Текст книги "Пока не взошла луна"

Наджиба задумалась над моим описанием и наконец сказала:

– Хорошо, что я его не видела. Думаю, я бы испугалась.

То же самое могла бы сказать и я, но я стояла рядом с ним и видела его серо-голубые глаза. Его ласковый голос заполнял темноту, не оставляя места для страха. И все же я почувствовала себя храброй по сравнению с Наджибой.

Кокогуль, смотревшая на все это по-другому, начала присваивать случившееся со мной. Выходило так, что ангел на самом деле явился ей, а я служила посредницей. Однажды я услышала ее разговор с двумя подругами за чаем.

– А потом он исчез? Вот так просто?

– Ты думала, он уехал на телеге, запряженной конем?

Эта язвительность была коронным приемом Кокогуль. Подруги находили ее сарказм очаровательным, если сами не становились его мишенью.

– Наверное, Бог оберегает ее, раз решил послать ей ангела, – сказала одна.

– Знаете, ее, бедняжку, оберегает с небес еще и душа покойной матери. Может, в этом все дело, – сочувственно молвила другая.

Упоминание о моей маме подстегнуло воображение Кокогуль.

– Это я в тот вечер попросила ее сходить в сад. Редко мне до такой степени хочется тутовых ягод, но в тот раз что-то словно овладело мною. Язык покалывало, так хотелось ощутить их сладость. Я пыталась не обращать внимания, но ничего не могла с собой поделать. Как будто что-то манило меня в сад. Я готова была бежать туда, но никак не могла, потому что помогала девочкам с домашним заданием. И попросила, чтобы Ферейба мне принесла ягодок. Она такая хорошая дочь! И вот она пошла в сад по моей просьбе. Даже не знаю, к кому был послан ангел. Может быть, когда мне так сильно захотелось ягод, это он звал меня. Но кто знает… Я послала Ферейбу-джан вместо себя.

Похоже, ее подруг эта версия не убедила, но спорить они не стали. Я вошла в комнату, неся в одной руке сахарницу, а другой удерживая поднос с тремя чашками горячего чая.

– Тут эти ворсистые ковры, они были вытканы специально для Ферейбы-джан, – объявила Кокогуль, – видите, они красные, поэтому с виду и не скажешь, сколько чаю на них было пролито.

Пока я стояла, опустив голову, они посмеивались. Ставя чашку перед каждой из женщин и предлагая им кусочки сахара, я вежливо улыбалась и ощущала, что меня внимательно рассматривают.

– Афарин, дохтар-джан[6]6
  Дочь.


[Закрыть], – похвалила меня Кокогуль, – молодец, доченька.

Я вернулась на кухню с пустым подносом. В тот день я была ее дочерью.

На самом деле я почти каждый день была ее дочерью. В школу я не ходила, а потому проводила много времени дома с Кокогуль. Почти все домашние обязанности ложились на мои плечи, и она жестоко отчитывала меня, если что-то выходило не так, как ей хотелось. Но я почти все время проводила с ней. Мы часами вместе готовили еду, прибирали дом и ухаживали за животными. Ее острый язычок нуждался в публике или мишени.

Я любила ходить с ней на базар. Осматривая груду помятых томатов, она спрашивала торговца, не садилась ли, часом, на них его дородная жена. В магазине хозтоваров она интересовалась, не объясняется ли заоблачная цена сервизов тем, что их выставила на продажу резиденция шаха. Кокогуль своими шутками или раздражала людей, или вызывала смех и добивалась снижения цены.

Мы были союзницами, отчаянно торгуясь за необходимое – мясо, овощи, обувь. Я копировала ее бесцеремонную манеру, снижая цену до предела. Кокогуль одобрительно кивала. Мои младшие сестры не справлялись так хорошо ни на рынке, ни по дому.

– Посмотри, Наджиба, – часто сетовала Кокогуль, – ты говоришь, что выстирала эту рубашку, а если ее снова замочить, вода становится грязной. Ты что, не видела, как хорошо стирает твоя сестра? Я тебе сколько раз уже говорила: нельзя ждать, что рубашка сама себя отстирает! Слава Богу, что у меня есть хотя бы одна дочь, которая действительно мне помогает!

