Текст книги "Не только на Рождество"

– Чай. – Я киваю. – Непременно.

Что бы я о нем ни думала, за чаем обнаруживается, что манеры у Валко безупречные. Он вежливый и заботливый, расспрашивает на своем ломаном английском о моей семье, работе и причинах моего приезда в Девон – именно в таком порядке. Я, как могу, парирую неудобные вопросы, не позволяя ему слишком углубляться в подробности моей личной жизни, но и сама кое-что выпытываю, хотя старательно избегаю слов на букву «М»: молодожены, Молдова, мытарства.

– Тебе нравится жить город? – спрашивает он.

Я киваю.

– Да. – Я люблю непрерывный гул активности, ощущение вечного движения и энергии, сознание того, что вокруг тебя постоянно пульсирует человеческая масса. Лондон – как беспокойно бьющееся сердце, которое никогда не останавливается. Какое-то мгновение я подумываю о том, чтобы попробовать объяснить все это Валко на примитивном английском, но потом решаю, что дело того не стоит.

Валко хмурится. Он пробегает пальцами по волосам, делает глубокий вдох.

– Когда я в городе, я не могу… – Он кладет руку на грудь и давит, показывая, что ему трудно дышать.

Я пожимаю плечами.

– Да, воздух не очень хороший.

– Нет. – Он мотает головой. – Не воздух. В город, это похоже… как я в коробка. Коробка слишком мал для меня. А другие? Они тоже в коробка. Все вокруг. Я видеть их. В коробка. – Он изображает, как выглядывает из своей коробки, чтобы заглянуть в чужие. – Я видеть их. Но я не могу… быть с ними. Есть только я… в коробка.

Я смотрю на него, и в голове всплывает знакомый образ: любимый темно-коричневый диван с подушками; старый клетчатый плед, мамин подарок, сбитый бесформенным комом; рядом журнальный столик, заваленный старыми газетами, журналами, пустыми тарелками, забытыми кружками и использованными салфетками; за диваном окно, из которого открывается вид на другие окна. И теперь хмурюсь я.

– Долго ты оставаться здесь? – спрашивает Валко.

– Пока Джез не вернется из отпуска.

Валко кивает.

– Понятно. – Он подливает себе чаю из чайника, аккуратно кладет в чашку две ложки сахара, медленно помешивая, пока не растворится. – Это есть вопрос.

– В чем вопрос? – Я озадачена.

– Это отпуск? – спрашивает он.

Я хмурюсь.

– Конечно, отпуск, – говорю я. И впервые ловлю себя на мысли: Так ли это?

– Может, да. Может, и нет, – загадочно произносит он и замолкает. Что он хочет сказать? Этот парень – какой-то восточноевропейский сфинкс. И я невольно задаюсь вопросом, не притворство ли – его ломаный английский? Валко поднимает на меня взгляд и пожимает плечами, словно говоря: Кто знает, что принесет нам будущее?

Глава 9

Мне никогда не нравились колеса обозрения. Внешне они кажутся самыми благообразными атрибутами ярмарочной площади: крепкие, степенные, безобидные, даже скучные. Их вращение не сопровождается ни воплями ужаса, ни взрывами смеха. Они не изуродованы агрессивными колокольчиками, свистками и сиренами, не увиты назойливыми гирляндами огней. Но неизбежно наступает момент, когда вы достигаете самой высокой точки, и механизм вибрирует, останавливаясь с жутким лязгом, после чего повисает бесконечная звенящая тишина, и только ветер напоминает вам о вашей глупости. Кабинка начинает маниакально раскачиваться, и сердце уходит в пятки, пока вы созерцаете жизнь далеко внизу. Колеса обозрения рекламируют как благородное развлечение, но на самом деле они представляют собой изощренную форму механического мошенничества: сначала убаюкивают вас ложным ощущением безопасности, а потом оставляют болтаться высоко в небе наедине с горьким сожалением.

То же самое я испытываю после ухода Валко. Беспомощность. Тревогу. Печаль.

