Текст книги "Брак по-арабски. Моя невероятная жизнь в Египте"

Снова в России

Утром при посадке в Москве расплакалась Амира, а следом за ней Борис. Пассажиры тщетно пытались успокоить их. Амира просто заходилась в истеричном крике, а Борис подвывал от страха. Чужая обстановка и тревога сестры пугали его. Дети впервые летели в самолете и впервые видели вокруг себя так много чужих, странно одетых людей.

Нам дали «зеленый свет» на прохождение паспортного контроля и таможни. Однако при получении багажа я обнаружила, что оба моих чемодана вскрывали. Ручки были оторваны, так что взяться было не за что. С тележкой мне тоже никто не помог. Я сразу почувствовала всю прелесть родных пенатов.

Плачущую Амиру я посадила в рюкзак-кенгуру. Бориса держала за руку. Тележку с двумя чемоданами с трудом катила перед собой. Наконец один из московских «рвачей» заискивающе предложил мне такси за сто долларов. Грабеж, конечно, но у меня не было выбора. Я сама катила тележку до машины, а он, здоровый мужик, шел рядом. «Сто долларов за проезд из Шереметьево-2 в Шереметьево-1! Наглые московские таксисты! Из Александрии до аэропорта Каира за три с половиной часа езды я заплатила всего пятьдесят долларов, и водитель долго благодарил меня за щедрость!»

Билета до Калининграда у меня не было. Предстояло еще понервничать. Слава Богу, мне повезло, и рейс был через два часа. Пройдя регистрацию и сдав багаж, мы с детьми расположились в зале ожидания. Я накормила их – продукты мы взяли с собой.

И только потом я включила мобильник. Он как будто взбесился, показывая новые сообщения одно за другим. Алекс сходил с ума, не зная ничего обо мне и детях. Я физически ощущала его напряжение и стресс. Я быстро отправила ему сообщение: «Мы в Москве. Не беспокойся. Сообщу позже». Мамлюку я тоже отправила такое же сообщение, так как от него тоже было не менее пятнадцати sms.

Мама беспокоилась за нас и бомбила звонками и эсэмэсками, умоляя срочно позвонить ей. Я сообщила маме, что уже через три часа прилечу с детьми в Калининград. Она назвала меня сумасшедшей и сказала, что позаботится о том, чтобы ее подруга Ольга и мои близкие друзья встретили нас в аэропорту. Мама плакала в телефон, сожалея, что не может встретиться со мной и внуками. Только сейчас я каждой клеточкой почувствовала, как сильно я соскучилась по моему мамусику.

– Мусик! – закричала я в телефон. – Приезжай! Пожалуйста, приезжай! Мама! – Слезы катились по щекам, грудь сдавило. – Мамочка!!! Приезжай!!

Борис, которому было всего три года, стоял рядом, гладил меня по коленке и повторял: «Ля такляк, мам. Ля такляк...»[10]10
  «Не волнуйся, мама, не волнуйся» (искаж. арабск.).


[Закрыть] Он смотрел на меня глазами Алекса и копировал его жесты и манеру речи.

Амире только что исполнилось два года, и она уже уверенно вышагивала по залу в ярком летнем комбинезоне, такая красивая – смуглокожая, темноглазая, рыжеволосая. Все ей было внове: и люди, и то, как они говорят. Амира знала отдельные слова на арабском, английском и русском и использовала их все вперемежку, не выговаривая букву «р» и шипящие, поэтому понять ее могли только мы с Борисом. Но когда малышка поздоровалась с кем-то, сказав: «Ас салям алейкум», все приняли ее за узбечку. То, что по залу бродит настоящая египтянка, никто не понял.

Когда самолет взял курс на Калининград, я разволновалась. Не такой я представляла себе свою поездку в Россию, свой приезд домой. «А с другой стороны: к кому я еду? Мамы нет. А какой дом без мамы?! Мужа я оставила. Оставила все то, что стало за последние годы таким родным и дорогим. Я еду сама, не зная куда, сама не зная за чем. Но кажется, я поступаю правильно, – успокоила я себя. – Пусть живет со своей Кариной. Но детей он не получит! Посмотрим, кто кого. Подумаешь, заманил меня своей египетской сказкой. Хватит! В конце концов, вся жизнь проходит здесь в Европе. Мои дети будут учиться в нормальной стране! Вот пусть Карина попробует родить ему таких детей. А он пусть живет с этой бездетной гадюкой».