В такие моменты я чувствовала связь с этой женщиной, которая не рожала меня, но была мне матерью.

Ферейба

3

Каждый вечер брат и сестры делали уроки, зажав карандаш в правой руке, а ластик в левой. Опираясь локтями на стол, подперев подбородок ладонями, она читали, учили наизусть, складывали и вычитали. Сначала буквы давались им с трудом. Они учили, как все эти значки связаны с соседними при помощи крючочков. Благодаря точкам и тире слова оживали. Потом настала очередь предложений, коротких и простых. В них рассказывалось о повседневной жизни послушных мальчиков и девочек. А когда настала очередь сложного арабского, использовавшегося в Коране, я почувствовала еще более сильную зависть. Под руководством дедушки я выучила эти молитвы наизусть, но читать меня не учили.

Брат и сестры забавлялись с цифрами. С помощью хоровых песенок они запоминали таблицу умножения. На бумаге они обретали власть над цифрами и математическими знаками, учились считать и разбираться в математике.

Они учили тексты. Про историю нашей страны. Про деяния шахов и их сыновей. Про то, как наша страна была вырезана из скал. Мой брат первым выучил национальный гимн и часто пел его, подняв руку в приветствии. Сестрички учились у одноклассниц песенкам, а потом, беззаботно шагая и держась за руки, в ритме этих мелодий пускались вприпрыжку.

 
Ку-ку, ку-ку,
Березы листок.
Сели девочки в рядок,
Чтоб цедить гранатов сок.
Кабы мне голубкой стать,
Вольно в небесах летать,
Зернышки в песке искать
И святой речной водой
Жажду утолять.
 

Каждое утро я смотрела, как мои сестры надевают скромную форму серо-стального цвета. Они второпях натягивали чулки и застегивали туфли, боясь опоздать, но еще больше боясь показаться неопрятными. Учителя очень большое значение придавали и аккуратности, и пунктуальности. Мне было обидно каждый день видеть, как они убегают в школу, а я остаюсь дома. Мне тоже хотелось сумку с тетрадями, карандашами и книгами легенд. Я знала, что не глупее сестер, а может быть, и умнее.

Мой брат всегда учился хорошо. Может быть, не лучше всех в классе, но достаточно хорошо, чтобы отец и дед не имели претензий. Уверена, что если бы он постарался, то добился бы по-настоящему высоких результатов, но он торопился покончить с домашним заданием как можно скорее, чтобы заняться другими делами – игрой в футбол с соседскими мальчишками, лазаньем по деревьям в саду и катанием на велосипеде неподалеку от дома. Подростком ему приходилось тяжело: голос то и дело подводил его, а лицо покрылось прыщами. Но, пережив эти времена, он обрел вид уверенного мужчины, перед которым открывается весь мир.

Я много раз поднимала с отцом вопрос школы. Он всегда устало отвечал, что Кокогуль нужна моя помощь для ухода за младшими детьми, но эта отговорка звучала все менее убедительно. Моей младшей сестре Марьям исполнилось семь лет, и она пошла в первый класс. В доме не осталось младенцев.

Когда я снова обратилась к отцу, мы как раз закончили мыть посуду после ужина. Мне было тринадцать лет, и меня переполняла решимость. Я знала, что девочек, которые не ходили в школу, обычно рано выдают замуж, а я этого не хотела. Каждый год уменьшал мою надежду пойти в школу и приближал меня к свадьбе.

– Падар-джан!

Он посмотрел на меня и ласково улыбнулся. Потом выключил радио – его вечерняя программа новостей закончилась. Я поставила перед ним чашку горячего зеленого чая. В воде быстро таяли два кусочка сахара. Он вечером пил чай с сахаром.

– Спасибо, милая. Как раз то, что нужно после такого хорошего обеда, – сказал он, отдуваясь и поглаживая себя по животу.

– Нуше-джан, – ответила я, – на здоровье. Папочка, я хотела бы кое о чем тебя попросить.

Он наморщил лоб, осторожно отхлебывая чай.

– Падар-джан, я хочу ходить в школу, как мои сестры.

– А-а, снова ты об этом, – вздохнул он.

