! Самое интересное – как раз до свадьбы! А чего это ты отца Генкой называешь?

– Ну ты же сама мне говорила, что он мне не родной…

– Ндаааа? – удивилась мать.

1965 год.

Зинаиде уже тридцать один год, Надьке – семь. Они по-прежнему любят ходить в кино. А чего не ходить-то? Телевизора все равно у них нет. А билет, если пойти на дневной сеанс, можно купить и за двадцать копеек. Сегодня они посмотрели аргентинский художественный фильм «Мое последнее танго». Вышли из кинотеатра молча, с заплаканными глазами. И настроение – ни к черту… Помолчали.

– Третий раз смотрю, и все время плачу! – наконец произнесла Зина.

– И я, и я, – поддакнула Надюха, пытаясь ухватиться за материну руку.

– Вот это любовь! Это ж надо! Дай платок!

– Да! Вот так бы полюбить… и помереть не страшно! – ответила Надька, вынимая из кармана мокрый носовой платок.

– Да много ты понимаешь… дай же платок!

Надюха сунула матери платок. Зинаида повертела его в руках и с раздражением бросила его в лицо дочери.

– Ты чего мне сопли свои суешь? Совсем чокнулась? Господи, вот не было бы тебя, так и жизнь бы у меня по-другому пошла!

Надька замедлила шаг и пошла позади матери, вытирая сопливым платком свои горькие тихие слезы.

***

В однокомнатной квартире, «заработанной потом и кровью», никакого ремонта Зинаида решила не делать, а подкопить денег и спокойно, с удовольствием поехать в Ленинград и поискать обои на свой вкус. Обстановка в квартире была скромная: круглый стол, который можно превратить в большой, овальный, когда приходят гости), разномастные стулья, металлическая кровать с «шишечками» и Надюхин диванчик. Да еще новый, трехстворчатый, с огромным зеркалом, желтой полировки шкаф. Как всегда, в квартире царила чистота.

Сегодня мать и дочь решили устроить вечерний спектакль. Обыграть сцену на перроне из фильма «Мое последнее танго». Счастливый трезвый Геннадий в роли зрителя, в предвкушении чего-то интересного устроился на кровати. Надюха, в белых трикотажных трусиках и тесноватой застиранной майке с вишенками, натянула на голову отцовскую кепку, села на стул и стала перекатывать во рту скрученную из газеты сигару. Зинаида играла роль Марты Андреу.

– Вот. Возьмите свой портсигар! – начала диалог Зинаида и подала Надюхе небольшую книжку, изображающую портсигар, – это ваша спутница его выкинула на перрон!

– Спасибо! Синьора, позвольте поблагодарить Вас еще раз, – грубым мужским голосом отвечала Надя за главного героя фильма.

– Фу, еще до сих пор диклофосом пахнет. Генка, чувствуешь? – отошла от текста Зинаида.

– Да есть маленько, – подтвердил счастливый Геннадий.

– Мама! Ну не отвлекайся… Сейчас будет сцена, где поезд уходит.

– Ладно, ладно, – извинилась мать и продолжала, – это Вы? Разве Вы не уехали?

– Если бы я уехал на этом поезде, я бы кое-кого убил! – насупив брови, пыталась говорить взрослым голосом Надюха. – Извините, я бы хотел узнать, как…

– Марта! Марта Андрэу! – вставила свою реплику Зинаида.

– Я, вообще-то, хотел узнать не Ваше имя, а название этой станции.

– А-ах! Нахал. Поднимите голову и прочитайте.

– Вы верите в любовь с первого раза?

– С первого взгляда! – поправила Зина дочь.

– Вы верите в любовь с первого взгляда? Это кто Вас там зовет? Вот эта толстая женщина? Кто она? – спросила Надя, показывая рукой на отца, да так правдоподобно, что Геннадий повертел головой, не стоит ли рядом с ним эта толстая женщина из фильма. Оценив юмор дочери, Геннадий радостно заулыбался и захлопал здоровой рукой по противоположному плечу.

– Это? Теща моего будущего мужа! – не сомневаясь, ответила Зина.

Надюха шепотом напомнила матери, что начинается следующая сцена:

– Теперь ты поешь.

