Текст книги "Вор и собаки"

XI

Дня не проходит, чтобы кладбище не принимало новых постояльцев. Можно подумать, весь смысл жизни для тебя теперь в том, чтобы прятаться за жалюзи и подглядывать за этой ни на миг не прекращающейся упорной работой смерти. Но если кто действительно заслуживает жалости, так это те, что провожают покойников. Приходят толпами, плачут, а похоронив, глядишь, уже утерли слезы, болтают как ни в чем не бывало. Должно быть, какая-то сила, более могучая, чем смерть, убеждает их, что надо жить дальше. Вот так же хоронили и твоих близких. И отца твоего. Добрый старый Махран, сторож в студенческом общежитии… Честный и неприхотливый работяга. С малых лет ты помогал ему в работе, и хоть жили вы бедно и трудно, но каждый вечер, бывало, кончался счастливым отдыхом в маленькой лачуге с земляным полом, что стояла во дворе общежития. Отец с матерью мирно беседуют, а ты играешь. Отец был набожным человеком, и вера учила его не роптать на жизнь. Студенты его уважали. Единственным домом, куда он ходил, был дом шейха Али Гунеди. Он-то и показал тебе туда дорогу. «Пойдем со мной. Саид, я отведу тебя туда, где ты забудешь про свои глупые игры и поймешь, как сладка жизнь, освященная небесной благодатью, и сердце твое обретет покой, а сердечный покой – это редкий дар». Шейх ласково поглядел на тебя, а ты бесконечно удивился его белоснежно-седой бороде. А потом он сказал отцу: «Так вот он, твой сын, о котором ты мне говорил? Глаза у него смышленые, а сердце доброе. Иншалла[5]5
  Если угодно будет Аллаху (араб.).


[Закрыть], хорошим будет человеком». И тебе очень понравился шейх Али Гунеди, понравилось его красивое лицо и добрые лучистые глаза. И еще тебе понравились молитвенные песнопения, нашедшие отклик в твоем сердце, еще не тронутом любовью… И однажды Махран сказал шейху: «Научи этого малого уму– разуму», и шейх, наклонившись, внимательно заглянул тебе в глаза и сказал: «Мы учимся всю жизнь, но ты начни с того, что научись строго относиться к самому себе. И пусть все, что ты делаешь, будет на пользу под ям». И ты честно старался следовать его совету, но тебе это окончательно удалось, только когда ты стал настоящим вором. Дни летели незаметно, и однажды Махрана, отца твоего, вдруг не стало. Ты был тогда еще мал и не мог понять, что такое смерть. Да вряд ли и сам шейх Али Гунеди мог бы объяснить тебе ее загадку. «Горе нам, горе… умер твой отец…» – причитала и вопи-ла мать, а ты тряс головой и спросонья тер глаза, разбуженный посреди ночи ее криком в каморке с земляным полом. И плакал, понимая свое бессилие. Вот тогда-то и проявилось благородство Payфа Альвана, студента с юридического факультета. Он во всем был благороден, и ты любил его так же, как и шейха Али Гунеди. а может, даже больше. Его хлопотами тебя взяли сторожем вместо покойного отца, вернее, взяли вас с матерью. И ты, совсем еще мальчишка, начал работать и приносить деньги в дом. А потом не стало и матери. И Рауф Альван, конечно, помнит, что с тобой творилось, когда она заболела, тот страшный день, когда у нее случилось кровотечение и ты кинулся в ближайшую больницу. Это была больница Сабера, стоявшая, как неприступная крепость, в роскошном саду. Ты помнишь, как вы с матерью очутились в вестибюле, который подавил тебя своим великолепием. Казалось, все вокруг гнало вас прочь, но матери была необходима помощь врача, к тому же самая срочная. И тебе назвали какое-то медицинское светило – он как раз вышел в эту минуту из комнаты,– и ты со всех ног бросился к нему, бессвязно лопоча: «Там кровь… мать…» Но он только окинул стеклянным взглядом твою рубаху и сандалии, покосился на кресло, где чернела фигура матери, и, не сказав ни слова, исчез. Там еще стояла медицинская сестра-иностранка, наблюдавшая всю эту сцену, и она подошла к тебе и что-то залопотала – что именно, ты не понял, но по тону ее догадался, что она тебе сочувствует. И хоть был ты мал, но разозлился, как взрослый, и разразился проклятьями и бранью, схватил стул, швырнул его об пол, сломал спинку. На шум сбежались служители, и через секунду вы с матерью уже были на улице, под деревьями. А через месяц после этого мать умерла в госпитале Каср аль-Айни[6]6
  Каср аль-Айни – государственный госпиталь в Каире.


