Текст книги "Удивительные истории о бабушках и дедушках (сборник)"

Прошло, наверное, минут пять, и вдали показалась маленькая фигурка, замахала руками.

«Дядя Толя, – подумал Сережа. – Он ни с кем не перепутает голос Бегемотика!»

– Ну, вона, смотри. Щас твои, как тараканы, из леса повыползут, – сказал, улыбаясь в бороду, дед.

И точно! Вдали, из кустов, словно десант, появились гуськом сначала баба Сима, за ней дед Шаня, Мишка, тетя Валя и Мулечка с внучкой.

– Гляди-ка! Бежмя бегут! – Дед вылез из машины. – Вы куда? – удивился Сережа.

– Неча мне здесь. Считай, сдал тебя с рук на руки. Ты это, не теряйся больше!

Сережа с досадой смотрел, как дед направляется к лесу.

– Мы вас до деревни довезем! Не уходите!

Но дед ускорил шаг.

– А вдруг они видели вас издалека? Спрашивать будут, что я скажу? – крикнул Сережа.

У кромки высокой травы дед обернулся.

– Скажи, что померещилось им. И тебе, грибник Сережа, померещилось.

Еще секунда – и плотные еловые лапы, точно волна, сомкнулись за его спиной, чуть качнулись и замерли.

Сережа повернул голову и увидел в лобовое стекло своих родных. Они были немножко встрепаны – да что там немножко, очень даже встрепаны. Он заметил серые дорожки от слез на испуганном лице тети Вали. У Сережи тоже бывают испачканы щеки, когда он плачет и трет глаза ладошками. Дядя Толя нежно придерживал тетю Валю за локоть. Мишка улыбался во весь рот, и Сережа не понял сперва – неужели тот улыбается ему. Это Мишка-то! Он обернулся на всякий случай, но кроме Жульки, безостановочно лаявшей на заднем сиденье, никого не было. И Анечка ему тоже улыбалась и шмыгала носом. А рядом махала шейной косынкой воздушная Мулечка в шляпке-волнушке – теперь уже грязно-розовой. Все говорили хором, перебивая друг друга. Сережа открыл дверь и тут только заметил, что корзин и ведер у них поубавилось, а те, что остались, были почти пусты.

«А они меня все-таки любят», – подумал он.

И еще он заметил, что баба Сима и дед Шаня держатся за руки.

Снова захлопали в ладоши осины вдоль обочины, зааплодировали удачному финалу нерассказанной вслух истории. И так защипало в носу, что Сережа смущенно отвернулся.

* * *

А он-то думал: в лесу страшно! Что там лес! Вот баба Сима с пламенной воспитательной речью – это да! Отгудев, как паровозная труба, на одной басовитой ноте, бабушка резко прекратила браниться и принялась спешно оглядывать Сережу, похлопывая по спине и плечам – будто пыль из него выбивала.

– Целый, шельмец!

Стартовали уже в сумерках. Бегемотик трясся на ухабах, и сон немилосердно смаривал. Уже каждый по пятому разу пересказал, что пережил за этот день. Да и историю о том, как он умудрился потеряться, Сережа, наверное, раз десять излагал. Все – и про белые грибы, и про Жулькин башмак, и про ежика. Только про травника «ВИТЮ» молчал. Почему-то захотелось оставить чуточку от этой тайны себе, и Сережа даже подумал – а правильно ли это, не пожадничал ли он, да и «утаить» – значит ли «соврать»?

– А что это у тебя на руке? – спросила Анечка, кивая на повязку из подорожника и пижмы.

– Да так… – не знал что сказать Сережа. – Сувенир из леса.

Она наклонилась к самому его уху и прошептала: – Мы с Мишей видели, ты кому-то махал рукой. Туда, в лес. И тень будто шмыгнула…

Мишка обернулся и кивнул.

– А вы как думаете? – чуть слышно ответил Сережа и сделал загадочные глаза. – Повязка вот. Тень. Машина сама открылась. И белые у меня в корзинке… А?

– А? – хором ответили Миша с Анечкой.

Сережа приложил палец к губам: т-с-с!

– Ты что, встретил кого? – округлила глаза Анечка и затрясла кудряшками, мол, молчи, молчи. Подумала и осторожно добавила: – Грибника?

– Холодно.

– Егеря? – шепнул Мишка.

