Текст книги "Что мое, что твое"

– Я не могу себе этого позволить. У меня маленький сын.

Доктор Энрикес не отреагировал на упоминание Джи, и Джейд была за это признательна. Ей уже надоело выслушивать: “Но вы же еще так молоды”, от удивленных врачей. Хуже было с женщинами-резидентами, которые были старше нее, но не имели детей. Они почти не скрывали свою зависть и отвращение.

– Это тяжелая ноша, растить его теперь одной.

– Я раньше тоже так думала. Как будто мне к ноге привязали гирю. Но с Рэем я стала думать иначе. Вроде как моя очередь еще не настала, и у меня еще есть шанс что-то сделать со своей жизнью. Знаете, я ведь пошла учиться. Я не всю жизнь собираюсь быть ассистенткой.

– Однажды вы станете прекрасной медсестрой. Ваш парень был хорошим человеком, раз поддерживал вас. Молодец.

– Да, он был хорошим. И сын мой тоже хороший. Мы зовем его Джи.

Она взяла конфетку с блюда. Она прилипла к языку – неестественно-кислая, едкая, желтая.

– Кажется, я беременна.

– Это надо проверить.

– Вы могли бы дать мне тест?

– Конечно, – сказал он, вставая. – Сейчас все сделаем.

Доктор Энрикес пригласил ее в кабинет. Он расчистил место на столе и взял пластиковую баночку, которую Джейд принесла из туалета. Неловко было смотреть на банку ее мочи у него в руках. Он окунул тестовую полоску и положил ее на расстеленное бумажное полотенце.

– Теперь ждем, – сказал он.

Джейд кивнула. Она боялась смотреть, как проявятся или не проявятся две полоски. Она уставилась на доктора. Когда-то он был красивым молодым человеком, пока не поседел и вокруг рта не появились морщинки. Почему-то она знала, что может ему доверять, хотя они общались только во время ночных смен. Почему-то она была уверена, что он не раскроет ее тайну.

– Откуда вы, доктор Энрикес?

– Из Майами, – сказал он, а потом оговорился: – В смысле первоначально? Из Перу. Мои родители оба были врачами. Они отправили меня сюда учиться.

Он не сказал, что они были богаты, но Джейд и сама догадалась. Он кивнул, как будто прочел ее мысли.

– Я не заслужил такой удачи в жизни. Медицина меня одному научила: жизнь несправедлива. Природа несправедлива, а из-за нас все только хуже.

– Долго еще?

– Пару минут.

– Вы женаты?

– Жена ушла от меня во время учебы. Ей не нравилась Северная Каролина, а меня никогда не было дома. Когда она ушла, у меня больше не было причин не остаться. Мне тут нравится.

– Тут неплохо.

– Если честно, без семьи не так плохо, учитывая обстоятельства. Когда постоянно кого-то подводишь просто потому, что делаешь свое дело, это тяжело.

Он постучал пальцами по столу.

– Понимаю, о чем вы, – сказала Джейд.

Когда родился Джи, Джейд не могла перестать плакать. Она даже взглянуть на него не могла: слишком много крови. До рождения он казался ей чем-то теоретическим. Сначала он был бластомой, и она следила, как развиваются его клетки. В колледже она хотела заниматься молекулярной биологией, и беременность превратилась в своего рода научный эксперимент в ее собственном теле, который она не контролировала. А потом ей вручили какую-то визжащую багровую штуку. Он пах больницей, чем-то едким, и она хотела, чтобы его унесли.

У нее никогда не было ребенка от человека, которого она любила. Может, тут все было бы иначе.

– Мне жаль, Джейд, – сказал доктор Энрикес.

Она подошла к столу и посмотрела на полоску. Одна розовая полоска – контрольная. Не беременна. Ноги у нее подкосились, и она осела на пол. Доктор Энрикес подошел и взял ее за плечи.

– Мне так жаль, – сказал он опять.

Она не могла ему объяснить, что ноги подкосились от облегчения. Лучше так. Это благословение. Когда она была совсем девочкой, она выбрала Джи, потому что не знала другого выхода. Теперь она сделала бы другой выбор.

Сам собой ее голос сказал:

– Рэй…

Она ждала, что он заговорит, вернется. Простит ее.

– Рэй, – повторила она. Она ничего не услышала в ответ и вообразила его голос сама. “Как мало у нас будет времени”. Нет, фантазией не утешишься. Да и разве он пришел бы к ней теперь? Она эгоистка, и она это знала. Так ужасно сделать выбор в пользу своей жизни, захотеть ее жить.

