Текст книги "Психопат (сборник)"

– Не подходи! – кричит она.

– Отлично, мы, наконец, перешли на «ты».

Делаю шаг вперед; незнакомка пытается попасть ключом мне в глаз, но он лишь скользит по щеке, царапая кожу, и это так возбуждает, что я не ощущаю боли. Ловлю запястье женщины и легко отвожу ее руку назад, поражаясь собственной силе. Моя противница замирает, но это только пауза, затишье перед новой атакой – она не сломлена, она просто выжидает.

– Интересно, почему ты предпочла такой способ общения? – Скучная, невыразительная интонация моего голоса составляет жуткий контраст с ее частым дыханием, что пугает незнакомку больше, чем нож. – Ты все испортила!

Она молчит; осознание бессилия перед превосходящей силой парализует женщину, она замирает, понимая, что сейчас над ней будет совершено насилие. Она пытается высвободить руку, но моя цепкая хватка не позволяет ей этого. Она все больше нравится мне, я ощущаю такое желание, что начинаю дрожать, и эта дрожь странным образом передается ей. Еще одна робкая попытка вырваться, я делаю шаг вперед, и притиснутая к полотну двери женщина замирает. Слышу, как тяжело она дышит, сдаваясь окончательно. Сдираю с нее плащ – теперь можно позволить себе быть грубым! – и разворачиваю лицом к стене. Она царапает штукатурку ногтями, словно пытаясь за нее зацепиться. Задрав юбку и приспустив колготы, я ощущаю под рукой тугие ягодицы. Желание настолько переполняет меня, что, кажется, еще чуть-чуть, и мое тело лопнет, взорвавшись изнутри. Кладу вторую руку на ее бедро, сразу покрывшееся мурашками, потом делаю шаг назад, но женщина не шевелится, оставаясь стоять, упершись руками в стену, и я вновь приближаюсь к ней, наклоняю ее ниже. А дальше все получается само собой…

Ощущение покоя и одновременно ожидания, когда желание уже удовлетворено, но демоны, тревожившие меня с ночи, не утихомирились, потому что так и не получили ответа на главный вопрос. Этот вопрос не дает мне покоя с выпускного класса, с того трагического вечера, когда свидание с одноклассницей закончилось для меня тюремной камерой. Почему она посмеялась надо мной, влюбленным в нее мальчишкой, ведь я готов был поклясться, что наш интерес был взаимным. Но когда я попробовал поцеловать ее, она холодно отстранилась. Призналась, что давно встречается с другим парнем, правда они неделю как поссорились, и ей захотелось ему досадить. Я сказал, что это не имеет значения, я прощаю ее, но в ответ прозвучал такой высокомерный смех, что разум мой словно помутился. Нет, я не насиловал ее, только тряс, как безвольную куклу, и бил по щекам, чтобы она вымолвила хоть слово, а она всхлипывала и ничего не говорила, словно издеваясь надо мной, словно не понимая, что своим безразличием сводит меня с ума. В психбольнице меня поместили вместе с сумасшедшими, и то, что я пережил, сделало меня таким, какой я есть. Инсулиновый шок! Раз за разом, неделя за неделей. И садист-доктор, пытающийся разодрать мое сознание надвое. Но я выжил, я обманул их всех и теперь стою возле женщины, ставшей мне такой близкой, такой желанной, стою, тревожась, потому что не знаю, что меня ждет.

Набрасываю на незнакомку плащ; она успела привести себя в порядок и теперь, одетая, повернулась ко мне, она выжидает, опираясь спиной на стену и внимательно за мной наблюдая, она понимает, что впереди – главные испытания. Достаю нож и делаю шаг к женщине, тело которой оказалось таким завораживающе упругим, а она начинает выть грудным голосом, и кажется, что этот неестественный звук рождается не здесь, что он возник снаружи, в многочисленных кавернах, скрытых под могильными плитами, а сюда доносится только его отдаленное эхо.

– Успокойся, я тебя не трону! – Она не верит моему доверительному тону, ее взгляд прикован к лезвию ножа.

– Да говорю же, ничего тебе не сделаю!

