Текст книги "Общество Джейн Остен"

Глава 7

Чотон, Хэмпшир.

Сентябрь 1945

Франсес Найт сидела в библиотеке первого этажа, уставившись на книжные полки из дуба и орешника, занимавшие все стены от пола до потолка. Эви, ее новая служанка, недавно говорила ей, что насчитала две тысячи книг. Две тысячи книг, многие из которых датировались еще восемнадцатым веком, переплетенные кожей с фамильной печатью на обложке. Вся семья Остен читала их – сама Джейн и ее брат Эдвард, его дочь Фанни Найт Нетчбулл, любимая племянница Джейн, Кассандра и бесчисленные тетушки с дядюшками.

Две тысячи книг теперь принадлежали ей одной.

Как ни странно, она прочла не так много: Бронте, Джордж Элиот и Гиссинга, Томаса Харди с Троллопом. В основном, она перечитывала их – вновь и вновь.

Читать она начала после тридцати, когда ее мать умерла от пневмонии, а старшего брата случайно застрелили двумя годами позже. Ее отец, человек резкий, холодный, никогда не был ей близок, и Франсес часто находила приют в мире любимых книг, обретая небывалый покой и даже самообладание, хоть и не понимала, почему. Она твердо знала, что не хотела тратить время на что-то новое, разбираясь, кто из персонажей ей симпатичен, кто нет, кому из них стоит доверять и как пережить трагизм концовки, выбранной автором, – или ее отсутствие.

В дни ее юности, еще до Первой мировой, она читала много и жадно, сторонясь занятий, так забавлявших ее строптивого и необузданного брата, – верховой езды, охоты, опасных мальчишеских забав. Она выбирала домашний покой, сидя в кресле у окна, а рядом лежали ее любимые романы. Теперь она понимала, что чтение было ее формой протеста против родительской строгости – она могла держаться от них на расстоянии, а вместе с тем и от их тающих надежд и все растущего разочарования в собственной дочери. По их мнению, она бы никогда не смогла стать достойной наследницей.

Больше в семье никто не читал книги так, как она, – мать была слишком занята светской жизнью, отец – убыточным поместьем. Все, что было связано с этой старинной библиотекой и наследием Джейн Остен, бывшим в их руках, нимало их не интересовало. Даже сейчас ее отец постоянно жаловался на зевак, появлявшихся у дверей, чтобы найти хоть один след их любимой писательницы, особенно ему досаждали американцы.

Она услышала, как кто-то остановился в дверях, шурша бумагами, и увидела Эндрю Форрестера, отцовского поверенного.

– Мисс Найт, – поздоровался юрист, чуть склонив голову. Долговязый, прямой, как трость, длиннолицый, остроскулый, темно-русый, с мальчишеским косым пробором, он приходился ей ровесником – ему было сорок семь.

Франсес приветствовала его таким же кивком. В ее бледно-серых глазах читались тоска и печаль, и он в сомнении застыл на пороге, не решаясь войти.

– Надеюсь, что не помешал, – он неловко осмотрелся.

– Вовсе нет. Как себя чувствует мой отец?

Эндрю сделал несколько шагов ей навстречу, сложил бумаги, которые держал в руках, и спрятал их в свой портфель.

– Боюсь, не лучше прежнего. Доктор Грей навещал его на этой неделе?

– Да, он заходит к нам рано утром, по вторникам и четвергам. Когда отец еще в здравом уме.

– И когда с ним не так страшно беседовать, – ответил Эндрю, но тут же спохватился: – Прошу прощения, Франсес, то есть мисс Найт. Это прозвучало слишком грубо.

– Ничего, ведь это и в самом деле правда. – Она указала на поднос с горячим чаем: – Не желаете выпить чашечку перед тем, как вернетесь в Олтон? Булочки всего как час из духовки, Жозефина пекла.

Чуть помедлив, Эндрю присоединился к ней, устроившись в кресле напротив. Она налила ему чаю, выдавив в чашку немного лимонного сока, как он любил.

– Должно быть, вам есть что обсуждать с моим отцом. Я знаю, что наши финансы в полном беспорядке.

