Текст книги "Искушение"

В ее отношении к Баринскому наметилось что-то более трогательное и нежное, чем вначале. Учитывая весеннее настроение и физическую жажду любви, Женя понимала, что именно Геннадий может стать в ее воображении тем самым прекрасным принцем на белом коне. Привычная ассоциация, от которой у Жени по коже бежали неконтролируемые мурашки. Приятно, волнительно и даже немного страшно. Платова хотела и боялась того, к чему могут привести ее фантазии. Пока же она, как обычно, выполняла свои обязанности по дому и уходу за больной. Заглянув в холодильник, Женя решила отправиться за покупками. Баринские с удовольствием поручили это ей, потому что в наступившие времена это занятие отнимало массу времени и нервов.

– Нина Степановна, я за покупками! – уже у входной двери Женя вспомнила, что должна поставить в известность свою подопечную. Правда, если по правилам, нужно было зайти к ней в комнату и удостовериться, что Нине Степановне ничего не нужно, но уж больно хотелось как можно скорее оказаться на улице. А эта старая вешалка могла придумать, что ей нужно в туалет или вдруг одолела жажда.

Поэтому Платова быстро закрыла за собой дверь и стремительно спустилась по ступеням. Вышла из подъезда, с удовольствием вдохнула сырой, наполненный запахами наступающей жизни, воздух. Решила сначала пойти на рынок. Десять минут быстрой ходьбы – и вот он, Русановский рынок. Жене казалось, что ее приподнятое настроение передается окружающим. Продавцы с удовольствием шутили, но цен не снижали. Скромные пучки зелени стоили целое состояние, но Платова покупала все, что нужно для ароматного борща, который она варила отменно. Баринские не нахвалятся на ее стряпню. Ради того, чтобы лишний раз услышать их похвалу, Женя была готова не выходить из кухни. Если бы не Нина Степановна, не ее вечное нытье…

Платова давно поняла, что к этой женщине у нее нет жалости. Не представляя, каково это, быть прикованной к постели, молодая девушка относилась к Нине Степановне с пренебрежением и брезгливостью. Поначалу боялась сказать лишнее слово, причинить ей боль, а потом осмелела и перестала контролировать свои слова, движения. Сегодня Женя показала, что в их отношениях главная она. Времени на покупки у нее было вдоволь. Баринские придут после шести, а до вечера она успеет и ужин приготовить, и Нину Степановну успокоить.

– Как хорошо! – шагая к ближайшему магазину, Женя улыбалась. Она не могла сдержаться, но прохожие смотрели на нее с недоумением. В этом коротком обмене взглядами сложился беззвучный монолог, в котором Платова оправдывала свою веселость. – Я молода, у меня все впереди!

Весенний настрой несколько портил пустой магазин, в котором образовалась очередь-змейка за хлебом. Взглянув на плотно заполнивших магазин людей, Женя опытным взглядом оценила ситуацию: придется стоять больше часа. Вздохнув, заняла очередь. Не забыла взять из дома сборник кроссвордов. Геннадий Иванович открыл для нее это интереснейшее занятие. За ним и время пройдет быстрее. Ручку, конечно, забыла, так что приходилось полагаться на память.

На Женю окружающие смотрели со сдерживаемой яростью, готовой вот-вот выплеснуться. Раздражение перерастало в свою последнюю стадию. Спокойное, отрешенное лицо Жени не вписывалось в атмосферу нарастающего напряжения. Кто-то уйдет из магазина без хлеба – единственного товара, который завозили в магазины того времени. Только хлеба на всех не хватало. Перспектива искать другой магазин, выстаивать еще одну очередь казалась ужасной. Осиротевшие без привычного ассортимента прилавки смотрели на теряющих надежду покупателей холодным светом.