5. Июль 1998 года

Пидмонт, Северная Каролина

Лэйси-Мэй лежала на животе, прикрыв лицо руками, и делала вид, что еще спит. На секунду открыла глаза посмотреть на время. Тридцать четыре минуты до приезда автобуса Робби. В ушах гудело. Он все ближе.

Стукнула передняя дверь, и она услышала приближающиеся тяжелые шаги Хэнка. Она глубоко вздохнула, как будто крепко спит. Вот он уже встал рядом на коленки и шепчет ей ласковые слова на ухо. Они все еще были на этом этапе, даже спустя год: они будили друг друга поцелуями, приносили друг другу воду в постель, при любом случае мурчали “милый” и “сладкая”. Они все еще пытались сделать вид, что все по-настоящему, и не спешили поймать друг друга на лжи.

– Милая, – сказал он. – Сладкая. Я все загрузил в машину. Ты готова?

Лэйси-Мэй пробормотала что-то невнятное, и он стал трясти ее за плечи, пока она не бросила притворяться.

– Еще рано. Девочкам надо позавтракать и собраться.

– Мы поедем на пляж. Они могут не мыться, а поедят в машине.

Хэнк уже был в плавках; он побрился, зачесал влажные волосы назад. Он не случайно запланировал поездку ровно на тот день, когда Робби выходил. Лэйси-Мэй взглянула на часы. Еще двадцать семь минут.

Лэйси-Мэй поцеловала Хэнка, чтобы он не раздражался, и прижала его руки прямо к груди. Он тут же ее сжал.

– Детка, – сказал он. – Сладкая моя.

Вообще эта часть ее жизни с Хэнком была не так плоха. Он ждал ее указаний, был рад услужить, да и сама она многого могла добиться, слегка повернув бедра, представив правильную картинку в голове. То, что с Робби она считала волшебством, оказалось чем-то более грубым, животным – предсказуемая искра, которая может проскользнуть между любыми двумя телами.

Лэйси-Мэй поцеловала его в затылок и прижала к плечу. Она не опускала голову и одним глазом следила за часами.

Она уговорила Хэнка сделать оладьи; девочки уже сидели на кухне в купальниках. Ела только Маргарита, слизывая кленовый сироп с пальцев и перечисляя все, что она сделает на пляже: закопается в песок, добежит до ларька с леденцами, поиграет с кем-нибудь в волейбол. Она так рассказывала про день, как будто все уже случилось, и она точно знала, что все будет хорошо. Диана, мрачная, тайком подсовывала свой бекон Дженкинсу под столом. Ноэль не отрываясь следила за улицей. В своем летнем платье она выглядела не на двенадцать, а как маленькая леди. Она выбрала любимый цвет Робби – желтый.

Хэнк расхаживал по комнате с третьей чашкой кофе в руках. Он раздвинул занавески.

– Надвигаются тучи, – сказал он, как будто пляж прямо тут, а не за сто миль.

Теперь девочки уже знали, что их папа в тюрьме. Когда они переехали к Хэнку и сдали дом, она плюнула на историю про работу на побережье. Они никогда к нему не ездили, но Лэйси-Мэй исправно переводила ему деньги на тюремные покупки. Хэнк не мог ей это запретить. Она распоряжалась деньгами, которые зарабатывала в магазине, а Робби, хотя бы по закону, все еще был ее мужем.

– Пойду покурю, – сказала Лэйси-Мэй, и Хэнк не стал ее останавливать. Наверное, он уже понял, что они будут тянуть время, что бы он ни делал.

На улице было тихо как всегда. Дальше по улице стояли симпатичные домишки, построенные и проданные после войны. Свой Хэнк унаследовал от отца. Простой, с кирпичными столбами, черепичной крышей, панорамным окном с видом на газон с гортензиями. За домом, окруженный кустами жимолости, стоял полусдутый бассейн, засыпанный листьями и покрытый пленкой желтой пыльцы. И для нее, и для девочек это было хорошее место, хотя сама она никогда бы не выбрала такой дом, вот только именно это она и сделала.