При упоминании о школе Кокогуль, склонившаяся над вязальными спицами, замерла.

– Я по-прежнему буду помогать по дому, ведь школа – это всего на несколько часов. Все остальные девочки ходят в школу, малышей в доме уже нет. Я хочу выучить то же, что и они.

Все это я успела произнести до того, как хлынули слезы. Я опустила голову, проклиная себя за то, что не могу говорить без дрожи в голосе. Придется ждать, пока отпустит комок в горле или пока заговорит отец. Я не знала, что произойдет раньше.

– Ферейба-джан, я думал, что школа тебя уже не интересует. Все твои сестры начали, когда были младше. Ты уже молодая женщина и не ходила в школу ни дня.

Он задумался, нахмурив брови. Я сжала губы, не думая ни о чем, кроме как о крахе своих надежд.

– Я знаю, – просто ответила я.

Спицы Кокогуль замелькали с прежней скоростью. Она была довольна, что наш сегодняшний разговор закончится так же, как и всегда.

– Ты хочешь научиться читать? Может быть, Наджиба немного позанималась бы с тобой? Или даже Султана – она очень хорошо пишет и любит читать стихи.

Никогда прежде я так не злилась на отца. Его покровительственное предложение задело меня, а от доброй улыбки стало досадно. Я не хотела, чтобы младшие сестры учили меня читать. Они каждый день приходили домой и цитировали своих учительниц. Эти рассказы постоянно напоминали о том, чего не хватало мне: «Муаллим-сахиб говорит, что у меня улучшился почерк. Муаллим-сахиб говорит, что мы должны каждый день выпивать стакан молока, чтобы быть сильными и здоровыми».

Я не хотела, чтобы младшая сестра выполняла для меня роль муаллимы – учительницы. Может быть, она и смогла бы объяснить мне буквы и азы чтения, но я нуждалась в большем. Я хотела настоящего учителя, который стоял бы перед целым классом, заставлял меня учить таблицу умножения и следил за моим развитием.

– Нет, падар-джан, – я почувствовала, что снова могу дышать, а мой голос обрел решимость, – я не хочу, чтобы меня учила школьница. Мне нужен учитель.

Похоже, мой ответ удивил отца. Скорее всего, он подумал, что это детская блажь. Что я хочу облачиться в форму и улизнуть от домашних обязанностей. Но мои желания превосходили все, что я могла высказать словами, и я знала, что у меня остается все меньше времени. Отец внимательно смотрел на меня, опустив уголки губ.

– Тебе придется нелегко. Нужно будет начать с самого начала и пойти в класс с маленькими детьми.

– Он прав. Ты будешь переростком, сидящим среди малышей, – предупредила Кокогуль. – Просто ужас! Все равно, как если бы цыпленок пытался залезть обратно в яйцо.

– Меня это не смущает, – заверила я.

Ложь во спасение. Только теперь отец всерьез задумался о моей просьбе.

– Давай я поговорю с директором школы. Посмотрим, что мне скажут. Хотя уверен, маме будет не хватать тебя дома.

– Глупость какая-то… Зачем ей вдруг понадобилась школа? У нее здесь, дома, есть все, что нужно. – Кокогуль явно удивилась направлению, которое приняла беседа.

– Я ничего не обещаю. Давайте я схожу в школу и узнаю, как там на это посмотрят. – Отец, как всегда, старался не связывать себя обязательствами, что позволяло и мне, и Кокогуль надеяться.

К его великому удивлению и к разочарованию Кокогуль, школьная администрация согласилась меня принять при условии, что я пойду в первый класс. Я пришла в школу на восемь лет позже положенного срока. Накануне первого дня занятий я выгладила строгую блузку и юбку, желая произвести хорошее впечатление на муаллим-сахиб. Маурия и Марьям, мои самые младшие сестрички, развлекались, глядя на мою форму, когда мы впервые вышли утром в школу все вместе. Они были соответственно на три и два класса впереди меня.

Наджиба и Султана, старшие, кажется, больше думали о том, что скажут другие о девочке-подростке в первом классе. По дороге в школу Наджиба старалась подготовить меня.