Кажется, все складывалось просто великолепно: я, Пегги, холодильник, набитый пиццами, суперсовременный телик на подходе. Теперь же, когда я оглядываю кухню Джез, мне не дает покоя мысль: Что я здесь делаю? Я должна быть дома, в своей квартире в Нанхеде, залечивать раненую гордость, а не сидеть с беременной биглихой в фермерской хибаре на окраине богом забытой деревни, когда на горизонте маячит мой самый нелюбимый религиозный праздник. Я делаю глубокий вдох и призываю себя успокоиться. Джез будет дома через двенадцать дней, и я поспешу обратно в свою разрушенную квартиру, к своему мерзкому боссу, к своей растрепанной личной жизни.

Может, да. Может, и нет.

Вечером Джез звонит мне из самолета.

– Мы скоро взлетим, – возбужденно говорит она. – Я подумала, надо бы убедиться, что ты не сходишь с ума от страха.

– Нет, все в порядке, – отвечаю я самым бодрым тоном. Конечно, я схожу с ума.

– Есть какие-нибудь срочные вопросы?

– Нет, все хорошо. – Ты ведь вернешься, правда?

– Тебе привезти чего-нибудь из Лапландии? Сувенир?

– Нет, спасибо, – говорю я. Только себя!

– Ладно. Ну, если есть что-то еще… – осторожно спрашивает она.

– Джез?

– Да?

Возвращайся! Пожалуйста!

– Счастливой тебе поездки.

– Я постараюсь, – радостно говорит она.

Утром меня будит солнечный свет. За окном щебечет малиновка, и небо сияет нежной голубизной, как утиное яйцо. Я вдыхаю полной грудью, и вчерашние страхи рассеиваются. Девон очарователен, собаки восхитительны, и эти двести фунтов – определенно самый легкий заработок в моей жизни. Даже если он уже потрачен. Я встаю, одеваюсь и после быстрого завтрака приступаю к исполнению своих обязанностей в качестве единственного управляющего гостиницей «Собачий уют». Первым делом надо заняться платными клиентами: Слэб и Халк у меня в приоритете этим утром. Тут я вспоминаю о пакете с маленькими белыми свечками в холодильнике, но в голову лезут мысли о Реме и его блестящей меховой шкурке. Может, Слэб и его задница подождут, думаю я, натягивая сапоги и пальто.

Я огибаю дом, направляясь к вольеру с близнецами. При моем приближении оба поднимаются с земли и вытягиваются по стойке «смирно», как собачьи строевые сержанты.

– Вольно, ребята, – немного нервно говорю я.

Рем слегка ведет ухом в мою сторону, но, помимо этого, собаки абсолютно неподвижны. Они похожи на плотно обмотанные гигантские игрушки, готовые к прыжку, и где-то глубоко внутри меня рождается страх. Свечи для Слэба начинают казаться более предпочтительными, и я уже готова повернуть назад. Но тут я замечаю искру интереса в глазах Рема. Он наблюдает за мной чрезвычайно внимательно: я бы даже сказала, изучает меня. Я выпрямляюсь во весь рост, вскидываю голову, смотрю ему в глаза, потом делаю шаг вперед и поднимаю защелку. Излучай уверенность. Я захожу в вольер и поворачиваюсь к ним.

– Доброе утро, – как можно бодрее говорю я. После чего заставляю себя опуститься на одно колено, чувствуя, как дрожит бедро. И тотчас обе собаки ломают строй и подходят ко мне, по очереди потирая меня боками в приветственном танце, практически сбивая меня с ног.

Я поглаживаю их обоих, и вдруг Рем замирает и выжидательно смотрит на меня, словно спрашивая: Что дальше?

Я встаю, пристегиваю поводки и выпускаю собак из вольера, намереваясь отвести их в загон. Но собаки спокойно тянут меня за собой к полоске травы у забора за навесом, где чуть ли не одновременно поднимают задние лапы, чтобы справить нужду. Какие джентльмены! Оба приседают и делают прочие дела, оставляя какашки-близнецы, после чего терпеливо ждут, когда я избавлюсь от улик. Покончив с этим, я снова хватаюсь за поводки, но собаки упрямо ведут меня к навесу и садятся рядом с нартами.