Иногда раздражение оказывается более эффективным – вой прекращается.

– Убери нож! – Ее просьба звучит как приказ.

– Он пока нужен.

– Для чего? Проткнуть меня?

– Я не собирался тебя убивать. Подумай сама, зачем мне это?

– Чтобы отработать деньги, заплаченные моим мужем. Ты проникся к нему таким сочувствием, что вознамерился со мной расправиться, хотя Егор заслуживал подобной участи не меньше, чем я. Вот она, тупая мужская солидарность! Самцы ни о чем никогда не задумываются, потому что привыкли жить в свое удовольствие.

Закончив тираду, она начинает плакать, плечи незнакомки дрожат, и я чувствую, что люблю ее. Завоевать доверие плачущей женщины непросто, но я делаю первый шаг, сообщая ей правду:

– Егор мне ничего не поручал. Я вообще не был с ним знаком.

Молчание. Она обдумывает мои слова, но не может в них поверить. Решительно заявляет:

– Не говори глупостей! Разумеется, ты был с ним знаком, раз он тебе заплатил. А он заплатил, иначе, откуда бы ты все о нас знал?

Меня потрясает отсутствие логики в ее словах.

– Как он мог мне заплатить, если я никогда не видел его живым?! Имя Егора я прочел на траурных лентах.

– Тогда откуда тебе известно о Вадиме? Кто, кроме мужа, мог нас выследить?

– Вас вообще никто не выслеживал. Об отношениях с Вадимом я узнал от тебя, ты сама мне все рассказала, я ведь не называл его имени, не так ли? Мне просто пришло в голову, что у такой привлекательной и умной женщины, да еще живущей в разладе с мужем, не могло не быть любовника.

– Но ты говорил так уверенно…

Она задумывается, и ее мысли начинают, наконец, течь в правильном направлении. Меня вновь начинает колотить дрожь – развязка приближается. Она зло бросает:

– Ты – кусок дерьма! Разыграл целый спектакль! Чего ты хотел добиться?

– Пытался лучше узнать тебя. Разве со мной ты не была настоящей? Не с мужем, не с любовником, а именно со мной!

Она прекрасно понимает, о чем я говорю, и надолго умолкает. Я все еще дрожу, холод пробирает тело до костей, он убивает меня, морозный поток, струящийся прямо с неба. Она наблюдает за мной с любопытством, как за нанизанным на булавку насекомым.

– Так я тебе нравлюсь! – Это не вопрос, а утверждение, и ответа не требуется. – Бедное свихнувшееся чудовище! Может быть, ты вообще не киллер?

– Нет, я не убийца. От вида крови мне становится плохо.

– Тогда зачем тебе нож?

– Для убедительности. Он должен был сыграть свою роль – придать моим словам больше веса.

– Он-то придал, но для чего ты все это затеял? Тебе нравится женщина, и ты разыгрываешь целый спектакль, когда надо всего лишь представиться, подарить цветы или придумать что-то другое, но только не совершать насилие! Ты – настоящий маньяк! – Она выговаривает слова медленно, накапливая ярость, она ненавидит меня. – У каждого человека есть свои тайны, у меня в том числе, и тебе не следовало совать в них свой нос! Что ты хотел выяснить? Что я не была верна мужу? Отлично, теперь тебе это известно, и что дальше?

Она так ничего и не поняла. Она мне нравится, но это не главное. Если бы я хотел только познакомиться, то не вел бы себя так неуклюже и нелепо, нет, она ничего не поняла! Я готов полюбить ее, но не отягощенную ненавистью, легшую тяжким бременем на ее плечи. Она нужна мне, я ощущаю свой голод, свою страсть, дикое свое желание, но она нужна мне другой – очищенной, прошедшей сквозь осознание собственной вины.

– Думаю, ты должна покаяться.

– Что?! Ты сошел с ума! Мне не в чем каяться перед тобой! Ты мне не муж, не любовник, вообще никто.

