Текст книги "Покинутые. Правдивые истории о трагических судьбах и поиске счастья"

Хлеб

– Посмотрите все на Надю. Пусть ей станет стыдно.

Двадцать девять пар маленьких глаз строго смотрели на меня. А я готова была провалиться от стыда под парту.

Но обо всем по порядку.

В первый класс я пошла в шесть лет. Это был какой-то экспериментальный класс. Что-то среднее между детским садом и школой: у нас было полноценное трехразовое питание, тихий час и игрушки, но примерно с 9 до 12 мы учились, как в школе. Сидели за партами и изучали алфавит, арифметику и правописание.

В тот день я пришла пораньше. Наша нянечка уже крутилась в закутке хозблока группы. Готовилась к завтраку – планировала накрывать на столы.

Аромат горячего, только что испеченного хлеба сводил с ума. И я не удержалась. Подошла к ней и попросила корочку хлеба. Она ласково улыбнулась и отрезала мне огромный ломоть.

– На здоровьице!

– Спасибо, – выпалила я, светясь от радости. И давай лопать.

Корочка звонко хрустела под моими молочными зубами, а мякиш таял во рту. Но я не рассчитала способности своего организма поглотить такое количество хлеба за раз. Уже и завтрак прошел, и зазвенел звонок на урок.

«Куда деть хлеб? – пронеслось в голове. – Не на парте же его держать».

Решение пришло молниеносно. Я окинула взглядом группу и увидела мусорку, пулей добежала до нее, швырнула туда хлеб и вернулась обратно за парту. Все шито-крыто!

– Здравствуйте, ребята! Сегодня мы с вами проходим букву «ха», – начала урок Валентина Николаевна. – Какие слова на эту букву вы знаете?

Дети выкрикивали с места слова.

– А что у нас бывает на каждом столе?

– Хлеб!

– Умница, Катя.

И Валентина Николаевна рассказывала, какой это долгий процесс – изготовить хлеб. Сколько в него вкладывается труда. Сначала высаживается рожь или пшеница. Потом за ней ухаживают, она растет несколько месяцев. Затем ее собирают, промалывают, дробят, превращают в муку. Лишь потом делают тесто и пекут хлеб. Она рассказывала, как во времена ВОВ хлеб был на вес золота… как людям трудно приходилось без него, и жители нашего села пекли вместо хлеба лепешки из лебеды.

– А Надя сегодня выбросила хлеб в мусорку! – сдала меня соседка по парте.

В классе наступила гробовая тишина. Валентина Николаевна помолчала и через некоторое время произнесла:

– Как тебе не стыдно? Ребята, посмотрите все на нее!

Господи! Как же мне было в тот момент стыдно. Я то краснела, то бледнела. Мне хотелось провалиться сквозь пол. Мне хотелось прокрутить время назад и не выбрасывать тот хлеб. Нет, лучше совсем его не просить у нянечки… Это было такое яркое и сильное впечатление, что я до сих пор до мельчайших деталей помню тот день, ту свою ошибку.

Сейчас, спустя столько лет, я понимаю, что именно так, через такие ситуации, и закладываются ценности. Я для себя в тот день усвоила два урока: нужно уважать чужой труд и нельзя выбрасывать еду.

Артист

Я пообещала, что эта история никогда не станет достоянием общественности, потому что в ней замешаны очень известные люди. Но она проливает свет на многие вещи, из которых я извлекла важные для себя уроки. Поэтому я постараюсь максимально завуалировать детали и изменю имена.

После того, как я организовала мастер-класс Ирины Хакамады в Ижевске, мне поступило несколько предложений об организации выступлений известных артистов федерального уровня в этом же городе. С артистами я еще не связывалась. Но дай, думаю, попробую. Опять же, опыт.

Я решила согласиться на предложение своей приятельницы, которая уже много лет живет в Москве. Она написала мне, что может помочь в организации концерта известного мистера N.