Эндрю отпил глоток из чашки перед тем, как ответить:

– Отец вообще посвящал вас в свои дела?

– Нет, никогда. Говорил, что я не создана для этого.

Эндрю взглянул на потолок, словно силясь что-то вспомнить.

– Удивительно. В школе вы знали математику лучше меня и Бенджамина Грея.

– Раньше я много чего умела, – пожала плечами Франсес. – Сейчас многое позабылось. А как у вас дела?

Эндрю внимательно слушал ее, и она заметила, что он взволнованно нахмурился.

– Дела в порядке, все хорошо. Как и всегда. Хотя я бы хотел отойти от работы с имениями.

– Должно быть, это тяжкий труд, как и работа Бенджамина, – непросто помогать людям, вместе с которыми вы выросли.

– Полагаю, у всех были свои причины, чтобы остаться здесь. Нет ничего идеального, и жизнь в Олтоне чем-то да хороша.

Забавно было слышать от него такое – у Эндрю до сих пор не было ни жены, ни детей. Ей было бы интересно узнать, что хорошего в том, чтобы всю жизнь прожить там, где ты родился, – временами она сожалела об этом.

– И потом, помогать людям, особенно тем, кого хорошо знаешь, – своего рода честь, вы не находите? – добавил он.

– Говорят, это ключ к счастью.

Теперь настала его очередь дивиться ее словам, зная, как редко она покидала поместье и с кем-то общалась.

– Полагаю, ваше утверждение не нуждается в комментариях, – быстро уточнила она, заметив его недоумение.

Он сделал еще один большой глоток чая, поставил чашку на поднос и откашлялся.

– Итак, что касается поместья – знаю, что ваш отец всегда вел все дела сам и сейчас вам крайне нелегко. Однако времена как хорошие, так и дурные, требуют принятия решений. Отчетность, судя по вашим бухгалтерским книгам, не в самом лучшем состоянии, и я, по мере своих способностей, пытался помочь вашему отцу так, как только мог. Все же я думаю, что вам стоит поговорить с ним об этом. Когда настанет время, у вас и без этого будет много, э-м, хлопот.

Она опустила глаза, словно вглядываясь в невидимую книгу на коленях.

– Даже в лучшие дни мы с отцом почти не общались.

– Я знаю.

Он впервые упомянул об их совместном прошлом, и она перевела взгляд на его озадаченное лицо, чтобы удостовериться, что не ослышалась.

– В любом случае, это ничего не изменит. Отец всегда принимал решения сам.

– И это мне тоже известно.

Франсес вздохнула.

– Я просто хочу хоть как-то прожить остаток года. Наконец-то эта ужасная война закончилась.

И сразу же подумала, что в сказанных ею словах было непростительно много эмоций.

Она допила свой чай, китайский фарфор с тихим звоном коснулся серебряного подноса.

Эндрю поднялся, сочтя это намеком на то, что ему пора уходить.

– Что ж, мне пора возвращаться в контору.

– Вы проделали весь этот путь пешком?

– Да. Это же мой любимый маршрут.

И с этими словами он легким поклоном попрощался с ней, а затем ушел.

Франсес не двинулась с места. Обычно после столь непростых для нее бесед она долго бродила по пустым комнатам, обдумывая каждое сказанное слово. Все члены ее семьи доживали до преклонного возраста в здравом уме, но ее рассудок уже начинал изменять ей – возможно, из-за того, что она так и не вышла замуж. Поэтому, несмотря на состояние их счетов, отец до сих пор мог справляться с делами лучше, чем она, и ее так удивили вопросы Эндрю.

Ход ее мыслей прервал приход Жозефины, явившейся со стороны лабиринта из коридоров, кухонных и подвальных помещений.

– Мисс Франсес, вас к телефону. Мистер Ярдли Синклер из «Сотбис».

Франсес нахмурилась.

– Не знаю никого такого.

– Мне передать, что вам нездоровится, мэм?

– Нет, – она поднялась с кресла, – я отвечу. Благодарю, Жозефина.

Мимо по коридору прошла Эви Стоун с щеткой, направлявшаяся в библиотеку. Франсес с улыбкой смотрела ей вслед – девочка проявляла особое усердие, убираясь в библиотеке. Слишком долго все эти тома в одиночестве пылились на полках.