Я распаляла себя мыслями, которые взвинчивали мое сердце. В удушливой атмосфере необузданной ревности и обиды даже самая чистая и крепкая любовь задыхается и, в конце концов, умирает. «Да что я?! В самом-то деле! Мужа хорошего себе не найду? Найду! Еще какого! Все! Хватит ныть, будем начинать новую жизнь».

Аэропорт Калининграда был таким же унылым и серым, как я его помнила. Приведя в порядок себя и детей, я сошла с трапа, и мы двинулись к зданию аэропорта. Амира, устав сидеть в самолете, неслась впереди, как яркая заморская бабочка. Борис чинно вышагивал рядом, крепко держа меня за руку. За плечами у него был детский рюкзачок, набитый его игрушками. Кроме того, он тащил розовый рюкзачок Амиры, который девочка нести не хотела.

Войдя в здание калининградского аэропорта, я была оглушена криками приветствия, писком, визгом моих подруг и друзей, которые ринулись на меня с цветами и объятиями. Голые руки девушек обвивались вокруг меня, словно спрут. Это особенно резануло меня по глазам, потому что на улицах Египта я ни разу за четыре года не видела женских оголенных рук.

Тетя Оля – мамина подруга – схватила меня и детей и, прижав к груди, плакала от радости. Потом малышей перехватил кто-то еще. Я видела только, как взлетает над головами людей то рыжеволосая Амира в ярком комбинезоне, то Борис с двумя рюкзаками. Нас фотографировали все, кому не лень. Вопросы сыпались со всех сторон, как шрапнель.

Наконец мы получили багаж. Вся наша толпа расселась в восемь машин. Тетя Оля отвоевала право везти нас на своей «Вольво». Все остальные машины должны были следовать за ней.

День был воскресный, поэтому никто никуда не торопился. Тетя Оля объявила всем, что едем к нам домой, где уже накрыт стол и все приготовлено для нас.

Как только я переступила порог и зашла с детьми в нашу квартиру, раздался телефонный звонок. Звонила моя мама. Моя любимая мамочка! Она как бы встречала меня дома, находясь на другой стороне земного шара.

А какой маленькой, тесной и убогой показалась мне наша «улучшенная трешка» после великолепной египетской квартиры! Ну, да ладно. Не это было сейчас главным.

Мы все искренне радовались друг другу.

В центре внимания, конечно, были Борис с Амирой. Всем хотелось потормошить их, усадить на колени, покормить и сфотографировать. Но дети очень устали, они вредничали и капризничали. Я быстро покормила их и уложила спать на бывшую свою кровать. Мои маленькие египтяне уснули без возражений. А мы с друзьями еще долго обменивались новостями, историями, чувствами.

Я уехала из страны в конце 1998 года. Мама улетела к Бергу в начале 1999 года, потеряв основные сбережения в дефолт.

Если мамой двигал страх перед будущей пенсией, на которую не то что прожить, но выжить было невозможно, то меня вела любовь. Я была страстно влюблена в Алекса.

Сейчас был май 2002 года. В России был новый президент, о котором мало кто мог сказать хоть что-нибудь хорошее. Русские люди никогда не будут жить хорошо, пока президент и правительство не научатся по-настоящему ценить народ, заботиться о нем.

А что такое: жить хорошо? Для меня – это уважение. Мне бы хотелось, чтобы в собственной стране меня уважали просто по факту моего существования. Чтобы ценой была жизнь каждого человека, а не только высокопоставленных чиновников. Чтобы милиция защищала людей, а не обижала их. Чтобы пенсия кормила, а не расстраивала.

Жить хорошо – это иметь комфортное жилье и все, что необходимо для жизни.

Жить хорошо – это путешествовать по всему миру.

Алекс, придя в себя от шока после моего бегства, писал мне каждый день и помногу. И sms, и электронные письма, и мне, и Борису, и Амире, и Маргарите. В длинных, подробных письмах он объяснял свои чувства, наши отношения, наше будущее.

Я либо не отвечала, либо коротко сообщала, что у нас все в порядке, и мы вполне счастливы без него.

Через два дня по приезду мои дети заболели. Я вызвала «скорую». Врач сказал, что это акклиматизация и что она иногда бывает очень тяжелой. Мои маленькие египтяне капризничали и температурили почти неделю.