Прежде чем встретиться с Анной (назовем ее так), я решила основательно подготовиться и узнать об этом артисте все. Конечно, я знала о нем давно и даже смотрела фильмы с его участием, восхищаясь его творчеством. Но мне нужно было узнать, что это за человек. На тот момент я не понимала, зачем мне это надо, но интуитивно чувствовала, что мне нужно это знать. Стала искать интервью с ним в видеоформате, чтобы наглядно определить, насколько он искренний.

В итоге я посмотрела видеозаписи, и мне очень понравилась его жизненная позиция. По его словам, он очень благородный человек, много лет живет с одной женщиной, очень ее уважает, честен с ней, не изменяет, любит и вообще у них очень доверительные отношения. Просто идеальный мужчина, подумала я. Надо брать.

Через какое-то время я списалась с Анной, чтобы выведать какие-то подробности. Оказывается, она с ним знакома давно и он даже как-то признавался ей в любви.

Вот это поворот. Совершенно неожиданно. Но я пыталась реабилитировать его в своей голове: вдруг подшофе ляпнул, вдруг в шутку, вдруг роль репетировал? Мы встретились с Анной. И она мне рассказала, как случайно с ним познакомилась. Тормозила машину – тогда еще служба такси не так была развита, каждый мог подработать, поэтому ловили попутку: а вдруг? – а там он. Она его не узнала. Села в машину, назвала адрес, он сказал, что ему по пути. Рассказывал ей всю дорогу про высокое искусство и все дела. Анна деликатно отвечала:

– У вас, наверное, очень творческая профессия.

– …

Звезда в шоке. Разрыв шаблонов: его не узнали.

– Да, а вы меня не узнаете? – очаровательно улыбнулся N.

Чтобы не огорчить, Анна сказала:

– Да-да, кажется припоминаю, что где-то я раньше видела ваше лицо.

– А давайте мы с вами как-нибудь встретимся? Сейчас открыта весьма интересная выставка картин, не желаете сходить?

Почему бы и нет? Анна разбиралась в искусстве. Не в кабак же он ее позвал. Тем более, человек уже в возрасте, судя по разговору – интеллигентный, непристойных предложений не сделает.

Пошли они на выставку. А потом решили немного прогуляться по парку, пообщаться, обсудить искусство. Но их застукали папарацци. Анна была сильно напугана, как будто она сделала что-то постыдное, и стала прикрывать лицо руками. Мистер N предложил уехать в одно кафе, где их никто не достанет.

Это было какое-то тихое приватное место. Им действительно никто не мешал. Они проговорили несколько часов подряд, когда Анна спохватилась, что ей нужно домой. А он вызвался ее проводить. Было поздно, и она согласилась. Вот тут-то все и началось.

– Я ни о чем таком даже не думала. Но когда он шел сзади меня, я услышала его громкий шепот за спиной: «Родину бы продал за такую ж…»

Не про жену, не про женщину, а про то, что находится ниже спины.

Анна сделала вид, что не расслышала, но сильно смутилась. А как же жена, двое детей? Да и вообще она ему в дочки годится.

Но потом были звонки, стихи, ухаживания. Как это прекратить? Анна сказала ему, что пока не готова ко всему этому. Он обещал подождать.

Через какое-то время он позвал ее поговорить. Она вышла к нему. Он сказал, что жить без нее не может, любит, хочет… другими словами, предлагал стать любовницей.

Анне не хотелось его обидеть, и она ему сказала, что не хочет увидеть свое фото вместе с ним в газете с громким заголовком о том, что у N появилась молодая любовница. На том и расстались. Но остались друзьями.

Пугачево

В тот день я услышала страшные взрывы. Я не сразу поняла, в чем дело. Оказалось, что горит склад боеприпасов в Пугачево в Малопургинском районе. До нас доносились лишь отголоски, а вот жители того района побывали в настоящем фильме ужасов.

2 июня 2011 года. 23.00. Лена после просмотра фильма поднимается на второй этаж в свою комнату.