Она и раньше жила на этой стороне города к западу от Центральной улицы, еще когда училась в старшей школе. Робби жил на восточной стороне, где в основном оседали приезжие из Центральной и Южной Америки. Сколько Лэйси себя помнила, весь город примерно так и делился: на белых и черных, потом на белых и небелых. Так было и до их рождения, когда каждый вечер по городу расходились рабочие с фабрики. Так было и когда западная сторона вымерла, и все, кто мог позволить переезд, уехали из города. Семья Лэйси осталась. Но она была рада переехать на север округа, кода Робби купил им дом. Там они были на месте. Их соседями стали реки, фруктовые сады, молочный завод, поле битвы времен Гражданской войны.

Здесь она иногда замечала, что соседи бросают странные взгляды на ее Диану. Никто ничего не говорил, но Лэйси-Мэй не могла не замечать. Из всех девочек у Ноэль – худой, большеглазой – была самая светлая кожа, самые длинные волосы. Маргарита была похожа на отца: темные глаза, полные губы, что-то чуждое в том, как строилось ее лицо. А Диана не была похожа ни на кого: высокие скулы, кудрявые волосы, жгучий загар каждое лето. Но Лэйси-Мэй не смотрела на своих дочерей так: для нее они – ее дочки, похожие сами на себя. Просто их папа был из Колумбии, а мог бы быть из Ирландии или Франции. Все откуда-нибудь родом. Даже коренные американцы. И какая разница? Когда-то вся земля была одним континентом; она слышала это по телевизору.

Лэйси сдавала дом бразильской паре. Оба учились в университете, выращивали, как хиппи, зелень в саду и оставляли стопки толстых книг на веранде. Она часто думала, что бы сказал Робби, если бы узнал, что какая-то пара живет в их доме, читает книжки, пьет вино – или что там они пьют, – обсуждает свое будущее и придумывает, где жить потом. Они с Робби никогда не хотели жить где-то еще.

Она услышала его до того, как увидела. Он напевал под нос. Она даже не успела закурить.

На нем была та же одежда, что и в тот день, когда его забрали: джинсы и черная рубашка. Все украшения тоже были на нем: гвоздик в ухе, золотые часы. В руках он нес пакет. Когда он подошел ближе, у него на пальце она заметила обручальное кольцо, слишком большое. Он похудел, загорел, как будто действительно все это время работал на побережье.

Он поднялся на крыльцо, все еще напевая. Лэйси знала мелодию. Это была одна из его баллад. В голове у нее зазвучали трубы, конги, пианино. Он еще будет считать ее красивой? Она накрасила ногти розовым. И надела блузку цвета подсолнуха.

Робби стоял перед ней и улыбался. На правой стороне виднелась дырка в зубах, большая. Это ее убило.

– С возвращением, – сказала она наконец, и ее вдруг накрыла печаль непонятно отчего.

Она не хотела, чтобы он оставался в тюрьме, но и здесь ему тоже было не место. Он попытался обнять ее, она далась. Он прижимал ее слишком крепко, слишком долго.

Дверь распахнулась.

– Смотри, кто тут, – сказала Лэйси, показав на Робби, как будто он просто случайный гость, сюрприз, а не тот самый мужчина, давший ей жизнь, а потом эту жизнь отнявший.

Хэнк стоял в дверях, сжимая кружку кофе, и смотрел на них прищурившись. Выглядел он неуверенно и напряженно. Не успел он сказать и слова, как девочки выбежали из дома под лай собаки.

Маргарита добежала первая и подпрыгнула на своих длинных ногах. Робби подхватил ее на руки, и в тот же момент Диана обхватила его колени, уткнулась в них лицом. Ноэль пришла последней, но растолкала сестер и отпихнула их в сторону. Она одна плакала, скорчив лицо, как будто ей невыносимо больно. Лэйси-Мэй знала это чувство. Робби улыбнулся и потрепал ее по голове.

– Доченьки, такие большие, – сказал он таким бодрым, веселым голосом, как будто просто рассказывал анекдот, как будто все это просто розыгрыш. Даже сейчас он хотел быть человеком, который всегда их рассмешит.

За столом на кухне Робби рассказывал про мужчину, который сидел с ним рядом в автобусе по дороге домой. У него было больше сотни разноцветных татуировок, например пухлые губки на бицепсе, которые посылали поцелуй, когда он напрягал мышцу. Девочки, зачарованные, смеялись. Даже пес уселся у его ног и прижимал уши от удовольствия всякий раз, когда Робби протягивал руку почесать ему морду. Только Лэйси-Мэй его как будто игнорировала, собирала вещи на пляж – запасные полотенца, присыпку, чтобы не лип песок, – но Хэнк знал, что она прислушивается. Она пробегала по нему глазами и тут же отворачивалась, когда заходила в комнату.

