Текст книги "Не только на Рождество"

Глава 11

Глухой датчанин. Шекспир отдыхает. После отъезда Хьюго мы остаемся с неповоротливым Малкольмом в кухне. Кто бы подсказал, что с ним делать? Я раскладываю его огромную лежанку в углу около двери и пытаюсь заманить его на место, размахивая руками, как сумасшедшая, но, вопреки всему, Малкольм устраивается прямо посреди комнаты. Он не то чтобы ложится, а скорее растягивается на полу в позе сфинкса, наблюдая за нами настороженным взглядом.

Пегги смотрит на меня, и я читаю в ее глазах: Серьезно?

Присутствие Малкольма, мягко говоря, подавляет. Но я советую Пегги преодолеть это чувство и брать пример с меня. Пространство кухни между датчанином и деревом Стеллы заметно скукожилось. Прежде чем уйти, Хьюго повернулся к елке и слегка сочувственно склонил голову набок.

– Не лучше ли ее?.. – Он замялся.

– Сжечь? – подсказываю я.

– Я хотел сказать – украсить.

– Мы за естественность.

Он нахмурился.

– Не уверен, что это тот случай.

* * *

Я звоню Шан, чтобы сказать ей, что вернусь в Лондон только после каникул.

– Она оставила на тебя гостиницу? – ужасается Шан. – Сильно! И в чем заключаются твои обязанности?

– Насколько я понимаю, их не так уж много. Собаки заняты только тем, что едят, спят, какают и скребут пол.

– О боже! Смотри, не привези домой блох.

– У них нет блох. – Что верно лишь отчасти. – Во всяком случае, мы живем не под одной крышей. – Еще одна неправда.

– Приятно слышать.

Я рассказываю ей о глухом датчанине и Красавце Хьюго.

– Серьезно? И он богат?

– Видимо.

– Это лучшее из всего, что можно себе представить!

– Но он же помолвлен.

– Не имеет значения. Шестьдесят процентов всех помолвок заканчиваются пшиком.

– Неужели? Это правда?

– Не-а, сама придумала. Но, если учесть количество разводов, подозреваю, что эта цифра не так уж далека от истины. Стало быть, ты окажешь ему услугу. Подумай, сколько он сэкономит на адвокатах.

– Не уверена, что он смотрит на это так же. К тому же, насколько я поняла, его невеста не в моей лиге. Она вроде как королевских кровей.

– Как Беатрис и Евгения?[27]27
  Принцессы Йоркские, двоюродные сестры принцев Уильяма и Гарри. Известны, среди прочего, тем, что появились на свадьбе принца Уильяма и Кейт Миддлтон в смешных шляпках.


[Закрыть]

– Вот именно. – Шан уже давно утверждает, что Беатрис с Евгенией свергнут монархию хотя бы своим выбором шляпок.

– Так чем же Красавец Хьюго зарабатывает на жизнь?

– Сказал, что торгует какими-то товарами.

– Интересно, какими?

– Понятия не имею. Он упоминал что-то о фьючерсах на алюминий.

– Это типа… вложений в алюминиевую фольгу?

– Кто знает? Но там, похоже, крутятся большие деньги.

– Боже, я знала, что не надо было переучиваться на консультанта.

– Но тебе нравится работать в социальной сфере.

– Неужели? Фольга звучит гораздо более прибыльно.

– Не говоря уже об ее податливости.

– Вот именно. Хотя, если на то пошло, я предпочитаю целлофановую пленку.

– Ладно, как поживает мой любимый крестник?

– Поправляется после желудочного гриппа.

– О! Мне очень жаль.

– Ага. Прошлой ночью его рвало четыре раза. В конце концов я застелила ему постель клеенкой, и он даже не заметил. Надо взять на вооружение. Это избавит меня от стирки.

– Странно, что ты мне не позвонила.

– Я бы позвонила, но его вырвало прямо на телефон.

– О!

– У нас кончился рис, так что пришлось сушить его в рисовых хлопьях[28]28
  Рис как известный абсорбент используется, когда нужно высушить телефон в домашних условиях.


[Закрыть]. Сработало.

– Инновационный способ. Обязательно размести пост на Mumsnet[29]29
  Популярный в Великобритании сайт для родителей.


[Закрыть].

– Уже.

– И умоляю, скажи мне, что ты выбросила эти хлопья.