Несколько лет назад они вместе с мужем и двумя детьми переехали из небольшой комнатушки столицы Удмуртии в огромный двухэтажный особняк в селе Малая Пурга. Елена с улыбкой вспоминает, как они решали квартирный вопрос:

– Я еще лежала в роддоме со своей новорожденной доченькой Варюшей. Муж звонит и говорит: «Едем жить в деревню!» Я была не против. Тем более, тогда думала, что эта «командировка» – только на время декретного отпуска, а получилось – навсегда.

Так городская семья начала осваивать прелести сельской жизни. Мужу было совершенно безразлично, где жить, – лишь бы в доме царила теплая дружная обстановка. Да и работал он в нескольких километрах от Ижевска – так что до Малой Пурги расстояние было то же.

2 июня. 23.10. Елена садится на кровать. Вдруг комната озаряется ярким светом. Встревоженная женщина подходит к окну, но, испугавшись звука взрыва, отскакивает обратно к кровати. В панике она стремительно спускается вниз по лестнице. Там сидит ее муж Игорь, на его лице – олимпийское спокойствие.

– Гром, – отвечает он на вопросительные взгляды жены и сына, спустившегося следом за мамой.

Он все-таки поднимается на второй этаж, чтобы успокоить и уложить спать своих домочадцев. Но тут же снова раздается взрыв…

На военном арсенале в Пугачево произошло возгорание, вовремя пожар не удалось потушить, и боеприпасы, которые хранились на военном складе, начали взрываться. Эти звуки и услышала семья Манойловых.

– Я смотрю передачи про пугачевские события, и слезы наворачиваются. А тогда, спроси меня, страшно ли было, я бы не ответила. Я не отдавала себе отчета в происходящем. В состоянии аффекта собрала сумку с документами, разбудила бабушку и дочку, взяли котенка – жалко малыша стало. В чем были одеты, в том и сели в машину и поехали. Куда? В Ижевск, к маме…

Мама для Елены – настоящая опора в жизни. Как она сама шутит, Любовь Александровна – и мама, и папа в одном лице (отец ушел из семьи, когда Лена еще не родилась). Эта боевая женщина сразу после окончания сельскохозяйственной академии с малолетней Леной на руках (Елене тогда было четыре года) устремилась покорять север. Они переехали из Ижевска в Архангельскую область, в Мезенский район, в небольшой портовый поселок Каменка.

80-годы… во многих городах России – страшный дефицит, пустые прилавки в магазинах и гречка по талонам. В портовом же поселке было все. Там стояли американские суда, была закрытая зона. В магазинах полки ломились от яств: тушенка, сгущенка, огурцы, помидоры маринованные, фрукты, шоколадные батончики.

– Мы жили, как в раю! Зайду, бывало, к маме после школы: ну что, пообедаем? Покупали скумбрию горячего копчения с буханкой хлеба. И были сыты! Мама, преподаватель, частенько с учениками ездила за границу – все ведь близко. Я в эти дни оставалась у соседей и с нетерпением ждала маминого приезда. Она всегда из заграничных поездок привозила гостиницы: красивую модную одежду, шоколадные конфеты и игрушки. В Ижевске у нас оставались бабушка с дедушкой. Мы им постоянно отправляли посылки с дефицитными продуктами: тушенку, сгущенку, конфеты. 3ато они нам отправляли варенье: малиновое, смородиновое, вишневое – в общем, то, чего не было у нас.

3 июня. 00.00. Ночная трасса, дорога в Ижевск. Ясно видно кровавое зарево, отчетливо слышны взрывы. Движение в сторону Малой Пурги перекрыто, но и прорваться оттуда в Ижевск тоже практически невозможно. Машины, толпы людей создают заторы.

– Тогда Игорь разворачивается и едет обратно – в сторону Ягана, деревни близ Пугачево, – вспоминает Елена. – Ехали совсем недолго, как вдруг прямо перед нами вырос огненный «гриб». Муж резко по тормозам, взрывной волной машину подкидывает над землей. Но стекла – да и мы – остались целы. Игорь разворачивается и едет в сторону Можгинского тракта. Туда ехали все бедствующие… и мы за всеми. Я начинаю судорожно набирать номер телефона знакомого мужа из Бобьи-Учи (населенный пункт, расположенный вдоль Можгинского тракта Удмуртии), благо сотовая связь была доступна. Берет трубку незнакомая женщина, говорит, что муж подшофе – спит.