Ее слова ранят так больно, будто их наносят ланцетом прямо на мой обнаженный мозг. Начинаю ощущать неосуществимость того, на что надеялся. Между нами так и не возникло близости, она никогда не сможет понять меня, эта женщина, отвечающая агрессией на насилие, так и не осознавшая, что насилие являлось одновременно актом очищения. Повторяю устало, ощущая полную безнадежность своих усилий:

– Ты должна покаяться! Если кто-то кается в своих грехах, они прощаются. Главное, чтобы это делалось искренне.

– Ты – священник? Свихнувшийся поп? Может быть, возомнил себя равным Богу? У тебя есть сертификат с мокрой печатью на право вершить чужие судьбы?

Незнакомка не скрывает ненависти, она виновна по определению, виновна с того момента, когда еще только родилась. Я не нужен ей, а она не нужна мне. Вглядываюсь в ее лицо, искаженное от бешенства, пытаясь вызвать в себе ответную реакцию, но женщина по-прежнему кажется мне привлекательной. Терпеливо объясняю:

– Попробуй рассуждать здраво. Все, что я делал, было для твоей же пользы. – Моему голосу не хватает убедительности, потому что я близок к состоянию, граничащему с отчаянием. Все мои усилия бесполезны: она молчит, уставившись на нож. Лезвие его колеблется, строго в такт дрожанию моей руки. Слышу свистящее дыхание незнакомки; вид стали, пляшущей в свете свечи, завораживает, и женщине вновь становится страшно.

– Можешь ничего не бояться, я не причиню тебе вреда.

Она не произносит ни слова. Вкладываю нож в ее ладонь: тонкие пальцы судорожно стискивают рукоятку, но она пока не осознает, что уже вооружена.

– Как видишь, теперь все козыри у тебя.

– Зачем ты это делаешь?

– Женскую логику трудно понять. Если нож тебе не нужен, можешь вернуть его.

Быстрым движением она выставляет руку вперед, чуть не коснувшись меня лезвием. Пробую ее успокоить:

– Теперь моя жизнь в твоих руках. Поверь, я не врал, когда говорил, что не собираюсь убивать тебя. Ты мне нравишься, но, к сожалению, это не имеет для тебя значения. Ты всегда выбирала не тех мужчин.

– Я выбирала их сама, без принуждения, слышишь, подонок?!

– Ладно, пора с этим заканчивать – мы ведь уже не можем расстаться просто так. Я пытался быть тебе судьей, но, как видишь, ничего путного не получилось. Теперь твоя очередь. Убедись сама, насколько легко убить человека, если ненавидишь его.

Нож в руке незнакомки, по-прежнему направленный в мою грудь, начинает мелко-мелко дрожать: она понимает наконец, что может ответить насилием на насилие. Моя ладонь накрывает пальцы, обнимающие рукоятку ножа; возбуждение женщины излучается волнами жара, его пульсации передаются моему заиндевевшему телу.

– Итак, каков приговор? Ты готова простить меня, как я тебя простил?

– Я тебя ненавижу, сумасшедший ублюдок! – Страсть в ее словах неподдельна, но незнакомка по-прежнему колеблется.

– Если ты хочешь, чтобы я исчез из твоей жизни, решайся! Подумай, ведь нет никакой гарантии, что мы не увидимся вновь! Я буду искать встречи, потому что ты нравишься мне, потому что знаю, какой ты могла бы стать. Тебе нужно толь…

Незнакомка делает быстрое движение, и нож легко вонзается в мое тело, я ощущаю как его сталь, проколов кожу, рассекает мышцу грудины. Она пытается вытянуть лезвие, но мне удается удержать рукоятку ножа.

– Если ты вытащишь его, тебя забрызгает кровью!

Отдернув руку, она делает шаг назад. Единственный звук в помещении – ее частое дыхание.

– Это – правильный выбор! Убить легче, чем покаяться. – Мой голос слабеет, чувствую, как кровь теплой струйкой начинает вытекать из раны. – Теперь ты свободна!

Она делает шаг ко мне, но останавливается.

– Лучше уходи. Здесь нет твоих следов, тебя никто не будет искать. Типичное самоубийство!

– Я вызову «скорую»! – Она достает мобильник, но я останавливаю ее:

– Нет смысла! Мне она не поможет, а ты получишь срок за убийство. Никто не будет разбираться в том, что случилось, поверь! Иди домой, воспитывай сына и вычеркни все из памяти!

