Текст книги "Немного солнца для Скарлетт"

С фестиваля они увозили главный приз. Была ли это заслуга Гроува? Несомненно. Стив Майлз снял отличный фильм, Анна и Дик прекрасно сыграли свои роли, художники, декораторы, Летти Ломанова, создавшая все костюмы, превратили фильм в яркое зрелище. Но именно Гроув привлек внимание ко всему этому. Стив Майлз отдал должное деловой хватке Гроува.

– Это ваш приз! В первую очередь – ваш! – Во время праздничного ужина Майлз поднял бокал с шампанским и поклонился в сторону продюсера.

– Брось! – Гроув радостно улыбался. Рядом с ним сидела Анна. Вместе они производили впечатление счастливейшей пары.

– Нет, дорогой! Стив прав! – Анна неожиданно поднялась со своего места и обратилась к мужу: – Это ты и только ты. Но я хочу поблагодарить всех – и тебя, Стив! Мне казалось, что я умею все. Но ты доказал, что я не умею ничего. Доказал и принялся меня учить. Кое-что все-таки усвоила! – лукаво добавила она под смех всех присутствующих. – Еще я хочу поблагодарить Дика Чемниза и всех, с кем довелось играть в эпизодах. Летти, вам отдельное спасибо! Ваш вкус по-парижски безупречен!

Анна была сегодня великодушна. Она получила чуть ли не главный приз в своей жизни. Они все получили сегодня награды. Жюри приняло единодушное решение и присудило главные призы за фильм, за главные мужскую и женскую роли и за работу художников. Летти Ломанова была в числе специально награжденных. Она сейчас уже не помнила все стычки с Анной. Она сейчас понимала, что именно в этой команде она впервые добилась такого признания.

– Анна, спасибо вам! – Летти, раскрасневшаяся, подняла высоко бокал. – За вас! За вас всех, кто принес мне удачу. – Произнеся это, Летти сконфузилась, еще больше покраснела и села на место.

Майлз тут же поспешил на помощь ей:

– Я присоединяюсь к словам благодарности!

Команда – это очень важно! Мне ли, режиссеру, этого не знать!

Расходились уже под утро. Этот город покорился им, и чувства их были сродни чувствам победителей всех времен. Они растянулись шеренгой на узкой улочке, они дружно шагали навстречу новому дню, дню, в который они войдут совсем в другом качестве. Они были счастливы, забыв все волнения, все размолвки, все обиды. Они в последний раз были вместе, они в последний раз были так дружны, они завершили свой путь, и теперь уже вряд ли кино и жизнь сведут их вместе. Но пока они не покинули этот город, они – команда победителей.

– Анна, дорогая, я устал так, что даже рассказать не могу! – Гроув обнял жену, и это послужило сигналом для остальных. Все стали прощаться, обещая назавтра встретиться вновь. Им предстояла большая пресс-конференция, им предстояли интервью, съемки на телевидении. Их ждало еще закрытие фестиваля, а потом они разъедутся, и этот день, эта ночь станут историей.

– Летти, я вас провожу. – Стив Майлз наконец победил несвойственное ему стеснение.

– Хорошо, – радостно согласилась Летти. Она продолжала все так же счастливо улыбаться.

– Я кажусь себе сейчас ужасно глупой, – призналась она Майлзу, когда они отошли подальше от всех.

– Это почему же? – Майлз сурово пыхтел трубкой.

– Я все время улыбаюсь. Я все время радуюсь.

– Это плохо?

– Это не очень нормально, – расхохоталась Летти, – человеку необходимо быть серьезным.

– Ну, мне кажется, что серьезным все время быть нельзя. Да и невозможно. – Майлз улыбнулся. Состояние этой девушки было ему понятно – она впервые оказалась в таком месте. И ей посчастливилось – она оказалась среди победителей. Как же тут не радоваться, тут голову снесет от эмоций!

– Мне не верится, мне вообще не верится, что это происходит со мной. Вы знаете, Стив, сначала я не верила, что меня возьмут художником по костюмам в ваш фильм. Это же такая случайность!

– Ваши работы оказались лучшими. Я же и отобрал их. – Майлз рассмеялся.

– Так это вы?! Благодаря вам мне так повезло?! – Летти широко раскрыла глаза. – Я думала ваша ассистентка это решала.