– Муаллим-сахиб проверит, есть ли у тебя карандаш и тетрадь. И, наверное, она попросит тебя сесть в последнем ряду. Дело в том, что ведь другие дети ниже ростом.

Мне понравилось, что Наджиба высказалась так деликатно. Султана кивнула, соглашаясь, но была не столь дипломатична:

– Да, если ты сядешь впереди, никто ничего не увидит.

Наджиба строго взглянула на нее, и Султана замедлила шаг, уставившись себе под ноги.

– Ты скоро перейдешь в следующий класс. Буквы ты почти все уже знаешь. Скоро сможешь читать.

Я благодарно улыбнулась Наджибе. Мы с сестрой были не особо близки, но ее слова звучали искренне в тот день, когда я в них так нуждалась.

– Если Султана смогла это выучить, то, уверена, и я справлюсь.

Султана раздраженно фыркнула и, глядя перед собой, зашагала быстрее. Я не имела в виду ничего обидного. Пристыженная, я обернулась к Маурии и Марьям, которые шли позади рука об руку с портфелями на плечах.

Сестры отвлекли меня, и я уже не так сильно переживала в свой первый школьный день. Когда мы вошли в кованые ворота школы, Наджиба мне показала мою классную комнату. Султана ушла на свой урок. Маурия и Марьям весело помахали мне на прощание.

Окинув комнату взглядом, я медленно вошла, не зная, как лучше поступить: найти себе место и сесть или сначала подойти к учительнице и представиться. Дети заходили в класс и деловито рассаживались по местам. Я решила, что лучше заявить о себе, чем ждать, пока учительница сама меня заметит и удивится. Я уже больше походила на женщину, чем на девочку, но теперь пришлось сесть рядом с детьми. При других обстоятельствах я была бы их няней, но здесь они ни в чем мне не уступали.

– Добро пожаловать. Я слышала, что ты придешь в наш класс. Садись вон там, в последнем ряду. Это единственное свободное место. Вот тебе книга. Это мы сейчас изучаем. Ты знаешь буквы?

Моей первой учительнице – строгой, но доброй женщине – я, слава Богу, сразу понравилась. Она говорила со мной не так, как с другими учениками, и помогала мне чувствовать себя менее неуклюжей рядом с этими малышами. Я упорно училась, преисполненная благодарности и решимости. Когда сестры учили алфавит, я слушала, поэтому сейчас язык довольно легко управлялся с буквами.

Через два месяца меня перевели во второй класс. Это достижение сделало меня счастливой, но я жалела о своей первой учительнице. Там я встретила свою следующую муаллим. Видимо, необходимость учить переростка раздражала ее. Она часто вызывала меня читать вслух и наслаждалась, когда я путалась в словах. Дети хихикали, а она шутки ради призывала их к порядку:

– Хватит! Дети, не обращайте внимания на рост Ферейбы. Она только что перешла во второй класс.

Я училась еще более старательно, и, когда я сдала экзамен, ей ничего не оставалось, кроме как перевести меня в третий класс. Каждый день, возвращаясь из школы, я принималась за свои обязанности, ведь обещала и дальше помогать Кокогуль и не хотела, чтобы она пожаловалась отцу, будто я плохо справляюсь. Я по-прежнему выбивала пыль из ковров, стирала, ухаживала за домашним скотом и птицей. Только выполнив всю работу, после того, как вся семья поужинает, я садилась учиться и занималась допоздна. Падар-джан заметил это:

– Дохтар-джан, ты учишься старательнее, чем кто-либо из твоих сестер. Я вижу это по оценкам. Все ли у тебя получается?

– Да, падар-джан. Я просто хочу догнать девочек своего возраста.

– А одноклассницы? У тебя с ними хорошие отношения?

Я знала, что он имеет в виду. Он спрашивал, не слишком ли много внимания привлекаю я, второклассница-подросток.

– Все в порядке, они мне не мешают. И я надеюсь скоро перейти в следующий класс.

Довольный отец уходил, а я занималась дальше. Этот разговор повторялся часто, пока я не перешла в пятый класс, а затем в шестой. Появились предметы, которым нужно было уделять больше времени и внимания. Читать я научилась легко, но с математикой все складывалось не так.