– Почему ты позволил мне это сделать?

– По глупости. Хотел что-то доказать, только не знаю кому – себе или тебе.

– Что именно?

– Что тебе все же есть в чем каяться – ты оказалась способной убить единственного человека, готового пожертвовать ради тебя жизнью. Других желающих нет и, скорее всего, никогда не будет. – Мой язык начинает заплетаться, я чувствую, что вот-вот потеряю сознание. – А теперь иди, дальше – ничего интересного. Дверь просела, когда будешь открывать, тяни ручку вверх.

Она уходит, а я остаюсь, борясь с подступившей слабостью и тошнотой. Рана саднит, нет смысла удерживать в ней нож, теперь уже бесполезный. Отбросив его, достаю из кармана плаща приготовленный заранее пакет с медицинскими принадлежностями. Получить заражение крови было бы глупостью, и я, задрав свитер, обрабатываю рану салфеткой, смоченной перекисью водорода. Терпеливо жду, когда кровотечение прекратится, затем накладываю бактерицидный пластырь. Оттираю кровь с груди и живота, к счастью, ее не так много. Меня мутит, но самочувствие постепенно улучшается, я достаю из внутреннего кармана плоскую фляжку с коньяком и делаю глоток, потом другой. Чувствую опустошенность – женщина выпила всю мою энергию, не дав ничего взамен.

Пожалуй, пора встать и идти, силы мои восстановились настолько, что я смогу добраться до дома. Поднимаю нож и, отведя двумя пальцами лезвие до упора назад, фиксирую его кнопкой. Теперь из рукоятки торчит только окончание острия, сантиметра два, не более. Этот нож – бутафорское оружие с врожденным дефектом, им нельзя убить, но можно поранить.

За дверью – свет, тусклый день, сырость. Иду дорожкой, по которой получасом ранее прошла женщина, частично ставшая моей. В ее сознании я – осевшее на пол тело с ножом в груди, человек, бывший мертвым еще при жизни. Она никогда не забудет этот день, это странное дождливое утро. Она никогда никому о нем не расскажет. Мы не встретимся случайно на улице, потому что живем в непересекающихся мирах, но даже если это случится, не узнаем друг друга. Самым большим желанием незнакомки будет желание вернуться в сегодняшнее утро и все переиначить по-своему, сказать мне какие-то другие слова, которые не привели бы в итоге к смертельному удару ножом. Это и будет ее покаяние, и на большее я не могу рассчитывать. Когда-то, начитавшись Дюрренматта, я был уверен, что смогу изобличить в преступлении и заставить раскаяться в нем любого человека, но то, что возможно в романе или в пьесе, невыполнимо в реальной жизни. Женщины, с которыми я сближался на этом проклятом кладбище, сознавались в изменах, но никогда не раскаивались в них, считая себя жертвой обстоятельств. Не могу объяснить, почему их раскаяние было для меня настолько важным. Может быть, я и вправду сумасшедший?

Бреду по улице, ведущей к просторному жилому массиву, поглотившему четверть городского населения. Старый свитер под моим плащом испорчен, но не безнадежно: дырку можно заштопать, а кровь – отстирать. Возможно ли то же самое проделать с моей душой? Ответ, боюсь, окажется отрицательным.

Середина безликого квартала в безликой части города. Я вновь возвращаюсь домой, в пустоту и разочарование холодной квартиры. Справа – унылые пятиэтажки, разделенные палисадниками. Со свистящим гудением проносится троллейбус, за ним неспешно тянется оранжевый мусоровоз. Иду усталой походкой, с трудом перешагивая через лужи. Порывы ветра срывают капли воды с кленов, растущих у дороги, и швыряют мне в лицо. Эта вода смешивается с соленой влагой, текущей из моих глаз.

Дождь окончательно иссяк, но, возможно, завтра он возобновится.

