Текст книги "Лесная сказка"

Наталия Белостоцкая
Лесная сказка

Об авторе

Наталия Фёдоровна Белостоцкая родилась в Мурманске, откуда она после окончания школы переехала в Ленинград, где окончила Ленинградский институт авиационного приборостроения (ЛИАП) и работала в авиационной промышленности, но после начала перестройки сочла более полезным заняться стихосложением. Наталия Фёдоровна пишет стихи, загадки и сказки для детей (https://stihi.ru/avtor/belost2) и взрослых (https://stihi.ru/avtor/belost). Её творчество неоднократно было отмечено, в том числе и на международном уровне. Например, одну из таких сказок в стихах под названием «Слово – главный чародей» (http:// www.stihi.ru/2015/02/27/2269) Наталия отправила на третий Международный конкурс «Сказка сегодня» (Германия, 2014), и ей был присуждён «Диплом за мастерство» в создании этой замечательной сказки и т. д.

Предисловие редактора к книге Лесная сказка

Сказка в начале своего появления и существования была фольклорным[1]1
  Фольклор (англ. folklore) – народное творчество, чаще всего устное.


[Закрыть] произведением. Устный фольклор намного древнее письменной литературы, он впитывал в себя мудрость, знания, опыт бесчисленных поколений людей. Современная литература появилась, опираясь на фольклор и используя его приёмы повествования, а затем совершенствуясь. Но устное творчество продолжало жить наряду с письменным.

Всё хорошее, что есть в народе, поведано в сказках. У каждого народа свои сказки. Русских сказок, известных по большим печатным сборникам, насчитывается свыше пяти тысяч. Так что же мы называем сказкой?

Сказкой в фольклоре считался устный рассказ о выдуманном событии, носящий фантастический (волшебный), приключенческий или анекдотичный характер. Древнейшие из сказок – волшебные сказки, сохранившие память о древних верованиях и представлениях далёкой античной старины. В сказке нет разницы между тем, что «кажется», и тем, что «на самом деле». Сказка – цельность, а не раздвоенность, общность, а не раздробленность сознания. Волшебная сказка узаконила мечту и тайну, без которых трудно было бы искусству.

Сказка – целиком создание воображения автора, хотя её основа – реальная действительность, но действительность, преображённая в невероятность. Сказки с равным удовольствием читают и дети, и школьники, и взрослые.

Многие сказки Наталии Белостоцкой представляют собой переосмысление старых сказок, в них присутствуют философичность, поиск правды, они ярки и увлекательны и выражены доступным для понимания литературным языком.

«Сказка неотделима от красоты, способствует развитию эстетических чувств, без которых немыслимы благородство души, сердечная чуткость к человеческому несчастью, горю. Благодаря сказке ребёнок познаёт мир не только умом, но и сердцем. В сказке черпаются первые представления о справедливости и несправедливости».

А если сказка написана в стихах, то она обретает совсем другой, более высокий, уровень. Немецкие романтики объявили такую сказку каноном поэтического искусства, ибо написать настоящую сказку в стихах для детей и взрослых – это неординарное творчество. Подтверждением этому является высказывание М. Чулаки (председатель СПб отделения Союза писателей России): «Стихосложение – это как корь, все этим болеют. Но не всем дано писать сказки, а сказки в стихах пишут единицы».

Наталия Белостоцкая создаёт добрые, качественные сказки, в которых непременно присутствует главное – правдивость, надежда на справедливость, чего так не хватает в теперешнем злокачественном мире.

Сказки – это хороший материал для семейного чтения.

Представленные сказки предназначены для вдумчивого прочтения. Маяковский так писал о сказках: «…а вы вот сделайте из сказки вывод». Прочитайте сказку и подумайте, о чём она, чему учит.

Редактор книги к. т. н. Белостоцкий Ю. Г.

