Текст книги "Три кольца, или Тест на устойчивость"

– Значит, убивать покупателей не станете? – шутливо спросил Сергей Григорьевич. – Ладно, так и напишем. – Он взял листок со штампом диспансера, уточнил Дашину фамилию и сел писать, что такая-то… была на приеме такого-то числа… диагноз – нервное переутомление…

Пока он занимался справкой, Даша ждала, чуть постукивая пальцами по столу – признак нервной натуры. На руки пациентов тоже стоит обращать внимание, напомнил себе Сергей Григорьевич, особенно на женские руки. Если они без маникюра и вообще не ухоженные, это уже определенный симптом: значит, женщине не доставляет удовольствия следить за собой. В каком же случае это естественное чувство может заглохнуть? Только если душа до отказа набита острыми переживаниями. А еще это признак утраты воли: женщина не в силах заставить себя сделать необходимое, привести в порядок руки.

Дашины пальчики заканчивались свежими красными ноготками, немного вульгарными, но определенно ухоженными. На левой руке было два колечка – с камушком и костяное, покрытое какой-то затейливой резьбой. На правой желтел тонкий золотой ободок, похоже, обручальное кольцо. Но ведь вчера она сказала ему, что не замужем, просто у нее есть друг, с которым давно вместе. Выходит, ей хочется убедить себя, что ее связь с этим другом не отличается от супружеской…

Девушка взяла справку, осенила благодарной улыбкой Сергея Григорьевича и заодно сгорбившегося в углу Никиту. Попрощалась, вышла. Никита зашевелился в кресле, напоминая о себе. Сейчас у них снова пойдет разговор по кругу: мне плохо – надо бороться – нет сил… Но дверь опять приоткрылась, и в кабинет заглянула еще одна пациентка, которой он сегодня не ждал:

– Простите, пожалуйста, доктор. Всего один вопрос, можно?!

– Вы Марина Кирилловна? Учительница из школы, верно? – вспомнил он эту выдержанную женщину средних лет, на всем облике которой как будто лежал отпечаток ее профессии – собранность и умение держать себя с достоинством.

– Совершенно верно, и как раз в этом суть вопроса. Ведь у нас, знаете, есть медицинские книжки, где должно быть записано насчет психики… Когда я пришла к вам, я не подумала…

– Насколько мне известно, учителям нельзя стоять на диспансерном учете, – с улыбкой перебил все понявший Сергей Григорьевич. – А получить консультацию не возбраняется, так что вы напрасно беспокоились.

– Значит, вы не поставили меня на учет? – обрадовано уточнила учительница.

– Не поставил. Скорей всего, это у вас перегрузка – что вы сказали на уроке что-то не то… – Как врач, он слегка лукавил: симптом не фиксируемой пациентом речи заслуживает серьезного внимания, это может быть признаком многих серьезных болезней. Но сейчас не нужно ей об этом говорить. И ставить на учет в данных обстоятельствах нельзя, пока он за ней просто понаблюдает…

– Большое вам спасибо! А то я вчера так взволновалась, всю ночь заснуть не могла…

– Вы и сейчас не вполне еще успокоились, – заметил Сергей Григорьевич. – Держите себя в руках, но я заметил. Кстати, протяните руки вперед… Видите, они у вас немного дрожат.

Учительница с извиняющейся улыбкой смотрела на свои подрагивающие пальцы. И вдруг сам Сергей Григорьевич непонятным образом взволновался. Что-то во всем этом было не так, какая-то деталь его зацепила… Он еще сам не знал, в чем дело, но причина должно была быть серьезной. Что же это такое?!

– Действительно, немного дрожат… Но ведь в этом нет ничего страшного? – с настроем на обмен незначительными любезными словами спросила учительница.

– Да, да, конечно… То есть нет… Да, действительно, нет ничего страшного…

– Но почему тогда… Скажите мне – что-нибудь не так?

– Нет, нет… Не обращайте внимания, – встряхнулся Сергей Григорьевич. – Просто я думал о другом.