Никогда раньше и никогда после я не была такой махровой эгоисткой, как тогда. Я была занята только своими чувствами, полна своей обидой и ревностью. Я написала Алексу большое, подробное письмо, где признавалась ему в ненависти.

Я подробно описала ему то же, что и полиции. А потом добавила, что он сам выбрал такую женщину и пусть теперь с ней и живет. Я не могу простить ему обмана, измены, лжи, предательства. Я не могу доверить своих детей человеку, который предает их мать.

Я была настроена очень серьезно. Ни на какие компромиссы я не соглашалась. И в том, что Алекс с Камисом теперь остались без жен, я винила только их.

Карина – глупая женщина, но Алекс-то умный, интеллигентный человек! Однако мужчина, какой бы пост он ни занимал, остается человеком, кого можно привести куда угодно, просто взяв за член.

Мудрость приходит с годами и с опытом. Это сейчас я понимаю, как надо вести себя с мужчиной, а в двадцать пять лет мы все дурочки, какими бы умными ни хотели казаться. Через десять дней после нашего бегства из Египта я получила от Алекса сообщение об аресте Карины и сразу поняла, что мои письма дошли до адресатов.

* * *

Сама Карина абсолютно этого не ожидала. Она думала, что никто никогда не догадается, что именно она застрелила Эльхам. Эта идиотка положила пистолет, из которого она убила Эльхам, обратно в стол, подставляя тем самым не только себя, но и Алекса.

Конечно, пистолет нашли. Конечно, Карину опознал таксист, который подвозил ее из парка «Монтаза» в тот трагический день.

Так как мои письма дошли по назначению, я знала и была уверена, что буду свидетелем на суде. Я была готова к этому. Только вот возвращаться в Египет я не собиралась.

Я собиралась начать новую жизнь в России, в моем родном Калининграде.

Я старалась не думать о том, что там с Кариной, что там с Алексом.

Пусть с этой злодейкой делают там, что хотят. Она заслужила самого сурового наказания. Она убила двух женщин и разрушила две семьи. Она запятнала Алекса. Короче, мне не жалко было Карину, я радовалась, что она сидит в тюрьме – джилле. А тюрьмы в Египте... вау! Вот уж где надзиратели отрываются по полной программе с подследственными и заключенными.

Но моя радость испарилась, когда Алекс сообщил, что Карина призналась в убийстве Зейнаб и Эльхам, а также в том, что покушалась на мое убийство и похищение нашего ребенка. Карина не дожила даже до суда. Коварная египтянка была застрелена на следственном эксперименте в парке Монтаза при попытке к бегству. Она бросилась в море, но уплыть ей не удалось.

«Ну, надо же такому быть! Просто поразительно! Карина погибла от пули в том же парке «Монтаза», как погибла ее жертва Эльхам. Вот и все. Возмездие свершилось», – думала я.

Но этого мне почему-то показалось недостаточно. Мне хотелось, чтобы Алекс раскаялся до конца, до самого дна своего сердца в своем предательстве и измене. Теперь у него не было ни Карины, ни матери, ни меня, ни детей. Он потерял всех близких ему людей. Он потерял любовь.

А мы с детьми прекрасно проводили время в городе и на Балтийском побережье. Мои друзья возили нас везде, как почетных гостей. Почти за пять лет в Калининграде многое изменилось. Мы были на шикарном карнавале, на Дне города, на концертах в городских парках....

То, что я появилась в городе с двумя чудесными малышами и после пяти лет отсутствия, взбудоражило всех моих друзей, знакомых и просто людей, живущих рядом. Всем хотелось узнать подробности моей жизни. Мои рассказы о Египте завораживали всех. Жизнь в экзотической стране казалась сказкой моим калининградским друзьям. Подруги просто не слезали с телефона, названивая мне. Короче, время летело незаметно.

Алекс звонил каждый день, настойчиво требуя вернуться в Александрию. Он то слезно умолял меня, то вдруг угрожал прислать спецслужбы через посольство, чтобы забрать детей, то начинал соблазнять своей страстной любовью и заманивать меня дорогими подарками. Но я по-прежнему не соглашалась. Выдерживала характер. Иногда просто бросала трубку, нагрубив ему.

Я не могла простить ему романа с Кариной в то время, когда я всегда была рядом.

И в смерти Эльхам я винила только Алекса.

Я начала подумывать о работе для себя и детском садике для детей.