Арифметику я выучила на рынке. Если мне говорили цену одного ярда ткани, я могла подсчитать, сколько будут стоить пять. Зная цену килограмма изюма, я определяла, сколько придется заплатить за двести пятьдесят граммов или полкило. Геометрия и алгебра оказались сложнее, но я справлялась.

Училась я при свече. Повторяла выученное наизусть, подметая комнаты. Выводила пальцем невидимые слова и предложения на своем колене, пока мы ужинали. Выкраивала моменты, чтобы впитать в себя все, что должна была узнать.

У меня все получилось. В шестнадцать лет я училась в одиннадцатом классе вместе со сверстницами. Если бы я пошла в школу в семь лет, то окончила бы ее только в девятнадцать. Я гордилась этим, как и отец. Он внимательно изучал каждый наш табель, листая списки оценок и характеристики, а затем смотрел на меня. В его глазах я видела то, что он не мог облечь в слова. Уголки его губ приподнимала легкая улыбка.

– Молодец, – говорил он, стараясь, чтобы похвала звучала не слишком эмоционально.

Дедушка наблюдал за нами, сидя в уголке, опираясь локтем на подушку, а спиной – на стену. Он ловко перебирал бусинки на своем тасбихе – исламских четках. Судя по выражению его лица, он ничуть не удивлялся.

Ферейба

4

Рамадан был радостным месяцем, несмотря на необходимость поститься от рассвета до заката. В светлое время суток меня настолько поглощали домашние обязанности и школа, что время шло быстро и голод не причинял страданий. Днем у нас урчало в животе, но после захода солнца мы наслаждались особой пищей, которая вознаграждала нас за терпение. Эти блюда мы готовили целый день.

В месяц рамадан мой брат Асад после полудня часто становился злобным и раздражительным. В прошлом году он вошел в гостиную, когда я поправляла подушку за спиной у дедушки, и молча швырнул в меня одну из своих рубашек. Я удивленно обернулась.

– Асад, что ты делаешь?

Эту рубашку с длинными рукавами я недавно постирала.

– Асад, бачем, дитя мое, почему ты так ведешь себя? – пожурил его баба-джан.

– Дедушка, мне нужна эта рубашка, а на ней пятно. Она должна была его отстирать!

– Какое пятно? – спросил баба-джан.

– От шелковичного сока.

– Что ж, тогда понятно. Нельзя отстирать рубашку от шелковичного сока. А знаете почему?

– Почему, баба-джан? – Я понятия не имела.

– Садитесь, расскажу. Скоротаем время до ифтара, когда можно разговеться и снять беспокойство, которое приносит голод. Что ж, было ли, не было ли под видавшим виды небом…

Таков зачин афганских сказаний. И такими словами начал баба-джан свою историю.

– Жила-была прекрасная юная девушка…

Он рассказал нам о девушке и лучнике. Они случайно встретились в лесу. Когда красавица услышала раскатистое рычание тигра, то испугалась и у нее пошла носом кровь. Она убежала, но на земле остался ее испачканный кровью платок. Ее любимый, найдя покрытый пурпурными пятнами платок и увидев крадущегося в отдалении тигра, заподозрил самое худшее. Преисполненный отчаяния, желая отомстить за смерть любимой, он погнался за тигром, а тот легко его убил. Когда девушка, набравшись храбрости, вернулась в лес, то вскрикнула, найдя изувеченное безжизненное тело своего охотника. Она упала на землю под кустом ядовитых ягод и, не в силах совладать со своим горем, сорвала целую горсть и положила себе в рот, чтобы на том свете ее душа встретилась с душой возлюбленного.

С тех пор тутовое дерево приносит плоды, которые оставляют пятна цвета крови, и ничто не может их отстирать.

Асад слушал внимательно, однако выглядел разочарованным, когда баба-джан закончил свое повествование, ведь теперь некого было обвинить в том, что его рубашка навсегда испорчена. Фыркнув, он поднял ее с пола.

– Все равно она уже старая. У меня есть и получше.

