Текст книги "Семейное право: в «оркестровке» суверенности и судебного усмотрения. Монография"

Как видим, в более позднем определении появился тот самый эмоционально-этический контекст («любовь и уважение»), о котором ранее автор писала как о юридически безразличном, хотя и выражала о том сожаление^[336].

Однако мы склонны упрекнуть И. А. Трофимец отнюдь не в изменчивости позиции (это нормально и часто полезнее позиции застывшей). Наши упреки скорее могут быть квалифицированы как принципиальное несогласие с технологией авторского дефинирования и использованного ею набора элементов.

Так, оба определения явно обросли излишними констатациями. В первом есть указания на взаимность и добровольность союза, что очевидно по умолчанию (недаром, заменив во второй формулировке термин «союз» на «договор», автор от них отказалась, видимо, сочтя требования взаимности и добровольности сторон именно очевидными).

На наш взгляд, нет необходимости включать и условие о достижении брачного возраста. С одной стороны, для характеристики других цивилистических соглашений (договоров), в том числе и семейно-правовых, мы не упоминаем ни о возрасте, ни о дееспособности, с ним связанной, ибо они фиксированы в специальной норме – универсально и с необходимыми исключениями. С другой стороны, если И. А. Трофимец настаивает на возрасте как условии законности брачного союза, то надо идти до логического конца и включать положения об отсутствии другого зарегистрированного брака, близкого родства и т. д. Однако автор объединяет их под «знаменем» «препятствующих заключению брака обстоятельств», придавая им, видимо, качество условий второго сорта. Утяжеляет дефиницию и дифференциация супружеских правоотношений на личные и имущественные – тем более что нормы, долженствующие следовать за предлагаемой новеллой, этот юридический потенциал супружества подробно раскрывают. Совершенно излишним, не имеющим юридического значения и даже дискриминационным представляется указание на одну из целей брака как семейной общности – рождение и воспитание детей: как мы уже отмечали, немалое число пар страдают бесплодием, а родительство (в том числе и с использованием репродуктивных технологий) – явление сугубо диспозитивное, хотя и зело государством поощряемое. Наконец, автором, по сути, предпринята при дефинировании брака попытка дать и определение семьи – путем расшифровки ее сущности в скобках. Это, во-первых, явно не соответствует традициям законодательной техники; во-вторых, обедняет представление о семье, которая, как известно, строится не только на основе супружества; в-третьих, как, впрочем, и брак, не сводится к рождению и воспитанию детей. Следует также помнить о норме ст. 31 СК РФ, декларирующей свободу выбора супругами места жительства и рода занятий, реализация которой не исключает и раздельного проживания, весьма долгого, хотя и по уважительной причине^[337]. Иными словами, определение семьи следует конструировать основательно и в автономном нормативном предписании^[338], с учетом как универсальности, так и индивидуальности данного явления.

Использование в дефиниции брака термина «договор» стало «фишкой» новейшего времени. Впрочем, справедливости ради следует согласиться, что основания к этому имеются. «Изюминка» – в другом: в обнаружении действительной природы данного союза – гражданско-правовой либо семейно-правовой. Так, М. В. Антокольская отмечает: «В той части, в которой брачные отношения регулируются правом, – это гражданско-правовые отношения. В другой своей части, которая лежит в религиозно-этической сфере, брак может рассматриваться как таинство, как мистический союз, предполагающий наиболее полное общение, или даже как средство достижения определенных выгод – все это лежит за границами права»^[339]. Само заключение брака как соглашение и юридический факт не предназначено, продолжает автор, для конкретизации прав и обязанностей супругов – оно лишь порождает статус супружества; это соглашение ничем не отличается от гражданского договора^[340]. (Впрочем, еще Г. Ф. Шершеневич писал, что в основании брака лежит соглашение между сочетающимися, предполагающее, как и всякий договор, свободу воли и сознание^[341].)