[Закрыть]. Умирая, она все держала тебя за руку и не сводила с тебя глаз. А еще через месяц ты совершил кражу, первую кражу в своей жизни. Обокрал одного студента в общежитии. Он догадался, что это ты, но доказать не мог и в злобе накинулся на тебя с кулаками. Но тут появился Рауф Альван, вырвал тебя из его лап и мигом все уладил. Нет, он все-таки был человеком, Рауф, и даже больше – он был твоим учителем. Когда вы остались с ним одни, он тебе сказал: «Не волнуйся, я-то, во всяком случае, считаю, что подобные кражи абсолютно справедливы.– Но тут же добавил: – Только помни, что полиция будет, вечно у тебя на хвосте. И какие бы убедительные доводы в свою защиту ты ни приводил, судья будет к тебе беспощаден. Ведь он тоже защищает себя. Но, в сущности, разве это не справедливо, когда ты крадешь, чтобы вернуть себе то, что было украдено у тебя другими? Разве это справедливо, что я должен учиться вдали от своей семьи и каждый день терпеть лишения, голод и муки?..» Куда же девалась теперь твоя былая мудрость, Рауф? Ее нет. Умерла, как у мер ли мои отец и мать, как умерла верность моей жены.

А потом тебе пришлось оставить работу в студенческом общежитии и искать себе заработок в другом месте. И ты стоял и ждал Набавит возле одинокой пальмы на краю поля, а когда она появилась, бросился к ней и сказал: не бойся, я должен тебе кое-что сказать, я уезжаю, я должен найти себе хороший заработок. И еще сказал: я тебя люблю, не забывай меня, я люблю тебя, и буду всегда любить, и сумею сделать тебя счастливой, и у нас будет богатый дом… В те далекие дни огорчения легко забывались, обиды прощались, и все казалось простым и легким. А вы, могилы, у топающие во мраке, не смейтесь над моими воспоминаниями…

Он поднялся и сказал в темноту, обращаясь к Рауфу Альвану так, будто видел его перед собой.

– Если бы ты, мерзавец, взял меня к себе в газету редактором, я бы напечатал свои мемуары и от твоего фальшивого блеска не осталось бы и следа…

И, помолчав немного, вслух спросил самого себя:

– Неужели я высижу здесь в темноте до рассвета, пока не придет Hyp?

И вдруг им овладело такое нестерпимое желание выйти и побродить в ночи, что все попытки подавить это желание мгновенно рухнули, как карточный домик. Он осторожно выбрался из дома и пошел по дороге к заводу, потом свернул на пустырь. Теперь, покинув свое укрытие, он с особой остротой понял, как это тяжело, когда за тобой охотятся. Вот так, должно быть, чувствуют себя мыши или змеи, когда осторожно выползают из своих нор. Один в ночи… Вдали поблескивает огнями враждебно притаившийся город, а ты один и должен испить свое одиночество до дна.

…Он опустился на кушетку рядом с Тарзаном. В кофейне, кроме них, был только какой-то тип, промышлявший контрабандой оружия, да мальчик-слуга. Завсегдатаи расположились на пригорке. Мальчик принес чай. Тарзан наклонился к Саиду:

– Тебе нельзя нигде оставаться больше чем на одну ночь…

– Уехать тебе надо. В Верхний Египет, к примеру,– сказал контрабандист.

– У меня там никого нет.

– О тебе говорят как о герое, восхищаются,– сказал контрабандист.

Тарзан рассердился.

– А полиция им тоже восхищается, да? Контрабандист затрясся от смеха:

– Ну, полицию ничем не удивишь!

– Еще не родилось то чудо…– пробормотал Саид.

– Красть у богатых – что же в этом плохого? – задорно воскликнул мальчик.

Саид не удержался от улыбки – вот и единомышленник нашелся!

– Если бы только не эти газеты!.. У них язык длиннее, чем веревка у виселицы. Да и что мне толку в людском сочувствии, когда меня ненавидит полиция!