К вечеру у меня наполовину опустошена бутылка чилийского шардоне и почти вычислен убийца в «Восточном экспрессе», когда Пегги тяжело скатывается с дивана, подходит к елке и обнюхивает нижние ветки. Она поворачивается ко мне, и ее взгляд говорит о том, что она явно не в восторге. Вздыхая, я встаю с дивана и принимаюсь шарить в буфете, где нахожу подставку для дерева, но ничего, что хотя бы отдаленно напоминает елочные украшения и уж тем более гирлянды огней. Зато находится множество собачьих принадлежностей: пакеты для экскрементов (предусмотрительно окрашенные в цвет какашек), дюжина запасных поводков, мешок со старыми теннисными мячиками, упаковка косточек из сыромятной кожи, коробка с игрушками-пищалками.

Что ж, голь на выдумки хитра.

Минут пятнадцать спустя мы с Пегги и Малкольмом любуемся моим рукоделием. Поводки связаны в длинную гирлянду, которую я обмотала несколько раз вокруг веток и пришпилила почти к самой верхушке. Теннисные мячи упакованы в пакеты для какашек и украшают концы веток, а кости из сыромятной кожи и игрушки-пищалки разбросаны по более плотным участкам хвои. Пегги с интересом принюхивается к одному из пакетов, висящих внизу, и Малкольм поворачивается ко мне с немым вопросом: Это всё?

Мы втроем таращимся на дерево.

– Чего-то не хватает, – наконец говорю я и возвращаюсь к буфету, где снова копаюсь и через пару минут торжествующе достаю неоново-оранжевую летающую тарелку с дыркой посередине, кое-как закрепляя ее на верхушке дерева. Малкольм откликается на это, распластываясь у основания, как будто теперь дерево достойно поклонения, и даже Пегги выражает одобрение, долго и с остервенением царапая пол под нижними ветками.

Вот вам, идиотские традиции, думаю я удовлетворенно.

Я провожу довольно приятный вечер с четвероногими компаньонами, но утром, когда спускаюсь в кухню, застаю дога все в той же позе: он сидит мордой к дереву, с навостренными ушами и явно обеспокоенным взглядом.

Я смотрю на него сверху вниз.

– Малкольм, ты что, всю ночь здесь провел?

Мало того, что он глухой. Так еще и собака. Поэтому мой вопрос чисто риторический. Тем не менее он, кажется, интуитивно понимает, что я обращаюсь к нему, и поворачивает ко мне свою огромную морду, словно ствол пушки. Его глаза на миг загораются при виде меня, прежде чем он снова впивается взглядом в дерево. Я смотрю на Пегги, которая притворяется спящей на диване. Она приоткрывает один глаз, пренебрежительно фыркает и закрывает снова, давая понять, что Малкольм не стоит ее внимания. Я наклоняюсь и слегка провожу рукой по его спине: он вздрагивает. Позвоночник у него тугой, как скрипичный смычок; но больше пес ничем не откликается на мое присутствие, и его глаза по-прежнему прикованы к елке. Он как будто загнал в угол добычу и теперь не знает, что с ней делать. Я со вздохом выпрямляюсь и готовлю кофе, пытаясь вспомнить, что там говорят о бешеных собаках и англичанах[30]30
  Mad Dogs and Englishmen (англ.) – выражение является частью поговорки «Only mad dogs and Englishmen go out in the noonday sun» («Только бешеные собаки да англичане выходят на солнце в разгар дня»), чье авторство приписывают Редьярду Киплингу. Широкую известность выражение получило вместе с песней английского комедийного актера и сценариста Ноэла Коуарда.


[Закрыть]. До меня постепенно доходит, что даже двойной платы может быть недостаточно, чтобы компенсировать странности Малкольма.

Во всеоружии, с огромной кружкой свежесваренного черного кофе, я направляюсь в кабинет, где в необъятном деревянном шкафу Джез держит свою профессиональную библиотеку. Это старомодный экземпляр с полками наверху и ящиками внизу, наподобие тех, что в давние времена служили витринами для посуды, но Джез использует его для хранения впечатляющей коллекции книг по собаководству. Тематика самая разнообразная, включая разведение, обучение, эволюцию, психологию и здоровье собак.

Названия варьируются от очевидных («Идеальный щенок») и нелепых («Тренировка собак по методике САС»[31]31
  Special Air Service (SAS) – САС, парашютно-десантные части особого назначения (в Великобритании).