Зинаида кивнула и, накинув на плечи шелковый платок, запела песню Сары Монтьель, добавляя в нее свои тарабарские слова:

«-Моники, моники!

Пам, парам па, пам па рам!

Моники, моники!

Пам, парам па, пам па рам!

Нелета, кокета, носи!

Моники, моники!

Пам, парам па, пам па рам!

Сольфриа, май фриа, драки»

Надюха, видя, что мать теперь не остановить и петь она будет долго, строго сказала:

– Ты в этом месте, на скамейке, ему скажи: «Да что вы? Спасибо вам за Вашу доброту!» И посмотри так на него, влюбленно! «Я Вас вовек не забуду!»

– Так не было там такого! – возразила ей мать.

– Было! Я это хорошо помню!

– Он просто на нее смотрел. Вот так! – настаивала на своем Зинаида.

– Ну, будешь ты мне говорить! Все, что касается любви, я помню все на зубок! – не отступала Надюха.

– Ну и играй тогда сама.

– Ну и буду!

– Ну и будь! – поставила точку мать.

– Ну и ладно. Ты всегда так! Лишь бы не играть… – обиделась Надя.

– Ну что ж вы, ну что ж вы ругаетесь? Ведь все так прекрасно было! Ведь настоящий же спектакль!

– А ты, Генка, вообще молчи! – рявкнула Зинаида.

– Да! Не понимаешь ничего в спектаклях, так и не лезь! – поддержала Надюха мать.

***

Городская гостиница была расположена почти в центре города в деревянном одноэтажном бараке. Добротная, сложенная из бревен, с длинным коридором и небольшими комнатками в ряд. Одна из комнат, куда была приглашена Зинаида, впрочем, как и все остальные гостиничные номера, была обставлена просто: стол, два стула, тумбочка и железная кровать. На кровати лежал мужчина по прозвищу Рябой. Это был тот самый мужчина, которого Зинаида встретила на кладбище во время похорон отца. Видимо, кличку свою он получил из-за ямок на лице, образовавшихся от заболевания кори в детстве. Он лежал, заложив руки за голову, в темно-синих сатиновых трусах и белоснежной мужской сорочке с позолоченными запонками. Примяв набриолиненные, гладко зачесанные назад, редкие волосы, которые прикрывали лысеющую макушку, довольный жизнью, Рябой по-хозяйски, чуть шутливо приказал Зинаиде:

– Ну, Софийка, раздевайся! Я буду восхищаться тобой!

Зинаида в этот день была чудо как хороша. Яркое цветастое платье подчеркивало ее тонкую талию. Полные губы подкрашены помадой бордо. Не той, красной, что в народе называли «кондукторской», а более темной, коричневатой. Она стала медленно раздеваться, подражая героиням своих любимых фильмов. Сняла платье и осталась в новой комбинации, которую подарила ей Фрума. Затем, не торопясь, изящно сняла чулки и игриво бросила их по очереди ему в лицо.

«Нет, эта женщина положительно плохо кончит. Хороша! Ой, хороша! А какие прелестные ножки, – восхищался Рябой, все еще не веря своему счастью, что такая женщина сейчас находится с ним, в его кровати. – А ведь ее место не здесь, а где-то там, среди богатых и вышестоящих людей. Ей бы актрисой быть или певицей», – подумал он.

Зинаида кокетливо опустила бретельку, другую. Сняла комбинацию и, как пантера, грациозно прилегла к нему в постель.

– Эх, Софийка… Софийка! Тебе часто говорят, как ты похожа на Софи Лорен?

– Коне-ечно! Все только и говорят: «Ах, как она похожа на Софи Лорен!» А меня, между прочим, вчера заведующей кафе назначили! Ну-у! Чего не поздравляешь?

– Обалдеть! Заведующей?! – удивился кавалер. – Да разве ж тебе такая жизнь предназначена? Такие женщины, как ты, должны жить в роскоши! Вот выгорит у меня одно дельце, увезу тебя к морю! Ты была на море?

– Нет, не была.

– Да… Море… Красота! Там песочек желтый, мягкий, как пух!