Женя все-таки купила хлеб, с неудовольствием обнаружила, что в кошельке осталось очень мало денег. Баринские выделяли все меньшие суммы на расходы, а Платова хотела, чтобы у нее оставалось поле для фантазии. Куховарить она любила, но раньше делала это вместе с бабушкой, а та старалась как можно меньше времени тратить на приготовление еды. Женя напротив: не жалела на это сил. Платова успела открыть закон: чем больше времени тратится на приготовление блюда, тем быстрее оно съедается. Но принимать восторженные похвалы Геннадия Ивановича и Влады Сергеевны стало необходимостью. Женя словно пыталась им доказать, что без нее они больше не справятся, что без нее их холодильник снова будет полупустым. Она варила борщи, супы, пекла пирожки, пряники, лепила вареники, жарила блины с припеком, запекала грибы в сметане.

Несколько раз Влада с ревностью принимала такие разносолы. Она вдруг стала доказывать, что тоже может приготовить нечто подобное, но у нее на это не остается времени. Геннадий, видя, что Женя обижается, сглаживал ситуации с присущей ему дипломатичностью.

– Ну, хватит вам соревнование устраивать, дорогие женщины. Обе хозяйки хоть куда. Это я вам как лучший эксперт заявляю со всей ответственностью!

На этот раз Женя возвращалась домой, неся в хозяйственной сумке самое необходимое. И оно теперь было в дефиците, и за ним приходилось стоять в очередях, перекупать с рук чуть дороже. Многие использовали кризис в своих целях. Кто-то страдал, кто-то наживался на этих страданиях – все объяснимо.

Кризис коснулся всех. Особенно больно ударил по тем, кто с трудом воспринимал перемены и не желал принимать как реальность бесповоротность произошедшего. Одна большая, некогда великая страна перестала существовать, обрушивая на своих бывших граждан бурный поток проблем. Многие все еще не могли поверить в то, что ничего не будет как прежде, что нужно привыкать к новому положению вещей, пока проявляющемуся в обнищании одних и быстром возвеличивании других. Надежды на возврат к прошлому таяли, а будущее пока представлялось весьма противоречивым и туманным.

Ресторан, в котором трудилась Влада, работал без прибыли. В больнице Геннадия не выплачивали зарплату, отправляли персонал в отпуска без сохранения содержания. Всем приходилось перестраиваться, меняться, изворачиваться, приноравливаться. Женя принадлежала к тому меньшинству, которого всеобщий кризис не коснулся: она получала свое вознаграждение в прежнем объеме, а Нина Степановна – заботу в возрастающем. Правда, общаться с ней становилось все труднее. Мать Баринского принадлежала к тем, кто не хотел смотреть в глаза реальности. Когда Женя говорила, что в магазине нет яиц, нет молока, а за хлебом нужно выстаивать невероятную очередь, она делала круглые глаза, смотрела с недоверием, отмахивалась, когда сын говорил, что лекарства – ему, врачу – достать практически невозможно, а массажист требует за свою работу сумму, в три раза большую, чем договаривались ранее.

– А ты почему не просишь поднять тебе зарплату? – поинтересовалась Нина Степановна. Она сидела в инвалидном кресле, наблюдая за четкими, отлаженными движениями Жени. Та как раз перестилала ей постель и замерла с чистой простыней в руках. Ей даже в голову такое не приходило. Она бы и без денег работала, лишь бы подольше оставаться в этом доме. Она так и не успела ничего ответить, как старуха злорадно произнесла: – Ничего, вот умру, быстро тебя из дома наладят. Тогда пожалеешь, что отказалась от моего предложения!

Это был второй раз, когда Нина Степановна вернулась к этой скользкой теме. Женя заправила простыню и принялась беспощадно колотить подушку. Назвав про себя старуху сучкой, Платова призадумалась: что ни говори, а права ведь старая вешалка.

– Не пойму, что тебя останавливает? – уже более миролюбиво начала Нина Степановна. Она улыбнулась и взяла Платову за руку. – Мой сын не может тебе не нравиться. Ты уже взрослая и с мужчиной была. Была?

– Какое вам дело? – вспыхнула Женя.

– Значит, была. Тем более, должна понимать, что от такого предложения отказываться глупо! Я лежу уже второй год. Я никогда не поднимусь. Слава богу, говорить могу, но еще вижу и слышу, поэтому хочу, чтобы из моего дома ушла эта ресторанная штучка. Хочу хоть последние дни провести без нее.