[Закрыть]) до забавных («Знай свою суку!»), откровенно заумных («Когнитивная дисфункция у собак») и возвышенных («За собакой в мир запахов»). Кто бы знал, что собаки вообще способны к познанию? Они едят, спят, спариваются и пукают – но неужели они одержимы всем этим так же, как мы? Ни одна гипотеза не приближает меня к пониманию того, что не так с Малкольмом, и я даже подумываю, не позвонить ли Хьюго, но прихожу к мысли, что для начала надо запастись хотя бы минимумом знаний. Поэтому для чтения за завтраком я выбираю тонкую книжицу с многообещающим названием «Что чувствует собака», на обложке которой изображен ушастый боксер с сардонической ухмылкой. Пегги поднимает голову и хмурится, когда я устраиваюсь рядом с ней с книгой, как будто считает меня самозванкой, но я усмиряю ее властным взглядом, и она отворачивается.

«Я – сильная, независимая женщина», – звучит в голове.

Почему бы мне не стать экспертом по собакам за десять дней?

Книга посвящена личности собаки, и эта концепция сразу поражает меня как оксюморон (или, по меньшей мере, дебилизм). По мнению автора, каждая собака имеет генетически детерминированное поведение, которое может быть сгруппировано по трем стимулам: добычи, стаи и обороны. Первый из них связан с охотой и едой: собаки, которые преследуют, гонятся, кусают или копают, демонстрируют инстинкт к добыче. Я бросаю взгляд на Малкольма. Может, он и загнал в угол рождественскую елку, но что-то мне подсказывает, что его поведение не связано с едой. Его тело напряжено от тревожного предчувствия, как будто дерево может в любой момент воспламениться. Я перехожу ко второй главе. Инстинкт стаи предполагает верность, порядок и сотрудничество – собаки, которые обнюхивают, облизывают друг друга, запрыгивают друг на друга или вместе играют, демонстрируют инстинкт стаи. Я смотрю на Малкольма и Пегги. Смешно представить, что они могут ухаживать друг за другом: стая из них никакая. Так что тут мы определенно идем по ложному следу.

Третья глава оказывается более обнадеживающей. Ориентация на оборону подразумевает выживание и самосохранение, но, к сожалению, может проявляться либо в драках, либо в склонности к бегству, делает собаку агрессивной или пугливой, в зависимости от того, к чему они более предрасположены. Бойцовые собаки рычат, встают в полный рост, ощетиниваются. Пугливые собаки жмутся к земле, отступают или даже прячутся. Бинго, думаю я. Малкольм как раз из этой породы. Он гигантский собачий трус.

Я поворачиваюсь к Пегги, которая, кажется, не вписывается ни в одну из трех категорий. Она спокойна, хладнокровна и самодостаточна. Задираться или трусить – определенно ниже ее достоинства. Пегги вообще не производит на меня впечатления собаки. Она скорее как Жанетта, моя сверхорганизованная, но высокомерная соседка из квартиры этажом выше в Нанхеде, которая недовольно вздыхает, когда я захожу к ней за каплей молока для моего утреннего чая, но все равно выручает, потому что, хоть она и зануда до мозга костей, но не стерва.

Я прихожу к выводу, что психология собак строится в основном на здравом смысле, и собаки не так уж сильно отличаются от людей. На самом деле, как только я прочитала о повадках, ассоциируемых с охотничьим инстинктом, у меня в голове всплыл образ Лайонела. Лайонел – классический альфа-самец: уверенный в себе, харизматичный, честолюбивый и несколько высокомерный. По правде говоря, именно эти качества и привлекли меня в нем в первую очередь – признайтесь, кого из нас втайне не тянет к вожаку стаи?

Я познакомилась с Лайонелом на барбекю в Гайд-парке солнечным июньским вечером. Это был один из тех летних вечеров, окутанных золотом заката, которые настолько редки в Лондоне, что тотчас приобретают почти символическое значение, когда воздух теплый, чистый и звенящий, трава ослепительно зеленая, и город как будто мерцает энергией. Это был вечер, созданный для буйства жизни, и я поддалась его магии вместе с большинством, настроенным оторваться по полной.

Даже если один из моих самых близких друзей только что потерял работу.