Доводя данную мысль до логического конца, предполагаем, что собственно брак (а не его заключение) – не договорное правоотношение с конкретными правами и обязанностями, а особое гражданское правовое состояние, юридический факт, с возникновением которого связывается возникновение личных и имущественных правоотношений. (Значит, брак – не договор?..) Именно к такому заключению можно прийти, следуя по ступенькам рассуждений автора. Собственно, этому же выводу споспешествовал и Г. Ф. Шершеневич: «Цель брака – совместное сожительство, не только в смысле физическом, но и нравственном. С этой стороны обнаруживается различие между браком и обязательством, которые оба могут быть основаны на договоре. Когда договор направлен на исполнение одного или нескольких определенных действий, то последствием его будет обязательственное отношение, напр., в товариществе. Брачное соглашение не имеет в виду определенных действий, но, как общение на всю жизнь, оно имеет по идее нравственное, а не экономическое содержание»^[342].

К сходному выводу приходит и А. П. Сергеев, пытаясь (и довольно плодотворно) определить из пространства классической цивилистики и ее методами юридически многослойную сущность брака. Семейный закон, пишет автор, регулирует отношения по заключению супружеского союза, соответственно, вне определения брака (по М. В. Антокольской) остаются отношения, возникающие между лицами, в него вступившими; они (этические, физические и т. п. аспекты) не безразличны праву, однако прямому его воздействию не подвергаются, а лишь учитываются при принятии тех или иных решений, «воспринимаясь при этом как данность, которая не может быть ни доказана, ни опровергнута, ни сведена к какому-либо одному знаменателю» (например, законодательство не предусматривает критерия, позволяющего достоверно установить, имели ли стороны намерение создать семью, но суду тем не менее приходится оценивать ситуацию в целом, включая и ее этическую сторону)^[343]. Гражданско-правовой характер сделки – соглашения о заключении брака очевиден, продолжает А. П. Сергеев, в то же время возникающие из нее отношения имеют иную правовую природу, нежели породившая их сделка, – они, отношения супружества, представляют собой институт особого рода (sui generis), притом не абсолютного, а относительного характера (поскольку существуют исключительно между супругами)^[344]. Однако в предыдущем абзаце своего текста автор указывает и на гражданско-правовой характер брака, опираясь на аргументацию, выстроенную им в главе о семейных правоотношениях.

Поскольку в настоящем сочинении мы уже предложили вниманию читателя несколько соображений об особенностях семейно-правовых договоров, в данном месте ограничимся соображениями собственно по поводу брака. Позиция А. П. Сергеева несколько противоречива. Во-первых, автор, все же констатируя различение брака и соглашения о его заключении, особую природу отношений супружества (sui generis), делает заявление о гражданско-правовом характере именно брака. Во-вторых, в означенные супружеские отношения он включает весь комплекс вариаций на заданную тему: отношения собственности и иные по поводу имущества, отношения родительства и т. д. При этом о природе последних (лично-правовых) А. П. Сергеев однозначного ответа не дает, хотя и приходит к выводу, что в целом отношения супружества являются гражданско-правовым институтом, хотя и особого рода^[345]. Впрочем, автор неизбежно акцентирует свое внимание на личной стороне собственно супружества (ст. 31 и 32 СК РФ), подчеркивая сравнительно скромное их место в системе супружеских отношений (в широком смысле) и объясняя это «деликатностью» законодателя, избегающего вмешательства в интимную сферу супругов, в которой главную роль играют нравственные начала»^[346].

Наконец, в-третьих, А. П. Сергеев солидарен с нами и другими авторами в том, что «определяя правовую природу соглашения о заключении брака, необходимо также иметь в виду, что договор не является исключительно гражданско-правовым институтом, а издавна применяется и в сфере публичных отношений между государствами, и в трудовых отношениях, и многих других»^[347].