Здесь обитает настоящий леший
(вступление к книге)

 
В лесу трава, не чувствуя тепла,
Роняет слёзы. Лес угрюм и мрачен,
И сырость словно «нюни» развела
Повсюду в чаще и тихонько плачет.
В непроходимом уголке лесном,
Где жухлый пень рыдает над корягой,
Где «хлюпает» болото о своём,
Мхом утирая земляную влагу,
Где все деревья кроны тянут ввысь
И, кажется, готовы там остаться —
Как будто пробралась в их кроны мысль,
Что лишь на небе место есть для счастья.
А здесь, внизу, – пни, кочки, бурелом…
И только птицам это не помеха.
Они, соорудив уютный дом,
Спешат скорее пообщаться с Эхом,
Чтоб разогнать зелёную тоску
Лесной чащобы песней или стуком.
А Эхо, прокричав своё «ку-ку-у-у»,
Как будто ищет здесь Лесного Духа.
В диковинном природном уголке,
Куда дойдёт, увы, не всякий пеший
Грибник или охотник налегке, —
Здесь обитает настоящий Леший.
 

1 февраля 2006 г.

Домовой
(авторское произведение)

 
Внутри избы бревенчатой с крылечком,
Под полом прячась или же под печкой,
Жил «Дух избы» (Хозяин, Домовой),
Он охранял лад в доме и покой.
«Мир вне избы коварен, полон бед», —
Так размышлял он – главный домосед,
Хранитель очага и «хлопотун»,
Не человек, но и не злой колдун.
Живя среди людей, был одинок
Ворчливый и заботливый «божок».
Для руссов тех, что жили до христианства,
Он – соглядатай… Руссам не до пьянства:
Они, Природы дети, знали меру,
Когда «Дух дома» – явь, а не химера.
А если и случалось – кто забылся
И медовухи от души напился, —
Негодовал «избы Дух» и стучал,
Хотя его никто не замечал:
Незрим он, но к законам жизни строг.
«Ох, к худу стуки… Осерчал божок, —
Славяне причитали ночью тихо, —
Разлад в семье страшней любого Лиха…»
Но утро мудренее даже ночи…
Стыдясь себя, открыл виновник очи,
Просил прощенья, зная уговоры,
Но разве «Дух избы» прощает скоро?!
Его умаслить речью очень сложно,
Он труд ценил: «Слова людские ложны…
Что – слово?! Отворот иль приворот,
Но слово не положишь с маслом в рот».
Он, Домовой, души не чаял в каше:
«К чему слова бессмысленные ваши?!»
И сам следил, как в печке спозаранку
В горшке томилась в свежих сливках манка.
Он мог за кашу многое простить —
Добреет Домовой, когда он сыт…
Заботились о нём в любой избе
И кашу оставляли на столе.
Он ел, но если в каше – недосол,
То Домовой был, словно Леший, зол.
А что, щепотка соли – преступленье?!
Но руссы зрили в жизни измененья:
То пришлый ворог избы все спалит,
То князь на князя ворогом глядит,
Как будто соль, что в кашу не попала,
Рассыпана меж ними… Соль – начало
Вражды и дружбы, пиршества и брани,
И это знали древние славяне.
Не Домовой менял мир вне избы,
Жизнь изменял Перун – он «перст судьбы»,
Он – главный бог древлян, но только всё же
Земных «божков» считал «своими» тоже.
Не всех – о, нет! А только Домовых,
Кто не щадил во благо сил своих,
Ведь Домовой без дела не сидел —