– Не думаю, ребята, – говорю я, качая головой.

Никаких контактных видов спорта, никаких физических нагрузок и занятий, связанных с риском падения.

Рем смотрит на меня и как будто недовольно хмурит лоб.

– Не то чтобы я вам не доверяю, – говорю я.

Рем моргает, сама невинность и само разочарование, а затем робко и с надеждой взмахивает хвостом. Я оглядываю нарты и упряжь. Несмотря на все предостережения, Джез говорила, что на самом деле ничего тут сложного нет. Может, нам все-таки пробежаться?

– Ну, ладно, дадим несколько кругов по двору, – уступаю я.

Ромбовидные упряжки действительно довольно просты. В каждой имеется небольшая петля для холки, куда собака отработанным движением просовывает голову. К петле крепится каркас из перекрестных ремней, которые тянутся вдоль спины. Когда я надеваю шлейку на Рема, он услужливо подает лапу, и я догадываюсь, что нижние квадранты обхватывают плечи и грудную клетку. Буквально через минуту обе собаки терпеливо стоят, одетые, как маленькие гладиаторы.

– Отлично, – говорю я, вставая. – Это было не так уж сложно. – Я вытаскиваю нарты из-под навеса и устанавливаю их позади собак, опуская перекладину между ними и пристегивая к крестовине каждую упряжь. Стоит мне закончить, как собаки уже дрожат от возбуждения. Их глаза сияют, пасти открыты, а грудные клетки расширяются, как надувные шары. Ромул начинает бить лапой по земле в тревожном нетерпении, и уверенность на мгновение покидает меня. Но тут я думаю: Насколько трудно это может быть? Я сижу. Они тянут.

– Ладно, ребята. – Я осторожно опускаюсь на сиденье, ставлю ступни на подножки, которые тянутся с обеих сторон, и беру в руки поводья. – Погнали. – Близнецы оборачиваются и смотрят на меня. Видимо, я не сказала волшебного слова. Я оглядываю нарты и замечаю тормозной механизм на левом колесе, который и отпускаю. Я чувствую, как оба колеса слегка подскакивают, приходя в движение, и, прежде чем успеваю скомандовать «Вперед!», собаки рвут с места, отбрасывая меня в сторону и едва не вышвыривая из этой чертовой повозки. Одной рукой я хватаюсь за край сиденья, а другой натягиваю поводья с криком «тпру!». Собаки немного замедляют бег, но не останавливаются. Они тянут меня через весь двор и, огибая угол дома, устремляются к подъездной аллее. Я думаю, что если мне удастся направить их к загону, мы сможем сделать круг и вернуться обратно, когда краем глаза замечаю темно-синюю «Вольво»-универсал на изгибе дороги. Я дергаю поводья так сильно, как только могу, пытаясь повернуть к загону, но у близнецов явно другие планы, и нарты уже выскакивают на аллею. Похоже, собаки точно знают свой утренний маршрут. Я сильно натягиваю поводья и начинаю кричать, когда «Вольво» приближается к нам сзади, потом медленно едет рядом, и, оглядываясь, я вижу, как Крупный Рогатый Кэл яростно жестикулирует через окно, в то время как близнецы тянут меня, подпрыгивая, по тропинке налево, и мы исчезаем в небольшой рощице за поворотом.

Я все еще кричу близнецам, призывая остановиться, когда вспоминаю про тормоз. Я наклоняюсь и, хватаясь за рычаг, изо всех сил дергаю его вверх, так что нарты резко тормозят, швыряя меня, как шарик из рогатки, прямо на спины близнецов. Нарты сильно заносит, они кренятся набок и тормозят. Подо мной крутятся близнецы, тяжело дыша. Их грудные клетки вздымаются, языки свисают, и у Рема совершенно растерянный взгляд, словно вопрошающий: Мы что-то не так сделали?