Учительница подняла на него свои проницательные, учительские, глаза, которые говорили ему «Вы лжете». Но при этом добавляли: «Я не настырна и могу потерпеть с разъяснением. Объясните мне все, когда сочтете нужным». Сергея Григорьевича это вполне устраивало, тем более что он и сам себе не мог ничего объяснить. Что-то вдруг задело его подсознание, какая-то мелочь. Но если это действительно мелочь, с чего б ему волноваться?

– Я могу идти? – спросила учительница.

– Не забывайте обо мне надолго, – любезно пошутил овладевший собой Сергей Григорьевич.

– Хотелось бы не обременять вас больше своими посещениями. Но, как говорится, надейся на лучшее, а готовься к худшему… Всего доброго вам… и вам, молодой человек! – кивнула она в сторону Никиты.

Когда дверь за ней закрылась, он зажмурил глаза и еще раз попытался установить, что же произошло. Учительница вытянула вперед руки… Они у нее слегка дрожали, но не катастрофически, даже, можно сказать, не сильно. И что в них было странного? Он всегда обращал внимание на женские руки, но эти, казалось, ничем не могли насторожить психолога. Ухоженные, с неярким умеренным маникюром; женственные, но как будто могущие быть сильными… настоящие руки учительницы.

– Так плохо себя чувствую, – вновь вернулся к своей любимой песенке Никита. – Может быть, вы добавите мне таблеточек?

– Все равно на тебя лекарства не действуют… – махнул рукой Сергей Григорьевич. – Тут надо что-то другое. – Он потряс головой, чтобы не думать о руках предыдущей пациентки, а сосредоточиться на своем старом добром Никите. Как говорится, старый друг лучше новых двух… Что бы ему на сей раз посоветовать?

– Ты помнишь детскую загадку «Два кольца, два конца, посередине гвоздик»?

– Помню, – кивнул Никита. – Я ее своим сестренкам загадывал. Это ножницы.

– Это еще и твоя ситуация, – стал развивать ассоциации Сергей Григорьевич. – Два конца, это два исхода твоей депрессии: либо ты ее победишь, либо она тебя. Вот ты говорил, что в некоторых людях сидит бес…

– Это точно, – уныло подтвердил Никита.

– А некоторые, наоборот, сами смогли оседлать беса. Гоголевский Вакула, например! Или вот отец рассказывал мне еще про одного святого…

– Иоанн Новгородский летал на бесе в Иерусалим, – помог вспомнить Никита.

– Вот-вот, именно Иоанн Новгородский! – Сергей Григорьевич с удовольствием повторил это благозвучное имя. – Вот и попробуй повоевать со своей депрессией: кто на ком поедет. А самое средоточие вопроса − это гвоздик. То есть твоя воля, которая держит всю конструкцию и от которой, в конечном счете, все и зависит.

– А два кольца? – уныло спросил Никита, которого такой поворот разговора не вдохновлял.

– Два кольца, это… – Сергей Григорьевич не успел придумать объяснение.

Его подспудное беспокойство, связанное с учительницей, вдруг всплыло на поверхность: кольцо! Верней, два кольца. Два совершенно одинаковых кольца у двух его пациенток, Даши и Марины Кирилловны. Причем кольца редкие, своеобразные. Трудно представить себе, чтобы две столь разных по возрасту и по характеру женщины достали где-то два редких, но совершенно одинаковых кольца! Выходит, ему померещилось? Это и был подспудный страх Сергея Григорьевича – не стал ли он уподобляться своим пациентам? Ведь это не им выдумано, что врачи-психиатры зачастую сами страдают расстройством психики…

– А нельзя прописать мне какие-нибудь процедуры? – снова подал голос Никита.

– Обтирайся по утрам холодной водой, – рассеянно посоветовал Сергей Григорьевич. Надо срочно выяснить, действительно ли у них одинаковые кольца. Потому что если это не так… тогда получалось, что дело плохо. Бывает, раз запавшая в сознание деталь видится потом человеку вторично там, где ее по-настоящему нет. И это называется очень неприятным словом – галлюцинация.

– Я ведь не сделал вам ничего плохого, – дрожащим голосом произнес Никита.

– Что плохого? О чем ты?