– Нет. Решал я.

– Тогда это везение вдвойне! Вы даже не понимаете, какое это везение! Ведь я сделала эскизы случайно. Понимаете, совершенно случайно. Я приехала к своей тете, а она как раз с кем-то обсуждала сценарий. А потом повернулась и говорит: «Вот чем лошадей своих лепить, лучше нарисуй красивые платья!» Я так тогда разозлилась! Понимаете, у меня в семье не могут пережить мое решение…

– Летти, постойте. Дайте я вас сразу же поправлю.

– Да, извините!

– Летти, дорогая! Никогда никому не говорите ничего подобного! Никогда не говорите, что ваши успехи случайны. Что это стечение обстоятельств, чья-то помощь, шутка, спор и так далее.

– Это почему же?!

– Потому что все должны считать, что на своем месте вы оказались именно потому, что шли к этой цели упрямо, вкалывая по двенадцать часов в сутки. Все должны помнить, что у вас, помимо усердия и трудолюбия, есть талант. В вас есть искра, которую невозможно не заметить! Именно благодаря этому – таланту и трудолюбию – вы оказались там, где оказались! Никакого везения, никаких случайностей в карьере не бывает. Во всяком случае, об этом во всеуслышание говорить не принято.

– Хорошо, – быстро согласилась Летти. – Я это учту.

Она отлично знала, как от правильного слова порой зависит успех.

– Но вам-то можно сказать, что я вообще-то еще учусь. – Летти улыбнулась. – Я учусь в Академии художеств и собираюсь стать скульптором.

– Кем? – Майлз даже остановился.

– Вот-вот, точно такое выражение лица у всех моих многочисленных родственников, когда я заговариваю о будущей профессии.

– Погодите-ка, скульптор – это молоток, резец и прочие мужские инструменты. Скульптор – это глыбы мрамора и гранита. А в вас, по-моему, не более тридцати фунтов живого веса?!

– Чуть меньше, – Летти поправила его. – Но при чем тут это? Да, женщин, которые занимаются такими вещами, немного. Я и сейчас на своем факультете одна.

– И что же вы будете делать, когда закончите академию? – Майлз теперь пыхтел трубкой, как старый пакетбот.

– Тетя утверждает, что мне придется склепы для старых итальянских семей ваять.

– Что ж, без денег вы не останетесь, – рассмеялся Майлз. – А если серьезно? Понимаете, я, конечно, не специалист, но, насколько я помню, одним из последних настоящих скульпторов был Роден?

– О, что вы! – рассмеялась Летти. – После него были скульпторы.

– Нет, вы, наверное, меня не поняли. – Стив Майлз вдруг стал серьезен. – Я не имею в виду тех, кто скреплял проволочки, крепил к ним деревяшки и клеил к этому пластмассу. Я имею в виду тех, кто был способен и не ленился заниматься резьбой или моделированием.

– Вы понимаете разницу между этими двумя приемами?

– Да, представьте себе. Резьба – это когда отсекают все лишнее. И из глыбы мрамора получают прелестное женское лицо. А моделирование – это когда лепят скульптуру, а потом ее отливают в металле. Летти, я достаточно грамотный, чтобы не вестись на всякий там джанк-арт!

– Джанк-арт – это скорее коллаж из…

– Из мусора – будем откровенны.

– Стив, мне тоже ближе традиционная скульптура, но согласитесь, что новые формы неизбежны.

– Летти, пусть в это играют лентяи, которым хочется иметь много дармовых денег. Никто и никогда меня не убедит в том, что на одну ступень можно поставить Микеланджело и Раушенберга.

– Честно говоря, и я так думаю. – Летти улыбнулась. – И поэтому буду заниматься традиционной скульптурой.

– Это очень обнадеживает. – Стив Майлз был совершенно серьезен. – И у вас есть планы, мечта? Вы же что-то хотите сделать такое, что до вас никто не делал?

– Конечно, но на эту тему как-то смешно рассуждать, Стив. Я не могу об этом говорить, еще много времени надо учиться.

– Понятно, – произнес с уважением Майлз. В этой девушке, которая выбрала такое необычное для женщины творчество, было что-то чрезвычайно серьезное.