А в это время Надюха, сидя в коридоре на полу, ожидала мать и, как всегда, прислонившись к дверям, подслушивала взрослые разговоры. Из-за двери послышался голос Рябого:

– Пальмы кругом, а на них бананы! Ешь– не хочу! А на других пальмах-кокосы! И обезьяны кругом скачут!

– Так уж и обезьяны, – хохотала счастливая Зинаида.

***

А Надька, услышав заветное слово «море», предалась мечтаниям… И вот уже они с мамкой на юге – фантазирует девочка.

«Идем мы такие красивые по набережной. И дядя Гриша с золотым зубом с нами, – представляет она, – они меня держат за руки. У мамки платье белое, с вышивкой. И я вся такая… белая-пребелая и в рюшечках…. А прическа у мамки высокая, с начесом. У дяди Гриши во рту папироса толстая – сигара. И котелок на голове. Смешно – котелок! Еще бы кастрюлей назвали… Все на нас смотрят, любуются. Завидно им. А мы такие идем… и не смотрим ни на кого! На нас все оглядываются. Завидуют, знамо дело. А кругом пальмы растут, на них скачут обезьяны, бросают бананы в прохожих и смеются! Интересно, могут обезьяны смеяться? И тут к нам подъезжает красивая, расписная коляска с лошадьми. Из нее выходит извозчик. (Извозчик очень похож на дирижера из ранних Надиных мечтаний: такая же длинная, пышная борода, загнутые вверх усы, большой и высокий). Он важно и с почтением распахивает дверь коляски и басом приглашает их в свой экипаж:

– Садитесь, господа хорошие! Я Вас сейчас мигом к морю домчу!

Наш дядя Гриша подает мамке руку, подсаживает ее в коляску, словно драгоценность, сажает рядом с ней Надюху, поправляет им платья, чтобы не помялись и снисходительно кивает извозчику, разрешая трогаться:

– Поехали, уважаемый! Да осторожно, Ленина везете! С матерью ее…»

В реальность Надьку возвращает громкий скрип кровати за дверью. Надька вздыхает, встает и выходит на крыльцо.

***

Довольный, получивший свое Рябой обнимает Зинаиду, гладит ее атласную кожу и продолжает тему про море:

– Вообще-то, я там уже не один раз бывал с корешами. Вот помню, приехали мы как-то раз…

– Ну чего ты все красуешься? – обрывает его недовольная Зина. – Распустил перья… Чего петушишься?

– Зина, ты знаешь, я это слово не люблю!

– Море, море! У самого дырка в кармане да вошь на аркане… Море, море… какое мне море, у меня —Надька! – все больше распылялась Зинаида.

– Надьке тоже море нужно. Болеть меньше будет! А где она у тебя? – поинтересовался Рябой.

– Где, где? В Караганде! На крыльце сидит.

– А че ты таскаешься-то с ней?

– А куда я ее дену? За ней глаз да глаз нужен. А то таких дел натворит…. Соседи то и дело жалуются.

– Красивый ребенок у тебя, Софийка! Но на тебя она не похожа. Кого-то она мне напоминает…

– Ленина! – выпалила Зина.

– Какого Ленина? Ты серьезно? Иди ты! Чур, чур!

– Ну не самого Ленина, а маленького, Володю Ульянова! – пояснила Зина.

– Ой, аха-ха! Вот уморила! Это ее поэтому твой инвалидик так называет? Аха-ха! – скабрезно заржал Рябой.

– Хватит! – гаркнула Зина.

– Да ладно, шучу я! – миролюбиво закончил разговор Григорий, – гадом буду. Возьмем мы твоего Ленина на море!

***

Во дворе своего нового дома на отчаянно скрипучих качелях качалась Надя. Раскачивалась сильно, высоко.

– В небо! В небо! Выше, еще выше, – раскачиваясь, кричала она, и весь ее мир подлетал в небо вместе с качелями, и был таким чудесным, таким счастливым и радостным.

Рядом крутился вихрастый мальчишка лет восьми с симпатичной, чумазой, хитренькой мордашкой и белозубой обаятельной улыбкой. Замызганная некогда белая футболка и трикотажные спортивки с вытянутыми коленками завершали образ классического беспризорника. Наконец он решил подойти к незнакомой девочке, которая недавно въехала в двадцать седьмую квартиру.