Когда Лэйси-Мэй прошла мимо с бутылкой лимонада и задела его, Хэнк схватил ее за пояс шорт и сказал:

– Зайка, ты что, весь дом с собой берешь? Поехали уже.

– Ладно. – Лэйси-Мэй улыбнулась как будто почти по-настоящему. Он, наверное, никогда не узнает, что происходит у нее внутри.

Она велела девочкам пописать на дорожку и выходить к машине. Они еще увидятся с папой, когда вернутся, он у них ночует. Она тоже вышла из дома, не прощаясь. Хэнк и Робби остались за столом вдвоем.

Оба смотрели друг на друга не отрываясь, а потом Робби подмигнул. Такой же наглый, как и всегда, только потертый, побитый. Он прошел почти две мили по солнцу от автобуса до дома.

– Прости, что не смогли тебя сегодня утром забрать, но я думал, что мы к тому времени уже уедем, – сказал Хэнк. – Ты знаешь, на сколько останешься?

– Я так далеко не планировал. Мне еще надо это все осознать. Дочки выглядят хорошо. Спасибо, что заботился о них.

Хэнк не понимал, искренне ли это или Робби просто пытался сказать ему, что он теперь не нужен. Хэнк всегда чувствовал себя рядом с Робби дураком, особенно перед Лэйси. Хэнк предложил Робби сигарету, но тот отказался.

– Знаешь, я ведь помню, как ты о ней говорил.

– Я был подростком, – сказал Хэнк. – И мы вообще-то говорили о ней вдвоем, забыл?

– Пока она не стала моей женой.

– Пока ты не стал наркоманом. – От собственной наглости Хэнк даже побагровел.

– Да, такая у меня проблемка.

Робби бесцеремонно встал из-за стола и стал звать девочек, как-то иначе произнося их имена. Хэнк пошел за ним. Лэйси с девочками собрались у машины, уже заведенной. Они ждут его или Робби? Пригласить Робби на пляж? Вопросы висели в воздухе.

– Я думал что-нибудь приготовить на ужин, – сказал Робби. – Поедим вместе, когда вы вернетесь.

– Мы, наверное, поедим по дороге, – сказал Хэнк. – Сэндвичей с курицей, например. Не утруждайся.

– Пожалуйста, – сказал Робби жестко, как будто вовсе не просил, и Хэнк неуклюже уступил:

– Ладно, но тебе придется долго ждать. Кто знает, когда мы вернемся.

Это выходило почти инстинктивно – он поддавался другу и повторял за ним, красивым и обаятельным, каким ему никогда не быть.

Лэйси-Мэй дала Робби ключи от своей машины, хотя все прекрасно знали, что это его машина и она все еще зарегистрирована на его имя.

У побережья пейзаж сменился пожелтевшей травой и солончаками. Деревянные оштукатуренные дома, едкий соленый воздух. Хэнк разогнался до 90 миль в час, девочки опустили окна и высунулись наружу. Лэйси-Мэй спала, бедра у нее обгорели докрасна. Над ними пролетела птица с длинной шеей, с сизо-серыми крыльями, может, цапля.

Маргарита отстегнула ремень, чтобы разглядеть ее, и Лэйси-Мэй инстинктивно раскрыла глаза.

– Маргарита Вентура, ты с ума сошла? Ну-ка быстро села и пристегнулась!

Маргарита не сразу послушалась, пришлось повторить:

– Прямо как твой отец! Думаешь, что ничего никогда не случится, а потом ой – случилось!

Диана усадила пса на коленки. При упоминании Робби она спросила:

– Дядя Хэнк, а почему мы не взяли папу с собой на пляж?

Хэнк сдержался и не поморщился. Остальные звали его по имени, но Диана так и не поняла, как теперь устроены их отношения. Никто не говорил ей называть его дядей, она сама это придумала.

– Ты же сама видела, ласточка. Он не просил взять его с собой. Ему надо отдохнуть. К тому же ты его сегодня увидишь.

Ноэль цокнула языком.

– Зачем мы вообще едем на этот тупой пляж? Ненавижу его.

– Цыц, – сказала Лэйси-Мэй. – День на море, будет хорошо.