2

Ты подходишь к дому, пересекая двор по диагонали, но, завидев еще издали знакомую белую машину, понимаешь, что начинаются неприятности. Сидящий за рулем грузный мужчина в штатском производит обманчивое впечатление: он внимательно наблюдает за тобой, расплывшись в улыбке, но нет ни малейших сомнений, что улыбка его – маска сатира, за которой скрывается ненависть. Ты даже не пытаешься проскользнуть мимо, потому что научен уже горьким опытом, доказывающим бесполезность подобных усилий, и не спеша – почему не попытаться сохранить лицо в безнадежной ситуации?! – подходишь к автомобилю.

– Ну привет, привет! – В голосе звучит ласковая ирония, но взгляд безобидного с виду человека прокалывает сердце холодной стальной спицей. – Опять прогуливался под дождем?

– Прогуливался.

Я вежлив, поскольку знаю, что вспыльчивого собеседника лучше не злить. Скрывать улики, если они очевидны, смысла нет, и я распахиваю полы плаща так, чтобы кровавое пятно на свитере бросалось в глаза.

– Ладно, садись, что мы тут церемонии разводим! – вздохнув, предлагает мужчина. – Поедем к медикам.

В пути не произносим ни слова: дорога, скользкая после дождя, требует от водителя, мчащегося с нарушением всех правил, предельной концентрации внимания, а мне вообще не о чем говорить. В кабинет хирурга проходим, минуя приемный покой, и дородная женщина-врач при виде нас, как всегда, всплескивает руками.

– Что, опять?! Да когда ж ты, голубчик, уже угомонишься?

Глядит она по очереди то на одного, то на другого, и непонятно, к кому именно обращается. Ловко отодрав наклейку, обрабатывает рану, затем стягивает ее шелковой нитью.

– Ничего нового? – интересуется мой спутник.

– Все как обычно. Рана не глубокая, но какое-то количество крови он, конечно, потерял. Сейчас сделаем укол от столбняка, а потом пусть полежит денек, отдохнет.

Сыворотку вкалывает медсестра, она же наклеивает повязку. Из городской больницы направляемся прямиком в психдиспансер, благо идти недалеко. В отделении только медсестры, но доктор появляется на удивление быстро. Вижу его впервые. Врач молод и, как мне кажется, горит желанием выслужиться. Мой конвоир объясняет:

– Очередная попытка суицида. Судя по количеству шрамов, это уже шестой случай. Где Петр Петрович?

– Заведующий в отпуске, будет через неделю. А мне вы не доверяете?

– Тут особый случай.

– Знаю, он рассказывал.

– Нельзя ли парня оставить до завтра? Нет смысла отправлять его в отделение – состав преступления отсутствует, – но и отпустить нельзя – еще наложит на себя руки!

– Вы же знаете, что без согласия больного мы ничего не можем! – тонко улыбается доктор.

– А согласие он даст, не сомневайтесь! – так же тонко улыбается в ответ мужчина, от настроения которого зависит количество синяков на моем теле.

Поскольку злить его обходится себе дороже, я с готовностью подтверждаю:

– Без проблем!

Однажды, в начале нашего знакомства, меня угораздило в подобной ситуации послать его подальше, и всего за пять минут с помощью короткой резиновой дубинки он сумел преподать мне урок, запомнившийся на всю жизнь. Я не наступаю на одни грабли дважды и с тех пор никогда не спорю с этим человеком, являющимся, по сути своей, моим злым гением. Хотя, может быть, злым гением он считает меня.

Он забирает мою одежду, включая нижнее белье, и лечь в постель приходится в полинявшем от бесчисленных стирок тряпье, хорошо хоть чистом.

А наутро мы встречаемся вновь, и скрытое торжество в его глазах плохо вяжется с выражением усталости. Начинает он, впрочем, бодро:

– Экспертизу, как ты понимаешь, сделали мне в два счета. Следов на одежде хватает. Ну, рассказывай, кого ты трахнул!

– Мое личное дело! – отвечаю с достоинством.

Иного ответа он и не ждет, потому смотрит на меня с ухмылкой. В который раз мы играем в эту предельно простую игру, и ему, как человеку, в своем ремесле искушенному, абсолютно ясно, что добровольно я колоться не буду.

– Ладно, дело твое! – соглашается он и переводит взгляд на доктора, перебирающего бумаги на столе. – А что вы скажете?