– Чуть теплее, – подумав, ответил Сережа.

– Кикимору? Лешего?

– Ну… Тепло.

– Неужели Лесовика? – выдохнула Анечка.

– Горячо-о-о! – с гордостью подмигнул им Сережа.

Минуту ехали в тишине. Уставшая Жулька спала на коленях у тети Вали. И даже немного похрапывала. Сережа все еще держал сжатым кулачок – не весь, только четыре пальца загнул, чтобы не забыть названия трав, которые узнал сегодня.

– А страшно было? – снова зашептала Анечка и поежилась.

Сережа рассмеялся.

– Да не существует он, Лесовик. Сказки детские. Сама же говорила.

Анечка обиженно надула губу.

– Ну признайся, что тебе – жалко? Какой он? В фуражке, да? Уродливый?

– И вовсе нет… – протянул Сережа. – Даже симпатичный. На гриб похож. Только старый. Элегантного возраста.

– Ох, ребятишки, вы и выдумщики! – рассмеялась тетя Валя, и Сережа понял, что шепчутся они слишком громко.

– А как же ты от Лесовика убежал? – не унималась Анечка.

– А очень просто. Если в него не верить – он это чувствует и звереет. А если ты с ним, как само собой… Ну, в смысле, встретил и встретил, чего в лесу не бывает… То он очень даже добрый. Булкой вот накормил, к машине вывел.

– А я всегда верил, – завистливо буркнул Мишка. – И я!

Сережа подмигнул им.

Машина мчалась в город. Заметно стемнело, и на небе появилась круглая, как головка сыра, луна. Сережа выглянул в окно. Лес за обочиной иногда расступался, давая место просеке с высоченными столбами линии электропередачи. Они стояли, широко расставив длинные тонкие ноги, и сквозь них луна напоминала Сереже знак качества.

Он долго вглядывался в потемневший лес, и казалось ему, что меж деревьев мелькает брезентовая плащ-палатка, и вот-вот раздвинутся ветки и выйдет его новый знакомец-травник.

Баба Сима наклонилась к окну, пытаясь уследить за взглядом внука, но ничего не увидев в сгущающихся сумерках, откинулась на спинку сиденья и громко выдохнула:

– Ох, Сергуня. Все-таки сегодня ты довел меня до белого каления!

Сережа не спорил. Просто кивнул.

Валентин Стасюк
Редкие фрукты

Никогда не доверяйте глазам. Внешность обманчива. За простачком может скрываться великодушный рыцарь, за уродливой глиняной фигуркой – шедевр мирового искусства, а за обычными бананами – необычная история, которая может перевернуть и вашу жизнь.

Был я как-то в командировке в Краснодаре. Детей судил. Ну, в смысле, жюрил на детском театральном фестивале. В качестве специально приглашенного театрального педагога из самой Москвы.

Фестиваль проводился тут уже не первый год и в местных кругах был необычайно популярен. Коллективов съехалось много, со всего края. Выступления пестрые. Приготовили, кому что по силам: кто стих прочтет, кто сценку разыграет, а кто и коллективом целый спектакль «забабахает».

В жюри нас было трое: я, степенная краснодарская дама с хриплым голосом, преподающая вокал, и возрастной режиссер из Ростова, обладатель пышных усов и вязаного кардигана.

Нам втроем предстояло к концу дня определить призовые места и произвести разбор предоставленных работ. Я загрустил уже ко второму часу просмотра: увиденное мне казалось жалкой самодеятельностью. Более же всего меня раздражал усатый режиссер, который после каждого выступления оборачивался ко мне за подтверждением собственных восторгов. Его благодушие и хвалебные комментарии по любому, даже самому примитивному поводу создавали ощущение, что он вовсе никакой не профессиональный деятель театра, а дедушка, который пришел в детский сад смотреть на собственных внучат.

Я чувствовал, что во мне зреет бунт, и готовился к разгромной речи на круглом столе. Я собирался безжалостно размазать всех и вся, пользуясь сложной театральной терминологией и правом председателя жюри.

Наступил обеденный перерыв. И вовремя – к этому моменту у меня закончились остатки терпения и сострадания к выступающим.

Наше судейство усадили в комнате, а-ля «переговорной», за большим столом. Принесли в пластиковых контейнерах подогретую еду. Мясо, гарниры, салат, как полагается. Я, еще с самолета ничего не евший, набросился на все без разбору. Война войной, а обед по расписанию.