– Ну, что вы так… издеваетесь, – с некоторым усилием выговорил он слово, слишком резкое для своего лексикона. – Что значит – обтираться холодной водой? Разве это процедура?

Не успел Сергей Григорьевич придумать себе какое-нибудь оправдание, как на столе зазвонил телефон. Он никак не ожидал слышать голос сына – обычно Сережик не звонил ему первый, тем более на работу. Да и вообще они созванивались редко. Прежде Сергей Григорьевич пытался наладить между ними более тесную связь, однако сын всякий раз осаживал его – вежливо, но сухо.

– Это ты, Сережа? Что-нибудь случилось?

– Ничего сверхсрочного, – сказал сын, однако уверенности в его голосе не звучало. – Но я хотел бы с тобой поговорить. Можно к тебе сегодня зайти?

– Хорошо, конечно, приходи. Я буду рад тебя видеть, – заторопился Сергей Григорьевич. – Но у вас все в порядке? Мама здорова?

– Да. Так во сколько я могу прийти? – Сережик всегда менял тему, когда отец спрашивал о матери, словно считал его недостойным говорить про Нелку.

– Я работаю до половины седьмого, еще полчаса на дорогу… И чем скорей мы после этого встретимся, тем лучше, потому что я хочу увидеть тебя скорее!

– Значит, я подойду к семи.

– Буду ждать…

Этот разговор взбодрил Сергея Григорьевича, хотя и заставил чувствовать себя слегка ошарашенным. В первый раз он понадобился Сережику так, что тот сам проявил инициативу. Наверное, речь идет о сугубо мужских проблемах, в которых совет должен дать отец. Вот он и понадобился сыну − думать об этом было так приятно, что проблема с кольцами вдруг показалась неважной. Может быть, Сергей Григорьевич их не так хорошо рассмотрел и на самом деле это два разных кольца. Хотя узор обоих был очень запоминающимся и – увы! – совершенно идентичным…

– Сергей Григорьевич, – окликнул Никита.

Наверное, он уже не первую секунду смотрел с удивлением на своего врача, то хмурившегося, то счастливо улыбавшегося, и опять вдруг хмурившегося. Надо было взять себя в руки и вернуться к проблемам пациента. Это вообще первое правило психиатра – держать под контролем собственные эмоции.

– Значит так, Никита. Вот тебе задание: каждый раз, когда услышишь на улице мат или увидишь что-нибудь нехорошее, ставь в уме галочку. Сколько их к вечеру наберется, столько ты должен произнести в этот или следующий день хороших слов: спасибо, пожалуйста, будьте здоровы… Или младшей сестренке сказку рассказать. Сколько лет твоей младшей сестренке?

– Самой маленькой пять… А есть еще восьмилетняя…

– Так значит, будешь рассказывать своим малышкам сказки. Если коротенькую, вроде Курочки Рябы, пусть считается за три галочки. Такая, как Красная Шапочка – за пять, а длинная, вроде Снежной Королевы, – за двенадцать. Все понял? Пора что-то делать, а не просто оплакивать мир!

– Но ведь этим ничего не изменишь…

– Кто из нас врач – ты или я? Значит, коль скоро я что-то говорю, ты должен мне доверять. Да и в самом деле: если каждое сказанное слово влияет на судьбы мира, то в моем предложении определенно есть смысл… Придешь ко мне на следующей неделе!

Отпустив Никиту, Сергей Григорьевич принял еще одного пациента, потом еще одного. Потом включил чайник и выпил чаю. Чем ближе просматривался вечер, тем живей он ощущал в себе счастливое беспокойство предстоящей ему встречи с Сережиком. Ведь это единственный в мире человек, который близок ему по крови и должен быть близок по духу. Может быть, с их сегодняшнего общения начнется то, о чем он не смел последние годы мечтать – подлинные отношения отца с сыном…

Под конец рабочего дня порог кабинета переступила еще одна незапланированная пациентка – некая Маргарита Ильинична Крысанова, ни с того ни с сего начинавшая бесконтрольно ругаться. Пренебрегая всеми правилами диспансера, она не разделась внизу, а так и вошла к нему в плаще, шляпке и перчатках. Но он предпочитал не делать своим больным замечаний: ведь им, беднягам, и так уже достается в жизни…

– Здравствуйте, Сергей Григорьевич. Вы меня помните? Я обращалась к вам по поводу…

– Помню, Маргарита Ильинична. Только вы не были назначены, а я не могу сегодня задерживаться. У меня мало времени, так что давайте прямо к делу…

– Давайте. Это очень важный для меня вопрос.