Хозяйство у него, где много дел,
А потому отходчив был божок
И злые козни не копил он впрок.
Хотя грязь в доме, бранность или жадность
Он не прощал и выживал нещадно
Людей из дома, их лишив опеки:
«Живут, как свиньи?! Это ль человеки?!»
Судьба таких людишек – маета…
«В избе любой должна быть чистота,
Сродни – в душе людской. Вот в чём вся суть!»
И Домового не в чем упрекнуть…
Он страха в души не вселял, напротив,
Ко всем домашним был, как дед, заботлив…
В нём, в Домовом (в Хозяине-«трудяге»),
Не возникало к злым деяньям тяги.
Проказил? Да! И каждый русич знал:
Хвосты кобылам в косы заплетал…
Он добр для тех людей, кто лад ценил, —
Таких оберегал он и любил,
Даруя счастье и храня покой…
Но раз в году имел он выходной.
В Вальпургиеву ночь, когда вся нечисть
Свой шабаш проводила – злое «вече»,
Тогда от Злого Духа дом стеречь
Не надо Домовому… Ночь – для встреч!
И уходил под землю Домовой…
А там, в землянке чистой и большой,
«Божки» домов ближайших собирались
И важными делами занимались:
Одни ковали счастье для людей,
Подобное подкове для коней;
Другие пиво пенное варили,
Потом, его разлив по кружкам, пили
Все Домовые за большим столом…
Им мог бы позавидовать и гном,
Ведь каждый Домовой не для себя
Жил и трудился, а людей любя
И тёплый дом, где тишина, уют, —
Хвалили Домовые честный труд…
И вспоминали (не себя чтоб тешить),
Как одинок в лесу, несчастен Леший…
А Леший в стародавние года
Был Домовым… И вот – пришла беда:
«Божок» незримый только пожелал
И видимым для всех домашних стал.
Он, Домовой, и русич подружились,
Да так, что медовуху вместе пили.
Переступив черту, Дух пренебрёг
Законом всех «божков»… Но главный бог
Разгул неправый вовремя пресёк
С достоинством, сурово, но без зла,
Лишив хозяйства, дома и тепла
Того, кто «Духом дома» назывался…
И Домовой без дома оказался.
«Лишенца» Лешим в тот же миг нарёк
И в лес его служить отправил бог,
Где много-много диких птиц, зверей,
Где нет ни медовухи, ни людей.
Хозяин леса (Леший) без людей
Скучал и злился в вотчине своей,
Что одинок, что не с кем молвить слово:
«Завидная судьба у Домового:
При доме и в тепле… Ох, не забыть!..
А мне здесь впору только волком выть?!
Ну как сумею чувственность унять?!
Пора лесные сказки сочинять!
В лесу я понимаю каждый шорох,
Тем сказочных здесь – словно листьев ворох…
Лесную сказку не сравнить с другой…»,
А под землёй всю ночь шёл пир горой.
Все домовые знали как один:
Мир в доме только ими и храним,
Не в тягость им домашние заботы.
А Леший?! Он для них как безработный…
«Мал, да удал» – так говорили предки
О Домовом, хотя встречали редко.
На вид не страшен (не заморский тролль)
Божок славян. Он знал, в чём жизни соль:
В любви к земле, к труду и в доброте…
Без Домового русичи – не те…
Заветов эхо слышно до сих пор,
Но боги руссов и божки – фольклор.
 