– Че, качаешься? – спросил между прочим мальчик.

– Ну и че? – услышал он в ответ.

– Да ни че!

– А меня Надька зовут! Мы недавно переехали!

– А-а-а! А я – Вилька! Это ты Гультяю нос расквасила? – поинтересовался он.

– Ну… Я! А че?

– Молодец! Уважаю! С Гультяем у нас никто не связывается. Он здесь заводила, – восхищенно отметил Вилька, с интересом разглядывая девочку, которая подняла руку на самого Гультяя, толстого третьеклассника.

– Да-а?! А теперь я заводила! Меня слушать будете!

– Тебя? Еще чего!

– Ну да, меня! Давай, раскачивай меня! Сильней качай!

– Вот еще. Больно надо…

А руки его уже потянулись к качелям, и Вилька, сам не ожидая того, уже раскачивал девочку и кричал: «В небо! В небо!»

– Еще, еще, сильнее! До стукалки давай! Сильней! Эге-гей! Я лечу! Я лечу к звездам! – кричала Надька.

– Надька, домой иди! – послышался из окна голос матери.

– Щас, мам! Я на космонавта тренируюсь! Щас дотрени-и-и…

Фью-юить! Хрясь! И Надюха вылетела с качели. Приземлилась лицом на влажную от дождя землю и здорово шлепнулась головой.

– Ну вот… прилетела! – сказала она, подняв перепачканное лицо. На лбу зияла кровавая рана, и кровь тонкой струйкой побежала к бровям и глазам…

***

Надька важно прогуливалась по двору с забинтованной головой. Мимо нее прошел сосед с верхнего этажа и с любопытством оглядел девочку.

– Ну что, Щорс, как дела? – неожиданно спросил он у девочки.

Надька недовольно и строго посмотрела на него и спросила:

– Какой еще Щорс? Я – Надька! С двадцать седьмой квартиры!

– Тю-ю! С двадцать седьмой? А Щорса не знаешь? Кстати, меня дядя Витя зовут. А Чапаева знаешь?

– Ну! Кто ж его не знает?

– А Щорса не знаешь? А он такой же, как Чапаев!

– Скажете тоже… – не поверила Надюха.

– Эх, Надька… Николай Александрович Щорс – начальник дивизии Красной армии времён Гражданской войны, член Коммунистической партии.

– Даа!?

– Знать надо героев своей Родины, Надюха! Знать и помнить! А песню про Щорса ты знаешь? «Голова обвязана, кровь на рукаве, след кровавый стелется по сырой траве…» – запел сосед, – А маму– то твою как зовут? Эх и красивая у тебя мама…

– А какие там дальше слова, дядь Вить, скажете!? Я очень хочу эту песню выучить!

Дядя Витя ушел, а Надюха направилась к играющей на футбольном поле стайке мальчишек. Увидев машущую им рукой Надьку, ребята прекратили игру и пошли ей навстречу.

– Эй, парни, в Щорса играть будем?

– Как это? – оторопели парни.

– Так это! Вы что, Щорса не знаете? Щорс-это красный командир полка. Он с белыми бился. Ранили его. В голову. И кровь текла ручьем по траве.

– Помер? – уточнили мальчишки и обступили Надюху.

– Да, но позже. Жизнь у него была тяжелая, в холоде и голоде. И был он сыном батрацким.

– Каким, каким? – переспросил один из ребят.

– Матраским, – повторил Вилька.

– Матросским! – закричал Гультяй, который ходил теперь за Надькой по пятам, как хвостик.

– Темнота! – застыдила их Надюха. – Завтра дядя Витя из нашего подъезда слова песни мне даст. Выучим. Книжку в библиотеке сейчас возьмем. Прочитаем! И вообще – знать надо героев своей Родины, парни! Знать и помнить! Так! Кто со мной в библиотеку? Отряд, стройся!