Хэнк включил радио и стал крутить станции. Рэп с руганью, нудный госпел. Новости про мальчика, который потерял руку из-за укуса акулы в Атлантик-Бич. Как назло, атмосферу в машине отравляло дурное настроение. Пока он переводит бензин, чтобы отвезти их на пляж, они все только и мечтают оказаться дома с Робби.

– Голова разболелась, – сказала Лэйси-Мэй. – У тебя нет аспирина? – Она стала расстегивать рюкзак, который Хэнк поставил у нее в ногах.

– Там нет, – огрызнулся он, и Лэйси-Мэй выпрямилась. В верхнее отделение он положил солнцезащитный крем, очки и черную бархатную коробочку с кольцом. Большой красивый аквамарин между двумя белыми камушками на тонком золотом ободке.

Лэйси-Мэй смотрела на него ошарашенно, и он улыбнулся, как бы извиняясь за свой тон, но потом вспомнил про свои зубы и сжал губы. Зубы у него были такие кривые, что смотрели друг на друга. Он собирался их выпрямить – им обоим не помешало бы, если Лэйси-Мэй полюбила бы его улыбку. У Робби зубы были идеальные от природы. Как это несправедливо, и тут природа его наградила, а он не ценит. Робби уже потерял один зуб, а если продолжит в том же духе, скоро потеряет всю обойму. Хэнк не хотел желать зла старому другу, но и добра он ему не желал.

Хэнк не знал, объясняла ли Лэйси Робби, как у них все началось. Хэнку казалось, что это все условности, какие-то обстоятельства, которые они преодолели, чтобы добиться нынешнего положения. Сперва они были просто соседями по койке, не считая того, что по ночам Хэнк касался Лэйси и она охотно придвигалась к нему. Он оплачивал счета; она убирала за ним и за девочками. Скоро они уже вместе ездили на работу, потом вместе курили, потом целовались взасос, когда он был в ней. Как-то раз он подслушал, как она сказала работнику магазина, что ее бывший сидит в тюрьме. Бывший. У Хэнка появилась безумная надежда, что Робби в прошлом, а он теперь – настоящее.

Они въехали в город и проехали мимо магазинов “Всё за доллар”, ларьков с хот-догами, рядов ресторанов с испанскими названиями. Хэнк подумал, что, если так и дальше пойдет, через пару лет он и вовсе не сможет прочитать ни одной вывески. Он припарковался в переулке перед чьим-то бело-зеленым летним домиком. Они разгрузили машину и пошли к набережной. Девочки дулись и ныли из-за жары, пока не увидели пляж.

– Это же рай! – закричала Маргарита с показным восторгом, как всегда, и Диана захохотала. Они понеслись по песку с Дженкинсом, путаясь в его поводке. Ноэль в наушниках тащилась следом.

– Ты бы лучше взяла у мамы тяжести, – сказал Хэнк, но Ноэль только вскинула брови.

– Она уже большая. Сама взвалила – сама пусть и разбирается.

И она припустила вперед, пиная песок.

Робби, не теряя времени, принялся за подготовку. Он долго принимал горячий душ и умасливался всякими притирками Лэйси-Мэй и девочек, которые нашел в ванной. Потом поехал на восток в “Супер-супер” на Валентин-роуд. Все было так упоительно знакомо – пыхтение мотора, запах виниловых сидений. На полу машины валялись клоки шерсти, мотки волос, и все пахло Лэйси-Мэй – ее куревом и духами. Как будто он только ушел на секунду, а тюрьма – это один нескончаемый день.

В этой части города были сплошные carnicerías[2]2
  Мясные лавки (исп.).


[Закрыть], бильярдные, парикмахерские и крошечные церквушки. Деревья облепляли объявления на испанском. Трасса превратилась в пятиполосную дорогу, разделявшую ряды низких кирпичных длинных домов и аллеи сосен; посредине тянулась полоска пурпурных эхинацей. Он уехал из Нью-Йорка, потому что дядя клялся, что жизнь на юге проще и дешевле. Мать привезла его на Восточное побережье подростком, а несколько лет спустя сама уехала. Она сделала то, что задумала – проследила, чтобы ее единственный ребенок окончил школу, – и тогда вернулась в Боготу.

Робби вошел в “Супер-супер” и взмолился – лишь бы не наткнуться на знакомых. Он не стыдился того, где провел это время, но невыносимо было признаться, что у него больше нет собственного угла, а его жена живет с другим.