На столике в передней, под массивной висячей якобинской лестницей, что вела наверх, стоял телефон. Франсес сняла трубку.

– Франсес Найт, – неуверенно проговорила она, и ее имя прозвучало как вопрос.

Человек на том конце провода прочистил горло, словно слишком долго ждал ее ответа.

– Здравствуйте, мисс Найт, меня зовут Ярдли Синклер. Я представляю лондонский аукционный дом «Сотбис».

– Я слушаю.

– Спасибо, что ответили на звонок. Недавно я курировал продажу поместья Годмершэм.

Когда-то Годмершэм тоже был вотчиной Найтов, но его продали десятки лет назад в счет уплаты налогов и долгов.

– Да, я слышала об этом. – О том, что имение распродано на аукционе, им с отцом сообщил Эндрю Форрестер, получивший от коллеги копию каталога «Сотбис», которую они внимательно изучили.

– Мне очень жаль, что приходится говорить с вами по телефону – я бы с удовольствием явился лично. Видите ли, я самый преданный поклонник творчества вашей знаменитой родственницы. Самый преданный.

– И в чем же мерило вашей преданности? – поинтересовалась Франсес, и сперва ответом ей было испуганное молчание, за которым раздалось нечто вроде сдавленного смешка.

– Действительно, право, это забавно… вам, наверное, все так говорят.

– Да, – ответила она.

– Видите ли, на аукционе несколько вещей, принадлежавших мисс Остен, приобрели американцы, и один из них просил меня связаться с вами.

– Мистер Синклер, верно? Сожалею, но сейчас не самое подходящее время. Мой отец, Джеймс Найт, болен.

– Понимаю. Мне очень жаль.

– Благодарю. Надеюсь на понимание.

– Разумеется, просто этот покупатель весьма настойчив – он влюблен, крайне богат и для невесты готов даже луну с неба достать. Она, кстати, тоже большая поклонница творчества мисс Остен.

– Очень мило, но меня это совершенно не касается. Во всяком случае, не сейчас.

Последовало долгое молчание.

– Я понимаю. Хорошо, я так ему и передам.

– Будьте так любезны.

Франсес повесила трубку, огляделась – пустая передняя, пустые комнаты. Настал ее черед заботиться об имении, утратившем былую славу, и о наследии одной из величайших писательниц мира. Ей придется занять место отца, придется сохранить то немногое, что от него осталось.

Поэтому Франсес надеялась, что Синклер не станет снова ей звонить – она слишком легко поддавалась уговорам.

Далеко за полночь Эви Стоун сидела на стульчике в дальнем углу библиотеки.

Втайне от Франсес и ее прислуги, она не просто убиралась в библиотеке семейства Найт – последние полгода она занималась тем, что составляла некое подобие каталога библиотечных книг и сортировала их.

За время, минувшее с тех пор, как ее наняли в поместье, она всерьез увлеклась книгами Джейн Остен. В свои четырнадцать она уже прочла шесть ее романов и регулярно перечитывала их, попав в ту же западню, что и многие до нее – теперь она хотела больше знать о том, как той удавалось так писать.

Кроме самой Эви, в том была заслуга школьной учительницы, с которой она успела подружиться за год до того, как была вынуждена оставить занятия. Аделина Льюис вела уроки с присущей ей настойчивостью, но не без юмора; интуиция всегда подсказывала ей, как завладеть вниманием самого небрежного ученика так, чтобы даже он усвоил материал. Она читала детям книги разных лет – отрывки из «Сказания о старом мореходе» и «Эвелины», «Орландо» и «На западном фронте без перемен». Мисс Льюис не жалела времени на объяснения мотивов персонажей и их характеров, сравнивая богатого земледельца георгианской Англии или генерала армии в одной из шекспировских пьес с героями наших дней – недавняя война показала, что есть еще достойные люди, рожденные быть великими.