В. В. Грачев, никогда ранее не обращавшийся к семейному праву^[348], взявшийся исследовать сущность брака с «чистого листа», справедливо замечает, что понятие брака является семейно-правовым и, следовательно, цивилистическим, поэтому термины вроде «союз» использовать нельзя как не имеющие цивилистического содержания^[349]. Из легального определения договора (п. 1 ст. 420 ГК РФ) вроде бы, продолжает автор, должно следовать, что брак есть соглашение об установлении прав и обязанностей, однако воля брачующихся на это не направлена: супружеские права и обязанности возникают позже, с наступлением других предпосылок (например, факта приобретения общего имущества); заключение брака вызывает другие правовые последствия – изменение правового статуса мужчины и женщины, т. е. приобретение особого правового состояния (состояния в браке, или супружества). Соответственно В. В. Грачев определяет брак как нуждающееся в государственной регистрации соглашение мужчины и женщины, направленное на возникновение состояния супружества. Одновременно автор подчеркивает два значения этого понятия: «брак-договор» и «брак-состояние»^[350].

Позиции М. В. Антокольской, А. П. Сергеева, В. В. Грачева (косвенно – и других цивилистов), безусловно, аргументированы и имеют право на существование. Однако же – и право подвергнуться определенным сомнениям.

Отвергая иную (не гражданско-правовую) природу соглашения о браке и имея в виду разнообразие природы договоров, авторы опираются на очевидную (для них) принадлежность семейного права к праву гражданскому. (Впрочем, ряд цивилистов и трудовой договор продолжают причислять к гражданско-правовому типу.) Это, как известно, аксиомой не является.

Между тем и условия законности брачного союза (бисексуальность, моногамность, отсутствие близкого родства, весьма специфические правовые «качели» о брачном возрасте и т. д.), и форма соглашения (с регистрацией в органах ЗАГС, как правило в торжественной форме^[351]), и последствия (супружество), и способы прекращения (в том числе развод по 3-вариативному сценарию – в зависимости от наличия общих несовершеннолетних детей, с ограничением мужа в праве его инициации, обязанностью суда разрешить сопутствующие браку вопросы и т. д. и т. п. – ст. 17, 19, 21, 23, 24 СК РФ), и наконец, особенности признания брака-договора недействительным (например, с несовершеннолетним – п. 2 ст. 29 СК РФ)^[352] – все свидетельствует о «магии» семейно-правового договора, а не прагматизме гражданско-правового.

О. С. Иоффе задолго до нашей острой дискуссии и, возможно, даже не предвидевший ее, отмечал, что сходство супружеского союза со сделкой действительно очевидно, так как брак возникает на основании юридического акта, совершенного с намерением породить правовые последствия, однако его социальное содержание и эти самые правовые последствия исключают квалификацию его в качестве одной из разновидностей гражданско-правовых сделок^[353].

А. П. Сергеев, М. В. Антокольская, В. В. Грачев, безусловно, правы, подчеркивая, что термин «брак» используется законодателем в двух значениях: в смысле юридического факта – соглашения, порождающего супружество, и в смысле особого правового состояния (статуса), т. е. собственно супружеской общности. И именно в этом, по мнению ученых, коренится ошибка большинства семейноведов, не различающих эти два значения, настаивающих на негражданско-правовой природе явления брака, в то время как последний акцент преимущественно адресован второму смыслу.

Справедливости ради, например, А. П. Сергеев замечает, что подобная тенденция в известной мере характерна для цивилистики (в узком контексте – гражданского права) в целом: и в юридической литературе (М. И. Брагинский, В. В. Витрянский), и в судебных решениях понятия договора и порождаемого на его основе обязательства отождествляются, в то время как самостоятельность каждого из них как правовых институтов не вызывает сомнений^[354].

Однако указание на два (и даже три: плюс договор-документ) значения договора не составляет ошибки, а лишь обогащает содержание данного явления, на что и указывается в том числе и в цитируемом издании: договор – и соглашение о возникновении, изменении или прекращении прав и обязанностей, и то правоотношение, которое возникает между сторонами в связи с заключением такого соглашения. В доктрине и на практике особых затруднений в дифференциации данных смыслов не происходит, соответственно к договору-сделке применяются нормы об условиях ее действительности, составе и т. д., к договору-правоотношению – общие нормы об обязательствах^[355].

В этом информационном фокусе обнаруживается некоторое расхождение в позиции цивилистической «троицы»: А. П. Сергеев как бы предполагает для брака значение правоотношения (комплексного супружеского), а М. В. Антокольская и В. В. Грачев – нет, сводя договорное предназначение брака к моменту его заключения (и в отдельных случаях «возобновляя» его – для прекращения путем развода или аннулирования путем признания недействительным).