Степенная краснодарская вокалистка из жюри отвергла кулинарное предложение оргкомитета фестиваля и отправилась закусывать в другой общепит, за пределами нашего дворца культуры.

Восторженный режиссер из Ростова, при свете оказавшийся похожим на располневшего Якубовича, тоже чинно отодвинул весь пластик на край стола.

Однако комнату не покинул. Вытащил из портфеля связку бананов. Штук пять, не меньше. Обтер один из них влажной салфеточкой и начал поглощать, размеренно, со вкусом.

«Он еще и веган, – пронеслось у меня в голове. – Только бы не воинствующий!»

Я отвернулся, так как любое внимание к пище подобного субъекта неминуемо грозило длинным нравоучением о правильном питании и здоровом образе жизни. Знаю я этих ЗОЖистов, сталкивался. – Это у нас семейное, – подал голос фальшивый Якубович. Заметил-таки мой взгляд! – И дети мои, и внуки – все бананы обожают. А началось все знаете с кого?

Я промолчал. Во-первых, я не знал, во-вторых, мне было не интересно.

– С деда моего! Представляете? Вот он просто по бананам с ума сходил! – победоносно объявил мне ростовский режиссер, раздвинув в улыбке пышные усы.

– Ничего себе, – делано удивившись, ответил я. – Гурман у вас дед был, что скажешь!

– Ага, – коллега с радостью продолжил разговор. – А в его-то время бананы вообще редкостью были. По крайней мере, у них в поселке. Он из Двубратского, слышали про такой? Тут недалеко.

– Не-а, – промычал я. – Я и в Краснодаре-то впервые.

– Да вы что? – Тот доел первый банан, с меткостью Майкла Джордана кинул шкурку в корзину у двери и принялся влажной салфеточкой протирать второй. – Так вот, представьте себе, дед мой в свое время за бананами в Москву ездил. Каждое лето. Это, конечно, для остальных он чего только не сочинял: и одежда, мол, в Москве лучше, и книги такие, которых в Двубратском не достанешь. А сам с вокзала первым делом – за бананами. Их тогда еще зелеными продавали, сразу и не съешь. Накупит столько, сколько увезти способен, и домой везет. Приедет с Москвы – одна сумка с вещами, книгами и гостинцами, а другая – с зелеными бананами. Ну, мы их дома по носкам рассовывали и на печку. Через пару дней вытаскивали: желтые, сочные! А пахли как! Мммм… Сейчас так уже не пахнут…

– Ого! – Дефицитное советское время я застал поменьше, чем благодушный усач. И воспоминания об отсутствии бананов на магазинных полках для меня были какими-то уж очень туманными. Ну не было бананов и не было. Потом же появились. Я и не задумывался никогда, что кто-то мог вот так охотиться за этими «редкими» фруктами… За полторы тыщи километров ездить.

– Что вы! – махнул рукой усатый режиссер на мои удивления. – Дед бы и чаще ездил… Если бы бабушка позволяла. Весь год, казалось, только этого и ждал.

Он хмыкнул, как будто бы вспомнил какую-то сногсшибательную историю. Покосился на меня, рассчитывая, что я проявлю интерес и тем самым позволю ему ее рассказать. Я же сделал максимально равнодушное, даже слегка сонное, лицо. Но это не помогло. Казалось, что двойник Якубовича именно во имя будущего рассказа и выдал мне банановую прелюдию. Поэтому он затянул речь, невзирая на мою кислую мину.

Я еле сдержался, чтобы не выйти немедленно вон. Как правило, такие усатые благодушные дедушки-режиссеры травят длинные нудные байки, кажущиеся им невероятно смешными. «На круглом столе отомщу за все!» – пронеслось у меня в голове.

– Мне тогда лет пять было, – загадочно покачивая головой, начал мой жюри-коллега. – Отец у меня был военный, его по службе все время из части в часть переводили. Вот и тогда – отправили служить в Хабаровск. Ну, он с матерью и поехал, обустраиваться. Меня же пока у деда с бабушкой оставили… Вообще, часто так оставляли, что уж. Да я как-то и не жалел особо: в Двубратском всегда тепло, хорошо, от еды столы ломятся. Дед Витя – балагур и приколист, бабушка Оля – сама доброта и забота. И весело, и сытно, что еще нужно?