– А вообще у нас жестокие профессии. У всех нас, кто работает в искусстве. – Майлз замедлил шаг. Его спутница была высокого роста, но очень худенькая. В своем, скорее всего, первом настоящем вечернем платье она казалась совсем ребенком. Контраст между стоящей колом жесткой блестящей тканью органди и худенькими загорелыми длинными ногами и тонкими руками был так разителен, что Майлз вдруг подумал, что художник, который смог нарисовать такие прелестные наряды для фильма, мог бы себя одеть в более подходящий наряд.

– Я знаю – платье мне не идет, – заметив взгляд Стива, пробормотала Летти. – Но у меня совсем не было времени на сборы. Гроув приказал мне приехать за день до показа. А в Париже у меня было столько работы, надо было сразу несколько проектов сдать. Я просто забегалась…

– Летти, вы очень трогательная в этом платье, и больше двенадцати лет вам не дашь.

– А мне уже двадцать два!

Громкий смех Майлза, казалось, разбудил весь квартал.

– Летти, вы даже не понимаете, как смешно это звучит! Уже двадцать два года! Вам всего лишь двадцать два года, и вы уже получили премию одного из самых важных кинофестивалей. Вы лепите бюсты и работаете с мрамором! Летти, вы так молоды!

У Майлза то ли от смеха, то ли от умиления выступили слезы на глазах. Он, смутившись, пыхнул трубкой и произнес:

– Мне – тридцать пять. И фильмов я снял уже несколько, и этот фестиваль не первый. И награда не первая, но почему-то мне кажется, что именно это лето, этот город и эти события я запомню на всю жизнь.

Майлз был строг и суров только на съемочной площадке, в жизни он был мягок и чувствителен.

Наконец они дошли до пансиона, где остановилась Летти.

– А вы хорошо устроились. – Майлз с удовольствием оглядел маленький домик с крошечным садом и низкой чугунной оградой.

– Я умею устраиваться, – кивнула Летти. – Понимаете, я иногда чувствую, что надо сделать. Могла же поселиться в отеле – цены в это время в городе везде одинаково высокие, но я выбрала это место. Здесь отдельный вход, и в моем распоряжении двухэтажные апартаменты. Очень удобные – даже своя кухня есть. Но я готовить не успеваю. Здесь, на фестивале, даже о еде не думаешь! Некогда об этом думать!

Майлз продолжал пыхтеть трубкой. Он понимал, что вполне может напроситься на чашку кофе, бокал вина, на стакан воды, наконец. И он мог ожидать, что ему не откажут. И поймут его просьбу как полагается. А полагается ее понять как приглашение к флирту, романтическому или не очень свиданию. Но перед ним была Летти, которая, во-первых, ему очень нравилась, а потому пугать ее натиском не хотелось. И во-вторых, Стив Майлз как-то себе не представлял стремительное соблазнение этой девушки. Что-то мешало представить ее участницей спешной борьбы в гостиной пансиона.

– Э, вот мы и дошли, – глубокомысленно заметил Майлз после минутного и не очень уютного молчания.

– Да, – радостно подтвердила Летти.

– Летти, а вы не хотите что-нибудь выпить? Посидеть где-нибудь?

– Что вы! Спасибо! Уже утро, смотрите, солнце встало! – Летти указала на сбегающую к морю улочку, над которой действительно уже краснело море.

– Да, вы правы. – Стив растерялся, он не знал, что сказать, но и уходить не хотел.

– Завтра закрытие фестиваля, прием. Завтра тяжелый день. А послезавтра я улетаю. Надо возвращаться к работе. – Летти вздохнула.

– А может, мы у вас чаю попьем? – Майлз проявлял упрямство.

– Стив, я могу показаться невежливой, но я откажу вам в чашке чая. Лучше зайдите за мной завтра, и мы вместе отправимся на закрытие. Я одна себя очень неуверенно чувствую. Договорились?

Майлз рассмеялся:

– Договорились. Я, честно говоря, и не рассчитывал на чай. Я так и думал, что вы не пригласите меня к себе.

– А зачем тогда задавали этот вопрос? – Летти удивилась совершенно серьезно. – Я даже не понимаю, зачем люди что-то предпринимают, зная, что ничего не получится.