Я не могу дышать. Вся моя жизнь проносится перед глазами: детство, юность, зрелость. Я почти уверена, что вижу собственные похороны. Кстати, скорбящих не так уж много.

– Порядок, – выдыхаю я, крепко держась за поводья. Мы здесь. Мы целы. И на том спасибо. Я слышу, как из-за рощицы выезжает машина, и синяя «Вольво» со скрежетом останавливается в паре десятков шагов от меня. Кэл глушит мотор и выскакивает из машины.

– Ты в своем уме? – кричит он, бросаясь ко мне. Я беру себя в руки и поворачиваюсь к нему.

– Что-то не так? – спрашиваю я.

– Можно ли быть еще более безответственной? Ты могла разбиться насмерть! Они могли погибнуть, – говорит он, кивая на близнецов. – Честно говоря, мы все могли погибнуть!

– Не стоит драматизировать. Тебе ничего не угрожало, – ворчу я. Что правда. – Во всяком случае, я полностью контролировала ситуацию, – добавляю я. А вот это уже неправда.

– Чушь собачья!

– Как вульгарно!

Кэл буквально задыхается от гнева. Он трясет головой, пробегает пальцами по волосам, отчаянно жестикулирует, показывая на шоссе.

– Ты не имеешь никакого права вывозить эту штуку на главную дорогу.

– Это проселочная дорога!

– Это автострада!

– Серьезно? – удивляюсь я. – В любом случае, мы были там всего минуту. – И это правда.

– Минуту, которая могла закончиться катастрофой.

– Но этого не произошло.

Кэл снова качает головой.

– Ты точно сумасшедшая. А Джез тем более, раз оставила тебя за главную. – Он гневно сверкает глазами, поворачивается и возвращается к машине. Я смотрю, как он садится за руль «Вольво», заводит ее и под рев двигателя срывается с места.

Прежде чем я успеваю спросить, как, черт возьми, мне вернуть нарты обратно на ферму.

Глава 10

Я – сильная, независимая женщина. И не нуждаюсь в помощи мачо, чтобы дотащить двух собак и навороченный трехколесный велосипед до питомника. Я оставляю нарты на обочине, отцепляю упряжки и, используя их как шлейки, веду близнецов обратно по дороге к вольеру, где закрываю ворота и спускаю собак с поводков.

– Давайте, время играть, – говорю я.

Обе собаки поворачиваются ко мне с растерянным видом, словно не имеют ни малейшего представления о том, чего от них хотят. Какое-то время они обнюхивают траву, потом ложатся, словно устраивая привал перед следующим этапом эстафеты.

– Ладно, как хотите. Я вернусь через десять минут. – Я оставляю их в вольере и тащусь обратно к рощице за нартами. Как ломовая лошадь, я волоку их за собой вверх по тропе, снова по шоссе, где мимо проносятся машины, так что мне приходится изображать беззаботность. Я уже приближаюсь к повороту на «Собачий уют», когда замечаю знакомый зеленый спортивный автомобиль. Он замедляет ход, приближаясь ко мне, а потом и вовсе останавливается, и в следующее мгновение красавец Хьюго выходит из машины и машет мне рукой. Эй, там!

– Вы в порядке? Помощь нужна? – кричит он, жестом указывая на нарты.

– Нет, я справлюсь. – Свободной рукой я машу в ответ, и Хьюго растерянно улыбается мне. Он подходит ближе.

– Я подумал, что у вас проблемы. – Он кивает на нарты.

– Нет, просто… тест-драйв, – беззаботно говорю я, как будто это в порядке вещей – зимним утром волочить за собой небольшое транспортное средство.

– О! Надо же. И как все прошло? – спрашивает он, все еще недоумевая.

– Управляемость отличная. Особенно по бездорожью, – отвечаю я.

– Здорово. Что ж, тогда не буду вам мешать. – Хьюго поворачивается к своей машине.

– Нашли, куда пристроить свою собаку? – спрашиваю я. Хьюго останавливается и печально качает головой.