Июнь и июль в Калининграде были просто волшебными. Я представляла, какая умопомрачительная жара сейчас в Каире; а здесь мы наслаждались мягким, прибалтийским летом.

С середины июля звонки от Алекса прекратились. Sms и е-майлов он тоже больше не присылал. Как бы зла на него я ни была, меня все-таки задело это молчание. «Вот паршивец, – ругалась я, – уже и жену, и детей забыл. Наверняка нашел себе новую любовницу на замену Карине».

Я представляла себе Алекса с другой женщиной, и меня охватывала дикая волна ревности и страсти, любви и ненависти! Я металась по квартире, не находя точки опоры. В такие моменты я могла вытворить что угодно – спасали только разговоры с мамой. Я набирала ее номер на мобильнике, и она тут же мне перезванивала.

– Мама, я подаю на развод, – решительно начала я. – Мне надоело! В конце концов, я и тут найду себе хорошего мужа! Да пусть он там таскается, сколько хочет, по всяким каринам. Его уже не переделаешь.

– Не пори горячку, – учила меня мама. – Когда ты на другой континент поехала, тебя ничто не могло остановить! Ни чужая страна, ни мусульманская вера, ни их вековые традиции многоженства! Что это было, Наташенька? Ответь мне и себе! Что? Любовь? – маму переполняли эмоции, и она, задыхаясь, кричала в телефон. – Это была любовь?

– Вот именно, была. Да вся вышла.

– Но если ты сейчас готова так легко отказаться от семьи, оставить мужа и навсегда лишить детей отца, тогда это была не любовь. Тогда признайся себе, дочка, что ты даже хуже, чем дура. Потому что ты дура с инициативой, которая своей необузданной ревностью сама же убивает любовь. Поэтому успокойся, моя девочка, вспомни, что худа без добра не бывает. Если жизнь подложила тебе свинью – сделай из нее бекон. В каждом положении можно отыскать что-то хорошее.

– Какое хорошее? Мама! Он не звонит уже две недели! Это о чем-то говорит?!

– Говорит, – тяжело дышала мама. – Он занят, дочка. Очень занят.

– Так занят, что нет даже минуты отправить эсэмэску?

– Будь умней, Наташенька. Искусство быть мудрым состоит в умении знать, на что не следует обращать внимания.

– Ты считаешь, он изменяет мне, а я должна быть мудрой и не обращать на это внимания?

– Да что ж тебя так на этой измене-то заклинило? Наташа! Ты хоть представляешь, какую он должность занимает и какое место в обществе?! Ты-то сама ни дня не работала после института и понятия не имеешь о бизнесе.

– Да? А Карина?

– Да забудь ты про Карину. Прости ему эту мелочь.

– Что?! – задохнулась я.

– Да, мелочь. Главное, что вы любите друг друга. У вас – семья. Дети. Это хранить надо. А ты разрушаешь.

– Что же мне делать, мама? Сидеть и ждать, пока он позвонит?

– А ты разве не знаешь его номера?

– Что? Я? Это я должна звонить, что ли?

– Ах, боже ты мой, какая цаца! Да оставь ты это бабское жеманство! Человек начинает жить лишь тогда, когда ему удается победить самого себя.

– Мусик, если бы это говорил кто-то другой, я бы рассмеялась ему в лицо. Но ты... Ты действительно начала жить, лишь превзойдя себя. Я тебя уважаю бесконечно!

– Ну, вот. Уже теплее, – голос мамы поплыл. – У тебя тоже есть дочь, Наташенька. Какой она будет, зависит от тебя. Делай все так, как если бы ты сдавала экзамен своим детям. Рано или поздно, но они обязательно оценят твои поступки.

Кто знает, сколько ошибок я совершила бы, если не мама. Она уберегла меня. Она поддержала меня в самые тяжелые моменты. А для этого совсем не обязательно жить вместе в одном доме, в одном городе, в одной стране. Мы на разных континентах, но мы вместе. Мы чувствуем друг друга. Мы любим друг друга. И это связывает нас, как пуповина. Спасибо тебе, мама!

Алекс арестован

Через день после этого разговора среди ночи я внезапно проснулась от беспокойства. Будто невидимая рука сжимала мне сердце, выдавливая кровь.

Первым делом посмотрела на детей: мои куклы спокойно спали.

Набрала мамин номер в Буэнос-Айресе. У них там был день, и мама успокоила меня, сказав, что у нее все в порядке и что она сидит в парикмахерской.