Помню, было лето. И дед как раз готовился к очередной поездке в Москву. То и дело подходил к бабушке с бумажкой и карандашом, весь такой важный. – Точно ничего не забыли? – спрашивал он и чесал карандашом за ухом.

– Да чего там забудешь? – удивлялась бабушка Оля. – Нам и не нужно ничего, сидел бы дома, ей-богу!

– Как не надо… – обижался дед. – Надо. Вот же. Книги… И кофту тебе… Да еще вон, для мотоцикла запчасти… Не надо. Очень даже надо.

Бабушка вздыхала и махала руками: мол, что с ним сделаешь-то?

И вот накануне отъезда дед в курятник пошел. Аккурат после обеда. Бабушка по дому занималась, полы мыла, что ли… Ушел, значит, дед, и нету. Час нет, два. Нет, бывало, конечно, что он по хозяйству задерживался, починить что-нибудь, достроить… Дед рукастый был, все мог, никогда никого о помощи не просил. Вот бабушка и не стала сразу тревогу бить: вроде как нет повода. Потом себя за это винила сильно, мол, что ж я, дура, сразу не проверила… Спохватилась к вечеру, пошла за ним, а дед лежит. Без движения. Инсульт. А он, чтоб вы понимали, могучий такой был, богатырь прямо, даже и не болел никогда. Никто бы и подумать не мог, что вот так – раз, и свалится… Неисповедимы пути Господни. Вызвали скорую, санитары, больница. Всё как во сне. Бабушка плачет, успокоиться не может. Я-то плохо помню, это мне уже она потом рассказывала. Деда в реанимацию, врачи головами качают, долго, мол, пролежал, вот если б сразу привезли, еще куда ни шло… А так – надежды никакой. Сказали бабушке готовиться к худшему.

Усатый режиссер доел второй банан. Вторая кожура полетела за первой. Точно в корзину, просто идеально.

– И все-таки дед очнулся. И сразу стал в школу собираться, форму требовал, учебники. Все ему казалось, что он на урок опоздает и двойку получит. Врачи только руками разводили. Случай тяжелый. А потом стал маму звать и жену: «Мама! Мама! Оля! Оля! – кричал. – Оля, неси бананы! Бананов хочу! Ну же!» Бабушка с ума начала сходить. Ей врачи говорят, мол, это галлюцинации, такое бывает после инсульта. Но бабушка-то у меня сама врачом была. Начальник медсанчасти тюрьмы в Двубратском. Всю жизнь там отпахала, зэкам болячки залечивала.

Представляете? Худенькая такая, роста метр шестьдесят, как пуговка. И с матерыми зэками. Убийцами, ворами, насильниками. Всю жизнь… И знаете что? Бабушка никого никогда не осуждала. Не обвиняла. «Какой бы ни был, а человек!» – так говорила. Всем помогать надо. Братки ее «матерью родной» звали, так она за ними ухаживала. Представляете?

Так вот, бабушка, как про эти бананы услышала, так, не думая ни секунды, в Москву засобиралась. Даже отца с матерью моих дожидаться не стала – те должны были на следующий день из Хабаровска приехать. Побежала, сняла с книжки деньги, которые на похороны с дедом откладывали. Меня к соседям, мол, денек перекантуешься, ничего не случится. А сама на вокзал, в столицу ехать. За бананами. Каково? Ей тогда все говорили: «Дура, ты что вытворяешь? Дед помрет со дня на день, лучше рядом будь!» А она – нет и нет. Он бананов, говорит, хочет, если это последнее в жизни, так что же – не заслужил? Сильно ей тогда досталось и от соседей, и от врачей. Никого не послушала. Поехала.

Тут дверь в нашу комнату-столовую приоткрылась и в щель пролезла голова администратора фестиваля.

– Кофе будете? – перебил он рассказ усача вкрадчивым шепотом.

Я кивнул за двоих, мол, несите. Мне уже было понятно, к чему ведет разговорчивый лже-Якубович. Скорее всего, меня ожидала чудесная развязка с излечением деда Вити бананами. Я заранее не верил в такой сказочный исход, но прервать ростовского режиссера уже был не в состоянии. И чашка кофе могла немного скрасить мое нынешнее тягостное положение.