Точка зрения А. П. Сергеева, на наш взгляд, точнее отражает положение «вещей» – как юридических, так и фактических. Качество правового состояния как разновидности юридического факта отнюдь не исключает возможности иметь и качество правоотношения (не говоря о том, что последнее – также разновидность юридического факта).

Неопределенность, малая степень конкретности норм СК РФ о браке как правоотношении свидетельствует не об отрицании оного в статусе брака – особого договорного семейного правоотношения (брачного «обязательства», если хотите), а о недостаточной разработанности проблемы.

Полагание А. П. Сергеевым супружества комплексным правоотношением личного и имущественного характера скорее олицетворяет весь институт брака. (Подобный подход давно известен. Например, некоторые процессуалисты рассматривают гражданский процесс как сложное правоотношение между судом и другими субъектами процесса по гражданскому делу, как совокупность групп отношений «суд-истец», «суд-ответчик» и т. д. и как единичное отношение суда^[356] и, например, истца по поводу разрешения ходатайства о назначении генетической экспертизы.)

Однако такая «картина» брачного мира имеет весьма абстрактный либо, напротив, чрезмерно усложненный, детализированный характер, потому что вектор массы юридических связей на основе супружества стремится почти в бесконечность: А. П. Сергеев, как мы уже отмечали, имеет в виду отношения собственности, родительства (и даже наследования).

Е. М. Ворожейкин и другие семейноведы также рассматривают брачное правоотношение как сложное по своему составу и содержанию: вступая в брак, супруги приобретают всю совокупность прав и обязанностей – право на определение места жительства, на фамилию, выбор занятия, право требовать совместного решения вопросов семьи, право на развод, совместное имущество, материальную поддержку. В то же время автор делает настораживающую оговорку: если это имущество есть (например, свадебные подарки)^[357] и не включает, видимо, в перечень элементов сложного (комплексного) брачного правоотношения последующие вариации по поводу собственности, тем более – материнства и отцовства, ибо они составляют самостоятельное родительское правоотношение^[358].

Отрицание за браком качества конкретного правоотношения не конструктивно. Брачное (супружеское) правоотношение, в собственном смысле, а не сверхкомплексном, является лично-правовым. Оно возникает после вступления в силу соглашения о его создании и длится до прекращения или признания недействительным.

Данное правоотношение представляет собой такую лично-правовую связь мужчины и женщины, которая заключается в супружеском сожительстве (как правило, сопровождающемся совместным проживанием с ведением общего хозяйства или же проживанием раздельным – в том числе в рамках реализации не только индивидуальной свободы выбора места жительства, рода занятий, но и иной общности быта) и совместным решением вопросов семьи.

Примечательно, что В. В. Бутнев, критикуя позицию В. В. Грачева совершенно по другому поводу (вопросу о наличии или отсутствии гражданско-процессуальной обязанности по доказыванию), также обращается к его точке зрения на брак как соглашении о достижении особого, супружеского, состояния. Автор разделяет точку зрения о том, что правовое состояние, будучи длящимся действием, в определенных случаях не исключает возможности его бытия в образе правоотношения, также имеющего длящийся характер, правовую связь между участниками общественной жизни^[359]. Утверждение о том, – продолжает В. В. Бутнев, – что заключение брака само по себе не порождает супружеских правоотношений, противоречит не только закону, но и здравому смыслу; регистрация брака порождает правовую связь независимо от того, проживают ли супруги в общем жилом помещении, приобретают ли имущество в совместную собственность, исполняют ли «супружеские обязанности», рожают ли и воспитывают детей и т. п. «Из утверждений В. В. Грачева, – констатирует автор, – следует, что супруги, зарегистрировав брак, еще не стали субъектами брачных правоотношений. Эти правоотношения возникли, если, выйдя из загса, они приобрели бутылку водки (возникло совместно нажитое имущество). Нелепость этого вывода очевидна»^[360].