***

В столовой, где не так давно работала Зинаида, отмечали юбилей директора ГЭС. Почти сотню приглашенных вместил в себя банкетный зал. Полина Венедиктовна следила за каждой мелочью. Белоснежные салфетки, ножи и вилки – все блестело. Ну-ка, люди собрались такие важные… Из самого Ленинграда да Новгорода. На столе и буженинка, и язык говяжий. В центре стола – осетрина. Царская рыба… А уж салатов, икорки… Так, как вкусно готовила Венедиктовна, пожалуй, никто не мог приготовить. Поэтому крупные начальники загодя записывались на проведение банкетов по случаю юбилеев, свадеб и других культурных мероприятий.

Концертную программу обеспечивали работники Дома культуры «Железнодорожник». Артистов привезли на двух автобусах и еле разместили в подсобных помещениях, используя их под гримерки. После очередного тоста хор пожилых женщин в кокошниках исполнял песню «Ревела буря, гром гремел». Стоя за дверью перед выступлением, остальные артисты самодеятельности переживали и нервничали. Среди них находилась и Зинаида. Трясущимися руками она подкрашивала губы, глядя в оконное стекло. Художественный руководитель дворца культуры прошептал в сторону Зинаиды:

– Человек девяносто в зале-то, а может, и сто… Сенина, готовься! Твой выход сейчас!

Взволнованные краснолицые певицы народного хора выходили из зала гуськом, обмахиваясь руками, как веером. Они были счастливы, что успешно выступили и что сейчас заказной автобус довезет их до Дома культуры, и они смогут попить чаю с пирожками, которые им оплатил юбиляр и в досталь наговориться друг с другом. Зинаида подошла к двери, оглядела зал. За огромным столом восседал директор ГЭС. Для своих пятидесяти пяти лет он совсем не был старым и седым, но был крепким и сильным. Гостей много. Много и еды. У Зинаиды потекли слюнки. Зря она не поела, когда свекровь ее звала на кухню.

– А сейчас Зинаида Сенина, заведующая кафе «Турист», исполнит песню «Голубка». Аккомпанирует Татьяна Ивановна Руденко. Хлопаем, хлопаем, товарищи! – услышала Зина голос конферансье.

На импровизированную сцену Зинаида вышла в черной облегающей блузке, ярко-красной, цветастой, широкой юбке и с красным цветком в волосах. Она несколько дней мастерила себе костюм, стараясь, чтобы он сидел на фигуре как влитой. Зинаида загадочно обвела взглядом публику, эффектно встала в позу, остановив взгляд на юбиляре. Аккомпаниатор заняла свое место и кивнула солистке. Зазвучали аккорды вступления, и Зинаида запела:

– «Когда из твоей Гаваны уплыл я вдаль,

Лишь ты угадать сумела мою печаль.

Заря, золотила ясных небес края,

И ты мне в слезах шепнула: «Любовь моя!»

Она пела и, обмахиваясь веером, пританцовывала. Ее свекровь, наблюдая за ее выступлением в щелочку приоткрытой двери, вдруг увидела на сцене не Зинаиду, свою невестку, а совсем другую женщину: незнакомую, загадочную и прекрасную. Она с восхищением смотрела на нее и вытирала краем передника выступившие на глаза слезы.

На последнем проигрыше Зинаида исполнила испанский танец, притоптывая каблучками и прищелкивая пальцами, и зал взорвался аплодисментами. Смущенная Зинаида остановилась, набралась храбрости и громко сказала, глядя в лицо юбиляру:

– Спасибо! Я от всей души поздравляю Вас, Петр Николаевич, с юбилеем. Счастья Вам и здоровья!

Петр Николаевич соскочил было со стула, чтобы в знак благодарности обнять певицу, но жесткая рука супруги усадила его на место.

Ведущий праздника уже спешил объявить следующего артиста. Зинаида очень устала, и от всех пережитых волнений чувствовала себя ненужной тряпкой, которую отжали и выбросили. И только свекровь, семенящая рядом, похвалила невестку:

– Ну ты, Зинушка, дала! Знай наших! Юбиляр-то чуть из штанов не выпрыгнул!

Женщины скрылись за кухонной плитой, и Зинаида стала переодеваться. Свекровь пошарила по многочисленным алюминиевым кастрюлькам и вытащила из одной из них наполненную чем-то авоську. Обиженная молчаливостью невестки, Венедиктовна гаркнула:

– Да не тряси ты своей юбкой. У меня тут, воще-то, все стерильно! На-ко вот сетку держи. Я тут вам вкусненького с барского стола утырила.