– Пока ничего. Но случай, бесспорно, не совсем обычный. Хотелось бы знать о пациенте больше, я ведь с ним практически не знаком.

– Парень – психопат, но, если верить медицинскому заключению, вроде бы пришел в норму. Поскольку лично я не сомневаюсь, что психопаты неизлечимы, то стараюсь за ним приглядывать.

– А как он вообще попал в поле вашего зрения?

– Год назад у него загноилась очередная рана, пришлось обратиться к хирургу. Женщина попалась на редкость толковая, обратила внимание на предыдущие порезы.

– И, конечно, настучала куда следует?

– Это ее гражданский долг – сухо заметил задержавший меня человек. – С тех пор парень у нас на примете.

– Что же вам удалось обнаружить?

– Интересную закономерность. Я задерживал его несколько раз и ранее, и в двух случаях обнаруживал порезы на теле.

– В чем же здесь закономерность? – интересуется врач с улыбкой.

– Ранам обязательно сопутствуют следы спермы на одежде, причем в совокупности с женским секретом.

– Хотите сказать, что он специально наносит себе рану перед близостью с женщиной? – Улыбка доктора становится недоверчивой. – Новый вид извращения?

– Эксперты утверждают, что он режет себя исключительно после сексуального контакта. И еще одна странность: это всегда происходит в выходной день, причем только если идет дождь. Что скажете, доктор?

– Как я понимаю, раны, нанесенные себе вашим подследственным, опасности для жизни не представляют?

– Нет, они носят символический характер.

– Видите, вы сами использовали это слово. Появляется соблазн представить его действие именно как символический акт. Парень наказывает себя за близость с женщиной. Он может ее ненавидеть или, наоборот, любить, но в каждом из этих случаев возникает своя мотивация для того, чтобы всадить в себя лезвие. К счастью, он отдает отчет в том, что делает, и не наносит себе серьезного увечья. Таким образом, нет речи о неосознанном стремлении к суициду. Согласитесь, если признаки неконтролируемого истерического состояния отсутствуют, трудно говорить о том, что человек психически болен. Скорее всего, он в состоянии собой управлять.

– Хотите сказать, у него нет психических отклонений.

– Отклонения встречаются у множества людей, но их нельзя считать сумасшедшими в общепринятом смысле. – Доктор разводит руками, показывая, что ничем не может помочь.

– Тогда зачем он это делает? – раздраженно интересуется страж порядка, теряющий почву под ногами.

– На этот вопрос должен отвечать не психиатр, а психоаналитик! – пояснил врач. – Но психоанализ вам мало что даст. Даже если вы получите согласие пациента на лечение, психотерапевт не раскроет содержание своих с ним бесед, хотя теоретически – в определенных случаях – все же может помочь пациенту избавиться от его проблем.

– А вот Петр Петрович никогда не давал мне совета обратиться к психоаналитику! – недовольно замечает мужчина, мечтающий отправить меня в каталажку.

– Он не верит в психоанализ! – соглашается врач. – Все дело в возрасте. У Петра Петровича была другая школа.

– Мне уже можно идти? – спрашиваю я, стараясь скрыть издевку.

Тягостное молчание подтверждает, что ситуация зашла в тупик, а значит, я скоро попаду домой. Но доктор подводит меня: порывшись в ящике стола, он находит визитную карточку и протягивает моему спутнику.

– Вот, возьмите. В клинике доктора Левина разработали новую методику психотерапии. Говорят, она весьма эффективна.

– Что за бред! – Мой злой гений держит визитку в руках, вновь перечитывая текст. – Как это понять – «Сны на заказ»?

– Откуда мне знать? – отзывается врач. – Я пока их услугами не пользовался. Но репутация у доктора Левина отменная.