Тогда я набрала номер Алекса. Он не отвечал. Я набирала все номера подряд. Ни один его номер не отвечал. Вот тут-то я перетрусила не на шутку! «Господи! Так вот почему я проснулась! Что-то с Алексом. Что-то случилось с моим Алексом».

Я вдруг всем телом, всей кожей и кровью почувствовала, как сильно я люблю его и как он нужен мне. Он. Только он один. И он молчит две недели. Действительно, я ничего не знаю о нем уже полмесяца!

Я набрала номер Камиса. Была ночь. Он спал. Я трезвонила до тех пор, пока он не проснулся и не взял трубку. После вежливого приветствия и извинений за звонок в неурочный час я спросила:

– С Алексом все в порядке?

После тяжелого молчания Камис ответил:

– Сонсон, Алекс арестован.

– Как это? Опять? За что? – У меня внутри все оборвалось.

– Ты знаешь, Сонсон, что Алекс, также, как и я, – член партии «Братья-мусульмане».

– Да, конечно... И что на этот раз? – Я задрожала.

– Это не телефонный разговор, Сонсон. Алекс в беде, и думаю, это очень серьезно.

– А в чем его обвиняют?

– Он выступил по телевидению с ошеломляющей критикой последних решений президента. «Братья-мусульмане» также подвергли критике некоторые суры священного Корана. Мы проводили митинг в Каире в связи с предстоящими выборами. Полиция арестовала сто восемьдесят человек. Тюрьмы в Каире забиты нашими братьями. Скорее всего, для Алекса это конец.

– Конец? А где он? Где он сейчас?

– Алекс вместе с другими руководителями организации сейчас находится в джилле. Знаешь джилль на малой площади Бордж кыядда в Каире?

– Нет, – призналась я, – даже не представляю, где это. А кто с ним из тех, кого я знаю?

– О, Алексу там совсем не одиноко: с ним Мохаммед Бади, Мухтар Нух...

– Да, да.. Я знаю их.. Мы были вместе на юбилее у владельца фармацевтической компании «Хайят»..

– Он тоже там, голубчик.

– Правда? Я не знала, что Мохаммед Хафиз тоже член «Братьев».

– Это не телефонный разговор, Сонсон.

– Да, да, прости, Камис...

– Ну, короче говоря, тридцатого июля состоится суд. Все ждут с большим волнением, что там решат. Верхушке выдвигают очень серьезные обвинения в терроризме и в поддержке чеченских боевиков Хаттаба в России. Смешно! С чем мы боремся, в том нас и обвиняют. Родственники арестованных все дни и ночи проводят у ворот джилля, требуя справедливости. Я со своей стороны тоже пытаюсь что-то сделать в рамках законодательства. Но подследственных вряд ли выпустят до окончания выборов.

– Ой, Камис... Что же мне делать?

– А ничего. Ты же сбежала с детьми в Россию. Вот и сиди там. Зачем тебе все эти проблемы? Да и потом... – Камис замолчал, – Алексу сейчас никто не поможет, а он тебе и детям – тем более.

– Его что, расстреляют? – задохнулась я.

– Я не знаю. Все может быть. Подавление исламистов стало личной фобией президента. Мубарак ставит вопрос ребром: «Или я, или они». Тиран не идет ни на какие компромиссы. Так что, ищи себе нового мужа, Сонсон. Мне жаль, что так вышло. Прощай.

Я слушала – и не слышала. Будто все это происходило не со мной. Как далека я была от того, что говорил мне Камис. Мои мозги были зациклены только на Карине и измене мужа. Господи! Как же права мама и как же глупа я!

Все мои планы полетели к черту. Мысли, совершенно противоположные, раздирали меня на две части: «Все! Конец чарующей, арабской сказке! А что я буду делать в Египте с детьми без Алекса? Без работы? Кому я там нужна без мужа? Еще и меня в тюрьму посадят, как жену бунтаря... И дети-сироты пропадут совсем. Нет. Надо жить здесь. Дома и стены помогают. Буду работать. Найду себе хорошего мужа. В конце-то концов: жизнь не кончилась. Я ни в чем не виновата. В том, что Алекс так плохо кончил, виноват только он сам».

Ночью мне снились кошмарные сны: будто мама Зейнаб приехала в Калининград и, стоя под дверью нашей квартиры, плакала и причитала. Ее слезы тут же превращались в пчел, впивались в мое лицо и тело и больно жалили. Я отмахивалась от пчел, но их становилось все больше, и они жалили, жалили и жалили меня.