В магазине было светло и просторно, и Робби катал тележку, чувствуя, как странно быть на свободе. Он брал что-нибудь с полки, потом ставил на место. Никто за ним не следил. Это было непривычно, но знакомо, как будто он подхватил старую роль, которую когда-то знал наизусть.

В конце супермаркета был мясной отдел, “Вестерн юнион”, стойка мобильного оператора, ларек с гавайским мороженым и маленькая карусель, которая работала за четвертак. “Супер-супер” напоминал рынок, только крытый бетоном, магазин “всё в одном” для заезжавших сюда мексиканцев и сальвадорцев. Здесь были и карибские покупатели, но колумбийцев Робби не видел. Он знал, что в Райли и Шарлотт есть колумбийцы, но не такие, как он. Они приехали уже с хорошим английским по всяким программам в университете Северной Каролины и Дьюк. Он приучил себя смотреть на всех латиноамериканцев как на соотечественников. В барах он распевал ранчеры[3]3
  Ранчера – традиционная мексиканская музыка.


[Закрыть], покупал дочкам пупусы[4]4
  Пупуса – традиционная для Сальвадора и Гондураса лепешка из кукурузной муки с начинкой из сыра, бобов или мяса.


[Закрыть] с тележек перед католическими церквями в центре. Лучше уж так – он хотя бы не чувствовал себя совсем одиноким.

На кассе стояла симпатичная девушка с огромным животом и сверкающим гвоздиком в подбородке. Она пробивала продукты и болтала с ним на испанском. “Как дела?” В паху зашевелилось. Как давно он не был с женщиной. Ну да, она беременная, но Робби же только смотрел. И что в этом плохого? У него вообще еще есть жена? Жена – это женщина, которая держит свои обещания мужу, а он держит обещания ей. Самые важные Робби сдержал. Даже под кайфом он вел себя как святой – никогда не спал с другими женщинами, по крайней мере он такого не помнил.

Робби попросил у кассирши телефон. Она не дала, и он быстро ушел, пройдя с пакетами через весь супермаркет в бар.

Он сел один в загородке, заказал тамале, рюмку текилы и пиво. Картинки на стенах были новые. Красный перец-чили в сомбреро верхом на лошади расстреливает банду зеленых перцев-чили и спасает желтую перчиху в белом платье, которую держали в плену. Робби пялился на роспись и пил. Может, все ходят под наркотой, просто виду не подают.

Наверное, Амадо заметил его первым, потому что, когда Робби поднял глаза, тот уже шел через бар к нему. Робби ругнулся. Несколько часов назад вышел, а Амадо уже тут как тут, подсаживается к нему в загородку.

– Роберто, – сказал он. – Совсем пропал. Мы слышали, что случилось.

Робби пожал плечами.

– Мне нужна была тачка. Я плохо соображал. Сам знаешь, как оно бывает.

Амадо не застегивал рубашку, выставляя напоказ золотую цепь. На мизинце сверкало бриллиантовое кольцо. Он был старше Робби, мускулистый, стройный. Рядом с ним Робби казался щуплым, слишком худым.

– Работать пришлось?

– Да по всему Востоку. Дороги строили. Многому научился. Не возьмут в мастерскую – найду работу в строительстве.

– Рад за тебя, hermano[5]5
  Брат (исп.).


[Закрыть]. Легко соскочил.

– Мне везет, – сказал Робби и отпил пива.

– На воле непросто, сам знаешь – в тюрьме хоть понятно, чего ожидать. А тут все вечно меняется. Полиция теперь шарит. Всех в лицо знают.

– Я не собираюсь больше на тебя работать, Амадо.

– Но я же о тебе забочусь, мужик. Раньше у тебя была мастерская. Не так-то просто будет вернуться. У тебя судимость. Благодари Бога, что у тебя есть гражданство – иначе бы тебя депортировали.

– Я живу тут всю жизнь.

– Им-то что?

– Сам разберусь.

– Какой благородный, – Амадо усмехнулся. – Ты оптимист. Я вот никогда, глядя на мир, не думал: “Все само образуется”.

Робби молчал. Он не боялся. Что ему сделает Амадо, чего он сам уже не научился с собой делать, чтобы выжить?

– Ну, эрмано, не буду держать зла, если ты сам потом ко мне прибежишь. Приходи, если захочешь работать. Или еще чего.