– Отпустите руку. Мне нужно идти.

– Садись и слушай! – Нина Степановна указала на стул рядом с кроватью.

Женя послушно села, положила ладони на колени.

– Тебе нужно думать о будущем. Ты сирота, значит, позаботиться о тебе некому. Гена будет тебе хорошим мужем. Он мечтает о детях, которых эта прожженная стерва ему никогда не родит. Он порядочный и очень нерешительный. Любой другой на его месте давно закрутил бы роман на стороне и, в конце концов, наладил пустушку из дома, а он не такой. Его подтолкнуть нужно. Ты девка красивая. Наблюдаю за тобой: все умеешь, никакой работы не боишься. Только не всю жизнь ведь будешь за кем-то дерьмо убирать. – Женя обидчиво фыркнула, вскочила, но Нина Степановна сурово свела брови. – Не можешь ты не понимать, что второго такого шанса у тебя может и не быть. К деньгам ты не равнодушная, вижу. Тяжело видно приходилось раньше, а? Так не будь дурой. Захомутай мужичка!.. Ну, что скажешь?

– Ничего, – упрямо буркнула Платова.

Каждое слово впивалось в нее острыми иголками. Сжалась вся, напряглась. Словно насквозь видит ее старуха. Неужели все настолько заметно? Деньги, достаток, материальное благополучие – называть можно по-разному. Суть одна: там, где деньги, можно жить по-настоящему. Об этом Платова мечтала, к этому стремилась. Ничего не могла получить в той жизни, от которой сбежала. Без сожаления хотела распрощаться с миром, в котором чувствовала себя чужой, одинокой, беспомощной.

От той девушки, что сбежала из родного села, ничего не осталось. Полгода хватило. Внешне Женя больше не была похожа на взъерошенную провинциалку, которая смотрела по сторонам, открыв рот, но внутри она осталась все той же испуганной, потерянной девчонкой, нуждающейся в помощи, сильном плече. Она не отдавала себе отчета в том, что вкладывала в это понятие. Лишенная всего, она могла бы довольствоваться малым. Но ей несказанно повезло с Баринским. Он дал ей то, о чем она и мечтать не могла. Более того, в последнее время она испытывала к Геннадию Ивановичу все возрастающий интерес. Права старуха: такой красивый, умный, талантливый, умеющий пошутить, но чужой мужчина. Женя вздохнула. Бабушка всегда говорила, что хуже любви к женатому, только любовь к скупердяю. Так Евдокия Ивановна понимала женское счастье.

– Чтобы твой был от макушки до пят, чтоб никакого прошлого у него кроме молодецких развлечений не наблюдалось. Тогда и будет все в дом нести, тебя почитать, детей воспитывать. Мужик разведенный, а того хуже женатый – словно вещь порченая. Никогда не будет принадлежать только тебе.

Судя по всему, Нина Степановна придерживалась иного мнения и всеми силами пыталась склонить Женю на свою сторону. Видя, что девушка сомневается, решила выложить последний козырь.

– Мешочек мой бархатный не забыла, Женечка?

– Почему спрашиваете?

– Потому что к этому мешочку у меня хорошее дополнение есть.

– Зачем вы все это мне говорите? Мне и так нелегко, – призналась Женя.

– Соблазн? – улыбнулась Нина Степановна. – Это тот случай, когда с ним не нужно бороться.

– Вы всю мою душу наизнанку выворачиваете.

– Ну, не преувеличивай масштабы моих скромных возможностей, – улыбнулась Нина Степановна.

– Откуда у вас такое богатство?

– Не волнуйся. Никакого воровства, преступлений. Все гораздо проще. Муж мой, царствие ему небесное, ювелиром был. Это его работы я тебе показывала. После его смерти я больше никогда не надевала ни серег, ни колец. Ну, кроме вот этого, – Нина Степановна показала левую руку с тонким уже тусклым от времени обручальным кольцом. Символ вдовства – скучно.

– Может, дань памяти?

– Памяти? Всем был хорош и меня, и Геночку любил, баловал. Говорил, что не даст нас никому в обиду, а потом взял и умер. Лег спать и не проснулся.