Тарзан вдруг вскочил и бросился к окну. Высунулся, посмотрел по сторонам, потом вернулся на место:

– Вроде бы кто-то заглянул в окно? Или, может, показалось?

Саид тревожно покосился на дверь, потом на окно. Мальчик побежал разузнать, в чем дело, а контрабандист сказал:

– Вечно тебе что-нибудь померещится!

– Заткнись! – обозлился Тарзан.– Виселица – это тебе не шуточки!

Сжимая в кармане револьвер, Саид вышел из кофейни и побрел по пустырю, настороженно вглядываясь и вслушиваясь в темноту. На душе стало еще тревожнее. Одинокий, загнанный зверь… И враги твои, эта банда презренных трусов, погрязших в похоти, все равно не успокоятся, пока не увидят твой труп. Подойдя к дому на улице Нагмуддин, он заметил свет в окошке у Hyp и впервые за весь вечер облегченно вздохнул. Hyp спала. Он захотел приласкать ее, но, взглянув на ее лицо, невольно остановился: под глазами крути, веки покраснели и болезненно припухли:

– Что с тобой Hyp? – Он присел на край кушетки-. – Ой, я совсем мертвая. Меня так рвало… – Выпила лишнего? Глаза ее налились слезами:

– При чем тут «выпила»! Да я всю жизнь пью… Он впервые видел, как она плачет, и ему стало ее жаль. – Так в чем же дело? – Избили меня.

– Полиция?

– Да нет, какие-то парни, наверное студенты, Я стала с них требовать деньги…

Он явственно ощутил, как внутри у него что-то сжалось.

– Пойди умойся, выпей воды…

– Потом… Сейчас просто сил нет…

– Мерзавцы! – яростно вырвалось у него. Бедная Hyp! Он ласково потрепал ее по коленке.

– Я купила тебе материю! – Она кивнула на другую кушетку, Почувствовала ласковое прикосновение его руки и, словно извиняясь, сказала:

– Наверно, сегодня я кажусь тебе такой противной…

– Как тебе не стыдно! Иди умойся и ложись спать. Они замолчали. Где-то у входа на кладбище залаяла собака. Hyp тяжело вздохнула.

– Твой путь, говорит, будет усыпан розами.

– Кто это говорит? – удивился он.

– Да гадалка! И настанет, говорит, в твоей жизни мир и покой.

Он посмотрел в окно, в черную пропасть ночи и мрака. Но когда же это будет, когда? – заговорила снова Hyp.– Жду, жду, и никакого толку. У меня есть приятельница, старше меня на много лет, так она говорит мне частенько, что мы станем грудой костей и даже собаки не захотят нас жрать…

Ему вдруг показалось, что это говорит не Hyp, а кто-то другой – один из тех, кто лежит под могильными плитами. Щемящая тоска сдавила сердце, и он не нашелся что возразить. А она все говорила.

– Когда же сбудется твое предсказание, гадалка? Где они, обещанные тобой мир и тишина? Я хочу спокойно спать, хочу просыпаться радостной, жить, как все люди… Неужели ему, который создал даже небеса, так уж трудно это сделать?

Ты тоже мечтал об этом. А на деле получилось, что ты всю жизнь лазал по водосточным трубам, прыгал с крыш да прятался в темноте. И еще по ошибке убивал невинных людей. Он хмуро сказал:

– Тебе надо поспать…

– Мне надо, чтобы исполнилось гадалкино предсказание. И я знаю, оно все равно исполнится!

– Ну хорошо, хорошо… Она рассердилась:

– Ты успокаиваешь меня, точно я маленькая!

– Да ничего подобного!

– А я все равно знаю – оно исполнится!

XII

Он примерил офицерский мундир. Hyp удивленно на него поглядела и не удержалась:

– Я тебя умоляю, будь умницей… Я просто не вынесу, если потеряю тебя снова…

– Не был бы я умницей, не сшил бы себе этот мундир. Он придирчиво осмотрел себя в зеркале и усмехнулся.

– Меньше чем на капитана не согласен….

В ту же ночь она обо всем узнала: увидела его портреты в журнале, у одного из своих клиентов. Ее отчаянию не было предела.

– Ты убил человека? Какой ужас! Ведь я же так тебя просила…

Он пробовал ее успокоить:

– Это произошло еще до того, как мы встретились. Она была безутешна.

– Ты меня не любишь, я это знаю… Но разве не могли бы мы просто быть вместе, пока б ты меня не полюбил?