Дети с жадностью ловили каждое ее слово, а за стенами их маленькой деревенской школы бушевала война, и на субботних утренних сеансах показывали, как бомбили Лондон и Европу, и вот телеграммы, одна за другой, стали приходить все чаще и чаще. Каждую неделю кто-то из детей появлялся в классе, убитый горем, с бледным, заплаканным лицом, пытаясь усидеть на уроках. Взрослые говорили им, что еще не все кончено и сдаваться еще рано. То был урок стойкости и упорства, который Эви никогда не забывала.

Был почти час ночи, и Эви без помех продолжала свой труд, пока на глаза ей не попалось одно из ранних изданий «Гордости и предубеждения». Она с трепетом раскрыла книгу, в восхищении прочла дарственную надпись, оставленную Джейн Остен для одного из многочисленных отпрысков своего брата Эдварда Найта. Она коснулась строчек, как священной реликвии. Этот роман был ее любимым, самым любимым из всех, что она успела прочесть за свои юные годы, и Аделина Льюис была той, кого следовало за это благодарить.

Мисс Льюис сразу заметила, что Эви обладала «интеллектуальной одаренностью», и первой книгой, которую она дала девочке, была ее собственная потрепанная копия «Гордости и предубеждения». Как и рассчитывала Аделина, Эви сразу уловила тонкий, ироничный юмор автора. Девочке особенно нравились такие эпизоды, как диалог мистера и миссис Беннет – после той проповеди, что та прочла своим пяти дочерям, о возможности выйти замуж за их нового соседа мистера Бингли – Беннет полагал, что в этом крылся умысел Бингли, пытавшегося искать их расположения. Миссис Беннет грубо высмеяла мужа: «Умысел? Какая чушь, как ты вообще мог о таком подумать! Возможно, он сумеет влюбиться в одну из них…» К радости Эви, вся глупость и приземленность миссис Беннет раскрывалась в одной строчке.

Стоило мисс Льюис приступить к работе в школе, как начались бесконечные визиты робких попечителей. Эви зачарованно следила за тем, как мисс Льюис отстаивала свои убеждения, боролась за право вести уроки так, как сама считала нужным, буквально бросая им вызов. И все они, один за другим, покидали классную комнату в смущении – даже доктор Грей не в силах был с ней совладать, несмотря на свою размеренную настойчивость и врачебную этику. Когда ученики узнали, что она помолвлена с другом детства, то поняли, что она недолго будет вести у них занятия. Эви оставила школу весной 1944‐го, а через год узнала, что мисс Льюис уволилась, а затем потеряла мужа, погибшего на войне, и осталась с ребенком на руках, совсем одна и без работы.

Девочка всецело доверяла безупречному литературному вкусу мисс Льюис и собственному потенциалу и провела последние полтора года за чтением всей классики, которую учительница подарила ей, когда та покинула школу, и это были совсем другие книги – не те, что она приносила отцу, когда тот восстанавливался после той ужасной аварии. Не имея четкого представления о том, что может дать ей чтение, Эви все равно продолжала его в надежде, что однажды судьба даст ей шанс. Она упорно трудилась, считая, что будет готовой ко всему, когда настанет час.

Как-то в литературном приложении к «Таймс», лежавшем у камина для растопки, Эви нашла фрагмент из Вирджинии Вулф, где говорилось, что из всех писателей, что считаются великими, гениальность Джейн Остен распознать труднее всего. Хоть семья Найт и переживала не лучшие времена, работа на нее позволяла Эви стать чуть ближе к этому величию. Так сказала мисс Льюис, узнав, куда устроилась девочка. Да и сама она утешалась тем, что хоть и рассталась со школой, но оказалась в той среде, где рождались одни из самых лучших романов в целом свете.

Тогда же в голову Эви закралась мысль о том, что можно стать еще ближе к наследию Остен.

На занятиях мисс Льюис рассказывала им, что отец Остен часто посещал пасторат в Стивентоне, где были сотни книг, и юной Джейн дозволялось читать любую из них. Учительница верила, что не существовало «плохих книг» по содержанию – и ученикам, и попечителям она говорила, что если что-то когда-то случилось, оно по праву могло и должно было запечатлеться на бумаге. Она считала, что Джейн выработала свою безупречную, ироничную манеру письма именно потому, что в столь юные годы имела доступ к «взрослой» литературе.