– Как ангел, – прошептала Женя, вздрагивая. Представила, что просыпается в постели с покойником – мороз по коже.

– Ангел, говоришь? Ну, спорить не буду. Хотя, сомневаюсь. Бог даст, скоро встретимся. – Нина Степановна повалилась на бок, пошарила под матрацем. Вытащила нечто, завернутое в выцветшую тряпку. Развернула и с победным видом взглянула на Платову. – Такого и не видела никогда, правда?

Золотые слитки едва помещались в на сухих старческих ладонях Нины Степановны. Казалось, кусочки расплавленного солнца застыли на бледной коже. Женя проглотила слюну, подалась всем телом вперед. Она не контролировала себя в это мгновение. С открытым ртом смотрела на невероятное богатство. С каждым мгновением в ней росли злоба и отвращение к этой изможденной болезнью женщине, давно влачившей растительное существование.

– Ты что? – Нина Степановна спохватилась, осторожно «запеленала» свое богатство в тряпочку, прижала к груди. В глазах Жени она увидела нечто, испугавшее ее. Неужели ошиблась? – Ты что, девка?

– Все ясно. Об этих ваших тайниках никто из домашних не знает, – не спросила, а утвердительно произнесла Платова.

– Сын – мужчина. Он не придает значения бабским штучкам. Он уже и забыл, что его мама когда-то была красивой и носила украшения, а невестка… Ты права, она о них ничего не знает. И не узнает, правда?

– Вы ведь не хотите, чтобы она узнала? – Платова подняла глаза и встретила настороженный взгляд Нины Степановны. – Не пугайтесь, я не расскажу никому.

– Конечно, не расскажешь – не в твоих интересах, – усмехнулась Баринская. В этот момент она вдруг поняла, что ее встреча с мужем состоится гораздо раньше, что продолжительность ее никчемной жизни полностью в руках этой провинциалки. Это сам демон в ангельском обличье.

– Пойду я, Нина Степановна. Мне нужно на кухню. Если что – звоните, я сразу примчусь.

– Иди, иди.

– Все между нами, – подтвердила Женя уже у дверного проема. – Не торопите меня. Я подумаю.

– Времени на долгие раздумья нет. И не вздумай подыгрывать и вашим, и нашим.

– Я же сказала – между нами…

Еще бы! Женя не собиралась откровенничать с Баринскими. Зачем? Знание тайны делало Женю богатой, несказанно богатой, по ее меркам. Соблазн вытеснил из головы доводы рассудка. Наконец, у нее появилась возможность обеспечить себе безбедную жизнь и, быть может, уехать туда, где ее никто не знает, где она начнет все с нуля. Можно было выкрасть все эти драгоценности, напоив старуху снотворным. Но та проснется и, обнаружив пропажу, покается. Она расскажет сыну о том, что держала для него на черный день свои сбережения, а негодная девчонка все выкрала!

Собственно, какая у Жени была гарантия, что, приняв предложение Нины Степановны, она получит достойное вознаграждение? Пока перед ее носом просто помахали красной тряпкой. Старуха не промах. Она ведь и обмануть может, а тогда уже поздно будет. Ребенок, беременность, сложности становления новой семьи с мужчиной, к которому она не испытывает трепетных чувств. Прибавить к этому козни Влады, которая не упустит возможность напакостить той, что разрушила ее жизнь. Значит, оставался единственный выход: ускорить уход старухи в мир иной.

Решение было принято. Оставалось воплотить его в жизнь, приведя в действие механизм смерти. Чтобы не навлечь на себя подозрения, Женя решила быть особенно внимательной и заботливой с Ниной Степановной, чтобы у той не было ни малейшего повода жаловаться на нее, а если и начнет, так Баринские воспримут ее слова как каприз больного человека. Женя занималась хозяйством и прокручивала в голове свой смертоносный план. Ее не мучила совесть, притихшая от ужаса цинизма и жестокости, произрастающего в столь юном создании. Платова не задавалась лишними вопросами. В приподнятом настроении она готовила ужин, прикидывая, как было бы здорово уже этим летом обрести свободу.