Спустя год, прохаживаясь по базарным рядам в поисках спелых фиников для нашего ифтара, я вспоминала легенду, которую рассказал баба-джан. Я ступала легко. Хотелось прийти домой и поделиться хорошей новостью. На экзамене по математике я заняла второе место. Моя учительница объявила на весь класс: «Ферейба, это почти идеальная работа. Выше оценка только у Латифы. Очень хорошо».

Я знала, что у бабы-джан засияют глаза от гордости и его взгляд скажет больше, чем слова. Хотелось поскорее купить финики и прийти домой, чтобы застать у нас дедушку.

Шер-ага[7]7
  Господин.


[Закрыть] держал магазин, битком набитый специями и всякими сыпучими продуктами: грецкими орехами, кардамоном, миндалем, солью, ярким порошком куркумы и жгучим перцем. Мне казалось, что не сыскать другой лавки, столь ароматной и разноцветной, но сам Шер-ага, кажется, не испытывал такого восторга. Ступал он медленно и тяжело. Живот у него был в обхвате – как у двоих, а на лбу даже в зимний мороз блестел пот. У этого торговца мне редко удавалось сбить цену, но сегодня казалось, что он настроен добродушно. Принимая пакет с финиками, я стояла, опустив голову и стараясь не коснуться его толстых, поросших волосами пальцев.

Перед тем как отправиться домой, я поправила чадру и пересчитала оставшиеся в кошельке деньги. То-то удивится Кокогуль! Наслаждаясь своим триумфом, я не заметила тень, подкрадывающуюся ко мне из бокового переулка. Я уронила две монетки на запыленную дорогу и присела, чтобы поднять их, как вдруг услышала шаги и такие непристойные слова, что лицо обожгла краска стыда. Деньги выскользнули из рук, я вскочила на ноги и обернулась. Всего в нескольких шагах от меня стоял мальчишка с рынка и ухмылялся. Я отступила на шаг, сверля его взглядом. Длинные волосы не давали увидеть его лоб, темные глаза были близко посажены. Он ухмыльнулся, обнажив щербатые желтые зубы.

– Куда ты так спешишь? Почему бы тебе не задержаться? У меня есть накход – горошек. Подходи, угощайся.

Он ухмыльнулся, расстегнул карман брюк, и оттуда выпало несколько горошин.

– Тварь! – завопила я и бросилась бежать, молясь, чтобы мои старые сандалии не развалились по дороге. Мальчишка смеялся мне вслед.

Обливаясь пóтом, я ввалилась в кухню. Кокогуль резала мясо большими кусками и бросала в кастрюлю, где уже шипел в масле лук.

– А-а, дохтар!

Она удивленно взглянула на меня и предостерегающе указала ножом в угол кухни, где лежало свернутое грубое зеленое одеяло. Кокогуль готовила йогурт, и сверток ни в коем случае нельзя было задеть.

– Ты как слон.

– Прости, – выдохнула я.

– Да что с тобой? На тебе лица нет.

Мне было стыдно рассказывать о том, что случилось.

– Я боялась, что опоздаю и не смогу помочь тебе с ужином.

– Что ж, ты и опоздала. Ужин почти готов. Хотя бы овощи помой и сделай салат. Что-то спина у меня начинает болеть. А ты купила финики? – спросила она, вспомнив задание, которое дала мне утром.

– Да.

Я вытащила пакет с финиками из школьной сумки и отдала сдачу. Кокогуль пересчитала монетки. Не хватало тех нескольких, которые я оставила, спасаясь бегством.

– На вид свежие. А где брала?

– В лавке Шер-аги. У него настроение было еще хуже, чем обычно, – сказала я, надеясь скрыть, что потеряла часть денег.

Кокогуль прищелкнула языком и отложила пакет с финиками в сторону.

– Медведь из своих лап ничего не выпустит. Иди в гостиную. Тебя ждет дедушка.

Прокравшись мимо гостиной, я пошла умываться. Я была уверена, что дедушка видит меня насквозь, не то что Кокогуль. Не могла же я смотреть на него, пока с моих щек не сошел румянец стыда!

«В другой раз», – подумала я и отнесла результат экзамена в свою комнату.