23 мая 2010 г.

Каша с маслом и стихи
(по мотивам сказки Х. К. Андерсена «Домовой у лавочника»)

 
Под крышей старой мелкой лавки,
Не зная роскоши ни в чём,
Студент ютился, а прилавки
Обычно не нуждались в нём.
Хозяин лавки, дома с крышей,
К богатству звонкому стремясь,
Всё ждал, что Бог его услышит,
Считая деньги и молясь.
Он устремлял свои прошенья
К богатой жизни без забот,
Чтоб с ним общались с уваженьем,
Чтоб не работать круглый год.
А в том же доме незаметно
Среди товаров и людей
Жил Домовой. По всем приметам,
Ему хозяйствовать милей.
Что где лежит, почём, и сколько,
И как товары сохранить —
Тот Домовой знал всё настолько,
Что впору лавочником быть.
На этом поприще держался
Не покладая грешных рук,
Считал, обсчитывал, старался
Его живой, реальный друг.
Но всё же лавочник в сочельник
Всех кашей с маслом угощал,
А Домовой – всему наследник —
За кашу многое прощал:
«Пускай лавчонка мелковата,
Но жизнь свою связал я с ней
И не уйду теперь к богатым,
Ведь каша с маслом мне милей».
Так размышлял никем не зримый,
Но вездесущий Домовой,
Он с нетерпеньем ждал любимый
И вкусный зимний праздник свой…
Нежданный гость – студент спустился
В лавчонку вечером зимой:
Потратить деньги он решился —
Все те, что были за душой.
Хозяин, стоя за прилавком,
Студента заприметил вдруг:
«Нужна и к знаниям добавка?
Чего желает бедный друг?»
«Мне хлеба чёрного и масла,
Кусочек сыра и свечу,
Вчера одна уже погасла,
Но я за всё вам заплачу».
Хозяин будто сомневался,
Неспешно просьбу выполнял,
Чтоб завернуть товар, старался,
Листы из книги вырывал.
На тех листах столбцы и строки…
«Стихи! Не надо только рвать!
Они – любви и грёз уроки!
Могли бы книгу мне продать?» —
Уже без денег, но вступился
Студент за книгу, он таков!
И обменять на сыр решился
Тот сборник избранных стихов.
Довольный лавочник смеётся:
«Сыр на бумагу променять?!
Конечно, можно, но придётся
Её разорванную взять».
Факт удивил и Домового,
И он решил: «Студент – простак,
Что в этой книге есть такого?
Схожу к нему я на чердак!»
Свеча горит. Студент читает,
Как будто книгу ждал давно,
А Домовой всё наблюдает
Из коридора, где темно.
Вдруг он услышал звуки, пенье,
Увидел яркий чудный свет…
Тут Домовой пришёл к решенью:
«Как хорошо!.. Да каши нет».
И всякий раз он поднимался
К студенту, чтоб увидеть вновь,
Как этот мир преображался
С мечтой и книгой про любовь.
Лишь в Рождество ничто не смело
Его от каши оторвать.
За кашу брался, как за дело,
Где мог уменье показать…
Он – Домовой. Но даже люди
Себя не могут удержать:
Идут к хозяину – кто будет
Их кашей с маслом угощать…
Однажды крики разбудили
Всех граждан, спавших сладким сном,
Их страх и ужас охватили —
Светло на улице, как днём:
«О, люди добрые, спасите!
Пожар! Горим! Беда пришла!
Водой скорей огонь тушите,
Чтоб не сгорел наш дом дотла!»
А лавочник решил: «Вот только
Шкатулку с золотом спасу
И список, кто мне должен, сколько,
Сейчас с собою унесу», —
И, с жадностью схватив «наследство»,
Он даже не взглянул в окно:
Пожар случился по соседству,
А в лавке тихо и темно.
Поддался уличному крику
Хранитель лавки – Домовой,
Решив тотчас: «Спасу я книгу!
Она открыла мир иной:
Где щебет птиц, сиянье света,
Где счастье длится без конца,
Они – любви большой примета,
Там в унисон стучат сердца…»
На чердаке, в каморке старой,
Глядя в раскрытое окно,
Студент следил за тем пожаром,
О книге позабыв давно.
А Домовой, к нему ворвавшись,
Взял книгу избранных стихов
И, этой магии поддавшись
Теперь на многое готов.
И книгу он к груди руками
Прижал, воскликнув: «Спасена!
Я, может, ждал её годами…
Она, как каша, мне нужна!»
 

* * *

 
Духовной пищей и телесной
Мы наполняем свой сосуд,
Но их борьба здесь неуместна —
Пускай в гармонии живут.
 

7 февраля 2002 г.

Непокорная
(по мотивам сказки Х. К. Андерсена «Гречиха»)