– Так ведь и сейчас еще не поздно.

– Нет,– сказала она с упрямым отчаянием,– теперь это невозможно… Ты совершил убийство.

Он усмехнулся.

– Убежим – чего уж проще…

– Так чего же мы ждем?

– Пусть немного уляжется эта шумиха. Она топнула ногой.

– Говорят, на всех дорогах выставлены патрули… Можно подумать, до тебя никто никого не убивал…

Ох, эти газеты… Тайная война… Стараясь казаться спокойным, он сказал:

– Стоит мне захотеть, и я убегу…– Он дернул ее за волосы.– Ты еще не знаешь Саида Махрана! О нем все газеты трубят, а ты ему не веришь… Вот увидишь!.. Мы навсегда останемся вместе, и предсказание гадалки сбудется…

На следующую ночь, спасаясь от одиночества, он снова пошел в кофейню Тарзана узнать, нет ли новостей. На этот раз хозяин сам поспешил ему навстречу, увел подальше от дома в пустыню и смущенно сказал:

– Ты уж извини, да только и в кофейне у меня стало небезопасно…

Саид помрачнел.

– А я-то думал, все уже улеглось.

– Какое там! С каждым днем только хуже становится. Газеты подняли такую бучу. Тебе надо скрыться. Но только не вздумай сейчас бежать из Каира. Сайд разозлился:

– Можно подумать, газетам больше не о чем писать, как о Сайде Махране!

– Они столько трезвонили о твоих прежних похождениях, что власти заинтересовались тобой всерьез…– И уже в догонку сказал: – Если хочешь, можем встречаться, только где-нибудь подальше от кофейни.

И снова он вернулся в свою нору к Hyp, к своему одиночеству. И бесконечному ожиданию во мраке. Это Рауф, его рук дело. Все газеты уже забыли о тебе, и только «Захра» копается в твоем прошлом и подстрекает полицию. Сделали из тебя чуть Ли не героя. Думают, так скорее схватят. Да, Рауф Альван не успокоится, пока не увидит тебя на виселице. В его руках все – и закон, и полиция.

А ты? Весь смысл твоей жалкой жизни теперь в том, чтобы разделаться со своими врагами. Но Илеш Сидра сбежал неизвестно куда, а Рауф Альван укрылся в своем дворце за семью замками. Так какой смысл жить, если ты все еще не отомщен? Нет, ничто не помешает тебе покарать собак. Ничто!

И он сказал вслух:

– Нет, ты все-таки скажи мне, Рауф Альван, отчего время ухитряется так подло менять людей?

Студент-бунтарь. Нет, бунт в образе студента. Я сижу во дворе у ног отца, и до меня долетает твой уверенный голос и рождает незнакомое волнение в душе. Ты говоришь об эмирах и пашах, и, точно по волшебству, господа становятся ворами. А вот ты идешь в компании друзей по улице – все в широких галабеях, грызете тростник. И голос твой разносится по полю, и пальма склоняется тебе навстречу. И это замечательно, и даже у шейха Али Гунеди я не встречал ничего подобного. Вот каким ты был, Рауф. И только благодаря тебе отец отдал меня в школу. А когда я выдержал экзамены, не ты ли хохотал от радости и говорил отцу: «Ну что, видишь? А ты еще не хотел его учить! Да ты только посмотри, какие у него глаза! Такой далеко пойдет… » И это ты научил меня любить книги и говорил со мной как с равным. И я был среди тех, кто слушал тебя под пальмой, той самой, что стала свидетельницей моей любви. «Народ… Грабеж… Священный огонь… Богатство… Голод…. Попранная справедливость…» Когда тебя арестовали, ты поднялся в глазах моих до небес. А когда я впервые украл и ты за меня заступился, ты стал для меня божеством. В тот день ты вернул мне уважение к самому себе. Я помню, как ты сказал с грустью: «Одиночные кражи не имеют смысла, здесь нужен размах и организация». И с тех пор я не расставался с книгой и воровал. А ты выбирал для меня тех, кого стоило грабить. И грабежи принесли мне славу, и я почувствовал себя человеком. Я щедрой рукой раздавал деньги многим и, к сожалению. Илету Сидре тоже. Так неужели человек, живущий теперь в роскошной вилле, и Рауф Альван – одно лицо? Коварная змея, укрывшаяся за газетной шумихой. Значит, ты тоже хочешь моей смерти. Убить меня, как ты уже убил свою совесть. И как убил свое прошлое. Но, прежде чем умереть, я убью тебя сам. Ты – главный предатель. Как глупо погибнуть из-за того, что убил человека, которого даже в глаза не видел! Нет, чтобы жизнь имела смысл и смерть не была напрасной, я должен убить тебя. И пусть это будет последней вспышкой гнева против несправедливости жизни. Те, что лежат там, на кладбище, за окном, мне сочувствуют. А уж почему – предоставим шейху Али Гунеди ломать над этим голову…