Усатый коллега тем временем продолжил:

– Так вот, поехала бабушка Оля в Москву. Одна. Представляете? Шестидесятилетняя старушка, за последние десять лет из Двубратского ни разу не выезжавшая. А? Все только пальцем у виска крутили, ну безумие же, согласитесь! А она только и твердила, мол, люди добрые везде есть, помогут.

Сутки провела в дороге. Без еды, без сна. Рассказывала, что в поезде даже глаз не сомкнула, только и думала, как бы успеть. Всю жизнь свою, как в кино, пересмотрела. С дедом-то они со школы вместе. Уже потихоньку и сама себя начала ругать за сумасшествие… Думала, а может, и вправду надо было остаться? Рядышком с дедушкой? А то вот так приедет она, а его уже нет, тогда что? Как жить-то дальше будет?

В общем, после бессонной ночи выскочила на вокзал. К милиционеру подбежала, выспрашивать начала, что, да куда, да где. Тот заботливый попался, объяснил, даже план нарисовал на билете, как добраться туда, где бананы были. Она с этим билетом потом, как с картой, ходила, через каждые сто метров переспрашивала. И что думаете? Дошла! Помогли все-таки люди добрые.

Увидела ларек, очередь. Обрадовалась безумно. Больше всего на свете боялась, что закончатся бананы… Просто дед уж очень любил приукрасить свои приключения в Москве. Фантазер был редкий! Чего только не выдумывал! И что в очередях дерутся, и что вместо бананов пластмассу подсовывают, и что без московской прописки их продают втридорога… Ну и про то, что разбирают мигом. Зевать нельзя! Заняла бабушка очередь, отдышаться не может, сердце колотится. Все на людей поглядывает, кто как покупает, сколько дают, что спрашивают… Подошла наконец к прилавку. Полезла в сумку, шасть-шасть, а кошелька нет. И сумка прорезана то ли ножом, то ли бритвой. Представляете? А там всё: и деньги, и документы, и билеты на обратную дорогу.

В этот момент в комнатку протиснулся администратор с двумя чашками кофе. Он, очевидно, думал, что у нас идет профессиональное обсуждение фестивальных работ, поэтому крался на цыпочках, пригнувшись, изо всех сил стараясь остаться незамеченным. Усач замолчал, и, к полному ужасу бедного администратора, мы оба молча наблюдали за тем, как он пробирается к столу. Поставив чашки, он с глупой улыбкой сделал жест руками: «Не мешаю, не мешаю!» И пулей выскочил за дверь.

– Украли, значит, кошелек у бабушки, да? – впервые за весь рассказ я выдал свою заинтересованность в продолжении. – И что, и что?

– И что… – улыбнулся коллега, очевидно обрадованный моим «включением». – И вот… Встала бабушка Оля рядом с киоском и воет. Она потом этот момент всегда со смехом вспоминала, но тогда уж точно не до смеха было. «Зэки проклятые, вы и в Москве до меня добрались!» – кричала на всю улицу. Сил не жалела. Уж сколько там в ней скопилось обиды сейчас, и подумать страшно. Тут же дело не в деньгах и не в документах… В общем, плохо стало бабушке. Рассказывала, что все мысли куда-то подевались. Чуть ли не помирать на месте собралась.

Тут к ней подлетает мужик, здоровый такой, страшный, шрам через все лицо. Сует кошелек в руки. Голову чешет, с ноги на ногу переминается и бормочет под нос себе: «Прости, мать родная, не признал! Чтоб меня… Отплачу, чем смогу, век воли не видать». Представляете? Она сначала подумала, галлюцинации пошли, как у деда. Она даже отмахиваться начала. Кричала: «Уйди, бес, обратно в ад, не дамся лукавому!» Ну правда, как в такое поверить-то возможно? Вот ведь, где Божье провидение! Зэк, который ей сумку порезал, стало быть, из ее пациентов двубратских оказался, бывший подопечный то есть. Он, видимо, кошелек открыл и на ее удостоверение медицинское напоролся с фотографией…

– Круто! – не выдержал я. – Бог не Ерошка, видит немножко.