 
Эту притчу поведала ива —
Древний сторож бескрайних полей.
Как старушка, она говорлива
И всегда в курсе всех новостей.
Одинока, как прежде, красива,
С водопадом зелёных ветвей,
Эта добрая старая ива
Наблюдала за жизнью полей…
Посмотрите, богатство какое!
Всё земля держит в цепких руках,
И на поле зерно наливное
Не насытится жизнью никак!
Возле ивы поля созревали,
Словно дети, вели хоровод,
Даже птицы бодрей щебетали
И порхали над ней без забот.
На полях – рожь, ячмень, и пшеница,
И застенчивый стройный овёс…
Каждый злак, каждый колос стремится
В небеса, где – и рай, и Христос.
Но, «своё» на земле получая,
Будто знали: «…по вере воздам»,
Солнце, радость небес излучая,
Помогало расти колоскам.
Силой жизни, зерно, наливаясь,
Изменяло и форму, и цвет,
Каждый колос, под ношей качаясь,
Груз держал, словно сильный атлет.
Стойкий колос привык к испытанью,
Бойкий ветер – учитель тому,
Он шептал, словно маг, заклинанье:
«Надо зёрна нести самому…»
Лишь в поклоне к земле каждый колос
Ощущал свою ношу как крест.
Им в смирении слышался голос:
«К вам придёт благодатная весть».
Верой слову является дело.
Снизойдёт до полей благодать —
И всё то, что на поле созрело,
В нужный срок не забудут убрать…
Летний ветер тепло и лениво
Манит все колоски за собой
И пушистые кудри у ивы
Теребит, как усталый прибой…
Это море полей – одеяло
Из красивых живых лоскутов,
Где своей чистотою сияло
Поле белых гречишных цветов.
Горделиво, на редкость красиво
Среди злаков Гречиха цвела,
Не желая ни с кем быть учтивой,
Знала, как она внешне мила.
«Нет на свете крупинок белее,
А цветы – накрахмаленный снег!
Значит: Я всех на свете милее
И красивей, какой это грех?!»
И, считая себя «исключеньем»
Среди прочих цветов полевых,
«Благородная» Греча смиренье
Отторгала до дней роковых:
«Я на поле – не родственник бедный,
Не какой-нибудь дикий сорняк,
Но, считая характер мой вредным,
Вы все в толк не возьмёте никак:
Я красива, капризна, но в меру,
А цветы не уступят цветам
Райских яблок. Волшебную веру
В красоту проповедую вам.
Разве пчёлы польстятся на злаки,
Собирая заветный нектар?
Все вступают с красивыми в браки,
Красота – это сладостный дар!
Не цветы у меня – загляденье,
Красота несравнима ни с чем!
И она, словно ангел в забвенье,
Воспарит в этом мире над всем.
Красоте только старость – враг кровный,
Увяданье – забвенье для всех.
Красоту называют греховной,
Наслаждаясь в объятьях утех…»
Как верёвочка, речь оборвалась,
Узелки завязав на грехах.
Старой иве хотелось лишь малость —
Отыскать свет смущенья в глазах.
Не найдя, ива горько вздохнула
И листвой покачала в ответ:
«Видно, совесть в Гречихе уснула,
А без совести – скромности нет…»
Только небо, участник незримый,
Подведёт разговорам итог.
Результат его неотвратимый,
Чтобы каждый задуматься мог…
Непогода пришла в одночасье:
Ветер резким, порывистым стал.
На поля, как на море в ненастье,
Накатился непрошеный шквал.
Полевые цветки присмирели,
Лепестки закрывая в бутон, —
Прекословить стихии не смели:
Ветер нёс по полям вой и стон.
Чтобы зёрна сберечь, наклонились
Все колосья до самой земли,
Об утратах скорбя, все молились,
Чтоб живыми остаться могли.
Лишь Гречиха одна красовалась,
Лепестки вверх, как прежде, подняв,
Перед бурей она не склонялась,
Все законы природы поправ.
«Ох, склони же скорее головки», —
Так Гречиху просило зерно,
Неуклюже, немного неловко
За цветы волновалось оно.
Ей склонённая ива шептала:
«Ты гордыню свою укроти.
Этот ветер – стихии начало,
Духи бури ещё впереди.
Грянет гром поднебесный над нами,
Чтобы молнию в помощь призвать.
Не любуйся тогда небесами,
А не то и слепой можешь стать.
Говорят, даже люди боятся
В это время на небо глядеть,
Чтоб слепыми навек не остаться,
Жаждя небо Господне узреть.
Что тебя ожидает, Гречиха?
Мы в природе ничтожней людей.
Ты, склонившись, спасёшься от лиха
Бессердечности бурных страстей».
Уговоры – пустое занятье,
Когда спесь верховодит судьбой
И когда ты живёшь по понятью,
Что должны все считаться с тобой.
Здесь опора гордыни – упрямство,
И Гречиха, в ответ всем смеясь,
Говорила: «Ценю постоянство!
Я живу, ничего не боясь!
Не склонюсь! И зачем это, право?!
Обойдусь без советов и впредь!»
И Гречиха упрямого нрава
Продолжала на небо глядеть.
Рассекая всё небо на части,
Тонкоострая молния-меч
Вся сияла, горела от страсти,
Предвкушая чего-нибудь сжечь.
И, коснувшись земли, насладилась,
Озаряя пространство, как днём.
По Гречихе волной прокатилась
Эта кара небесным огнём.
У Гречихи цветы обгорели…
Сильный дождь ограничил пожар.
А колосья да ива скорбели,
Раскрывая сочувствия дар.
Об утрате горюя, стекали
Дождевые слезинки ручьём,
На ветвях ивы птицы болтали:
«Кто обидел? Ты плачешь о чём?»
Сокрушаясь, поведала ива:
«Постоянно любуясь собой,
Как Гречиха была горделива!
И она поплатилась судьбой…»
Не прошёл для Гречихи бесследно
Гнев небесный – остался ожог,
Только он не на сердце надменном —
На крупинках, что вызреют в срок.
 