– Боюсь, что нет. Все гостиницы в округе переполнены. Прошлую ночь пес провел в машине. Но холодает, так что… – Он пожимает плечами.

– О! Мне жаль.

– Да. Я еще не решил, что буду делать. В общем, Рождество вырисовывается не очень радостное.

– Вы что, собирались уехать на каникулы? – спрашиваю я. Он качает головой.

– Ничего гламурного. Я собирался провести Рождество с друзьями, тут неподалеку. Но, боюсь, они не собачники. На самом деле они бескомпромиссны в этом вопросе.

– Тоже мне, друзья! – сурово заявляю я. Хотя подозреваю, что мы с ними – родственные души.

– Ну, они не совсем друзья, – добавляет он. – Скорее… родня со стороны жены.

Сердце обрывается. Красавчик Хьюго женат. Какая потеря.

Он смущенно пожимает плечами.

– Или, по крайней мере, будущие родственники, – говорит он. – Так что мы пытаемся быть уступчивыми.

Будущие! Хьюго еще не потерян!

– Мы? – уточняю я.

– Малкольм и я. – Он показывает на машину, и, наклонившись, я вижу датского дога, который восседает на пассажирском сиденье в позе телохранителя, почти упираясь головой в потолок. – Мы вроде как… на испытательном сроке, да, мой мальчик? В любом случае, спасибо, что спросили. – Он открывает дверь и собирается сесть за руль.

– Значит, вы будете здесь, неподалеку? – спрашиваю я. Хьюго колеблется.

– Да. Это милях в пяти отсюда[26]26
  1 миля = прибл. 1,6 км.


[Закрыть].

– Значит, сможете… заглядывать к нему? – Часто? Мелькает у меня в голове.

– Конечно. Каждый день. Два раза в день, если нужно!

– Ну что ж, может быть, нам удастся это организовать, – неуверенно говорю я. Хьюго смотрит с надеждой.

– Неужели? Та женщина сказала, что у вас все занято.

– О, это да, – с некоторой запинкой говорю я. – Собачьи коттеджи действительно полностью заняты. Но… дом свободен, – поспешно добавляю я. Он смотрит на меня ошарашенно.

– Вы позволите Малкольму жить в доме?

Я мнусь в нерешительности.

– Может быть? – Если только он не покусится на диван.

– Он очень воспитанный пес. И мы вам доплатим за неудобства! – тараторит Хьюго, пробегая пальцами по волосам. – Честно говоря, мы заплатим вдвое больше. – Он в отчаянии смотрит на меня. Вдвое больше.

– Я уверена, мы можем договориться, – говорю я с улыбкой.

Я – сильная, независимая женщина, и скоро мне предстоит сожительствовать с шестью собаками. Хьюго уезжает, чтобы забрать собачьи аксессуары, обещая вернуться с Малкольмом позже в тот же день. Его едва не распирает от благодарности, а я чувствую себя в высшей степени великодушной. Не говоря уже о радостной перспективе двойной оплаты и визитов Хьюго дважды в день, чтобы развеять скуку. Даже если он все-таки помолвлен.

Я возвращаю близнецов в вольер и забираю Пегги, Слэба и Халк с насиженных мест, выталкивая их в загон, как упрямых подростков. Пегги и Халк тут же приседают, чтобы сделать свои собачьи дела, но Слэбу удается лишь приподнять дрожащую лапу у дерева, прежде чем он поворачивается и смотрит на меня.

– Да ладно, Слэб. У тебя все получится, – уговариваю я его. Он с сомнением поглядывает на меня затянутым пеленой глазом. Думаю, нам не помешает немного пройтись. Мы отправляемся на вымученную прогулку по периметру загона. Пегги обиженно косится на меня, Халк грациозно пробирается через заросли чертополоха и крапивы, а Слэб едва ковыляет, но все без толку. Я полагаю, что лечение Слэба может подождать до конца дня. Почему не дать природе шанс совершить чудо?