Лайонел работал в одной из ведущих юридических фирм Лондона, и барбекю устраивал, как отходную, его коллега, в прошлом мой сосед по общежитию в университете. Джосса недавно уволили по сокращению штатов, что не редкость в порочном мире лондонской юриспруденции, где с сотрудниками не церемонятся. И, хотя мероприятие не афишировали как прощальную вечеринку per se[32]32
  Как таковой (лат.).


[Закрыть], мы все знали, зачем собрались: чтобы подбодрить Джосса, потому что ему не продлили контракт. Кое-кто из их офиса постарался компенсировать горечь потери: столы ломились от салатов и холодных блюд, доставленных из модной закусочной в Челси, каждое с фирменной рукописной этикеткой, выполненной каллиграфическим почерком. Все выглядело обугленным или изысканно закопченным: вяленая говядина, вяленые на солнце помидоры, сушено-вяленый лосось и какой-то азиатский салат из дайкона, вероятно, высушенный феном. Напитки лились рекой – вернее, массивными кувшинами смертельно крепкого Пиммса[33]33
  Pimm’s – марка британского спиртного напитка и изготавливаемый на его основе слабоалкогольный летний пунш (так называемая «фруктовая чаша»), включающий в себя также содовую, имбирный эль, фруктовый сок, кусочки фруктов, огурцов и т. д.


[Закрыть], которые пополнялись улыбчивыми официантами по мере опустошения. Нас было человек сорок или около того, включая с полдюжины моих старых университетских приятелей, и через некоторое время мы все уже порядком набрались. Потом кто-то затеял игры: перетягивание каната, бег на трех ногах[34]34
  Бег парами – игра,, в которой нога одного бегуна связана с ногой другого.


[Закрыть] и в мешках вчетвером – последнее вызвало особое веселье, хотя многие пострадали от ушибов, а кого-то вырвало в кустах.

Финальным событием того вечера стал бег с яйцом в ложке, и для этого организовали отборочные соревнования. Лайонела поставили в пару со мной, и, когда он шагнул вперед, я заметила, что он не столько идет, сколько важно шествует к стартовой позиции. Он был хорош собой – высокий, худощавый, с длинным узким носом, волевым подбородком, русыми волосами, подстриженными «бобриком». Его одежда выглядела повседневной, но тщательно подобранной: кроссовки Nike, джинсы Diesel, темно-синяя футболка с надписью «TRUST ME»[35]35
  Доверься мне (англ.).


[Закрыть] белыми буквами поперек груди. Типичный прикид метросексуала, подумала я.

Заняв свое место на стартовой линии, он повернулся и посмотрел на меня в упор. Хоть я и выделила его еще раньше как одного из самых привлекательных парней в этой компании, познакомиться мы так и не успели, и теперь в его взгляде сквозила некая нервирующая уверенность: как будто он точно знал, о чем я думаю. А мои мысли в тот самый момент сводились к тому, что, если мы закончим этот вечер в постели, я не пожалею.

– Да пребудет с тобой сила, – с шутливой мрачностью произнес он.

– И с тобой тоже, – спокойно ответила я. Он кивнул, словно принимая мой вызов, и устремил взгляд на финишную отметку, выставляя перед собой ложку с яйцом.

Излишне упоминать, что сила оказалась не на моей стороне. Я проиграла, причем довольно эффектно. Поначалу все шло как по маслу – я мчалась вперед с головокружительной скоростью, яйцо парило передо мной, как крошечная летающая тарелка, и Лайонел с кажущейся легкостью бежал рядом, – когда я вдруг споткнулась и, по инерции, пролетела ракетой над землей. Я приземлилась лицом в траву и лежала, задыхаясь от смеха, пока Лайонел выигрывал забег под хриплый рев болельщиков. Поднявшись на ноги, я обнаружила, что яйцо разбилось подо мной и очаровательно растеклось по груди. Лайонел направился в мою сторону, не выпуская из руки ложку с яйцом. Когда он приблизился ко мне, его глаза метнулись к моей футболке, перепачканной желтком, на мгновение задерживаясь взглядом на ярко-оранжевой груди.

– Обычно я предпочитаю в мешочек, – сказал он. – Но яичница тоже сойдет. – Потом он полез в задний карман джинсов, вытащил настоящий тканевый носовой платок (Кто в наше время пользуется матерчатыми носовыми платками?) и начал осторожно промокать яичные пятна на моей груди, что заставило нас обоих корчиться от смеха. Наконец он протянул мне платок. – Думаю, это тот случай, когда в кухне слишком много поваров, – бросил он с усмешкой, повернулся и ушел.