* * *

 
С этих пор чуть светлее, чем сажа,
Гречка стала «горелой» крупой.
Посмотрите: цвет гречневой каши
Узнаваем – не спутать с другой.
Только став на других непохожей,
Объясняет Гречиха свой грех:
«…жар остался во мне “искрой Божьей”,
Чтобы Я отличалась от всех!»
 

28 мая 2002 г.

Лесная сказка
(по мотивам сказки Х. К. Андерсена «Ёлка»)

 
Хвойный лес – изумрудный, бескрайний —
С морем схож, если зрить с высоты.
Как горды этим ели… Их тайну
Не узнать у лесной тишины,
Говорящей всегда о пустяшном:
То вдруг птицей кричит у воды,
То стучит о событьи вчерашнем,
То пугает: «Уф-уф!» – жди беды…
Тишина, а такая болтунья —
В этом сущность лесной тишины…
Вот, сменив настроенье, колдуньей
Навевает дремоту и сны
На деревья, на живность лесную
И баюкает их, как детей,
Под негромкую песнь вековую
Ветерка вместе с хором ветвей…
Утро раннее – царствие дрёмы,
Лес беззвучен, и ели молчат
В сонной неге, как в тихой истоме,
Ждут они пробуждения час.
Только Ёлочка, словно ребёнок,
Рассказать сон торопится свой,
Чтоб его не забыть, и спросонок
Ей милей говорить с тишиной:
«Мне приснилось: я – в ярких игрушках
И в гирляндах цветастых огней,
И звезда украшала макушку,
А вокруг – много-много детей!
Подскажите: что сон означает?
Только радостью чувства полны!
Необычно… Так в сказках бывает
Или в жизни с приходом весны».
Ворон, тотчас вспорхнув с верхней ветки,
В тишину бросил вещее: «Кар-р-р!
Зрить грядущее – это дар-р-р р-р-редкий,
А мечтает любой: млад иль стар».
Воспитатели – хвойные сёстры
Возражали: «В лесу пусть растёт.
Всем стволом, всей макушкою острой
Ввысь стремится, как птица в полёт…
К украшениям мы непривычны,
Не природный наряд – мишура…»
Защищала Ель сон необычный:
«Стар и млад – все кричали: “Ура!
С новым счастьем, друзья! С Новым годом!”
Каждый знал, что его ждёт сюрприз…»
«На сеченье ствола нам природа
Добавляет кольцо изнутри —
Вот наш год! – пояснила сестрица
Очень рослая, как Гулливер, —
Брать пример нам с людей не годится:
Камень кинь – дровосек, браконьер!»
Ветер даже присвистнул задорно —
Что-то сделать ему не с руки.
А на ветке откашлялся ворон:
«Люди – это ещё грибники…
Но ведут себя вряд ли достойно:
Ветвь сломают: “Пройти не мешай!”
И в корзине под лапою хвойной
Укрывают лесной урожай».
Старой Ёлке знаком опыт горький
(Ей встречался однажды грибник):
«Ты запомни, о, Ёлочка, только:
Настоящий друг леса – лесник…»
И в лесной тишине к Ёлке милой
Возвратились огни и шары
В светлых грёзах, с чарующей силой,
Но охаяли всё топоры.
Для лесной тишины эти стуки,
Как все выстрелы, – кличи вражды…
Дровосек обрекает на муки
Те деревья, чьи прочны стволы.
И настал день безжалостной сечи:
По стволам слышен стук топоров,
И кору, словно шкуру овечью,
Разгрызали они до основ
И валили стволы, как добычу,
Обрубая все ветки, как хлам…
Но топор, словно зверь, пищу ищет,
Что придётся ему по зубам.
Раз – прыжок! И звериною хваткой
Сам железным своим языком
Каждый сук он срезал без остатка,
Чтобы дерево стало бревном…
Испугалася зрелища Ёлка,
Как зайчишка при виде волков,
И дрожали от страха иголки,
Видя алчность и злость топоров.
Тотчас капля смолы Ёлки нежной
Просочилась наружу слезой
И текла по коре безутешно,
А в лесу продолжался разбой…
 