Манойловы просятся к ним переночевать, им не отказывают. Совершенно незнакомые люди встречают пострадавших очень гостеприимно. Дети засыпают быстро, а взрослые еще долго не могут сомкнуть глаз. То и дело от взрывов громко хлопает железная дверь, а небо озаряется ярким свечением.

Не раз на севере Елене приходилось видеть подобное, правда, мирное свечение – знаменитое северное сияние, переливающееся всеми цветами радуги. В условиях «скупой» природы, мерзлой почвы, среди карликовых худощавых деревьев это явление казалось экстраординарным. Впервые Елена смотрела на яркие небесные переливы, открыв рот. Но уже спустя год оно для нее стало обыденным. В Архангельской области Елена с мамой прожили четыре года. Затем потянуло на родину, в Ижевск. В третий класс девочка пошла уже в Удмуртии, поступила в лингвистический лицей.

3 июня. 8.00. Наступает утро. Взрывы все так же слышны. В новостях уже можно услышать объективную информацию. К тушению пожара приступает авиация МЧС России – только самолеты могли безопасно подобраться к очагам горения.

– Я всю ночь звонила в администрацию Малой Пурги, спрашивала, как там… Мне отвечали, что стекла летают, кровли срывает и выбивает дверные косяки. А так ничего, не горим. Еле дождались утра и поехали назад – проверить почтовое отделение, где я была начальником. Зрелище было устрашающее: все стекла разбиты, двери перекошены, косяки выбиты. Зрелище из фильма ужасов! Прошла по стеклам – везде на полу товары, открытки. Проверила деньги – все на месте.

Вокруг здания ходила вневедомственная охрана, так как уже вовсю орудовали мародеры.

Не пускали никого. Сотрудников в том числе. Некоторые же патриоты с утра – на работу. А там – охрана. Им удивляются: неужели взрывов не слышали? Слышали, но ведь рабочий день!

Интенсивность взрывов уменьшается с каждым часом.

Когда все успокоилось, Лена наконец-то вместе со своей семьей уехала в Ижевск к маме. Выезжали какими-то окольными путями. Два дня жили в городе, отходили от стресса, а потом вернулись домой.

Портретная зарисовка

Много лет назад в художественной школе мне дали задание нарисовать портрет бабушки. До этого мне не приходилось изображать пожилых людей, поэтому я подошла к своей (она жила с нами после перенесенного ею инсульта), чтобы сделать несколько зарисовок с натуры.

– Бабушка, можно я тебя нарисую? – спросила я. Но уговорить ее оказалось не так-то просто! Она была человеком суеверным, не любила фотографироваться и уж тем более – позировать перед художником, хоть и совсем юным: ей казалось, что так ее могут сглазить дурные люди. Но после долгих просьб и объяснений она все же согласилась.

Наконец-то у меня в руках альбом и карандаш. Я пристально посмотрела на бабушку. Что же это за женщина, какая она?

В свои семьдесят с хвостиком она выглядела столетней старухой. Глубокие морщины-канавки избороздили все ее лицо. Прежде голубые глаза выцвели и превратились в серые, белки пожелтели, а в уголках глаз скопились мутные слезинки. Рыхлый, в ямочках-порах, нос по форме напоминал сливу. Бесцветные губы сжались и растрескались оттого, что она их постоянно облизывала.

Бабушку коротко подстригли, «под мальчика». Раньше у нее были длинные волосы, она заплетала их в две косы, скручивая их друг с другом, и закрепляла у основания затылка. Но после инсульта парализовало правую часть тела. Бабушка не могла поднять руку к голове, чтобы причесаться, поэтому попросила обрезать ей волосы. Жанна, моя двоюродная сестра, сделала ей модельную прическу. Я предлагала бабушке покрасить ее седые волосы, но та, улыбнувшись, сказала:

– Зачем? Я ведь старуха…

…Старушка молча сидела на кровати и, задумавшись о чем-то, смотрела в пустоту. А я, глядя на нее, торопливо наносила штрихи на белый лист.