Он победил и в следующих двух забегах и, выбив всех соперников, дошел до финала, где ему предстояло сразиться с Джоссом. Мы все смотрели, как они заняли стартовые позиции, и от того, что Лайонел выступал против Джосса, мне вдруг стало не по себе. Я уже слышала, что оба они претендовали на одно и то же место, и повышение получил именно Лайонел. Я видела, как Джосс чмокнул яйцо на удачу и аккуратно положил его в ложку. Его лицо неестественно раскраснелось от выпивки, жары и напряжения, а в глазах застыла маниакальная тревога, как будто на карту поставлено слишком многое. Я заметила, как по лицу Лайонела пробежала тень. Они стартовали, и оба уверенно зашагали по траве, правда, длинноногий Лайонел выглядел более внушительно и излучал уверенность в победе. Они шли ноздря в ноздрю вплоть до последних двадцати шагов, когда Лайонел начал вырываться вперед, а Джосс поотстал, и его рука слегка подрагивала, как будто он терял фокус. Когда до финиша оставалось всего несколько шагов, Лайонел обернулся через плечо к Джоссу, но тотчас споткнулся о небольшую неровность и упал, растянувшись на траве, в то время как Джосс практически перепрыгнул через него, чтобы пересечь финишную линию, и яйцо каким-то чудом удержалось в ложке. Джосс взревел от радости, подбрасывая яйцо высоко в воздух. Лайонел поднялся с земли, улыбаясь, и я увидела, что его футболка тоже изгваздана желтком. Он сердечно похлопал Джосса по спине, поздравляя с победой, потом обернулся, обшаривая глазами толпу.

Его взгляд упал на меня. Лайонел улыбнулся и направился в мою сторону. Я протянула ему носовой платок, и он кивнул на свою перепачканную футболку.

– Не повезло, – сказала я.

– Или наоборот, – ответил он. И так пронзительно посмотрел на меня, что я почувствовала дрожь в коленках. Тогда он улыбнулся. – Я подумал, что ты не захочешь завтракать в одиночестве.

Он действительно оказался в моей постели той ночью. И следующей, и после следующей. Не прошло и шести недель, как мы стали жить вместе. В то время это казалось самым естественным развитием наших отношений, хотя моя мать и выразила тревогу по поводу того, что она назвала «неоправданной спешкой». Я возражала ей: у Лайонела как раз истекал срок аренды квартиры, а мы все равно проводили вечера вместе, так что имело смысл объединить наши ресурсы и сэкономить на арендной плате. То, что ему потребовалось несколько месяцев, чтобы взять себе за правило вносить свою лепту в текущие платежи, меня, конечно, напрягало, но не настолько, чтобы испортить нашу идиллию. Тот первый год прошел в миазмах похоти. Дома мы чаще всего валялись в постели, и большую часть времени Лайонел был веселым, внимательным и полным сюрпризов. Он приносил мне свежесваренный кофе по утрам, представил меня своим друзьям, водил по своим любимым лондонским забегаловкам. Он увлекался альпинизмом и даже пытался уговорить меня на занятия в тренажерном зале, чтобы мы могли вместе штурмовать вершины, чему я инстинктивно сопротивлялась, сама не зная почему.

Но однажды, после полутора лет наших отношений, когда он уже начал отдаляться от меня, его лучший друг Тони случайно обмолвился о том, что и так не давало мне покоя и свербело где-то глубоко внутри.

– Лайонел – серийный хоббист, – небрежно заявил он как-то вечером за пивом. Мы сидели в пабе напротив спортзала и ждали, когда Лайонел освободится. К этому времени одержимость Лайонела скалолазанием переросла в увлечение кикбоксингом, и он проводил все свободное время на тренировках. – У него объем внимания, как у комара, – продолжил Тони. Я нахмурилась. Интересно, распространяется ли это на его отношения?

Думаю, уже тогда я знала ответ. Но пришлось пережить еще два года и еще одно хобби (греблю), прежде чем Лайонел наконец бросил меня. И за это время черты альфа-самца, которые поначалу очаровали меня, потускнели и начали бесить: его уверенность в себе казалась чрезмерно раздутой, харизма – напускной, честолюбие злило, а высокомерие все больше отдавало хамством.

Как ни тяжело в этом признаться, мне следовало уйти от Лайонела задолго до того, как он оставил меня.