Амадо показал на пустую рюмку и предложил еще по одной.

Робби встал.

– Мне пора домой. Меня ждет жена.

– Это хорошо, – улыбнулся Амадо. – Увидимся, эрмано.

К середине дня девочки совсем обалдели от солнца. Песок в купальниках кололся, они проголодались и устали, но домой было нельзя. Они столько проехали, небо сверкало и не кончалось. При всех их несчастьях, день на море все равно казался подарком.

Лэйси-Мэй и Хэнк купили Маргарите воздушного змея, чтобы подлизаться. Она кружилась под ним, когда его подхватывал ветер, устраивала представление, даже если никто не смотрел. Ноэль сидела в воде, каталась на волнах и болтала с компанией мальчиков постарше, лет четырнадцати на вид. Только Диана держалась поближе. Она накладывала песок в ведерко – копала ров. Хэнку надо было ее отослать. Лэйси-Мэй опрокидывала одно пиво за другим, и если он не наберется храбрости сейчас, скоро она будет слишком пьяной.

– Тебе не жарко, ласточка? Сидишь и жаришься на солнце. Пойди лучше поиграй с Дженкинсом под причалом, в теньке.

Диана, по натуре послушная, вскочила и убежала с псом. Хэнк повернулся к Лэйси и схватил ее за руку.

– Давно собираюсь тебя спросить. Ты не найдешь побольше места для меня в своем сердце?

Лэйси залпом допила пиво и потянулась за другой бутылкой.

– Ты и так в моем сердце, Хэнк.

Она смотрела на море. Волны разбивались о берег. Вдали слышался лай.

– Я в том смысле, что… – начал Хэнк, копаясь в рюкзаке под креслом. – Вот черт.

Он услышал крик Дианы, обернулся к пирсу и увидел, что вокруг нее и Дженкинса кружит большая ржаво-рыжая собака. Диана стояла между собаками, путаясь в поводке, а Дженкинс срывался. Бурая собака зарычала и бросилась. И вот Хэнк уже несется по берегу, а за ним Лэйси-Мэй.

Хэнк отбросил собаку одним ударом в грудь. Другой рукой он оттолкнул Диану, и она упала на песок. Он отцепил Дженкинса, который тут же удрал подальше от клацающих челюстей рыжей собаки. Он дал собаке в нос, потом еще раз, а потом и Лэйси-Мэй добежала и обхватила Диану. Обе во все глаза смотрели на Хэнка.

Вальяжно, куда медленнее, чем надо, подошел мужчина в авиаторах. Он схватил рыжую собаку за ошейник и ударил ее по носу. Хэнк завелся.

– Сукин сын! С ума сошел с такой собакой сюда прийти, тут же дети! Да он чуть мою дочь не загрыз.

Лэйси-Мэй вздрогнула при этом слове.

Мужчина стал бормотать какие-то извинения, но Хэнк только показал ему кулак.

– Разберись со своей собакой, или я вызову полицию.

Диана прошептала на ухо Лэйси-Мэй:

– Дядя Хэнк меня спас.

Лэйси-Мэй поцеловала ее и унесла, ощупала живот, убедилась, что девочка цела, но думала все время о Хэнке, как он бросился защитить ее дочь от собаки. Как настоящий отец. Она никогда не видела его таким злым, таким сильным. Он раньше нее заметил, что что-то не так. Она была занята другим, следила за Ноэль и мальчишками. Пока она мечтала о тех временах, когда они с Робби были подростками, какая-то псина чуть не съела ее малышку.

Остальные девочки собрались вокруг них, а Дженкинс втерся к Лэйси-Мэй между ног. Ноэль дрожала и кричала:

– Ди, ты в порядке?

А Маргарита, онемевшая от шока, стояла, прижав к груди змея.

Когда Хэнк вернулся, он приобнял Лэйси-Мэй и Диану, которая вся раскраснелась, стараясь не заплакать.

– Пойдем купим газировки и успокоимся, – сказала Лэйси-Мэй, и девочки пошли вперед с Дженкинсом, прижавшись друг к другу своими худенькими телами. Они редко мирились, эти девочки, но в такие моменты как-то сближались и сплачивались, как единый организм.

Забравшись на дюну, Хэнк прислонился к Лэйси-Мэй и прижал губы к уху:

– Надеюсь, это не знак свыше, не дурное предзнаменование. Потому что я собирался сделать тебе предложение. Я бы еще подумал, но ты пойми, я слишком тебя люблю.