Все собаки, кажется, вздыхают с облегчением, когда я возвращаю их на привычные места. И я сама только-только устраиваюсь с Агатой Кристи, когда слышу, как к дому подъезжает грузовик. Я подскакиваю к двери в предвкушении плоскоэкранной доставки и вижу миловидную женщину под сорок с коротко подстриженными волосами с проседью. Из кузова она выгружает высокое, перевязанное веревками, пушистое дерево, взваливает его на плечо, как заправский такелажник, и несет к дому. Я открываю заднюю дверь.

– Здравствуйте? – говорю я. Женщина одаривает меня веселой улыбкой, снимает дерево с плеча и грохает стволом об пол у моих ног.

– Доброе утро! Джез дома?

– Извините, она в отъезде.

– Ничего страшного. Я привезла ей елку. – Она наклоняет ко мне верхушку дерева, как будто заносит надо мной огромную дубину.

– Хм. Джез уехала на каникулы, – осторожно говорю я. Женщина хмурится.

– Неужели? Странно. Она не говорила.

– Все получилось спонтанно, – объясняю я.

– О! Впрочем, неважно. Вот ее дерево. Можете взять его себе. Я срубила специально для нее.

Серьезно?

– Э-э. Я вообще-то не… – начинаю я, но спохватываюсь, полагая, что отказываться невежливо. – Это очень любезно с вашей стороны, – говорю я.

– Я – Стелла. У меня свиноферма по соседству. Рождественские елки – это просто сезонная побочная продукция, – ухмыляется она. Я тоже представляюсь, и Стелла услужливо предлагает занести дерево в дом и установить его. Я снова почти готова отказаться, но не хочу выглядеть грубиянкой. К тому же дерево хорошо пахнет, а свежеспиленная рождественская елка – один из немногих пунктов в моем списке пожеланий для Санты. Стелла увлекает меня в кухню и подводит к буфету, где на верхней полке у меня стоит маленькая красная елочка. Она закрепляет ствол на подставке и устанавливает дерево в углу, ловко перерезая веревки бритвой, после чего снова как следует встряхивает его. – Вот, – восклицает она, сияя.

– Это… очень мило, – вежливо замечаю я. На самом деле елка довольно бесформенная, верхние ветки редкие, а нижняя половина пушистая с одной стороны и лысоватая с другой. Верхушка так и вовсе голая и кривая в придачу. Стелла лучезарно улыбается.

– Доморощенные елки очаровательны, не правда ли? – восторгается она. Я киваю, не в силах сформулировать внятный ответ. Дерево выглядит жалко, и я подозреваю, что мы обе это знаем, но достаточно взглянуть на Стеллу, чтобы убедиться в обратном. Пегги приподнимается со своего места на диване и смотрит на дерево с презрением.

– Большое спасибо, – бормочу я.

– Это подарит тебе рождественское настроение! – уверяет Стелла.

Я пристально смотрю на нее. Она иронизирует? Видимо, нет.

– Ага, – киваю я.

Стелла подходит к двери и поворачивается ко мне.

– Если понадобится помощь, я тут рядом, вниз по дороге. Ферма Холлихокс. Сразу увидишь.

Я колеблюсь. Она разводит свиней: наверняка имеет опыт обращения с животными.

– На самом деле, есть одна просьба, – говорю я, и Стелла обращается в слух.

Стелла, кажется, вовсе не возражает. На самом деле она как будто рада быть полезной. И с восхитительной ловкостью управляется с задницей Слэба. Быстро поднимает ему хвост, уверенно проталкивает свечку – и в мгновение ока дело сделано. Я рассыпаюсь в благодарностях, Слэб выказывает облегчение, и мы втроем расстаемся лучшими друзьями. Через несколько минут я весело машу ей рукой, когда она, коротко сигналя, отъезжает от дома. Почему женщины гораздо приятнее мужчин?