Сергей Григорьевич взглянул на часы: было четверть седьмого.

– Через пятнадцать минут я должен уйти домой. А пока слушаю вас, рассказывайте.

Маргарита Ильинишна вздохнула, села на диван и стала разглаживать рукой в тонкой осенней перчатке подол плаща. Это она делала в помощь себе: когда руки заняты, язык говорит свободней.

– Значит, вот что… Напомню вам, я обругала своего начальника. По болезни, как мы с вами установили. А он, понимаете, мстительный такой, злопамятный. Из черных, знаете, – у них там чуть что, сразу за кинжал хватаются…

«Я-то при чем?» – подумал Сергей Григорьевич, но решил слушать дальше. По опыту он знал, что самую суть вопроса больные чаще всего приберегают напоследок.

– Ну так вот. Мой начальник не верит, что я грубила ему по болезни, и хочет выгнать меня с работы. А мне надо доработать до пенсии. Немного осталось, два с половиной года. Где я их доработаю? Сейчас, знаете, не очень-то берут… тех, кто в возрасте…

– Чего же вы от меня хотите? – наконец спросил он.

– Чтобы вы ему позвонили. Моему начальнику. Скажите, я обругала его несознательно, как это – в состоянии аффекта… Или еще что-нибудь придумайте, вам видней. Лишь бы он понял, что у меня не было намерения его оскорбить!

Сергей Григорьевич на минуту задумался. Бывает, что психиатрам приходится вмешиваться в жизнь своих больных, общаться с их близкими, да и с начальством тоже. Так, он мог бы, к примеру, позвонить Никитиному декану или директору еще какого-нибудь давно знакомого пациента. А в нынешней ситуации смущало то, что он этой женщины почти не знает – точнее, не знает совсем. Она была на приеме только один раз, и у него не появилось к ней того сразу возникающего доверия, как, например, к Даше, которая плачет за прилавком. Даше он дал справку, а звонить по поручению Маргариты его что-то не тянет. Возможно, она оскорбила начальника от простой несдержанности или даже намеренно, а теперь решила списать все на болезнь. И вообще: как он может в чем-то ручаться, если пациентка наблюдается у него без году неделю?

– Я вас прошу… – уперто повторила она, глядя на него немигающим птичьим взглядом. Этот взгляд производил тяжелое впечатление. В вечерней тишине диспансера голос Маргариты Ильиничны звучал глухо.

– Ну хорошо… – Сергей Григорьевич взглянул на часы – было двадцать минут седьмого. – Давайте я сейчас позвоню вашему начальнику, а после мы с вами скоренько отсюда пойдем. Не забывайте, мне сегодня нельзя задерживаться… Диктуйте номер!

Она молча кивнула (могла бы и сказать что-нибудь, поблагодарить его за согласие) и подвинула к нему заранее приготовленную бумажку. Сергей Григорьевич нажал нужные кнопки и откинулся в кресле, приготовившись говорить с неким Русланом Маратовичем. Но в трубке звучали короткие гудки.

– Номер занят…

– Позвоните еще, – подалась вперед Маргарита. – У нас в конторе иногда так бывает: сначала занято, а через минуту свободно…

Но и через минуту, и через пять, и через четверть часа ничего не изменилось. Видимо, Руслан Маратович был из тех, кто любит поговорить с собеседником обстоятельно. В другой день Сергей Григорьевич стал бы звонить до победного конца, но сегодня его поджимало время. Первое свидание, которое сын назначил ему по собственной инициативе! Тут нельзя опаздывать, не то получится, что он как бы демонстрирует сыну пренебрежение. Дескать, ты позвонил, а я и не тороплюсь. Сергей Григорьевич этого не хотел, он жаждал простых искренних отношений. Они с сыном должны быть на равных, тем более что он не растил его в детстве. Теперь это обстоятельство смягчалось тем, что к сближению идут два взрослых человека, каждый со своей стороны… А короткие гудки слышались из раза в раз.