Глава 12

Хьюго звонит мне узнать, как Малкольм, и я вынуждена признаться, что у нас не все в порядке. После долгих уговоров мне все-таки удалось вывести дога на прогулку после завтрака, но только благодаря тому, что он неохотно последовал за Пегги и остальными. Едва справив нужду, он встал у ворот, с тоской глядя в ту сторону, куда уехал Хьюго.

– Кажется, он немного встревожен, – говорю я.

– Он плохо приспосабливается к новой обстановке, – признает Хьюго.

И я только сейчас об этом узнаю.

– Может, вам стоит навестить его? – с надеждой в голосе предлагаю я.

И забрать его?

– Мы только что отправились на конную прогулку, – беззаботно говорит он. – А потом предстоит небольшой обед, но я обещаю заехать ближе к вечеру. – На улице ветрено и морозно, и кому взбрело в голову скакать верхом в такую непогодь – ума не приложу. К концу недели вообще обещают метель. Но, несомненно, Хьюго и его невеста будут экипированы в самое дорогое снаряжение для верховой езды, какое только можно купить за деньги. И Хьюго определенно стайное животное: он сделает так, как ему велят.

Вместо него после обеда является Валко, топая ногами и согревая дыханием руки.

– На улице холод очень, – говорит он, качая головой и указывая на псарню. – Собаки морозить.

– Домики отапливаются, – авторитетно заявляю я. Конечно, отапливаются, как же иначе?

Он поднимает бровь.

– Думаю, не так много.

– А я думаю, что достаточно для животных.

Джез никогда бы не позволила собакам мерзнуть. Я уверена.

Валко забирает близнецов на долгую прогулку, а потом, за чаем, рассказывает мне историю своей молдавской невесты. Насколько я понимаю, он познакомился с ней на сайте, обслуживающем мужчин, которые ищут себе жен среди молдаванок. Иногда мне кажется, что я лучше подхожу для викторианской эпохи, говорю я ему, поскольку понятия не имею о существовании подобных сайтов. Валко искоса поглядывает на меня, а потом быстро набирает на своем телефоне в поисковой строке Google «восточноевропейские невесты» и показывает мне результаты. Там буквально десятки сайтов. Мы заходим на первый попавшийся, и я с облегчением убеждаюсь в том, что не только мужчины ищут женщин, но и наоборот. Но, когда перехожу к деталям, обнаруживаю, что мужчины сплошь из Великобритании, США и Австралии, в то время как женщины – исключительно из Восточной Европы. Дальнейшие поиски показывают, что женщинам сплошь под сорок и все они, как на подбор, потрясающе привлекательные, а мужчины одинаково унылые, толстые, плешивые, морщинистые или все вместе. Я смотрю на Валко, и, как это ни печально, с его изможденными чертами лица и тусклыми глазами он идеально вписывается в профиль.

За двадцать пять долларов в месяц ему давали доступ к десяткам досье потенциальных молдавских невест: он мог вести поиск по возрасту, этнической принадлежности, уровню образования или просто по фотографии. Женщину, с которой он решил переписываться, звали Ласка. Тридцатиоднолетняя, разведенная, пергидрольная блондинка и неудачница, она выросла в страшной нищете, воспитывалась отцом, который чаще бывал пьян, чем трезв, и страдающей депрессией матерью, которая слегла, когда Ласке было двенадцать, и больше уже не встала. Старшая сестра сбежала в шестнадцать лет с русским мужчиной, вдвое старше нее, а младшая сестра вышла замуж за местного, который обрюхатил ее близнецами и вскоре исчез. Сама Ласка была замужем за человеком, который, как она считала, ее любил: дальнобойщик, он гонял грузовики по всей Европе, доставляя товары для «ИКЕА», и отсутствовал три недели из четырех. Однажды он пошел выпить с приятелями и оставил дома свой мобильник. Когда телефон зазвонил, она ответила, и женский голос в трубке потребовал объяснить, почему незнакомая женщина отвечает по телефону ее мужа. Оказывается, он успел обзавестись даже не одной, а двумя женами на стороне и был помолвлен с четвертой. Ласка подождала, пока он уедет из города, и запалила огромный костер во дворе их дома, где сожгла все его вещи, отправив ему фотографию кострища вместе с новостью о том, что подает на развод.