Девочка знала, что в семейной библиотеке Найтов должны найтись книги, которые читала Джейн, и чем больше времени она проводила за стряхиванием пыли со старинных потертых томов и чтением заметок на полях, тем более здравой ей казалась идея о составлении каталога, способного пролить свет на то, что читала писательница в последние десять лет своей жизни.

Разбираясь в этих тысячах томов, она делала пометки в блокнотике, пряча его на одной из полок, и заносила туда все, что считала важным. Так продолжалось уже полтора года – ночами, когда все в доме спали. Ей была отведена крохотная спаленка на третьем этаже. Весьма любезно со стороны мисс Найт – после долгого дня ей не нужно было возвращаться домой. И все же Эви не доверяла своих тайн никому, даже самой мисс Найт, и каждую ночь все сидела с блокнотом на своем стульчике. Совсем еще юная, неопытная, Эви была убеждена в том, что в этой библиотеке был ключ к пониманию творчества Джейн Остен – возможно, наряду с бесценными книгами, и ей хватало смекалки, чтобы ни с кем не делиться своими подозрениями, по крайней мере сейчас. Утром того же дня она слышала, как мисс Найт говорила по телефону с кем-то из «Сотбис», и сделала вывод, что теперь, когда кончилась война, интерес к вещам писательницы, ее письмам и рукописям значительно возрастет.

Эви уже успела внести в свой список полторы тысячи из двух имевшихся в библиотеке томов, каталогизируя по несколько книг за ночь. С самого начала она прикинула, что на все ей понадобится около двух лет. Она понимала, что весь ее труд не будет иметь смысла, если не просмотреть каждую страницу каждой книги. Слишком велик был риск пропустить какую-то пометку или инициалы, или – помилуй бог! – запись, оставленную самой Остен.

Самым тяжелым и времязатратным для девочки было переписывать в свой маленький блокнотик все заголовки и обороты титульных листов вместе с заметками на полях. Иногда за целую ночь она успевала просмотреть всего пару-тройку книг. На выходных она этим не занималась – отправлялась домой, чтобы помочь матери по хозяйству и побыть с отцом. Она слишком хорошо себя знала – так же было и с книгами Аделины Льюис – взявшись за дело, она не останавливалась, и без таких перерывов она бы продолжала работать каждую ночь.

А этой тихой, лунной сентябрьской ночью, при свете тусклой керосиновой лампы, Эви листала страницы старинной немецкой книги – части десятитомника. В каждой части было несколько сотен страниц, и впереди были еще тысячи. Шанс найти хоть что-то на полях этого труда о происхождении немецкого языка, несмотря на всю ее тягу к исследованиям, был ничтожен.

В такие минуты Эви всегда овладевало искушение пропустить несколько страниц. Но твердость ее характера и голос, твердивший ей, что она особенная, несмотря на все испытания, выпадающие на ее долю, действительно делали ее не такой, как остальные. Она всегда слушалась внутреннего голоса, даже когда ей все было безразлично и наваливалась усталость – а сейчас этот голос запрещал ей сдаваться.

Было почти два часа ночи – обычно в это время Эви заканчивала работу. Опытным путем она установила, что могла спать всего четыре часа. Девочка была уверена, что сможет продержаться так еще несколько месяцев. Недостаток сна не страшил ее – в поместье для Эви всегда находилась работа, но она не требовала от нее никаких умственных усилий, и она ждала каждой ночи с нетерпением, чтобы остаться наедине с собой.

Листая страницы огромного фолианта – такие тяжелые, что ей трудно было переворачивать их, она почувствовала, что между ними что-то спрятано. С нетерпением она добралась до последней страницы и увидела выпавшее письмо.

Почерк был знаком ей – она уже видела комментарии, посвящения и заметки на полях, сделанные этой рукой. Должно быть, письмо так и не отправили – на нем не было марки.

Она торопливо читала его и не верила своим глазам, словно письмо могло внезапно исчезнуть – так же таинственно, как нашлось, а затем перечитала его еще трижды, и каждый раз все медленнее. Если бы только она могла догадаться, что держит в руках, она бы поняла, что это именно то, что так долго искала.