Украинские законодатели, возвращая нас в юридический (и вполне традиционный) реализм, полагают браком «семейный союз женщины и мужчины, зарегистрированный в органе государственной регистрации актов гражданского состояния» (ст. 21 «Понятие брака» СК Украины). Законодатели Республики Беларусь фактически присоединяются к еще более традиционным доктринальным определениям (за минусом эпитетов, не имеющих, как мы отмечали, юридического значения): «Брак – это добровольный союз мужчины и женщины, который заключается в порядке, на условиях и с соблюдением требований, определенных законом, направлен на создание семьи и порождает для сторон взаимные права и обязанности» (ст. 12 Кодекса РБ о браке и семье).

С учетом правомочных доктринальных уточнений можно предположить, что российскому законодателю следовало бы понимать под браком основанные на юридически оформленном соглашении отношения мужчины и женщины, имеющие целью создание и поддержание семьи с правами и обязанностями супругов.

4.3. Предположение второе:
семья как дефиниция и конструкция

Дать легальное определение семьи, замечает А. П. Сергеев, трудно, но возможно. Однако если его сконструировать предельно общим образом, охватив максимально широкий круг отношений, регулируемых семейным правом, то оно разойдется с социологическим пониманием семьи и превратит ее «в юридическом смысле в надуманную, искусственную конструкцию»^[361].

Мы вынужденно (но временно) прервем авторскую аргументацию, ибо уже заявленное требует комментариев. Во-первых, отнюдь не аксиоматична необходимость совпадения легальной и социологической дефиниций. Как мы уже отмечали ранее относительно других явлений и отражающих их понятий, такое единение очень часто (если не как правило) невозможно. Во-вторых, дефиницией (и конструкцией) семьи совершенно не обязательно «обнимать» всю материю из пространства семейного права: название отрасли нередко является определенным компромиссом, а отношения с семейным элементом составляют предмет правового регулирования разных отраслей. Соответственно, в-третьих, те явления и конструкции, которые не отвечают сущностным признакам семьи, видимо, к таковой и не относятся, и нуждаются в других определениях и квалификациях.

Обратимся для начала к социологическому контексту, с которым хотелось бы А. П. Сергееву солидаризировать контекст легально-юридический (в том смысле, что если это невозможно, то нечего и копья ломать в бесславном деле легализации рассматриваемого понятия).

Так, авторы учебника «Социология семьи» (А. И. Антонов и др.), отмечая, что определения данного понятия должны стремиться соединить разнокачественные проявления семейной универсальности, сочетать, а не противопоставлять друг другу ее признаки как социального института и социальной группы, в итоге заключают: «Семья – это основанная на единой общесемейной деятельности общность людей, связанных узами супружества – родительства-родства, и тем самым осуществляющая воспроизводство населения и преемственность поколений, а также социализацию детей и поддержание существования членов семьи». Если отсутствует хотя бы один элемент указанного через тире триединства, замечают они, то перед нами не семья, а фрагментарные семейные группы, бывшие (например, вследствие развода супругов или смерти одного их них) или будущие семьи (например, молодожены без детей); фактические браки или легитимные браки без детей и т. п. – «осколочные» формы семьи, а точнее – именно семейные группы^[362].

У современных семейноведов от юриспруденции такое представление о семье и несемье, пожалуй, ассоциируется с временами если не Средневековья, то начала ХХ в. Видимо, недаром С. И. Голод отмечает, что А. И. Антонов «твердо стоит обеими ногами на позиции прошлого, ностальгирует по поводу минувшего века»^[363]. Подобные ученые, продолжает автор, с маниловской убежденностью обращают взоры к светлым целям семьи, изменению иерархии современных человеческих потребностей в пользу укрепления семьи с детьми как личным целям и основам гармоничного сочетания роста уровня жизни и «расширения символов социального престижа личности с обзаведением семьей и рождением детей»^[364].

«В пику этим утверждениям» С. И. Голод полагает, что формирование постсовременного типа семьи сопровождается двумя эмансипаторскими движениями – ослаблением зависимости детей от родителей и жены от мужа^[365]. Тем не менее не отказываясь в этом вопросе от обыкновений, автор рассматривает семью «как совокупность индивидов, состоящих, по меньшей мере, в одном из трех видов отношений: кровного родства, порождения, свойства»^[366].