– Ага, – разулыбался мой усатый режиссер. – Зэк этот, в общем, успокоил ее; потихоньку, слово за слово, успокоил. Потом и бананов купил, всю очередь растолкал. Бабушка ему деньги совала, а он – ни в какую. Сумки схватил: до самого подъезда донесу, мол, не беспокойся, мать! Москва, говорит, город опасный. И он, мол, свою «мать родную» одну по улицам не пустит. Вот так бабушка и с бананами оказалась, и с личной охраной. Чудеса! Она еще потом говорила: мол, я этого зэка совсем не помню, кто такой, откуда, как знакомы, а он мне все «мать» да «мать»! Понимаете? Недаром, значит, добро делается. Все вращается и обратно приходит. Сотни раз уже это все доказано. И бабушке вернулось. Она мне потом все время говорила – надо уметь в людях хорошее видеть. В каждом есть что-то хорошее. Если ты в нем приметишь, так он и сам, пожалуй, когда-нибудь разглядит. И расцветет. Только так люди и расцветают. Даже самые, казалось бы, ушлые. Только трудно это, согласитесь? Плохое-то все снаружи, обычно его сразу видишь, а хорошее еще отыскивать приходится…

Тут нашу беседу окончательно прервали. Вернулась педагог по вокалу, внеся с собой в комнату запах табака и легкий аромат коньячного вина. Вместе с ней в комнату проскочил и администратор.

– Перерыв окончен, уважаемое жюри, прошу пройти в зал! Начинаем вторую часть!

Мы пошли досуживать детей. Признаюсь, что-то изменилось во мне за этот обеденный перерыв. И восторги благодушного ростовского усача уже не казались мне такими уж глупыми и беспочвенными.

Отжюрили. На круглом столе я произнес одну из лучших речей в своей жизни. Без ложной скромности. О жизни. Об искусстве. О силе добра. О «бумеранге». О том, какие все сегодня были молодцы. О том, как важно верить в чудо. Как важно верить в человека. О том, как важно заниматься человеком. По-настоящему. В меру своих сил и возможностей.

Закончили затемно. Меня обступили руководители коллективов, каждому было важно лично услышать мое мнение о проделанной ими работе. Я терпеливо удовлетворял запросы. И тут обнаружил, что усатого коллеги уже рядом нет. Вспомнил, как тот что-то говорил про вечерний поезд в Ростов. Я, извиняясь, бросился сквозь толпу – мне важно было попрощаться с ним лично.

Догнал его уже на улице.

– Постойте! – крикнул я. И тут понял, что даже не знаю имени этого дедушки в вязаном кардигане.

Администратор нас представлял друг другу утром, но это было так бегло и так не вовремя… – Подождите! На два слова!

– Простите, спешу, опаздываю! – помахал мне рукой усач. – Было приятно познакомиться!

– Я провожу! – бросился я вслед за псевдо-Якубовичем. – Бананы-то помогли деду? Вы должны мне сказать, я ж теперь спать не смогу спокойно!

– Бананы? Ах да! Конечно, нет, – горько улыбнулся режиссер. – Как они могли помочь? Один вымысел бабушки, не больше. Ее и в палату к деду по приезде не пустили, состояние, мол, ухудшилось сильно.

У меня вдруг так сильно защипало сердце, что я даже приостановился. Неужели все мысли о чуде, навестившие меня сегодня, оказались всего лишь мыслями?

Усач заметил мою реакцию. И, несмотря на то, что торопился, остановился и договорил.

– Бананы не могли помочь, вы же взрослый человек, должны понимать. – Он посмотрел куда-то вверх, на звездное краснодарское небо. – А зэк помог. Он же, как обещал, сумки бабушке до дверей донес. А потом и до больницы. Как услышал, что ее к деду не пускают и что тому хуже стало, всю братву двубратскую на уши поднял. Они быстро там за «мать родную» порешали. Деда на следующее же утро в Москву перевезли. Выходили. Еще пять лет отжил. Крепкий у меня дед был. Здоровый.

А бабуле моей после того случая бананы часто из Москвы передавали. Много лет. Сколько я у них каникул провел, сколько отгостевал… Все слали. С оказией.

Усатый режиссер раскрыл сумку, повешенную через плечо, вытащил оттуда два банана и, оторвав один, протянул мне на прощанье.

– Держите. Это не на память, это так, подкрепиться. Вкусно.

Я взял банан. А мой коллега тут же растворился в ночи.

«Бывают же люди, – думал я уже по дороге домой, в Москву, жуя сочный спелый плод. – Что усач, что бабушка его, что зэк этот… Вдохновляющие… Редкие фрукты».