…На рассвете дверь хлопнула – вернулась Hyp. Принесла жареного мяса, вина и кипу газет. Она казалась веселой и как будто совсем забыла свои вчерашние огорчения. С ее приходом мрак рассеялся, и захотелось жить и радоваться жизни: есть, пить, узнавать, что в мире нового. Он расцеловал ее, в первый раз без притворства. Если бы она вот так всегда была с ним рядом. Единственный человек, подаривший ему любовь перед смертью. Он откупорил бутылку, налил вина, выпил залпом и почувствовал, как внутри все обожгло.

Она внимательно поглядела в его усталое лицо.

– Почему ты не спал?

Но он, погрузившись в газеты, уже не слышал ее.

– Сидеть и ждать в темноте – такое мучение! – сочувственно сказала она.

Он отшвырнул газеты.

– Что слышно?

– Да то же, что и раньше. Сбросила с себя платье и осталась в одной рубашке. До него долетел запах дешевой пудры и пота.

– Люди говорят о тебе как о герое… Если бы они только знали, как мы мучаемся…

– Это потому, – сказал он просто, – что у нас народ не боится воров и не питает к ним ненависти. Некоторое время они молча жевали мясо.

– Но они,– вдруг заговорил он снова,– инстинктивно ненавидят «собак».

Она улыбнулась и посмотрела на свои ногти.

– А я вот люблю собак…

– Да я не про этих.

– Очень люблю…– упрямо продолжала она, – у меня всегда был полон дом собак. А когда последняя из них сдохла, я так плакала, что решила больше никогда не заводить их.

Он усмехнулся.

– Если мы уже и сейчас друг от друга устали, мы не сможем любить друг друга.

– А ты и так меня не любишь и не понимаешь…

– Не надо, Hyp,– умоляюще сказал он.– Жизнь так ко мне несправедлива. Не хватает еще, чтобы и ты…

Она выпила несколько рюмок, одну за другой, опьянела и вдруг призналась ему, что настоящее имя ее Шалабия, рассказала пару забавных историй из своего прошлого, когда она жила еще в Блина. Вспомнила детство, тихую жизнь, юность, побег из дома… Потом кокетливо сказала:

– А знаешь, мой отец был старостой…

– Не старостой, а слугой у старосты, – поправил он. Она было нахмурилась, но он поспешно добавил:

– Ты ведь сама мне раньше так говорила.

– Разве? – Она засмеялась. На зубах у нее зеленел прилипший листик петрушки.

– Вот так Рауф Альван стал предателем! – строго сказал он.

Она не поняла.

– Какой Рауф Альван?

– Никогда не лги, сказал он злобно. – Когда человек обречен на одиночество и ожидание в темноте, он не в силах выносить еще и ложь…

XIII

В полночь он шел по пустыне. На западе, у самого горизонта, в небе висел бледный серп луны. Метрах в ста от пригорка, на котором стояла кофейня, он остановился и три раза свистнул. Он больше не может ждать. Надо нанести удар, или он сойдет с ума. Сейчас Тарзан сообщит ему все новости. А вот и он сам – темная фигура возникла из мрака. Они обнялись.

– Что нового? Толстяк Тарзан с трудом перевел дыхание.

– Наконец-то пожаловал один из них…

– Кто? – нетерпеливо спросил Саид.

– Баяза. Он сейчас в кофейне, заключает сделку…

– Не теряет времени даром… А как он пойдет обратно?

– По горной дороге. Саид крепко пожал ему руку.