Она немедленно переписала его в свой блокнотик, следя, чтобы каждая строчка начиналась и заканчивалась именно так, как в оригинале, сохранив все грамматические и орфографические ошибки, каждую черточку.

Поздней ночью в этой библиотеке с ней уже случалось подобное, но сейчас, тщательно копируя это письмо, она испытывала небывалую радость. Теперь она поняла, для чего провела столько бессонных ночей на этом стульчике, совсем одна. Ради этого она продолжала свой труд. И поэтому мисс Аделина была права.

Ее открытие обогатило весь мир.

Как сказала бы мисс Вулф, она «поймала Джейн Остен с поличным».

Глава 8

Чотон, Хэмпшир.

Октябрь 1945

Однажды в пятницу вечером Хэрриет Пэкхем постучалась в полуоткрытую дверь кабинета доктора Грея, и, взглянув на нее, он увидел новую мину на ее лице. В последнее время он запоминал весь спектр ее эмоций, которые так мешали их нормальной совместной работе. Он бы предпочел видеть сестру, которая всегда была приветливой, не позволяя себе лишнего – никаких намеков и колкостей, столь излюбленных Хэрриет, все время пытавшейся уязвить его.

– Прошу прощения за то, что отвлекаю вас, доктор Грей, но звонит миссис Льюис. – Хэрриет слегка наклонилась и почти шепотом добавила: – Мать Аделины Гровер.

– Знаю, мисс Пэкхем, – поспешно ответил он. – Я сейчас подойду.

– Хорошо, доктор. – Хэрриет развернулась и вышла.

Доктор снял трубку с аппарата, но говорить начал, лишь дождавшись щелчка телефона в прихожей.

– Миссис Льюис, в чем дело? Что-то с Аделиной?

– Да, доктор, простите, что беспокою вас, ведь уже почти время ужинать.

– Ничего страшного. У нее начались схватки? – Доктор взглянул на настенный календарь. – Хотя для этого еще не время, ведь родить она должна примерно через месяц?

– Мы не знаем, доктор Грей, но ей нехорошо. Она очень переживает, намного больше обыкновенного.

– Что ж, кажется, я все понял. – Он поднялся, принялся собирать саквояж. – Хорошо, что позвонили. Я уже выхожу, скажите Аделине, что буду через пять минут.

За это время он как раз должен был добраться до их дома на другом конце деревни.

Так быстро, как мог, он шел по дороге со своим чемоданчиком. Добравшись до крытого соломой домика Гроверов в стороне от дороги, замедлил шаг – он слегка запыхался и не хотел, чтобы его вид испугал миссис Льюис сильнее прежнего. Он увидел, что та уже стоит в дверях и ждет его.

– Вы так быстро пришли. Аделина будет очень признательна, – сказала она, и доктор последовал за ней по узкой лестнице, не сняв пальто.

Когда он вошел в спальню Аделины, ее лицо не выражало никакой благодарности.

– Мама, ну правда, я же сказала тебе, что со мной ничего серьезного!

Доктор Грей, не слушая ее оправданий, сел рядом на край кровати, взяв за руку, оценил пульс. Выслушал сердце и легкие, коснулся ее лба тыльной стороной ладони.

– Ну как, осмотр пройден? – На губах Аделины мелькнула тень ее задорной улыбки.

– На что вы жалуетесь?

Она взглянула на мать, стоявшую на пороге комнаты.

– Мам, пожалуйста, налей доктору Грею джина с тоником, и покрепче. Когда мы тут закончим, это ему точно не помешает.

Мать нехотя спустилась с лестницы, оставив дверь открытой.

– Извините, что побеспокоили вас. – Аделина села в постели, опираясь на подушки, которые доктор подкладывал ей под спину. – У меня просто какие-то спазмы.

– Где?

– В самом низу живота.

– Поясница болит?

– Не совсем, ну так, немножко, поболит и пройдет.

– Кровь?

Она покачала головой.

– Сегодня не было, нет. Прошлой ночью вышло немного, но уже все прошло. Это хорошо, да? – нетерпеливо спросила она.