* * *

Напряженность в доме росла, Нина Степановна стала совсем несносной. Женя поняла, что нужно поторопиться и уже начать воплощать свой план в жизнь. К причинам меркантильного характера прибавилась жалость. Не к больной. Платовой было жаль Баринского. Капризы и жалобы Нины Степановны, неприятности на работе, безденежье, общая нестабильность. Геннадий Иванович был на грани нервного срыва. Правда, при матери держался:

– Господи, когда же это кончится?… – его тонкие пальцы обхватили горячую чашку с крепким кофе. Влада налила себе из джезвы остатки напитка и села напротив.

– Ты не один, не забывай. Я тоже…

– Ты-то что, Женя, намаялась, – перебил жену Баринский. – Да, бедная девочка, Женьке вообще памятник нужно поставить.

– Поставь, – нервно повела плечами Влада.

– Я образно.

– Я понимаю, – чашка дрогнула в руке Баринской. Геннадий вопросительно смотрел на жену. – Что? Я, между прочим, тоже устала. Куда ни ткнись – кризис: на работе, в транспорте, дома. Ошизеть! А ты все награды этой пигалице вешаешь!

В этот момент Женя вышла из комнаты Нины Степановны и направилась на кухню. Услышав разговор, остановилась неподалеку. Она хорошо слышала каждое слово, улавливая настроение хозяев. Не слишком напрягаясь, поняла: Баринский на ее стороне, а Влада, что ни говори, все еще ревнует. Женя задумалась. Все очевидно и просто. В ней видят коварную соперницу и терпят в доме в силу исключительных обстоятельств. Не нужно быть предсказательницей, чтобы понять: молодая помощница в доме опасна своей красотой, соблазнительностью молодости, ореолом непознанности.

Опыт Платовой по части мужчин был очень скромным и не совсем удачным, но и она знала, что они, по природе, сеятели. Так говорила Светка Романович, оправдывая измены своих любовников. Женя не долго думала о том, что означает такое иносказание. Его она применила и к Баринскому: Геннадию нужно продолжение рода, он мечтает о ребенке.

Уже несколько раз Женя пыталась вывести его на откровенный разговор на эту тему. Подходила с разных сторон: сиротство, непонимание, одиночество, необходимость в близких, преданных людях, какими были ее родители. Баринский утешал, но себе откровений не позволял. Лишь однажды он вдруг спросил:

– Женя, а ты бы могла увидеть во мне отца?

– Отца? – Платова не была готова отвечать. Покраснев, она нервно отряхивала с халата несуществующую пыль. Уж кого-кого, а отца в Геннадии Ивановиче она не видела, особенно в последнее время, когда сама пыталась выглядеть соблазнительно, женственно. Неужели все зря? Этот мужчина не замечает никого, кроме своей жены и заполучить его невозможно? Нина Степановна недооценила силу чувств сына и переоценила обольстительность Жени.

– Да, Женечка. Я иногда ловлю себя на мысли, что у нас настоящая семья. Я, Влада и ты…

– И Нина Степановна, – дрожащим голосом добавила Платова.

– Разумеется, – нахмурился Баринский.

– Думаете, она хочет стать мне бабушкой?

– Не думал об этом.

– Напрасно. Нина Степановна не из тех, кто легко дарит свое сердце, свою любовь, – возвращаясь к своему занятию, заметила Женя. Она домыла посуду и, обернувшись, наткнулась на пристальный взгляд Геннадия Ивановича. – Я что-то не так сказала?

– Напротив. Ты права. Ты повзрослела, девочка.

– В этом доме я многому научилась, спасибо. – Женя примерила роль тихой, покорной овцы. Баринский не замечал ее уловок.

– Ты уже многое умела. В твоем возрасте ты самостоятельная и очень цельная. Только, знаешь, я чувствую себя виноватым. – Геннадий Иванович взял ее руки. Долго рассматривал ее пальцы, как будто хотел найти что-то особенное. Жене было неловко от его прикосновения, но она не выдернула рук.

– В чем?