Кофе – замечательный напиток, если он приготовлен из грамотно прожаренных зерен элитного сорта, а в ресторанчике, где мы сидим, другого, похоже, не держат. Аромат, исходящий из чашки, приносит освобождение, и впервые за последние сутки я ощущаю не усталость, а умиротворение. Мой злой гений – здесь он постоянный клиент! – пьет водку, что в его положении, наверное, оправданно. Мы сидим друг против друга в полупустом зале, в прохладном воздухе которого стынет мелодия джазовой пьесы, и меня не покидает чувство, что мы и опасны, и вместе с тем нужны друг другу, как коты и крысы, обитающие на отвале одной и той же помойной ямы. Не могу удержаться, чтобы не озвучить эту мысль:

– Мне кажется, без меня ваша жизнь потеряет смысл.

– Нет, – отвечает он. – Не смысл – его вообще в жизни нет! – а остроту. Острота – главный мотив существования.

– Возможно, – соглашаюсь я. – Не потому ли вы меня сюда привели?

Он пристально оглядывает зал, словно выискивая спрятавшихся в засаде врагов, потом произносит с деланным равнодушием:

– На тебя мне сугубо начхать. Дело в тех женщинах, которых ты насилуешь.

– С чего вы это взяли? Я – не насильник.

– Перечитай свое дело. Ты ведь чуть не убил несчастную девочку только за то, что она дала тебе от ворот поворот!

– Но ведь это известно только с ее слов, не так ли?

– И еще со слов доктора, освидетельствовавшего побои, – вкрадчиво произносит привезший меня сюда человек. – Ты ее едва не убил. Может, вы мороженое не поделили?

Думаю, план его заключается в том, чтобы заставить меня расслабиться в дремотной обстановке полупустого ресторанчика, а потом повести дело так, чтобы я проговорился о какой-нибудь важной детали, – может быть, это позволило бы ему ухватить подозреваемого за шиворот. Честно говоря, мне даже интересно включиться в такую вот нечестную игру, где каждый сделанный тобой ход не сулит ничего кроме неприятностей, а выигрыша не существует в помине. В конце концов, мой преследователь прав: дело лишь в остроте восприятия жизни!

Может, я действительно психопат?

– Я никогда не говорил, что поступил правильно! Но, возможно, вы на моем месте тоже не сдержались бы. – Мои слова поняты им верно: он насторожился, понимая, что первый ход сделан.

– Пытаешься поставить нас на одну доску? – Он задумчиво трет подбородок. Уверен, жест – сплошная липа, в действительности душа мужика ликует от осознания, что лед наконец тронулся. – Но я не способен на такую подлость, как бить женщину.

– Вы просто себя не знаете.

Понимая, что я увожу разговор в сторону, он вздыхает.

– Да ведь речь не обо мне! Ты – насильник, а не я.

– Да с чего вы взяли, что я – насильник? – деланно возмущаюсь я. – Может быть, кто-то обращался в полицию? Описывал мои приметы?

– Конечно нет, иначе ты бы уже находился в заключении, а сокамерники от скуки развлекались бы с тобой долгими тюремными вечерами. Нет, парень, ты не прост, но я вижу тебя насквозь. В моей работе без интуиции не обойтись, а она подсказывает, что рыльце у тебя в пушку.

– Я больше верю в логику, чем в интуицию.

– Логика повествует о том же. Психопат – это на всю жизнь, а ты – психопат! Если я ошибаюсь, тебе легко рассеять подозрения, достаточно назвать имя женщины, с которой имел близость. Но ты не можешь этого сделать.

– Не могу, потому что я – джентльмен.

Он смеется, и смех оказывается настолько заразительным, что к нам немедленно подходит официантка – женщина лет тридцати с приятным лицом и отчетливыми формами.

– Леночка! – подзывает ее мой спутник. – Хочешь взглянуть на анахронизм – живого джентльмена?

Она смотрит на меня сосредоточенно, словно старается запомнить для последующего опознания. Думаю, в ее глазах небритый парень неопределенного возраста, одетый в потрепанный свитер с пятном засохшей крови на груди, не выглядит слишком привлекательным, но из каких-то своих соображений она мне улыбается.

– Как ты считаешь, способен он напасть на женщину? – интересуется он.

– На это любой мужик способен! – убежденно заявляет официантка и удаляется с гордо поднятой головой.

– Видите, – говорю я, – на женщин нельзя полагаться.

– Да, но сам-то ты на них полагаешься. Почему твои жертвы не жалуются?