Ферейба

5

Когда я училась в выпускном классе, меня больше, чем когда-либо, тянуло в сад. Гнущиеся под тяжестью плодов ветви манили меня, будто узловатые руки, приглашавшие подойти… Меж персиковых деревьев, словно в колыбели, я смаковала тягучую, янтарного цвета смолу, которую отскребала от стволов, и размышляла о том, что делать после окончания школы. Некоторые девочки поступали в университет. Другие становились преподавательницами. Многие выходили замуж. Я не знала точно, чего мне хочется, но супружеская жизнь и сопутствующие ей бытовые обязанности меня не привлекали.

Выполнив свою работу по дому, я с книгой в руках ускользала в сад. Ступни касались прохладной травы. Ее мягкие стебельки щекотали пальцы.

Я читала, иногда привалившись спиной к стволу тутового дерева, иногда лежа на животе. Сестры спрашивали, почему меня так тянет к тутовым деревьям, и я отвечала, что мне там снятся самые лучшие сны.

– И что ты видишь во сне? – интересовались они.

– Завтрашний день.

– А что произойдет завтра?

– Я не помню своих снов. Помню только чувство, когда просыпаюсь: что это нечто замечательное. История, достойная того, чтобы рассказывать ее другим.

Тем летом на дедушку напал изнурительный кашель. Баба-джан целыми днями лежал в постели, потягивая травяной отвар, который должен был прогнать болезнь. Я слушала, как тяжело он дышит, и смотрела на его верхнюю губу, покрытую капельками пота.

Падар-джан вызвал врача, тот сделал дедушке укол и оставил две бутылочки с таблетками. Я подносила к дедушкиным губам чашку с водой, чтобы легче было глотать таблетки, походившие на кусочки мела.

Почти каждый день я ходила его навещать, надеясь увидеть признаки улучшения. Но его лицо становилось все бледнее и бледнее, несмотря даже на красные пятна лихорадочного румянца. Придя в четвертый раз, я приготовила ему суп и заварила сладкий чай. Он сделал всего несколько глотков и попросил оставить его в покое.

Мы снова вызвали доктора. Баба-джан казался маленьким и худым в своей постели. Я так хотела, чтобы он поднялся, взял свою трость и дошел до кухни! Мы с отцом почти постоянно были рядом, но не говорили о том, каким слабым выглядит баба-джан. Падар-джан вообще говорил мало, но он и раньше почти все время молчал, словно боясь звука собственного голоса.

– Ферейба-джан, – позвал дедушка.

– Что, баба-джан?

– Внученька, милая, ты ведь школу вот-вот окончишь?

– Да, баба-джан, в этом году.

– Хорошо. Это хорошо. И что ты будешь делать потом?

– Пока не знаю, баба-джан. Думала поступать в университет, но…

Он лежал, закрыв глаза. Мне показалось, что он заснул, и я замолчала.

– Почему нет? – Дедушка и не думал спать.

Мне нечего было ответить. Я пожала плечами и вытерла ему лоб прохладным кусочком полотна.

– Ферейба, ты ведь видела, как твой отец работает в саду? Там расцвел его талант. Я научил его тому, что умел сам. Он тогда был ребенком. Но, став юношей, он смог научить меня большему. У него прекрасно получается прививать и растить деревья.

Баба-джан говорил правду. Однажды зимой я видела, как отец тщательно выбирает и отделяет черенок от яблоневого дерева. Я пошла за ним на край сада, где он выбрал крепкую яблоню, приносившую ярко-красные плоды. Напевая и поглаживая ствол, он обошел кругом, выбирая лучшее место, чтобы приживить черенок. Точными движениями, словно хирург на операции, он под углом надрезал ствол и вставил заостренный кончик черенка в надрез, соединив обнаженную древесину двух культур. Привязывая черенок к стволу длинными полосками полотна, отец продолжал напевать. Он прикрыл бумажным пакетом верхушку черенка с тремя почками, защищая их. К весне из веточки, которая иначе бы неминуемо иссохла, получился новый сорт яблок. Две живые и полные сил культуры дали невиданный в нашем саду фрукт – папино творение.

– Мне бы хотелось, чтобы кто-нибудь унаследовал талант твоего отца, но, похоже, никому он не передался. Так что все в твоих руках, Ферейба-джан, – покачал головой дедушка.