Он вновь взялся за стетоскоп, принялся выслушивать живот.

– Тоны сердца достаточно ясные, но я бы все равно понаблюдал за вами.

– Не стоит волноваться, мама держит меня под замком.

– Конечно, это же ее первый внук. – Он убрал стетоскоп в саквояж, собираясь уйти, но Аделина вдруг протянула к нему руку.

– Может, останетесь ненадолго? Я и так не дала вам отдохнуть.

– Мне уже пора. Это вам нужен отдых.

– Тогда не забудьте про джин с тоником.

В белой сорочке, на белых подушках она сидела в своей постели – такая бледная и усталая, что он вдруг засомневался в том, стоит ли ему вообще уходить.

– Аделина, пообещайте мне: если хоть что-то изменится, и неважно, что именно, – ваша мать позвонит мне.

– Вы чем-то встревожены?

Он взялся за саквояж.

– Нет, но, зная предел вашего терпения, я не хочу ничего упустить.

– Это я‐то терпеливая? Вспомните, как я скандалила в школьном совете! Меня невозможно было заставить молчать.

Он улыбнулся.

– Да, верно, к другим вы нетерпимы.

– Что ж, обещаю, но и вы пообещайте, что не станете бегать ко мне каждый раз, когда моя мать позвонит вам.

Он спустился по лестнице, проверяя на прочность старые дубовые перила, обернувшись, взглянул наверх. Внизу его уже ждала миссис Льюис с бокалом в руке.

– Проследите за тем, чтобы весь месяц она держалась за перила. Ей легко потерять равновесие. У нее уже очень большой живот.

Миссис Льюис отдала ему бокал, жестом пригласив в гостиную.

– Надеюсь, об этом вы умолчали. Аделина может быть жутко упрямой.

– Уж я‐то знаю, – согласился он, потягивая джин с тоником. – В школе ее не хватает.

Миссис Льюис села на диван напротив.

– Аделина поступает так, как считает нужным.

– Да, знаю. Зря совет обошелся с ней так строго.

Он откинулся на спинку дивана.

– Как думаете, она когда-нибудь вернется к преподаванию? Жаль, если пропадет такой талант.

– Понятия не имею. Сейчас она думает лишь о ребенке, как и положено.

– Да, действительно. – От взгляда миссис Льюис ему становилось неловко, словно она осуждала его за то, чего он еще не сделал. Осмотревшись, чтобы отвлечься, он заметил фото Аделины и Сэмюэля с их свадьбы прошлой зимой.

– Она часто его вспоминает?

– Почему вы спрашиваете? – сухо бросила мать.

– Просто так. Я знаю, каково это, хоть и представить не могу, как тяжело пережить такое, будучи беременной.

– Да, доктор Грей, не можете. Вам, да и мне тоже, повезло провести так много времени с нашими супругами, и нам есть что вспомнить.

От этих слов он заерзал на диване.

– Хотя, к сожалению, я не думаю, что радость недолгого замужества способна заглушить боль утраты. Хуже всего пустота, которую ничем не заполнить. Аделина и Сэм знали друг друга с младенчества, она была для него всем. Едва он научился говорить, как пообещал, что женится на ней. И все, что у них осталось после свадьбы – неделя вместе, а потом он вернулся на эту богом проклятую войну. Неделя… А теперь она совсем одна с ребенком на руках.

– Может быть, она еще выйдет замуж.

– А вы бы смогли?

Улыбнувшись, он залпом осушил бокал.

– Нет, я уже старею. Кому я нужен?

– Ну что вы, доктор Грей, – насмешливо сказала миссис Льюис. – Вы совсем себя не цените. Как же насчет мисс Пэкхем?

Он поднялся с дивана. Вот откуда в Аделине столько дерзости и остроумия!

– Миссис Льюис, обещайте, что позвоните мне, если хоть что-то в ее состоянии изменится. Все, что угодно, особенно если снова начнется кровотечение. В любое время, слышите?

Доктор крепко спал – второй бокал джина с тоником, выпитый дома, сделал свое дело, и он лег рано, считая, что ночь выдастся спокойной. Так что когда в полночь зазвонил телефон, ему потребовалось несколько секунд на то, чтобы проснуться и понять, что вообще происходит.