– Нормальная женщина не будет топить человека, который ее любит. Так я думаю.

Мои слова он воспринимает неправильно.

– Тебе-то что с того? Ты ведь получаешь наслаждение, когда мучаешь кого-то, при чем здесь любовь?

– Вы не понимаете: мучаю не я, мучают меня. Это настолько болезненно, что иногда хочется умереть.

Он надолго задумался, мой злой гений. Сегодня ему удалось на шаг приблизиться к истине, что, впрочем, отнюдь не добавило шансов раздавить меня, как насекомое, и потому не имеет в его глазах ценности. Похоже, наши отношения с самого начала были сугубо личными, причем грузный мужчина, больше года воевавший со мной доступными ему методами, никогда не имел преимущества. И все же он продолжал борьбу, являясь, в сущности, еще большим маньяком, чем я.

– Итак, ты доказываешь им свою любовь тем, что режешь себя. – Он выходит, наконец, из летаргии, сделав очевидный вывод. – Насилуешь, а потом аккуратненько всаживаешь в себя нож. Черт побери, да это – клиника!

– Вы все понимаете неправильно, – терпеливо объясняю я.

– Ну уж нет, дружище! Теперь головоломка почти разгадана.

– И что с того? Меня уже можно арестовать? – невинно интересуюсь я. – Тогда вас можно поздравить.

– Я найду способ поймать тебя на горячем, – спокойно сообщает он. – В очередное дождливое воскресенье, когда твой извращенный инстинкт проснется вновь.

Мне не нравится его уверенность. Действительно, как ему удалось узнать, что я вышел на охоту, ведь это случается не так часто. Далеко не каждое дождливое воскресенье. И сразу в голову приходит догадка.

– Надеетесь, что соседи и дальше будут на меня стучать? Да ради бога!

– Они звонят мне каждую субботу или воскресенье, если идет дождь, а ты выходишь из дому. В будние дни в ненастье ты обычно находишься в своей квартире. Поймать тебя – вопрос времени.

– Хорошо! – соглашаюсь я. – Ловите. Но, надеюсь, сейчас-то мне уже можно отправляться домой?

– Еще нет! – Он не скрывает злорадства. – Сначала заедем к психотерапевту. Запишешься на прием.

Мой злой гений грубо тянет меня к выходу, ухватив за воротник. Замечаю, что он не расплатился ни за водку, ни за кофе, из чего следует, что в этом ресторане у него кредит.

Высотное здание, угловое, по форме – идеальный параллелепипед. В зеркальной стене вестибюля отражается уродливая пара – грузный мужчина в куртке с меховым воротником рядом с бедно одетым парнем, выглядящим чужеродным элементом в отделанном мрамором холле. Направляемся к лифту. Световой индикатор замирает на цифре 10, и за распахнувшимися створками возникает коридор с дюжиной дверей, к каждой из которых прикреплена стандартная табличка. На одной надпись: «Сны на заказ». Внутри – роскошная приемная с диваном и несколькими креслами, и я уверенно занимаю одно из них, а мой неуемный сопровождающий садится рядом. Его взгляд не отрывается от картины с абстрактным космическим пейзажем, висящей на противоположной стене. Акриловая холодность мазков раздражает, но сосредоточиться на чем-то ином не удается – помещение выглядит по-современному стандартным. К счастью, открывается внутренняя дверь, и из затемненного коридора выглядывает молодая женщина в строгих роговых очках.

– По какому вопросу? – интересуется она.

– Мой друг страдает, ему нужна ваша помощь. – Сопровождающий меня мужчина не скрывает насмешки. – После первого же сеанса гипноза вы поймете, что в его голове – авгиевы конюшни.

– Мы не используем гипноз! – холодно замечает женщина. – И желательно, чтобы ваш друг обращался ко мне без посредников.

– Он стеснительный, в присутствии женщин и слова вымолвить не может.

Она вопросительно смотрит на меня.

– Хамство – профессиональная черта этого человека, – поясняю я.

– Вам действительно нужна моя помощь?

– Откуда мне знать? Я представления не имею о том, чем вы тут занимаетесь.