 
Время лечит. Но Ёлочке юной
Не до радости в новые дни.
Тишина леса стала угрюмой,
Ёлка просеку зрила и пни.
Позабыты мечтания в горе.
Ветер выл: «Ох, беда, так беда…»,
И качалась Ель, словно от хвори,
Ощущая зимы холода…
Лес декабрьский залит снежной пеной —
Словно там затушили пожар…
«Вот осенней стихии на смену
Моноцветность – как отдых и дар, —
Выли вихри, как волки зимою, —
Мир цветастый – одна суета…
Белый – цвет чистоты и покоя,
Вечность есть в нём, как есть красота…»
«Сколько снега… – подумала Ёлка, —
Тяжело мне держать снежный пласт…
Для верхушки он – шапка иль чёлка,
А для лапок некрепких – балласт,
Тот, что тянет мои ветви к долу,
Проверяя: прочны ли они?..»
Вдруг зима на сезонном престоле
Ощутила влиянье весны:
Солнце стало зиме неподвластно
И дарило всё больше тепла;
А зима, тратя силы напрасно,
Ничего изменить не могла…
Птичья стая приветствие пела,
Возвращаясь домой… И Весна
Стаю птиц, что над бором летела,
Попросила: «Там… Ёлка одна…
Перемолвитесь с нею словечком;
Расскажите историю ей…
Ох, стоит как потухшая свечка,
Как огня опасаясь людей».
И на просеку птицы слетели,
Будоража ещё зимний лес,
Где тянулись макушки у елей
И стремились достать до небес…
Славя радость Весны, пели птицы,
Прогоняя печаль, зимний хлад,
Чтобы Ёлочке вновь смог присниться
Новогодний блестящий наряд…
Всё же Ёлка спросила у стаи
О судьбе осуждённых сестёр,
Тех, что крепкими брёвнами стали
И навечно покинули бор.
Щебетали без умолку птицы
(Словно сплетницы, наперебой):
«Нам встречались и брёвна-сестрицы,
Что несли запах хвои с собой…
Прочность елей используют часто
Для создания мачт кораблей,
Днищ, форштевней… Да, это опасно,
Но на службе они у людей.
Не земля их стихия, а море,
Уходящее за горизонт,
Где, частенько со штормами споря,
Жизнь в лесу вспоминают как сон».
«Aх, теперь их судьба – приключенье?! —
Ель стряхнула печаль, словно снег,
Улетучились все огорченья. —
Вот зачем рубит лес человек?!»
Щебетали ей птицы-«всезнайки»:
«Ель, дитя, как доверчива ты…
Мы расскажем тебе без утайки,
Для чего ещё брёвна нужны:
Брёвна люди берут на поленья,
Чтоб насытить печи алчный рот,
Как птенца, кто во время кормленья,
Рот пошире открыв, пищи ждёт.
И немало сжигают поленьев,
Чтобы дом стал приютом тепла…
Но от этого акта сожженья
От поленьев в печи – лишь зола…»
Ёлка слушала и с интересом
Щебетанье взволнованных птиц:
«Не хочу стать золою древесной…»,
Думы Ёлочки – в мире сестриц…
Ветер дунул на Ёлку игриво,
Словно с ней он хотел поиграть,
Но в порыве весеннем «красивой»
Не решился он Ёлку назвать,
Видел только, как Ель-недотрога
Распушила иголки ветвей:
Ей с Весною хотелось в дорогу,
В увлекательный мир – мир людей.
Ёлка вспомнила сон тот прекрасный,
Где была «королевой» она…
«Знай, мечтанья твои ненапрасны» —
Ёлке так прошептала Весна…
Птичья стая, взлетев, попрощалась
С милой Ёлкой, что верила в сон.
А Весна, жизни пульс учащая,
Исполняла Природы закон.
Лес ожил… Вновь в мечтаниях Ёлка.
Вдруг – шаги, но шаги лесника…
«Как тонки и изящны иголки! —
Привлекла Ёлка взгляд знатока. —
Цвет иголок её – бирюзовый,
Как красива! – лесник вслух сказал. —
Цвет небес – мирной жизни основа…
Ель такую давно я искал».
Ветер сник, став от речи безвольным, —
Потерялся в лесной тишине…
Ёлка речью осталась довольной:
«Он – лесник! И пришёл в лес – ко мне?!»
А самой так хотелось в дорогу!
Замерла тишина – ни «гу-гу»…
На вопрос: «Ель, тебе одиноко?» —
Не ответил никто леснику.
«Ёлку я покажу ребятишкам,
Чтоб учились Природу беречь
В настоящем лесу – не по книжкам», —
Лесника снова слышалась речь…
И ушёл, но вернулся обратно
С оживлённой ватагой детей:
«Вот лопаты. Заданье понятно?
Всем копать, не поранив корней».
«Ах, лесное пушистое чудо,
Ель украсит собой школьный двор!..»
Ёлка думала: «Снова здесь люди,
Но лопата – не то, что топор…
Да, в судьбе я ждала изменений
И об этом мечтала давно…
Без мечты мы – труха для гниений…
Без мечты каждый ствол – лишь бревно!»
А ребята старались, копали,
Не поранив у Ёлки корней,
А потом у земли Ель отняли.
Лес шумел: «Ёлка стала ничьей!»
Ель, бесправность свою сознавая,
Наблюдала работы процесс,
Не участвуя… «Но ты – живая!» —
С ней прощался её хвойный лес…
Ель растеряна: «Что это значит?!
Не бревно я, хотя без земли», —
Рассуждала она, чуть не плача…
Но её, взяв за ствол, понесли…
Прижилась Ель на новом местечке,
Во дворе школьном, шумно здесь ей.
И стояла она, словно свечка,
Но уже не боялась людей…
Ёлке школьники часто твердили:
«Новый год встретим вместе с тобой…»
День настал, и её нарядили…
Ёлка вспомнила сон давний свой.
«Я – живая… Шары, украшенья —
Всё свершилось со мною всерьёз —
Так сбылось наяву сновиденье:
Я – нарядная… А Дед Мороз
И Снегурочка – спутница Деда
(Пусть похожи они на людей) —
К детям в гости пришли, чтоб поведать
О счастливой судьбине моей…»
Все прекрасную песенку пели,
Как в лесу хвойном Ёлка росла…
Ель теперь поняла, в дни метелей:
«Доброты в людях больше, чем зла».
Только жизнь состоит не из песен…
Часто Ёлочка ждёт по весне —
С тёплым ветром – дыхание леса
И грустит по лесной тишине.
 

* * *

 
В детство невозможно возвратиться —
Времени стрелу не повернуть,
Только память сказочною птицей
В этот край способна заглянуть.
 

18 февраля 2010 г.