После душа я сушу волосы феном и провожу ревизию гардероба Джез в поисках чего-то более или менее соблазнительного, готовясь к приезду Хьюго. Я не слышу, как подъезжает машина, и, когда раздается легкий стук в дверь кухни, поднимаю взгляд и вижу огромную собачью морду. Белая голова собаки размером с большое обеденное блюдо почти полностью загораживает окно. Карие глаза дога злобно скользят по кухне, и, если бы я не знала его истории, поклялась бы, что он оценивает свою новую берлогу с чем-то похожим на сожаление. Рядом с ним я едва могу различить Хьюго, который стоит, склонившись над безразмерной сумкой на колесиках. Я открываю дверь, и Хьюго выпрямляется.

– Привет! Мы приехали, – радостно говорит он.

– Вижу. – Я поворачиваюсь к собаке, не в силах воспринять истинные размеры этого гиганта. Хотя я уже видела его мельком на сиденье спортивного авто, в стойке Малкольм производит совсем другое впечатление. Его макушка доходит мне до плеч, так что взглядом он упирается прямо мне в грудь. Пес совершенно белый и напоминает массивную собачью версию полярной совы, разве что глаза у него орехово-карие, с розоватым ободком. Я смотрю на его конечности, которые тянутся далеко вниз и заканчиваются массивными скакательными суставами и лапами размером с чугунные утюги.

– Это Малкольм, – с гордостью произносит Хьюго.

Да уж, Малкольм, и явно аномального размера!

– Конечно. – Теперь я точно знаю, почему будущие родственники Хьюго не в восторге от такого гостя. И в этом я с ними полностью согласна.

– Э-э… можно нам войти? – спрашивает Хьюго.

Проживание с Малкольмом под одной крышей вдруг кажется мне верхом идиотизма. Черт меня дернул за язык предложить такое. Тем не менее, я широко распахиваю дверь.

– Пожалуйста, проходите, – приглашаю я, как будто это моя идея. Что явно не так.

Хьюго ведет Малкольма в кухню, и за моей спиной Пегги в тревоге приподнимается со своей лежанки – уши торчком, шерсть на спине дыбом. Малкольм поворачивается к Пегги и, клянусь богом, преклоняет колени. Или делает реверанс. Или что там еще. И Пегги слегка расслабляется, по-прежнему смотрит на него, но определенно не так обеспокоенно. Она медленно опускает свое беременное брюхо обратно на диван, сопровождая это фырканьем. Иерархия установлена, и неудивительно, что Пегги остается главной собакой.

– Не хотите выпить? – обращаюсь я к Хьюго.

– Прошу прощения, но, боюсь, я не смогу остаться.

– О? – Какая жалость.

– Просто… меня ждут на вечеринке у соседей. – Он закатывает глаза. – Протокол и все такое. – Он протягивает мне увесистую темно-синюю сумку на колесиках, габаритами явно превышающую размеры верхней багажной полки самолета. – Вот его вещи. – Я оглядываю ручную кладь.

– У вашей собаки собственный багаж? – Мне не удается скрыть изумления. Хьюго отделывается смущенным смешком.

– Ну, на самом деле тут всякие мелочи. Лежанка, одеяло, миска для еды, пара поводков. И его любимая игрушка. Да, и немного лакомств. На всякий случай. – Он замолкает.

Хьюго определенно псих. Богатый, красивый, но все равно псих.

– На какой еще всякий случай? – спрашиваю я.

– Он бывает немного чувствителен.

В голове начинается тревожный перезвон.

– В смысле?

– О, не беспокойтесь, ничего страшного. Все приютские собаки очень чувствительны.

– Он что, из приюта? – Колокола звонят все громче.

Что за человек может взять из приюта такую собаку?

– А Малькольм – особенно, из-за своей инвалидности, – продолжает Хьюго.

Инвалидности? Беспокойство звонит во все колокола. Я оглядываю дога, который выглядит вполне здоровым. Никаких отсутствующих конечностей, ушей или хвоста.

Хьюго продолжает говорить, не подозревая о нарастающей во мне тревоге.

– Я привез его из Баттерси. Мне полжизни стоило уговорить их отдать мне пса.

– Вы сказали, он инвалид? – уточняю я. Красавчик Хьюго замолкает и смотрит на меня, сама невинность.

– Простите, разве я не упоминал? Малкольм глухой.