– Тебе нужно учиться. Ты уже потеряла год. Для девушки это не беда – армия тебя не ждет. Но ради собственного будущего… А мы своими заботами эксплуатируем тебя. Одним словом…

– Нет, не надо! – Женя шагнула назад. Ладони выскользнули из рук – Только не прогоняйте меня!

– Я…

– Я все буду делать. Я готова на все, только не прогоняйте! – Женя заплакала, закрыв лицо руками. – Мне некуда идти. Меня никто не ждет.

Баринский шагнул к ней, но что-то остановило его. Он хмурил брови, слыша всхлипывания девушки. Он больше не смотрел в ее сторону. Ситуация давно вышла из-под контроля, только он упорно не хотел замечать это. Выйдя из кухни, он прошел мимо комнаты матери, сделав вид, что не услышал, как она зовет его. В этот день, как никогда, его раздражала болезнь Нины Степановны. Теперь он точно знал, что она не поднимется, что сиделки, пеленки, уколы, лекарства – это до самого конца. Он чувствовал себя виновным в том, что приходится делить эту ношу с Владой, теперь с Женей. Их жизнь постепенно разрушалась. Он видел это по потухшим глазам жены. Она все чаще избегала доверительных разговоров, задерживалась на работе, приходила опустошенная и пыталась делать вид, что у нее все в порядке. Влада не хотела обижать его, выглядеть предательницей, в трудную минуту, выбросившей флаг капитуляции.

Баринский все понимал. Никто не знал, какими усилиями давалась ему каждодневная внешняя легкость, общительность, лучезарная улыбка. Ни на работе, ни дома никто и никогда не сказал бы о нем «мрачный», «тяжелый», «невозможный». Коллеги и пациенты всегда подчеркивали, как приятно с ним общаться, как улучшается настроение после того, как доктор вселит уверенность и подарит надежду.

Сегодня он сам нуждался в поддержке, может быть, совете, хотя сам редко прибегал к ним. Считал, что советовать – неблагодарное дело. Были бы родители поближе – помчался бы к ним. Мамины объятия, лучистые голубые глаза, в которых столько любви и нежности – они бы отогрели, успокоили. Отец, с его манерой воспринимать самые серьезные дела и проблемы с юмором, обязательно поднял бы всем настроение, вытащил на пикник, придумал еще какое-нибудь развлечение. Старик удивительным образом умел отключаться от реальности. Бытие существовало для него лишь в той степени, в которой он может на него воздействовать. Если влияние невозможно, Иван Иванович Баринский мягко уходил от проблемы, забывал о ней. Он умел жить в радости, находя ее в каждом дне, каждом рядовом событии.

Немного радости Баринскому не помешало бы. Он жаждал получить ее хоть из какого-то источника, но все вокруг складывалось слишком мрачно: дома стенания матери, молчаливый укор жены. Уставший после рабочего дня он возвращался в ад, которому не было видно конца. Плюс Женя с ее паническим страхом оказаться ненужной, выброшенной. Он спас ей жизнь и со свойственной ему романтичностью вдруг ощутил ответственность за ее будущее, не смог отпустить в мир, из которого она решилась уйти.

Он предложил ей вместе вернуться к нему домой и оставаться в их доме до тех пор, пока она снова не почувствует вкус жизни. Платова пыталась отказаться. Она плакала и просила оставить ее в покое. Она словно обвиняла его в бесцеремонном вторжении, результатом которого стало ее вынужденное существование. Женя вытирала мокрые от слез щеки и, всхлипывая, рассказывала о том, как жила в деревне, каково быть сиротой и не знать, что делать дальше. При этом она считала невозможным появляться в его доме.

Тогда Баринский и подумал о том, что из девушки может получиться сиделка для капризной матери, выживающей из ума. Геннадий предложил Жене крышу над головой и приличную зарплату в обмен на услуги по уходу за больной матерью. Платова сразу схватилась за эту идею. Она была рада почувствовать себя нужной. К тому же это означало, что не придется возвращаться в деревню. Последний мост был сожжен, когда Женя сказала, что у нее никого нет на этом свете. Она легко отказалась от единственного родного человека, посчитав, что так будет проще, и для Баринских получается более жалобная версия.