Войдя в спальню вслед за объятой ужасом матерью, он увидел окровавленные простыни, ведро и полотенца, валявшиеся на полу, и среди всего этого – Аделину в изорванной, заляпанной кровью сорочке. Корчась и крича от боли, она цеплялась за изголовье кровати белыми как мел руками.

Доктор Грей как можно осторожнее, и вместе с тем тщательнее, осмотрел ее живот – она дергалась при малейшем нажатии. Достав стетоскоп, он выслушал сердце матери и плода, затем обернулся к дрожавшей миссис Льюис:

– Сердцебиение плода неритмичное, кровотечение усиливается. У нас мало времени. Звоните в больницу и скажите, что я требую вызвать «Скорую помощь».

Потрясенная миссис Льюис в панике выбежала из комнаты.

Как только она ушла, Аделина стиснула руку Грея:

– Что с ребенком?

– Нужно срочно доставить вас в больницу. Схваток нет, но у вас сильное кровотечение, и это сказывается на состоянии плода.

Она еще сильнее сжала его руку.

– Я потеряю ребенка? Скажите правду, доктор Грей, умоляю вас!

– Необходимо сделать кесарево сечение, естественные роды невозможны. У меня нет никаких оснований полагать, что это может навредить вашему мальчику или девочке. Но у нас мало времени. Я помогу вам спуститься вниз, хорошо?

Доктор Грей укрыл Аделину халатом, взял ее на руки и спустился по лестнице так быстро и осторожно, как только мог. Внизу, на садовой дорожке, уже стояла «Скорая». Водитель и фельдшер выскочили из машины и побежали им навстречу с носилками.

«Скорая» мчалась в Олтон по ночной дороге, и доктор Грей сидел рядом с Аделиной, одной рукой придерживая холодный компресс у нее на лбу, второй же сжимая ее холодную как лед ладонь. Больше он ничего не мог для нее сделать.

Доктор Говард Уэстлейк, хирург, давно работавший с Греем, был не так оптимистичен и сразу запросил доставку дополнительных пакетов с кровью из нового донорского банка Винчестерской больницы в восемнадцати милях отсюда на случай, если потребуется гемотрансфузия. Печальный опыт подсказывал им с Греем, что к подобным серьезным случаям стоило готовиться заранее, учитывая то, как далеко от них был хорошо оснащенный Хэмпширский госпиталь. Пока Аделину готовили к операции, Грею удалось поговорить с коллегой наедине.

– Думаю, это отслойка плаценты, – полушепотом сказал он. – Все признаки налицо: кровотечение, маточный тонус снижен, частота сердечных сокращений плода повышена.

Доктор Уэстлейк внимательно посмотрел на него.

– Вы думали о возможности родоразрешения там, на месте?

Грей покачал головой:

– Состояние плода ухудшалось. Матери грозит не меньшая опасность. Я счел госпитализацию необходимой.

Он немного помолчал, заглянув в операционную через узкое окно. Темно-русые волосы Аделины разметались по столу, ее лицо скрывала наркозная маска.

– Говард, вы согласны с тем, что необходимо немедленное родоразрешение? Все источники утверждают, что…

– Бенджамин, мы уже не раз говорили об этом. Вам известно мое мнение. Волноваться не стоит.

Доктор Грей кивнул, но выглядел настолько ошеломленным, что хирург сомневался, понимал ли тот смысл его слов.

– Бен, езжай домой, отдохни немного, ладно? Ночь будет длинной, но что бы ни случилось с миссис Гровер, утром ей понадобится твоя помощь. Мы позвоним тебе, когда все закончится.

Но доктор провел в больнице всю ночь – спать он не мог. Вернее, мог, если бы захотел. Просто сейчас он решил бодрствовать на часах у самой адской бездны, не давая Аделине сгинуть в ней. Она была так молода, и впереди ее ждала долгая жизнь. Что бы ни случилось, ее жизнь не должна была оборваться здесь, и он сделал бы для нее все возможное. Он ощутил, что в нем зарождается необъяснимая, всеобъемлющая жажда жизни.