Я проснулась, ощущая реальную боль от укусов. Но кроме единственного комара, противно жужжащего в спальне, я ничего не обнаружила. Я заснула снова, и кошмары вернулись. Мне снился загробный суд, где перед престолом судьи Осириса находятся великие Весы Правосудия. Весы держал Анубис, бог с головой шакала, а приговор выносил мой отец Петр. Перед Весами стояла Карина, и мой отец, вытащив сердце из ее груди, положил его на весы. На другой чаше весов лежало страусиное перо. Сердце моей подруги-соперницы, отягощенное грехами и преступлениями, было похоже на маленький камень, но оно перевешивало перо справедливости. На Карину набросилось чудовище Амту – лев с головой крокодила – и начало смачно пожирать ее. Я стояла за стеклом, наблюдая за этим зловещим судилищем. Я боялась, что меня заметят, но не могла убежать и спрятаться. Холод ужаса сковывал мне руки и ноги.

Следующей на очереди стояла моя Эльхам. И опять мой отец вынул сердце из ее груди и положил на весы. Сердце было таким огромным, что едва поместилось на чашу весов. Однако оно оказалось легче страусиного пера. Моя Эльхам была чиста и безгрешна. Я была счастлива, что она жива и не будет съедена чудовищем. «Эльхам! – что было силы закричала я и колотила руками в стекло. – Эльхам! Иди сюда! Господи, ты жива! Как я рада видеть тебя!» Мне оставалось только протянуть руку и вывести ее оттуда, чтобы обнять и скорее отвести к ее дочерям. Я тянулась к ней изо всех сил, но она медленно растворялась, улыбаясь мне.

Я проснулась в испарине и слезах. К чему мне так явно приснилась мама Зейнаб? Что значили ее слезы-пчелы?

Целый день этот сон не выходил у меня из головы. К вечеру Борис начал канючить:

– Я хочу к папе... Когда мы поедем к папе?

А малышка Амира расплакалась не на шутку, вторя брату:

– Где мой папа... Я хочу к папе...

Я поняла, что Зейнаб приснилась мне не случайно. Она звала меня домой, в Египет.

«Что там Камис сказал про суд? Тридцатого июля... Это в конце недели. Через пять дней».

В голове крутились картинки. Погибшая от своей безумной любви Карина. Раскаленная жуткой жарой площадь, где в здании джилля томились арестованные мусульмане и мой Алекс. Митингующие родственники в длинных, хлопковых галабиях. Умершая мама Зейнаб, которая не могла сейчас поддержать сына и плакала у моей двери. Эльхам, которая, не задумываясь, бросилась под пули, спасая меня. Слова Алекса, сказанные им четыре года назад о нашем еще не родившемся тогда ребенке: «Он – сын великого Египта!»

Каждая русская – немножко жена декабриста. Ревность, обиды, жалость к себе – все улетучилось из моего сердца. Мой красивый, успешный египтянин, мой любимый муж попал в беду. Я была готова лететь спасать Алекса сию же секунду, не раздумывая.

На следующий день я купила дорогущий билет до Каира и через три дня уже прощалась со всеми друзьями в аэропорте. И опять взлетали над головами мои маленькие египтяне Борис с Амирой, и опять были объятия, слезы и поцелуи.

* * *

В Каире нас с детьми встретил Камис на огромном джипе. По дороге он рассказал, что Алекс хотел вылететь за нами сразу же после моего отъезда и забрать нас домой в Александрию. Однако в июне в Каире и Александрии начались массовые аресты и преследование «Братьев-мусульман». Сотни активистов движения сидели в тюрьмах. Практически все лидеры партии находились под следствием. Алекс не хотел меня расстраивать, поэтому ничего не сообщал об этом.

Мы вернулись домой в Александрию. Я медленно обходила комнаты нашей огромной квартиры. Перед глазами всюду, куда бы я ни посмотрела, был мой Алекс. Вот он курит у себя в кабинете. Плещется с детьми в ванной. Режет арбуз на большом мраморном столе. А вот он со мной в постели...

Амира с Борисом, как две борзые, носились по дому, визжа от радости. Они прыгали на своих кроватях, целовали игрушки, подбегали ко мне, с двух сторон обнимая меня. Малыши не могли объяснить своих чувств, но я видела, как они благодарны за возвращение домой.