Геннадию Ивановичу и в голову не приходило, что Женя может его обманывать. Он был уверен, что она открытая и искренняя девушка. Он удержал ее от греха – вот и хорошо, а скрывать ей ни от него, ни от Влады нечего. Потому и в слезах Жени видел лишь страх лишиться того хорошего и светлого, что у нее осталось после стольких потерь. Геннадию стало не по себе. Он необдуманно обнадежил человека, показал путь, который ведет в тупик.

Баринский оглянулся: Женя стояла на кухне, спиной к окну. Прижав руки по швам, она преданно смотрела ему в глаза. В ее облике было столько жалкого, что Геннадию снова захотелось подбежать, сжать ее плечи, встряхнуть и сказать, чтобы она смело смотрела в будущее. Оно должно быть. Они помогут ей найти свой путь, только это нужно сделать как можно скорее. Однако, как и в первый раз, Геннадий справился с порывом.

Женя проиграла это маленькое сражение, но все-таки кое-чего смогла добиться. Она видела Баринского в смятении. Как же ей хотелось, чтобы он разрывался между жалостью к ней и чувством долга к семье, жене, чтобы, в конце концов, понял, что Влады больше нет в его сердце, в его желаниях. Платова собиралась бороться за свою судьбу не на жизнь, а на смерть. Ей терять нечего. Баринский еще сам не осознает, что его ждет.

За то время, что она провела в этом доме, именно кухня обычно становилась местом, где разворачивались драмы. Здесь ссорились, бросали друг другу обвинения, жаловались на судьбу, советовались, иронизировали. Платова не раз становилась вольной или невольной свидетельницей подобных событий. Обычно она нервничала. Обстановка напряженности, следовавшая за подобными ссорами, заставляла Женю заискивать перед Баринскими. Она думала таким образом подчеркнуть свое доброе отношение к ним, отношение, не зависящее от ссор, взаимных обвинений, обидных слов, сказанных сгоряча.

А сегодня, уловив нотки неприкрытой ревности в словах Влады Сергеевны, Платова неожиданно испытала удовлетворение. Снова стены кухни сотрясали угрозы, нелестные для обоих воспоминания, разоблачения. Ревность Баринской переходила все границы. Влада обвиняла мужа в том, в чем он никак не был, уличен. Уж кто-кто, а Женя знала: пока на все ее ухищрения Баринский никак не реагировал. Монотонным голосом, с трудом удерживая себя в рамках приличий, Влада твердила мужу о том, что она понимает его.

– Ты такой же мужчина, как все. В мыслях ты уже много раз изменил мне. И ничего не говори, – Влада не давала Баринскому вставить ни слова. – Вы все одинаковые. Только одни позволяют себе идти до конца, а другие сдерживаются.

– Влада, я прошу тебя, остановись. Ты говоришь не то. Хочешь меня обидеть? Унизить? Я просто хотел тебе пожаловаться, как близкому человеку, что мне тяжело, что я устал. По-человечески меня можно понять?

Женя вслушивалась в напряженную тишину. Колючая, вызывающая боль, она наполняла маленькое пространство кухни, властно вытесняя мягкость и тепло взаимопонимания, доверия. Длилось это состояние недолго, потому что Влада вдруг расплакалась, совершенно не заботясь о том, что ее услышат Нина Степановна, Женя.

– Я всегда была верна тебе, а ты привел в дом девчонку, привел под видом блага для нас, для меня, а на самом деле…

– О господи, остановись, пока не поздно, – тихо, но очень твердо произнес Баринский.

Все сильнее прижимаясь спиной к прохладной стене, Женя не могла сдержать улыбку. Девушка поняла, что ей нравится быть причиной плохого настроения у хозяйки. Все ясно без лишних слов. С некоторых пор они обе хотят одного и того же мужчину. Влада – по праву жены, а Женя – по прихоти, прокладывая себе путь к новой жизни без нужды и страданий.

Затаив дыхание, Платова кожей ощущала жар разгорающегося семейного скандала. Все замечательно. Сама того не осознавая, Влада помогает ей. Разжигая пламя неверности, Баринская заставит мужа поверить в то, что это возможно. Если раньше он не видел в Жене женщины или искусно делал вид, что не замечает ее прелестей, теперь все изменится. Ей нужно быть внимательной и уметь воспользоваться раздорами в стане врага.