Что же время с людьми делает?! Бабушка была невысокого роста. С возрастом она сгорбилась, голова втянулась в плечи, и от этого она казалась еще меньше. Из-за болезни она сильно похудела: у нее безобразно выпирали кости на руках и ногах. Кожа на ладонях погрубела от мозолей. Не пожалело ее время. Я заметила, что в деревнях женщины стареют раньше – и от тяжелого труда, и оттого, что со скотиной постоянно приходится возиться.

Бабушка рано начала работать. Ей было пятнадцать лет… говорила, что мечтала стать учительницей, ей уже купили книжки в школу. А тут война – отца на фронт забрали, старшую сестру Анну отправили на железную дорогу работать, мать была тяжело больна. Вот и осталась бабушка в семье за старшую, а семья была большая. Целыми днями в колхозе работала, да еще и все хозяйство сама в доме вела. Вскоре похоронка пришла…

– Тятьку убили! – жалобно всхлипывала бабушка, вспоминая о том времени.

Она мало говорила, редко что-то рассказывала и эмоций практически никаких не проявляла. Но, заговорив о войне, об отце, плакала. Странно было смотреть, как по этому желтому морщинистому спокойному лицу стекали слезы. Она преображалась: в глазах появлялся блеск, причиной которого были и любовь, не потушенная временем, и боль за то, что война уничтожила все ее мечты и надежды. Лишь в те минуты я и видела ее слезы: тихая маленькая старушка держала эмоции в себе.

…Совсем немного заштриховать осталось: руки, сжатые на коленях, ноги, по-старчески подобранные, складки на ее платье. Когда-то красивое, теперь оно выцвело, пожелтело. Мама говорит: бабушка любила раньше наряжаться и до копейки помнила, что сколько стоило. Эта ее черта не о жадности говорит, а скорее о том, что всю жизнь в бедности всему счет вела. Даже крошкам хлебным: все со стола собирала.

– Бабуль, о чем думаешь? – спросила я, увидев, что она бессмысленно смотрит в одну и ту же точку.

– Почему вы меня домой не пускаете?

Упрямая! Она постоянно в деревню к себе просилась. Когда ее к нам парализованную привезли, она же совсем на ноги не вставала. Но тоска по дому была такая, что ходить заново училась. А однажды, когда в квартире никого не было, совсем ушла… куда, зная ее характер, мы догадались. Думали, что по дороге в деревню, которая в пяти километрах от нашего села, перехватим: бабушка ходила медленно, прихрамывая. Но мы дошли до самого ее дома. Из трубы шел дым… еле-еле уговорили бабушку пойти домой с нами. Хорошо, что санки взяли: идти самой обратно у нее уже не было сил.

…Осталось только тень положить – и готова моя зарисовка. Полного сходства не получилось: опыта маловато. Бабушка, посмотрев на мою работу, сказала, что красиво, и грустно заметила:

– Какая я старуха…

…Умирала она долго. Сама мучилась и мучила близких, даже не осознавая этого.

Теперь бабушки уже нет в живых. Фотографий от нее осталось мало… а у меня среди рисунков до сих пор хранится та самая зарисовка.

Оккупантка

Я еду в старой бежевой «шестерке». Рядом со мной женщина, которая без умолку болтает и которую я вижу впервые. Мы едем в неизвестном мне направлении. В деревню, название которой я даже не запомнила. «Ну какой черт меня дернул согласиться на эту авантюру, – рассуждаю я мысленно. – Увезут меня куда-нибудь, и сгину я. Поминай как звали».