Супруги стали рассматриваться, замечает Э. Гидденс, как сотрудники в совместном эмоциональном предприятии; «дом» стал местом, где «агент» может получить эмоциональную поддержку по контрасту с инструментальным характером рабочей среды^[367] (добавим: либо специфической среды пенсионера и т. п.).

Супружество, подчеркивает С. И. Голод, – это личностное взаимодействие мужа и жены, с неинституциональным характером отношений, с симметричностью прав и, что не менее важно, асимметрией ролей мужа и жены^[368]. Анализ российского и особенно зарубежного эмпирического материала обнаруживает, кроме того, – продолжает автор, – «мозаичный и плюральный эротический ландшафт», где институт брака, бывший на протяжении столетий монополистом в регулировании сексуальных практик и прокреационной деятельности, перестал быть таковым и встал в ряд с «сожительством» и внебрачной рождаемостью^[369]. (При этом ученый не подключает в этот ряд однополые партнерства. Видимо, в связи с акцентом его статьи на демографический контекст, а возможно, и по иным соображениям.)

Семью, не без духа консервативности полагает А. М. Яковлев в своей работе на стыке социологии и права, можно определить как «относительно постоянную группу людей, объединенных общими предками, которые живут вместе, образуют экономическую ячейку, и старшие берут на себя ответственность за младших»^[370].

Опираясь на социологическое представление о семье, Н. Г. Юркевич рассматривает ее как «малую социальную группу, участники которой обычно связаны браком или родством и ведут совместное хозяйство»^[371].

С философской точки зрения А. Г. Харчев квалифицирует семью как обладающую определенной организацией малую социальную группу, «члены которой связаны брачными или родственными отношениями, обязанностью быта и взаимной моральной ответственностью, социальная необходимость которой обусловлена потребностью общества в физическом и духовном воспроизводстве населения»^[372].

Семья, размышляет Д. Ж. Маркович, есть исторически изменчивая «социальная группа, универсальными признаками которой являются гетеросексуальная связь, система родственных отношений, обеспечение и развитие социальных и индивидуальных качеств личности и осуществление определенной экономической деятельности»^[373]. Как видим, автор нанизывает такие признаки на одну универсальную «семейную нить», которые далеко не всегда присутствуют в рассматриваемой социальной группе: брат с сестрой, мать с дочерью и т. п. – не могут составлять семью?..

А. И. Кравченко подчеркивает (также, видимо, в качестве универсального рецепта), что данную малую группу характеризует брачность или кровное родство (вариант – опекунство), общность быта, взаимная помощь и ответственность, в принципе ведение совместного хозяйства. Автор сразу же уточняет, что последнее – признак домохозяйства, а далее пишет: под ним статистика понимает социально-экономическую ячейку на основе совместных быта, проживания и ведения хозяйства^[374]. Воистину объемы понятий вместе с их признаками диффундируют со «страшной силой».

Ю. И. Гревцов указывает на признаки брачности, связанности прямыми родственными отношениями, заботой о младших^[375]. Следует заметить, что родные братья и сестры – родственники по боковой линии (1-й степени), что дети могут быть от разных браков, что с супругами могут проживать близкие свойственники или дальние родственники (например, в качестве иждивенцев), что детей в семье может не быть, что…

Термины, связанные с семьей, подчеркивает А. Мендра, имеют в нашем языке двойной смысл: первый – люди, объединенные родством по крови; второй – группа людей (обычно супругов, детей и т. д.), живущих совместно; первая – группа по происхождению, вторая – «домашняя группа»^[376].

Семья, замечает В. С. Нерсесянц, есть особая общность, основанная на родственных связях и специфических отношениях, которые существенно отличаются от межиндивидуальных отношений чуждых друг другу членов гражданского общества^[377].

Думается, что первое – не семья, а родственники (по крайней мере, в современном значении). Кроме того, исторически и территориально указанные два смысла характерны отнюдь не только для русского языка^[378].