Я хотела возразить, что есть еще Кокогуль, которая считает иначе, но он продолжал:

– Даже твой брат нашел свой путь, ни перед кем не склоняясь. Не знаю, чья в том вина. У него тело коня, но ослиный ум.

– Но обо мне всегда заботился ты, – вставила я, взяв его за руку.

– Может быть, я несправедлив к твоему отцу, потому что он слишком похож на меня. А вот ты другая. Ты больше похожа на мать. Пусть Аллах дарует покой ее душе! Она умела смотреть вперед. С ней и твой отец был другим. Жаль, что она умерла. Она бы сделала из него мужчину.

У меня затекли ноги, но я сидела рядом с дедушкой, боясь пошевельнуться и пропустить хоть слово.

– Нет смысла говорить об этом. Ты умная девочка. Полагайся на себя, решая, что тебе нужно.

– Баба-джан, ты всегда знаешь, как мне лучше поступить. Я всегда могу обратиться к тебе.

– От стариков лучше не зависеть. Они слишком близки к Богу, а потому в земных делах ненадежны, – устало вздохнув, предупредил он.

Он совсем лишился сил, и я сменила тему, заговорив о кустах роз, которые росли возле дома. И о торговце, которому пришлось гоняться за своими квохчущими курами по всему рынку, после того как ребенок повернул задвижку клетки. Дедушка улыбался и кивал, взгляд его становился все более рассеянным, и наконец им овладел сон.

Я поцеловала ему руку и ушла, пообещав вернуться утром, но до рассвета его душа отлетела и соединилась с Богом и моей матерью. Может быть, за ним пришел ангел из сада. Две недели я рыдала, не желая видеть ни Кокогуль с отцом, ни сестер. Я хотела быть такой же одинокой, какой чувствовала себя.

Через сорок дней после того, как баба-джан покинул нас, я отправилась в сад. Дедушкина смерть заставила меня вспомнить про ангела, которого я видела в детстве, хотя теперь я почти не сомневалась, что тогда со мной просто сыграло шутку детское воображение. И все же у меня промелькнула мысль, что если я увижу его снова, то спрошу о дедушке и маме.

За рядом шелковичных деревьев был соседский сад, отделенный от нашего высокой глинобитной стеной. Проведя немного времени в тени шелковичных деревьев, я начала понимать, что не одна здесь. Ощущалось это не так, как в тот раз, когда я видела своего ангела-хранителя. Теперь здесь явно был кто-то из плоти и крови. И этот кто-то чихнул.

Я выпрямилась, неожиданно сильно смутившись. Расправила юбку и закрыла книгу, не переставая оглядываться по сторонам. Но не заметила даже пичужки. Я ходила между деревьями и вдруг услышала, как зашелестела листва над стеной, а потом кто-то глухо спрыгнул по ту сторону и побежал прочь. За мной следили!

Следующие несколько дней я не решалась возвращаться в ту часть сада, но в глубине души знала, что шелковичное дерево всегда приносило мне удачу. И вот я уже снова пробиралась сквозь кустарник, осторожно ступая и чутко прислушиваясь. А еще через неделю я прокралась к стене, заглянула в соседский сад и с удивлением увидела пару обутых в сандалии ног, свисающих с мощной ветки.

Я не сомневалась, что это он. Я попыталась получше его рассмотреть, но видно было лишь обтянутые брюками ноги до колен. Он болтал ногами, и кожаные сандалии едва держались.

Я подумала, что это мальчик из соседской семьи. Он был на несколько лет старше меня, но я никогда его не видела. Если бы я пошла в школу вовремя, мы могли бы встретиться там. Что здесь делал, взгромоздившись на ветку, юноша, молодой мужчина?

Немного осмелев, я специально прошла по нескольким хрустнувшим под ногами веточкам и задела камешек, пробираясь на свое обычное место в густой тени шелковицы. Глянув вверх, я заметила, что сандалий уже не видно. Он прятался! Я достала книгу и уставилась на страницу, но слова сливались между собой, и я сама не знала, зачем пришла сюда. Невыносимая тишина длилась целую вечность. Я встала и пошла назад в дом, надеясь, что своим видом не выдала растерянности, которую чувствовала.