– Нечего делать, Маргарита Ильинична. Приходите завтра с утра, еще позвоним.

– Завтра с утра он меня уже уволит, – напряженным голосом парировала пациентка.

– Ну давайте я вашу записку с собой заберу и попробую связаться с ним после. Из дому позвоню ему, хорошо?

– Он уйдет с работы, а по мобильному связаться нельзя. Он не дает сотрудницам свой мобильный, – заявила Маргарита. – Надо звонить сейчас.

– Но я вам русским языком объясняю – сейчас мне надо уйти! Понимаете − надо!

– Мне тоже надо. – Теперь она говорила так, словно мостила улицу: три слова – три вбитых в мокрую грязь булыжника. – Всем надо в этой жизни устроиться получше. Дозвонимся, тогда и пойдете.

– То есть как вы со мной разговариваете? Что это за тон?!

– Звоните, – непререкаемо повторила Маргарита.

Сам будучи человеком мягким и деликатным, Сергей Григорьевич тем не менее терпеть не мог прямого нахальства. Вот и теперь он почувствовал, что его терпение истощилось. Если бы она плакала, умоляла, он мог поддаться на уговоры и в конце концов опоздать на свидание с сыном. А теперь ему легко ее выставить:

– Прошу вас выйти из кабинета!

– А я вас… я тебя прошу, сволочь паршивая, коновал шизов, быстро делай что тебе говорят! Или пожалеешь!

Не успев переварить это обращенье, он увидел прямо перед собой ее искаженное злобой лицо и поднятые руки в перчатках. Они находились как раз на уровне шеи Сергея Григорьевича. И санитаров не позовешь, поскольку это не больница, а всего лишь диспансер, и к тому же персонал уже разошелся по домам. Оставалось надеяться, что эксцентричная дама его не придушит… Однако даже в этом благоприятном случае планы Сергея Григорьевича должны были пострадать: скорее всего, он не поспеет вовремя к сыну, да еще, глядишь, явится с синяком под глазом. Или, что еще вероятней, с царапиной. Как мужик, подравшийся в кабаке…

Вот уж эта картина не могла оставить его невозмутимым: словно очнувшись, он перехватил мельтешащие в воздухе женские руки, применил болевой прием – не зря в свое время был первый драчун во дворе – и отшвырнул Маргариту в сторону дивана. Она шлепнулась на сиденье, тяжело дыша. Ее шляпка слетела на пол, одна перчатка в результате боевых действий лопнула по шву.

– Ну вот… – тяжело дыша, первой заговорила Маргарита. – Теперь вы видели, что это не от меня зависит. Какой мне смысл бросаться на врача, которого я прошу об одолжении?

– Приведите себя в порядок, – сухо посоветовал Сергей Григорьевич.

Она достала из сумки маленькое зеркальце и стала пудриться, приглаживать разметавшиеся волосы. А Сергей Григорьевич с неприязнью и некоторой брезгливостью ждал, прикидывая в уме, сколько времени ему еще предстоит бездействовать перед тем, как повторно применить к ней физическую силу – выкинуть из кабинета. На второй раз пока не хватало запала. И вдруг он застыл на месте: для удобства дама стянула лопнувшую перчатку, и под ней обозначилось точно такое же костяное кольцо с резьбой, которое он уже видел сегодня дважды, у Даши и у Марины Кирилловны. То есть ему казалось, что видел… Выходит, его психика действительно всерьез расстроена – если только город не наводнен такими кольцами по самую макушку. Конечно, на это трудно рассчитывать, но ведь утопающий хватается за соломинку…

– Скажите, где вы купили это кольцо? – чуть шевеля губами, спросил он Маргариту.

– Что? – переспросила она, еще тяжело дыша после недавних боевых действий.

– Вот это, это кольцо?! – Нервы Сергея Григорьевича сдали: он грубо схватил пациентку за руку и тыкал пальцем в костяной ободок. – Где вы его взяли?