Стабильный внебрачный союз (с детьми или без детей), отмечает О. Ю. Косова, который характеризуется «общностью повседневной жизни, межполовыми контактами, взаимной поддержкой, а в целом наличием доверительности в личных взаимоотношениях, ориентированных на семейную модель организации быта» – одна из правомерных разновидностей современной семьи^[379].

Пьер Мюра, анализируя тенденции изменчивости французского подхода к институтам брака и семьи в XX–XXI вв., констатирует, что доктрина от положений «семья – фундаментальная структурная единица общества» и «брак – основа семьи» перешла к признанию индивидуальной свободы и социального равновесия весьма деликатных ситуаций – свободного брака, раздельного проживания с совместным исполнением родительских обязанностей, однолинейных связей, обеспечения деторождения с использованием специальных медицинских средств, гражданского договора солидарности и т. п., а классическое противостояние между фактом (сожительством) и институтом (браком) заменено выбором между тремя правовыми положениями – браком, договором о гражданском браке и сожительством. В определенном смысле, продолжает автор, современный закон, провозгласивший приятие всего перечисленного, а особенно однополых союзов, «отделил пару от семьи, которая до тех пор была ее естественным продолжением»^[380].

Разумеется, подобные тенденции модернизации семейных отношений являются общеевропейскими. Сожительство (фактический брак), «гостевой брак», «брак без объединения домашних хозяйств» и т. п. альтернативные формы семьи распространены в Германии, Великобритании, Скандинавии и других странах и территориях. При этом, как показывают исследования, проведенные в странах ЕС, государственная социально-семейная политика решающего воздействия на партнерские отношения, семейное поведение и совместную жизнь супругов не оказывает, но она ставит рамочные условия и оказывает влияние на принятие индивидуальных решений^[381]. Предполагается, конечно, что эти «рамки», хоть и изготовлены в стиле общества постмодерна, существенно отличаются друг от друга в акцентах. Например, Франция проводит интенсивную и успешную пронатальную политику, Великобритания реализует принцип невмешательства государства в дела семьи, Дания тщательно отслеживает каноны гендерного равенства и т. д.^[382]

Как видим, социологические трактовки^[383] семьи, приведенные нами выборочно и в намеренном смешении консерватизма и модернизма, вряд ли способны послужить надежной, незыблемой основой для легального (российского) ее определения. Эти трактовки «прогуливаются по парку нерегулярного типа» и могут оказать лишь некоторую помощь: семья – малая социальная группа, связанная брачными и/или родственными (свойственными) узами, общностью быта, не всегда предполагающей постоянное проживание, взаимной поддержкой и ответственностью ее членов.

Поэтому сентенция А. П. Сергеева о заведомом разночтении социологического и юридического смыслов семьи как основании к отказу от легальной ее дефиниции после совершенного экскурса явно усиливается минорными нотами и из allegro трансформируется в andante – с налетом оптимистической, но грусти: с кого же брать столь желаемый «социологический пример»?..

Вернемся, однако, к юриспруденции.

К. П. Победоносцев, в полном соответствии с институтом власти мужа и отца, отмечал, что в тесном смысле семья состоит из нескольких лиц, объединенных единством домашней связи, «однодомством», не означающим непременно совокупного места жительства и одного хозяйства, но состояния во взаимном отношении власти, покровительства или защиты, подчинения и верности. Посреди семейства, продолжал автор, отношения его членов превращаются в юридические только тогда, когда злоупотребление власти или забвение обязанности доходят до крайности^[384]. Исследуя крестьянскую семью, С. В. Пахман рассматривал ее как одну из форм хозяйственного быта, «кровную артель»^[385]. Г. Ф. Шершеневич, А. И. Загоровский полагали семью союзом лиц, связанных браком, и лиц, от них происходящих, где юридический элемент уместен в крайне ограниченных дозах^[386].

Как видим, цивилисты конца XIX – начала XX в., при некоторой разности стилистики и акцентов, полагали семью объединением (1) на основе брака и/или родства, свойства (2) с главой (3) и общим домом – в широком смысле (4), строящимся на обычае, морали и в существенно меньшей степени – праве.