– Спасибо, Тарзан. Он повернулся и быстро пошел к востоку, туда, где в слабом лунном свете чернела над рекой роща. Обогнул ее с южной стороны, где роща клином вдавалась в пустыню. Здесь начиналась горная дорога. Он притаился под деревом и стал ждать. Подул сухой приятный ветер, и роща тихо зашелестела. Пустыня тонула в безбрежном мраке. Он сжимал револьвер в кармане и думал о том, что случай неожиданно посылает ему еще одного врага, думал о нелегком деле, которое ждет его впереди, и о смерти, которой все кончится. И он сказал вслух, обращаясь к деревьям, которые, как пьяные, качались под ветром:

– В одну ночь обоих – сначала Илеша Сидру, потом Рауфа… А там будь что будет…

Ожидание оказалось нестерпимым. К счастью, ждать пришлось недолго. Во мраке мелькнула тень – кто-то быстро спускался с пригорка к роще. Когда их разделяло уже не более метра, Саид стремительно выскочил из своей засады.

– Ни с места! – Он выхватил револьвер.

Человек замер как вкопанный. С перепугу он не мог вымолвить ни слова.

– Баяза,– сказал Саид,– мне известно, откуда ты идешь, и я знаю, что у тебя с собой деньги…

Послышался вздох – будто змея зашипела. Баяза поднял руку, неуверенно запротестовал:

– Какие там деньги… Так, гроши…

Он со всего размаху ударил Баязу в лицо. Разрубая слова, прохрипел:

– Ты что, не узнал меня, Баяза, собака?

– Кто это?! – закричал Баяза.– Голос вроде бы знакомый. Не может быть… Саид Махран?

– Ни с места. Сделаешь шаг – пристрелю!

– Меня? Да за что же? Мы ведь с тобой не враги! Саид сунул ему руку за пазуху, нащупал кошель, яростно дернул.

– Это раз.

– Но это мои деньги,– заверещал Баяза.– Мы же с тобой не враги…

– Заткнись! Это еще не все…

– Но ведь мы были друзьями… Саид угрожающе потряс револьвером.

– Если тебе дорога жизнь, говори: где Илеш Сидра?

– Не знаю,– твердо сказал Баяза.– И никто этого не знает…

Новый удар, сильнее прежнего.

– Не скажешь, тут же прихлопну. А вздумаешь врать – не видать тебе твоих денег.

– Да клянусь же, не знаю,– взмолился Баяза.

– Врешь!

– Чем хочешь могу поклясться!..

– Так что же он, растаял, что ли?

– Поверь мне,– убеждал Баяза,– ни я не знаю, никто другой не знает. Вот как пришел ты тогда, он сразу после этого и съехал с квартиры. Боялся, видно. Перебрался в другой квартал…

– Адрес?

– Да дай ты мне договорить… Как убил ты Шаабана Хусейна, он и оттуда переехал со всей семьей и никому не сказал куда. Совсем спятил от страха. Да и жена, говорят, напугалась… Так что, где они теперь, никто не знает.

– Ох, Баяза!..

– Ну клянусь тебе чем хочешь!

Он ударил его в третий раз, Баяза охнул и запричитал:

– За что бьешь, Саид? Да чтоб ему пусто было, где бы он ни жил… Что я, брат ему или отец, чтобы из-за него умирать?

Пришлось поверить. Один, значит, ускользнул. Если бы только за мной сейчас не охотились из-за этого нелепого убийства, можно было бы и подождать, пока представится удобный случай. Эх, и как я только мог так ошибиться. Теперь все надежды рухнули.

– Обидел ты меня, Саид,– заворчал Баяза.– Ни за что обидел…

Саид молчал.

– Отдай деньги-то…– Баяза потрогал горящую щеку.– Я же тебе дурного ничего не сделал… За что меня обираешь? Нехорошо, Саид, с друзьями так не поступают.

– Ты был с ним заодно,– презрительно процедил Саид.

– Я был его другом и был с ним в доле. Ну так что? Это еще не значит, что я тебе враг. Он тебя предал, а я-то при чем?

Спорить больше было не о чем.

– Мне нужны деньги, – признался Саид.

– Бери сколько хочешь,– поспешно предложил Баяза. Он удовольствовался десятью фунтами, и Баяза ушел, с трудом веря, что уцелел…

И снова он один. Кругом пустыня, месяц в небе стал ярче, и громче перешептываются о чем-то деревья. Да, Илеш Сидра ускользнул, это ясно. Благословенная армия предателей сделала ценное приобретение. А что касается тебя, Рауф, то есть еще надежда, что жизнь моя будет прожита не напрасно.