– А у вас есть вкус к изящным вещам, – иронично заметила Маргарита. – Из Поморья привезла, я летом там отдыхала. Приобрела у одного местного жителя как сувенир.

Значит, каюк, подумал Сергей Григорьевич. Кольцо редкое, его нельзя увидеть за один день на трех женщинах подряд. Получилось, как в чеховской «Палате номер шесть»: врач, лечащий сумасшедших, сам в конце концов попадает в их число. Грустно, но факт: у него начались галлюцинации…

Однако прежде чем окончательно счесть себя ненормальным, Сергей Григорьевич решил поговорить с сыном. Возможно, мальчик нуждается в нем. Если он обратился к отцу, значит, хочет именно мужского совета, мужской помощи. Иначе, понятное дело, обратился бы к Нелке, которая, надо признать, вполне здравомыслящий и еще более близкий Сережику человек. «А сам-то ты здравомыслящий?» – насмешливо спросил Сергея Григорьевича внутренний голос. Он должен быть здравомыслящим до тех пор, пока не поможет сыну. Во всяком случае, будет считать себя таковым и волевым усилием задержит развитие галлюцинаций. На врачебном языке это называется подменить дату заболевания. На один день можно – а уж после встречи с Сережиком предстоит решить, что потом…

– Позвоните еще раз моему начальнику, – бесстрастно произнесла Маргарита, похоже, не сделавшая из предыдущей потасовки никаких выводов. Увидела, что он сник, и опять за свое. Но он на самом деле не сник, никому не стоило его сейчас трогать. Стремительным нервным движением Сергей Григорьевич поднял Маргариту с дивана, протащил через кабинет и вытолкнул за порог, хлопнув дверью. Потом вновь раскрыл дверь и бросил ей под ноги забытую шляпку плюс две скомканных перчатки – целую и порванную…

– Я приду завтра, – крикнула она в не успевшую захлопнуться дверную щель. – Пропущу работу, потому что если Руслан увидит меня до вашего звонка – все кончено! А если вы позвоните, остается шанс…

Как всегда в жизни, шанс был у каждого свой: Маргарите светило сохранить место, Сергею Григорьевичу – успеть помочь сыну до того, как сам он окончательно сойдет с ума. Никите – сбросить с себя депрессию и самому оседлать ее, как Иоанн Новгородский оседлал беса. А есть еще бесконтрольно плачущая Даша, и путающаяся в словах Марина Кирилловна, и вообще великое множество больных и здоровых людей, каждый из которых ловит в жизни свой шанс. Об этом полезно помнить, когда слишком взволнуешься: ты не одинок, все вокруг охотятся за синей птицей удачи.

7

Никита подходил к своему дому и, как обычно, страдал. Не говоря уже о повсеместно встречающемся мусоре, даже повисшем на деревьях – выбрасывали из окон – ему на глаза то и дело попадалось что-нибудь нехорошее. Два раза прошли сквернословящие компании, причем одна состояла из совсем маленьких мальчишек: на вид им было лет по двенадцать, как Никитиному брату Степе… А что это за новое объявление наклеено во дворе? Ярмарка восточных товаров: украшения и эзотерические предметы, «исцеляющие, оберегающие, привлекающие к вам симпатии окружающих»… В общем, чистой воды оккультизм. Люди будут покупать эти заряженные бесовской энергией побрякушки, будут ждать от них себе пользы, а выйдет наоборот: обострятся болезни, ухудшатся отношения в семье… И концов потом не найдешь, с чем все это связано.

Никита жалел людей, которые попадутся на удочку, но он ничего не мог для них сделать. Или сорвать объявление? От одной такой мысли у Никиты пересохло в горле – это, конечно, правильный поступок, но совершить его будет невыносимо трудно! Вот так прямо подойти к столбу и дернуть листок на глазах редких прохожих? Этого он не может… Необходимость проявить инициативу, привлечь к себе внимание была для Никиты мучительна. Он бы вытерпел ругань и даже мордобой, случись рядом организаторы этой ярмарки. Что поделаешь, человек должен страдать за правду. Но невозможно шагнуть к столбу, показав всем, что ты собираешься совершить нечто неординарное, заявить таким образом о себе, выделиться из других прохожих. Это просто пытка! Никита почувствовал, что весь покрылся испариной, а его руки непроизвольно сжались в кулаки.