Пока Валко рассказывает эту печальную историю на своем ломаном английском, я удивленно качаю головой. «Как мы вообще умудрялись выживать до того, как современные технологии научили нас знакомиться, жениться, изменять и разводиться с таким пафосом?» – размышляю я вслух. Но Валко, похоже, не понимает. Я спрашиваю, что произошло между ним и Лаской. Он делает глубокий вдох и бесшумно выдыхает.

– Для нее то был не любовь по брак. – Он мучительно пожимает плечами. Я озадаченно морщу лоб.

– Ты имеешь в виду брак по любви?

– Я только… паспорт. – Он разводит руками. – За новую жизнь в Британия.

– Она приехала сюда?

– Через половину год она лететь в Лондон. Я встречать ее в Хитроу с цветы, шоколад. Она привозить мне носки сама делать. – Он крутит указательными пальцами, изображая вязание. – И начать она хорошая. Она… добрая. – Он опять пожимает плечами. – Ну… немножко. Я привозить ее в свой фургон, и она делать его… похоже на дом. Мы счастливы. На чуть-чуть время. Я думать.

Он хмурится, и у меня сжимается сердце от жалости к нему.

– А потом? – спрашиваю я.

– Она начинать быть… не счастлив. Первый, она не любить моя еда. Потом она не любить моя одежда. – Он щиплет свою потертую куртку. – Потом не любить то место, где мы жить. Люди рядом с нас. Дождь. – Он закатывает глаза.

Я помалкиваю: насчет последнего она, пожалуй, права.

– Пока ей не любить… никто. Ни одна вещь. Но больше всего… она не любить меня. – Валко как будто съеживается от последнего признания, и кажется, что одежда вдруг становится велика ему на два размера. Я ловлю себя на мысли, что эта невеста по переписке превратила его в пигмея.

– Мне очень жаль, Валко, – говорю я.

– В конец она оставаться в спальня. А я оставаться на диван. Она не будет говорить мне в лицо. Пользовать только скайп. Даже хотя есть только один… тонкий стена между нас.

– О, Валко, – сочувственно вздыхаю я.

– А потом один день она уехать. С человек корова.

– Скотником?

– Человек, кто приходить с молоком, – ворчит он.

– Она сбежала с молочником? – недоверчиво переспрашиваю я.

Он кивает, и я морщусь. Невесты по переписке и молочники: Валко в западне трагического клише.

– Может, это и к лучшему, – предлагаю я слабое утешение. – Возможно, интернет – не то место, где можно найти настоящую любовь.

Хотя, похоже, это сработало для Джез.

– Где тогда? – спрашивает он. Я качаю головой.

Хоть убей – не знаю.

Валко уходит, и вскоре мне звонят из курьерской службы насчет доставки моего плоскоэкранного телевизора. Выясняется, что посылку случайно отправили в Мотеруэлл вместо Лонсестона.

– Мотеруэлл? – переспрашиваю я. – Разве это не в Шотландии?

– Взегда там бил, – говорит мужчина с ярко выраженным шотландским акцентом. Я буквально вижу, как он посмеивается в трубку.

– Когда его перенаправят?

– Я так понимаю, вы знааете, что через чаас начнется снежная бурря, – продолжает он. Я, конечно, в курсе, что давно обещанный снегопад уже обрушился на северные районы страны. Но мы живем в двадцать первом веке. У нас ведь есть средства для расчистки транспортных путей?

– И что это значит? – осторожно спрашиваю я.

– То значит, ваш телик будет задерржан.

Шутите.

– И как надолго?

– Йо. Повезет, если на Ррождество.

Нееееет.

– Но… есть реальная дата доставки?

– Я думаю, мы действуем чисто в теоррии на данный момент, – говорит он.

Великолепно. Курьер-философ. Повезло – так повезло.

– Вы сами-то как думаете? – спрашиваю я.

– Вы хотите знать, что я думаю? – Он явно ошеломлен, как будто ему по должности не положено думать.

– Да.

– Ну, если так ррассуждать, – тянет он. – Я б сказал, что это неопределенная задерржка.

Очень мило. Мое свидание с Одри откладывается на неопределенный срок.

Позже я вывожу собак и смотрю, как Слэб делает несколько доблестных, но безуспешных попыток облегчиться. Всякий раз, когда он присаживается на задние лапы, неудержимая дрожь пробирает все его тело, и он умоляюще смотрит на меня, словно просит вмешаться. Серьезно, парень? Я опускаюсь на колени рядом с ним и успокаивающим жестом обхватываю его хрупкие бока, чтобы поддержать.