У Лэйси-Мэй по шее пробежали мурашки. То ли остатки страха, то ли еще что. Она повернулась к нему. Глаза у Хэнка были мутно-голубые, кожа морщинистая, блестящая. Он сжал губы, пряча зубы, и получилось жалкое, просящее выражение лица. Он оказался совершенно безобидным. Так смотреть на нее мог бы ее ребенок.

Хэнк поцеловал ее, и она почувствовала, как его руки на ее плечах дрожат.

– Если ты скажешь нет, Лэйси, все может оставаться по-прежнему, – сказал он. – Я тебя не выгоню. Но я молю Бога, чтобы ты сказала да и стала моей женой.

Когда они подъехали к дому, уже стемнело. Фары осветили гостиную, где Робби расставил на столе все, что приготовил: рис с бобами, жареные бананы, карне мечада[6]6
  Тушеное мясо (обычно говядина) с соусом, разорванное на тонкие волокна.


[Закрыть]. В последний момент он сбегал в магазин за тортом-мороженым – клубничным с бисквитной прослойкой, Дианиным любимым. Торт уже начал подтаивать, но Робби не решался его убрать. Он хотел, чтобы они вошли и увидели торт, захлопали в ладоши и полезли к нему на колени. Он знал, что в конце концов вернет девочек. Он их отец: у них в ДНК заложено всегда выбирать его. С Лэйси будет сложнее, но он готов биться за нее. Иногда, чтобы сохранить то, что принадлежит тебе, приходится бороться с миром, с неправильным порядком вещей, с собственным телом и мозгами.

Взять хоть его друга пекаря. Хороший человек, талантливый. Рассудительный, никогда не лез в неприятности, и все равно Вселенная порвала его мечты на кусочки. Жизнь – только порыв ветра, облачко дыхания, больше ничего, – Робби должен это помнить. Ему нельзя терять ни минуты.

Девочки ворвались в дом, обгоревшие, все в песке. Они окружили его, серьезно поцеловали в щеку, и Робби тут же понял, что что-то не так. Лэйси-Мэй и Хэнк стояли в дверях, держась за руки. Улыбка у Хэнка была слишком довольная.

– Что тянуть, скажем сразу, – сказал он.

Глаза Робби инстинктивно метнулись к руке Лэйси-Мэй.

– Но мы с Лэйси еще женаты, – сказал он. – Я ничего не подписывал. А она и не просила.

– Я пойду поставлю торт в морозилку, – сказал Хэнк и позвал девочек в другую комнату.

Лэйси-Мэй вытащила Робби за руку на крыльцо, но он не чувствовал ее прикосновения. Ночь была влажная. По лужайке летали светлячки.

– Зря я запретил тебе меня навещать, – сказал Робби. – Мы врали девочкам, а они все равно узнали. Может, если бы они со мной виделись, все было бы иначе. Может, ты бы не забыла, что любишь меня.

– Робби, не в любви дело.

Ее голос был как иголка ему под кожу.

– Он тебе больше не нужен, Лэйси. Я тут. Я встану на ноги.

– И не в деньгах.

– Ой, еще скажи, что это физическое влечение.

– Он хороший человек. Я могу на него рассчитывать.

– Он водил старшеклассниц в подсобку, чтобы потискать. Он изображал, как щиплет тебя за задницу, когда мы работали в ресторане. С чего тебе ему доверять? Ноэль через пару лет будет уже совсем девушка.

– Это просто слухи. К тому же тогда ему было одиноко. Теперь все иначе.

– Как ты могла надеть это кольцо при мне? Я только вышел.

– Я больше не верю в сказки, Робби. Не верю, что любовь все решает. Мы по-прежнему семья, хорошо? Я никогда не разлучу вас с девочками. Но я не могу оставаться твоей женой.

Робби вдруг представил, как забегает в дом, замахивается на Хэнка, вмазывает кулаком по его щуплой башке и бьет, пока она не превратится в мясо. Он отбросил эту фантазию; надо было действовать быстро. Кольцо еще ничего не значит; обещание – не то же, что прожитая жизнь. Он мог предложить ей больше: будущее, да, но еще и их прошлое. Свои корни не изменишь, а он и есть ее корни. Лэйси выросла из него, как Ева из Адамова ребра. Они не существовали по-отдельности. Он должен заставить ее понять.