Однако он должен был решиться. Доктор Сергей Григорьевич прав, говоря, что надо не только оплакивать мир, но и стараться его исправить. Хоть в каком-то отдельном случае… вот как раз в этом. Ежась от ужаса, Никита подошел к столбу и остановился – нет, он не может. Сделал вид, что просто читает это проклятое объявление. Потом вновь решился и, зажмурившись, поднял руку, которую тут же быстро опустил. Пускай редкие прохожие думают, что ему просто захотелось потереть лоб. С третьего раза Никите удалось заставить себя дернуть листок за угол. Но объявление было приклеено хорошим клеем и почти не пострадало, только снизу на глянцевитой бумаге осталась складка. А напуганный до дрожи Никита уже шагал стремительно прочь, чувствуя, как сердце бухает где-то в области горла, как горят щеки и пульсирует кровь в висках.

Вот и его подъезд, знакомая лестница, родная квартира. Открывая дверь, Никита каждый раз чувствовал, как его охватывает густой дух домашности, в котором сплелось все вместе: хозяйственные запахи утюга, стирки, стряпни, бытовой шум с преобладанием детских голосов и, наконец, общая перенасыщенность семейными эмоциями. В их доме они всегда кипят, как суп на плите. Вот и сегодня, едва войдя, он уловил высокий градус общего эмоционального накала. В глубине квартиры басом ревела Лиза; когда она смолкла, чтобы взять дыхание, стал слышен негромкий сыплющий частым горохом мамин голос, увещевающий, но уже порядком раздраженный. Никита вздохнул – раздражение, увы, было, неотъемлемой частью устоявшейся атмосферы, неизбежными выхлопными парами домашней машины. Да и как маме не раздражаться, когда она вечно решает все проблемы, в то время как отец подрабатывает по вечерам на жизнь. Правда, дома помогает Катя. Сестра как раз вышла из кухни с огромной стопкой выглаженных вещей, верх которой должна была придерживать подбородком:

– А, Никитос, привет! Сходил к своему врачу? А у нас тут, видишь, страсти в разгаре…

– Как всегда… или что случилось?

– Сегодня Степка где-то пропал. Мама волнуется, а тут еще девчонки поссорились. Лиза взяла у Маруси ленточку…

– А папа дома? – на всякий случай спросил Никита, хотя знал, что обычно отец приходит позже. Если не его сверхурочная работа, им бы просто не выжить – ведь больше никто в семье денег не получает.

– Ты же знаешь, где папа…

Тут из-под Катиного подбородка посыпались рубашонки, платьица, простынки, детские и взрослые вещи. Никита помог ей все поднять, но тем не менее сестра взглянула на него с неприязнью. Конечно, она права: задержав ее своим глупым вопросам в передней, Никита был косвенной причиной того, что уже чистые вещи упали на пол. Но главная его вина заключалась в долгом отсутствии: у них тут аврал, неприятности, Степа пропал, а он, Никита, не помогает решать домашние проблемы. Раздражение в мамином голосе прорывалось все явственней, потом с новой силой заревела Лиза. К ее басовитому реву прибавился визгливый плач Маруси. Никита жалел их всех: задерганную маму, отца, рабочий день которого затягивается чуть не до ночи; Катю, которой некогда присесть… да и младших сестренок, у которых одна ленточка на двоих… Если б Никита мог, он бы всех их одарил, успокоил, сделал бы так, чтобы жили да радовались. А он вот уродился больным, никчемным, бесполезным – не помощником, а бременем для семьи!

– Здравствуй, мама. Здравствуйте, девочки.

Ревущие сестренки не обратили на это приветствие никакого внимания, а мама посмотрела на него укоряющим взглядом:

– Ума не приложу, где Степка. Как ушел утром в школу, так и нет его до сих пор. Никита, вынеси мусорное ведро.