– Ну же, Слэб, – молю я. – Сосредоточься. – Слэб тужится и тужится, и наконец что-то начинает потихоньку выползать из его заднего прохода. Аллилуйя.

Хотя с такими темпами мы можем проторчать здесь всю ночь. И тут я слышу знакомый звук дизеля позади нас. Мы оба, я и Слэб, поворачиваем головы и смотрим, как темно-синяя «Вольво» подъезжает к загону. Двигатель затихает, и Крупный Рогатый Кэл выходит из машины.

– С ним все в порядке? – кричит он мне. Слэб цепенеет на полпути к успеху, и какашка свисает из его задницы, как перезрелый фрукт. Скажу прямо, зрелище не из приятных.

– Хм… может быть? – отзываюсь я.

– Что ты делаешь? – спрашивает Кэл, подходя к воротам. Я ерзаю в нерешительности. Еще подумает, что я чокнутая.

– Просто… помогаю.

Кэл открывает загон и подходит к нам. Он нависает надо мной, всем своим видом выражая неодобрение.

– Ты ставила свечи?

Ответ отрицательный.

– Вчера одну. Или, может, позавчера, – добавляю я. Он испепеляет меня взглядом.

– Ну, и что ты думала? Что сможешь сделать это за него?

– Я просто подумала, что ему может понадобиться небольшая поддержка. Вот и все.

Кэл пристально смотрит на нас сверху вниз, а потом, к моему удивлению, запрокидывает голову и хохочет.

– Запор – это не смешно, – осуждающим тоном говорю я.

Он кивает и отворачивается.

– Подожди секунду, – бросает он через плечо, направляясь к машине.

– Мы никуда не торопимся, – отвечаю я.

Забрав с переднего сиденья рюкзак, он возвращается, залезает внутрь и вытаскивает коробку хирургических перчаток, ловкими быстрыми движениями надевая пару. Потом наклоняется к заднице Слэба и на мгновение замирает.

– Это та часть, когда тебе лучше отвернуться, – говорит он мне.

Да уж. Пожалуй. Все еще придерживая Слэба, я отвожу взгляд, пока Кэл помогает собаке избавиться от тяжкой ноши. Проходит какое-то время, прежде чем он дает добро.

– Думаю, этого достаточно, – бормочет он, упаковывая экскременты в черный пакет, куда летят и использованные перчатки. Мы оба встаем, и Слэб, благодарно покачиваясь, идет обнюхивать траву.

– Спасибо, – говорю я. Кэл кивает.

– Смотри. Мне все равно приходится проезжать мимо несколько раз на дню. Я могу проверять Слэба, если у тебя проблемы. – Его тон внезапно становится более примирительным. Может, чувствует вину за то, что вспылил из-за нарт? А, может, просто беспокоится о Слэбе. Я киваю.

– Не хочешь зайти, помыть руки? – Я созываю собак, и мы возвращаемся домой. В кухне Кэл жестом указывает на Малкольма.

– Откуда он взялся?

– Хозяин гостит неподалеку. Ему нужно было где-то оставить собаку на несколько дней в Рождество.

Кэл удивленно поднимает бровь.

– Ты держишь его в доме?

– Он глухой, – говорю я, слегка понизив голос, как будто Малкольм может услышать. – И очень чувствительный, – добавляю я громким шепотом. – Поэтому я согласилась присматривать за ним.

Кэл косится на меня, потом идет к раковине и включает горячую воду. Я завороженно смотрю, как он отмеряет щедрую порцию жидкости для мытья посуды и тщательно намыливает руки, так что пена поднимается до локтей. Даже в мыле, его предплечья не теряют своей притягательности. Наконец он отряхивает руки над раковиной и поворачивается ко мне. Я так и стою с открытым ртом.

– Есть какое-нибудь полотенце? – спрашивает он. Я хватаю из ящика чистое полотенце и протягиваю ему, стараясь не пялиться так откровенно, пока он насухо вытирает руки. Энергично. Наконец он возвращает мне полотенце. Я с трудом подавляю желание прижать его к носу и обнюхать. – Спасибо, – кивает он. Повисает неловкое молчание, его глаза блуждают по комнате, загораясь при виде неоново-оранжевой летающей тарелки на макушке рождественской елки.