– Мама, да неудобно как-то.

– Чего? Тебе что, заплатили за выступление?

– Нееет.

– А что ты, должна тут перед ними прыгать и дрыгать? А дома семья не кормлена. А эти богатеи и копейки одной не дали. На, держи! И Надьку порадуй! – расставила все по местам свекровушка и сунула Зине в руки сетку с продуктами.

– Да и правда, – смирилась Зина, – хоть дочку накормлю.

Праздник шел своим чередом. Выходя из столовой, Зинаида подумала о том, как хороши эти белые ночи, ведь и не скажешь, что сейчас уже десять вечера. Хотелось домой. И хорошо бы Генка не был пьяный… А тут еще на остановке сколько стоять, ожидая автобуса. Из-за угла к ней метнулся худощавый мужчина и сильно испугал девушку. Он встал перед ней и протянул букет наскоро сорванной с клумбы космеи вместе с колючими сорняками. Зинаида спрятала сетку со снедью за спину, взяла цветы и стала рассматривать новоявленного кавалера. С виду он выглядел интеллигентно. Очки в роговой оправе прикрывали умные пытливые глаза. Рыжеватые, волнистые, хорошо причесанные волосы. И ростом вроде с нее… Но уж очень он был худенький. «Еврей», – почему-то подумала Зинаида, хотя в национальностях она совсем не разбиралась.

– Здравствуйте! Я вас жду, – приятным голосом сообщил мужчина.

– Зачем вы нашу клумбу оборвали? – не зная, что сказать, ляпнула Зинаида.

– Простите. Так хотелось вам приятное сделать. А других-то цветов – нет! Вы так чудесно пели… Меня Юлий зовут.

– Как, как?

– Юлий! Друзья называют меня Эйнштейн!

– Физик, что ли? – удивилась она, стараясь спрятать за спину смешную сетку.

– Да нет. Просто умный! Я инженером работаю на ГЭС.

– А-а-а. Вы извините, но мне домой надо. Автобусы вечером ходят плохо.

– Да, да. Простите. Не смею вас задерживать. Но может, дадите номер телефона?

– У меня только рабочий. Запомните или записать?

***

Для бродячей собаки, которая прибилась к ребятам во время игры в войнушку, Надюхина компания соорудила конуру из коробок в подвале своего дома. Пес был грязный, в колтунах. Он поскуливал и позволял детям чесать свое голодное брюхо. Собака радовалась своей нужности и была счастлива, что она здесь, в тепле и заботе, и что лучшая девочка на свете вернулась с двумя котлетами и тут же скормила одну из них собаке, а вторую отдала голодному мальчику Вильке.

– Вкусные котлеты готовит Гультяева мамаша, – сглотнув слюну, прокомментировала Надя.

– Угу-у! —мгновенно проглотив котлету, согласился Вилька.

Вилька почесал благодарную морду собаки и удивленно заметил:

– Ни фикассе! Глянь – улыбается! Хороший, хороший песик!

– А давай, это будет наша пограничная собака. Будем о ней заботиться, – предложила Надька, вытирая жирные от котлет руки рваной тряпкой, которую притащила с чердака, чтобы постелить песику в конуру.

– Я ее причешу-у! Вы-мо-ю-ю. Бантики привяжу-у! – приговаривала Надюха, поглаживая собаку.

– Ну где ты видела пограничную собаку в бантиках? – возмутился Вилька.

– Ни у кого нет, а у нас – будет! Может это для маскировки, чтобы никто не догадался, что собака военная. А может, мы ее правильно сдрессируем, а потом с ней в Красную армию пойдем! Хотя космонавтам собаки не положены…

– Как же не положены? А Белка и Стрелка?

– Точноооо…

Понимая, что дети сейчас уйдут, дворняжка льстивым вьюном закрутилась у ног ребятишек, прыгая на них, пытаясь лизнуть лицо своим шершавым языком. Ребята еще раз почесали ей живот, доставив той огромное удовольствие. Блохи все же ее мучали.

– Думаешь, и она может в космос полететь? Вильк, слышь, как у нее в животе бурлит?