…В тот день в нашу редакцию позвонила женщина и рассказала, что ее бабушка в 1941 году жила в Минской области, в Белоруссии, где попала в оккупацию, и может рассказать о тех днях в деталях. Вы можете представить, что происходит с журналистом, когда он слышит такие слова? Мои глаза заискрились, а в голове пульсировала мысль: «Это будет сенсация».

– Только моя бабушка не здесь живет, не в городе. До нее далеко ехать.

Я, задумавшись, помолчала.

– Не переживайте, я сама вас отвезу.

…Мы едем уже больше часа. Душно. В машине стоит неприятный спертый запах. Я же с детства мучаюсь «морской болезнью» и держусь из последних сил. Поехала, называется, за сенсацией. Я ж еще начинающий журналист – и в такую даль поперлась. Но вот мы въезжаем в какую-то деревню, и буквально через пару минут оказываемся у ворот деревянного с почерневшим от времени брусом дома. Я вхожу в большую просторную комнату. За столом сидит пожилая женщина в сиреневом платье в мелкий цветочек. Совсем седая, в глазах застыли мутные слезинки.

– Здравствуйте! Я бы хотела взять у вас интервью.

– Хорошо, я готова, – произносит она хрипловатым, глубоким по тембру голосом.

Я дрожащими от волнения пальцами нажимаю на кнопку «rec» на диктофоне.

– Мы тогда жили с мамой вдвоем, – начинает свой монолог женщина. – Потом приехала моя сестра Ольга из Борисова. Она там на заводе работала. Вот в таком составе и застала нас война.

…Надежда Прохоровна Салаш в 1941 году жила в Минской области. Ей было всего 14 лет. В тот день, 22 июня, ее мама ездила в сельсовет за пять километров от деревни. Вернулась домой и сказала взволнованно: «Детки, детки, война началась».

Уже к вечеру немецкие самолеты стали летать совсем низко (семья жила неподалеку от границы). Где-то совсем рядом разрывались снаряды, повсюду слышались выстрелы. Надя с Олей и мамой – сразу в подполье, там и прятались от бомбежки.

Когда пришли немцы, они вскрыли все базы и заявили: «Русь, берите, кому чего надо». А чего людям-то надо? Продукты разве что. Мама девочек пошла за провиантом – почти 30 километров до станции. Первый раз вернулась с мукой и нитками. Второй раз собралась. Девчонки ревели в голос, не хотели отпускать свою мамочку. Страшно. Идти надо было по шоссейной дороге, а кругом бомбили. Но женщина все же пошла…

…Надежда Прохоровна глубоко вздохнула. Замолчала. Часы громко тикали в наступившей тишине. Вдруг она подняла на меня лицо и пристально так посмотрела, как будто сквозь меня. Вспоминала что-то.

– Мы с Ольгой остались одни. Намешали теста, блины печь решили. Я у окошка сидела, вязала крючком кружева. Ольга печь истопила. Только успела один блин на сковородку залить, а я ей кричу: «Немцы идут!»

…Немцы вошли в дом с автоматами наперевес. Девочки вскочили и встали, как вкопанные, с белыми от страха лицами. Один немец махнул рукой на печь: блин, мол, горит. А Оля с Надей тоже жестами: пускай, мол. Военные по-немецки друг с другом поговорили о чем-то и вышли. Девушек не тронули. А мама после своей вылазки вернулась живая и невредимая.

Первый год своих местных предателей, которые были полицаями у немцев, жители деревни боялись больше, чем самих фашистов. Но война внесла свои коррективы. Вскоре и те озверели. Немцы заживо сжигали женщин и даже детей из близлежащих деревень.

…От этих слов мне становится дурно. Комок застрял в горле, слезы застыли в глазах. Господи, как это страшно… вопросы не лезут мне в голову. Но Надежда Прохоровна и не ждет их. Она просто продолжает свою исповедь.