Женя очень хотела дослушать, узнать, чем закончится ссора. Лишь бы Нина Степановна не позвала. Это будет так некстати. Влада продолжала обвинять мужа в том, что вся ее молодость прошла в ожидании лучшей жизни, материального достатка.

– Пусть едет к себе домой, слышишь, Гена? У нее ведь есть дом? Пусть она сирота, но ведь где-то она жила. Пусть возвращается в свою жизнь. Спасибо, помогла. Довольно!

– Влада, она нужна нам. Сейчас, когда на работе столько проблем, мать с необходимостью ухода за ней – тяжелая ноша. Мы не сможем сочетать ее и работу.

– Я найду другую сиделку. Теперь я найду сиделку для Нины Степановны! – скороговоркой произнесла Баринская, делая ударение на слове «я».

– Зачем? Женя прекрасно справляется.

– Господи, послушай, что ты говоришь! Ты же противоречишь сам себе. То твердишь, что она должна жить своей жизнью, то утверждаешь, что мы без нее не справимся, и она должна оставаться с нами.

– Я устал, Влада. Давай поговорим завтра, – тяжело вздохнул Баринский.

– Нет, не завтра. Сейчас. Я не понимаю тебя, Гена. Чего ты добиваешься? Я ждала, что у нас все изменится. Но изменения только к худшему! Мне надоело ловить презрительные взгляды твоей матери. Она считает меня кухаркой, а ты, интеллектуал, тратишь свое время на общение со мной. Меня она ненавидит, зато с незнакомой девчонкой воркует, как голубка. Не знаешь, с чего бы это?

– Полностью предсказать реакции больного невозможно. Это я тебе, как врач говорю.

– А я могу! – Влада перешла на шепот, так что Жене пришлось закрыть глаза для остроты ощущения. – Они что-то замышляют, обе!

– Детектив какой-то. Влада, ты перечитала Уоллеса, – усмехнулся Баринский.

– Твоя мать и эта девчонка…

– Неужели ты ревнуешь? Владка, это же глупо. Ты валишь все в одну кучу, – устало вздохнул Геннадий Иванович. Женя не видела его лица, но могла поклясться, что в этот момент он, закрыв глаза, трет кончиками пальцев лоб.

– Тогда я напомню тебе о детях, которых мы так и не завели.

– Пока не завели, – заметил Геннадий.

– Ты все еще надеешься?

– Я? Да, а ты?

Женя прижала руку к груди. Там неистово билось сердце. Каждое слово отдавалось в нем ускорением ритма. Платова боялась, что оно вырвется из груди, и все сильнее прижимала ладони.

– Мне уже все равно, Гена. К тому же, у тебя, по-моему, появилось существо, по отношению к которому, ты испытываешь противоречивые чувства.

– Что ты имеешь в виду?

– То ли отцовскую нежность, то ли мужскую влюбленность…

Платова торжествовала. Ее план воплощался в жизнь с совершенно неожиданной помощью соперницы. Влада подталкивала ее, заставляла начать действовать. Время пошло. Нельзя допустить, чтобы богатства, которыми так легкомысленно поманила ее Нина Степановна, достались кому-то другому. Что, если Баринская на самом деле поставит ее перед необходимостью уехать. Хорошо, можно будет и уехать. Только подготовиться, сорвать куш. Платова не замечала подмены понятий. Моральность происходящего не играла для нее никакой роли. Желание вырваться из бедности, стать независимой, заполучить богатства, легкомысленно показанные Ниной Степановной, затмили слабый голос совести.

– Чего ты хочешь? – Баринский пытался не переходить на повышенные тона. Женя представляла, как он расстроен. Это не его состояние – ссоры, выяснение отношений. В таких случаях Геннадий Иванович становился очень уязвимым. То, что называют последней каплей, могло произойти в любой момент. Тогда он просто замыкался и уединялся. Влада никогда не шла на примирение первой – это Женя успела заметить.