– Не-е! Это не у нее, это у меня!

– Аааа! А как мы ее назовем? А это мальчик или девочка?

– Мальчик! Видно же! Да и титек нет. У женщин всегда по шесть титек!

– А-а-а! Нет, Вилька, это у него в животе булькает. Слышишь? Буль-буль! Буль-буль! А давай его Булькой назовем, – предложила Надька.

– Ладно! Только никаких бантиков! Пойдем, поесть ему поищем! Что ему одна котлетина? Да и самим бы надо перекусить…

***

Зинаида сняла новое крепдешиновое платье и осталась в кружевной черной комбинации. Ее крепкие высокие груди отливали перламутром. Высоко подобранные шпильками волосы подчеркивали ее длинную шею.

– Чудо! Ты просто чудо! – выдохнул от неожиданности полный пятидесятилетний мужчина, сидевший на стуле. Зине было ужасно смешно видеть полковника в семейных сатиновых трусах до колен и обвисшей, голубой, не первой свежести майке. Но смеяться было нельзя. Ведь она играла роль. Роль обольстительницы. Ну надо же как-то устраивать свою жизнь. Пока молодая, надо искать… А полковник – большой человек в воинской части. Да к тому же богат. Наверно…

Зинаида изящно села к нему на колени, обвила рукой его бычью шею и стала отмахивать ладонью от себя вонючий дым от его дешевых сигарет. На столе стояла бутылка красного вина, а на газете лежало несколько кусков хлеба и два краснобоких яблока.

– Зинушка, – затушил сигарету полковник и крепче обнял девушку, – я тебя с первого взгляда! Я тебя как увидел… Ну, как будто громом меня хреннануло! Люблю – не могу!

– Любишь? Так женись, милый! – промурлыкала Зинаида.

По ту сторону двери уже примостилась Надюха. Она ухом прижалась к картонной двери и решила послушать, как там у мамки дела с полковником продвигаются.

– Ну не могу я жениться на тебе! Зинушка, ну что ж ты руки-то мне крутишь? Зинушка, я ж тебе говорил, у меня очень больная жена. Зинушка, двое детей. Ни о каком разводе и речи быть не может, – гундосил толстяк.

Зинаида всталас каменным лицом, демонстративно взяла в руки платье. Полковник тут же вскочил и плюхнулся ей в ноги.

– Ну, Зинушка, ну, родная! Вот помрет она, и поженимся! Вот тогда и на море поедем! Заживе-е-ем! – обнадежил он ее.

– Врешь ты все, Павел! У тебя жена и дочки, как сыр в масле катаются, а для меня ты и вина хорошего жалеешь. Купил самой дешевой бормотухи. На море он меня повезет… – пристыдила его Зинаида, одевая платье.

– А вот и повезу! Повезу, Зинушка!

***

Услышав заветное слово «Море», Надюха закрыла глаза. И перед ней сразу же появились волшебные картинки.

– «Это кладбище, где мы деда Сашу похоронили. Кресты кругом. А вот и могилка, где хоронят жену полковника. Наверняка она была еще толще полковника. И гроб ее несли шесть человек! Нет, десять человек, ведь она же еле-еле в него влезла. Людей вокруг много… А полковник держит мамку под ручку. И я рядом с ними! Мы такие красивые, все в черном, траур все-таки… А у мамки перо в шляпе и вуаль. Все кругом нам завидуют. Аж слюни у них текут. И вот мы уходим все втроем с кладбища. И тут подъезжает к нам коляска с черными лошадьми. Из нее выскакивает извозчик – Карабас, открывает дверцу и говорит: «Ну, наконец-то Ваша жена, господин хороший, умерла! Счастье-то какое! Садитесь скорее, я домчу вас прямо к морю!» А мы такие счастливые, садимся в коляску. Едем!!! А за коляской бегут две толстые девочки. Очень толстые, жир у них так и трясется. Они кричат нам вслед: «Возьмите и нас к морю! Мы отдадим вам и сыр, и масло!» А я такая, обмахиваюсь веером и говорю: «Маман, давайте возьмем их с собой! А то пропадут они без сыра и без масла! А бананов там на всех хватит».