– Многие мужчины, даже четырнадцатилетние мальчики, уходили в партизаны. Наша деревня была окружена лесом с топкими болотами. В этих местах партизаны и прятались, найти их было невозможно. В первое время немцы еще пытались их искать. Зимой на лыжах прочесывали леса. Но безуспешно. Наша деревня была в самом выгодном положении: возле нас была речка, а через нее – мост. Там всегда дежурили партизаны. Как только кто к нам сунется, мы сразу бежали к ним. Нас немцы обходили стороной. Зато в других деревнях ужас что творилось! Фашисты мстили семьям тех, чьи мужчины воевали в партизанах.

…Немцы подгоняли автоматами толпу деревенских. Среди них были дети, женщины и старики. Согнали их в небольшой деревянный сарай. Рев какой стоял! Достали канистры с бензином из своих мотоциклов, облили все вокруг и подожгли. Пламя тут же объяло всю деревушку.

– А еще они строили в ряд тех, кто помогал партизанам, и расстреливали. Мама однажды спасла от расстрела племянницу. Тетка жила в соседней деревне. Мама узнала, что ее сестру Ирину собираются расстрелять за то, что ее двое сыновей ушли в партизаны. А у нее была маленькая дочка Нинка. Мама моя говорит: «Ирину не спасу, а Нинку спасу». И пошла. До их деревни 15 километров было. Пришла, а арестованных уже выстроили. Рядом – толпа деревенских. Мама сквозь толпу протолкнулась поближе к сестре. Ирина к ней Нинку подтолкнула, мама схватила девочку и побежала. Так и спасла ее. А Нинка всегда об этом помнила. После войны, когда мы приезжали к ней, бегом бежала навстречу.

…Тыльной стороной руки Надежда Прохоровна вытирает выступившие слезинки. Снова молчит. Теребит подол своего сиреневого в мелкий цветочек платья.

Тогда она девчонка была хоть куда. Шустрая, бойкая, симпатичная. Хотелось наряжаться. Но до того ли? Еле-еле сводили концы с концами. Летом хоть подножным кормом можно было питаться. А зимой как? Да и надеть было нечего – возраст такой: растет ведь, вещи быстро оказываются малы. Мама ей сшила из старого одеяла пальто. В том и ходила.

…Я пристально смотрю на эту женщину. Изучаю. Смотрю ей в глаза. А она смотрит как будто сквозь меня.

– Можно я вас сфотографирую?

– Зачем? Я ведь слепая, – почему-то сказала она.

Я удивилась. Я же думала, что все это время она тоже внимательно смотрела и видела меня. Но я ошиблась.

– А вы помните тот день? День Победы?

– Очень хорошо. Мы его отпраздновали… буханкой хлеба. Потом блевали целый день, – хрипло смеется Надежда Прохоровна.

…О победе Надя узнала, находясь в Первоуральске (Свердловская область). Еще когда в 44-м в их деревню пришли русские солдаты, трудоспособных стали забирать на заводы. Целый год они с сестрой трудились там: делали огнеупорный кирпич и оружие.

9 мая они находились в цехе. К ним прибежал мастер и закричал: «Девочки! Кончайте работать! Война кончилась!»

Все побросали дела – и кто куда. Неожиданно появился коммерческий хлеб. Надежда с сестрой купили по буханке и объелись. Несколько дней их рвало. Думали, что заворот кишок будет. Долго пролежали после этого в больнице.

…Я снова еду в этой бежевой «шестерке». Уже не страшно. Мысли бешено крутятся в голове и живописно рисуют картинки тех дней в голове. Я засунула в ухо наушник и слушаю хрипловатый голос женщины. А вокруг мелькают деревья, светит яркое майское солнце и небо такое голубое-голубое.

С момента того интервью прошло уже десять лет. Скорее всего, Надежды Прохоровны уже нет в живых. А я до сих пор до каждой детали помню это интервью.

Идем как-то с мужем по улице, и я жалобно ною:

– Как же угораздило нас так попасться на крючок коронавируса? Карантин. Такого я в своей жизни еще не видела.

– Так ты и войны не видела… вот это действительно очень страшно.

Слава Богу, что не видела. Когда узнаешь о подробностях тех дней, начинаешь больше ценить то, что есть сейчас.