Выносить мусор было обязанностью младшего брата. Для этого следовало выходить во двор, а значит, опять одеваться и обуваться и, главное, снова нырять головой в иную атмосферу. Только Никита слегка освоился дома, и опять ему нужно на улицу, слышать ругательные слова и видеть гадкие объявления. Снова идти мимо того столба, с которое он безуспешно пытался сорвать листок… Но Никита пожалел маму: если он будет ей все это рассказывать, ее настроение наверняка не улучшится. Да и кому идти с мусорным ведром? Катя и так уже сбилась с ног, а для матери, у которой пятеро детей, это просто унижение – бегать самой на помойку.

После жаркого домашнего воздуха во дворе показалось прохладно. Минуя столб с объявлением, Никита вжал голову в плечи: он ничем не смог помочь людям, по неведению ищущим пользы у магии, злейшего врага человечества! Он может только страдать, только оплакивать мир. Нужно ли миру, чтобы его кто-то оплакивал? Нет, ему нужна реальная помощь…

Возле мусорных контейнеров Никита услышал мальчишеские голоса. В стороне светилось в сумерках несколько золотых точек – кончики горящих сигарет. Значит, ко всем уже совершившимся огорчениям теперь добавится новое: курящие дети! Придется оплакивать еще и это. В детском возрасте очень вредно курить, гораздо вредней, чем когда организм уже сформируется. Но разве мальчишки его послушают?

– Смотри, твой братан… – раздался со стороны курящих негромкий детский голос.

Никита едва не выронил ведро: теперь он разглядел, что в стороне на поваленном дереве сидел среди прочих Степа и тоже держал сигарету, время от времени поднося ее ко рту.

– Беги, Степашка! – посоветовал тот же мальчишка, который первым заметил Никиту. – Сейчас он тебя увидит…

И в ответ раздался залихватский, нарочито громкий голос Степы:

– А ну его! Я его не боюсь. Он у нас психованный, в диспансер ходит. И драться не умеет, ни разу еще не дрался!

Надо было взять Степу за воротник и отвести домой, хотя бы для того, чтобы успокоить маму. Но Никита и этого не сумел сделать: его настолько ошарашило услышанное, что он упустил момент. Когда он тяжело, на ватных ногах, двинулся в сторону компании, мальчишки, подобно стае воробьев, порскнули от него в разные стороны. Не было видно, куда побежал Степа. Но вскоре из темноты донесся его голос, задиристо выкрикнувший короткое, очень обидное для Никиты слово, которое тут же разошлось, разлетелось по темным закоулкам двора, подхваченное мальчишками на разные лады:

– Псих!

– Псих, псих, псих!..

– Шизанутый!..

Когда он пришел домой, девчонки еще не перестали реветь, а Катя утешала маму: если бы со Степой, сохрани Бог, случилась беда, им бы уже об этом сообщили. Из больницы или из милиции. А раз не звонили, значит, ничего страшного.

– Степа во дворе, я его сейчас видел, – еле выговорил Никита сквозь сжимавшую горло обиду.

– Ты его видел? У нас во дворе? А что же ты не привел его домой? – наперебой набросились на него мама и Катя. – Ты старший брат или кто?.. И мы тут волнуемся… Сейчас же иди снова за ним!

– Я устал, – еле выдавил из себя Никита. – Плохо себя чувствую от депрессии. Я должен отдохнуть.

Мама демонстративно надела плащ и пошла в переднюю. Катя кинулась ее удерживать, вызываясь пойти вместо нее. Но мама отвела ее руки, бормоча под нос, что от взрослого сына помощи не дождешься. Под конец Никита расслышал окончательно добившую его фразу: «И что это за депрессия такая, что ничего нельзя для семьи… ремнем лечить такую депрессию!».

Он ушел в комнату, где обитал вместе со Степой, и лег на свой диван. Надо набраться сил, чтобы прочесть вечерние молитвы, почистить зубы, раздеться и сложить одежду на стуле. После этого он будет спать. Ужина ждать не стоит: во-первых, ему не так уж хочется есть, а во-вторых, ужин сегодня, судя по всему, запоздает. А главное, придется выслушивать упреки от мамы и от отца, который к тому времени придет с работы. Почему он, старший сын в семье, не помогает дома. И ведь это, в сущности, правда: от него действительно никакого проку. Как всегда и везде, он ничего не может.