– Это оттого, что люди крайне самонадеянны, – ответил Стив Майлз. Он вдруг стал серьезным. – Хороших вам снов. До завтра. – Он наклонился и поцеловал ей руку.

– Так вы зайдете завтра? – смущенно уточнила Летти.

– Конечно. И вместе отправимся на прием.

– Отлично! Я буду рада такому спутнику.

Летти открыла калитку и взбежала по ступенькам. Вскоре за спиной Майлза хлопнула дверь. «Ну вот. Завтра у всех появится еще один повод для сплетен». – Майлз не спеша шагал вниз по улице, туда, где над морем вставало солнце.

Пока Майлз пытался ухаживать за Летти, в Доме прелата между Анной и ее мужем происходила ссора. Началась она с пустяка, который ни один из них уже не помнил. Но, как часто это бывает, как только отпадает необходимость быть вместе, как только исчезают повод и причина поддерживать друга друга, когда внешние обстоятельства уже не заставляют видеть друг в друге соратников, когда все это исчезает, центробежные силы начинают действовать стремительно. К тому же Гроув наконец намекнул жене о том старом обещании.

– Как ты можешь требовать от меня такого?! – возмущенно повторяла Анна. – Сейчас, именно сейчас, может, начнется моя карьера. Это важный момент – я перехожу из одного амплуа в другое. Я могу играть серьезное роли. Я, наконец, обращусь к классике. Мне же предлагали, мне столько раз предлагали!..

– Анна, это не тебе предлагали, а мне. Мне предлагали профинансировать негодные сценарии, дешевые переложения из Толстого, Достоевского и Шекспира. Ты играла бы там, если бы я потребовал этого. А так… Так во всех этих случаях им нужны были мои деньги.

– А почему ты не согласился, чтобы я играла?

– Я же тебе объяснил – это все была дешевка, использование знакомых имен. Там не пахло искусством. Поэтому и денег не дал, и тебе не позволил сниматься.

– Гроув, ты не имеешь права запирать меня дома! – Анна вдруг поняла, что, если он всерьез пригрозил, значит, и правда закроет доступ к кино. «Он влиятелен и богат. К нему прислушиваются. Особенно сейчас, после этой победы! Господи, как же я хочу работать, сниматься!»

Анна все это повторяла про себя, но в глубине души ее пугало совсем другое – та жизнь, которую сейчас предлагал муж, не подразумевала той свободы, которая так была ей удобна. Сам Гроув ничего не терял – он по-прежнему мог заниматься своими делами, оставляя для дома столько времени, сколько сочтет нужным. Но она… Она должна будет вести себя иначе. У нее не будет поводов колесить по миру…

«У меня не будет возможности видеться с Диком!» – Эта мысль занозой сидела теперь в голове, и Анна чувствовала, как теряет самообладание. Здесь, на фестивале, ей не удалось даже словом с ним перемолвиться с глазу на глаз. Здесь вокруг были люди, а до этого она по требованию мужа сидела взаперти, да и Дик прилетел только накануне показа. В душе Анны уже бушевала тревога – сейчас ей казалось, что все рушится и только из-за этого фестиваля, из-за этого кино, из-за амбиций мужа. А ей так важно было сохранить Дика, отношения с ним!

– Анна, не сердись. – Гроув разлил по бокалам шампанское. – Сегодня такой день! Сегодня ты – победительница, и именно сегодня ты должна принять решение. Ради себя же самой.

– Что ты имеешь в виду?! – Анна отклонила бокал с шампанским, который протянул ей муж.

– Нам нужен ребенок! Анна, пока не поздно, пока есть время, силы, здоровье. Анна, ты подумай, мы ведь не так молоды. Что будет с нами через лет пять? Через десять?

«Через лет пять я буду старухой. А через десять – дважды старуха! И обо мне все забудут! – Анна в гневе забыла, что сорок пять лет – это не возраст в современном мире. – «Но да, детей заиметь сложно!»

– Ты слышишь меня? Анна, я люблю тебя. Мы столько лет вместе. У нас есть все. А теперь даже то, о чем многие в твоей профессии даже и мечтать не смеют. А ты это получила! Ты сыграла так, что никто ничего и возразить не смог! Эта победа – она только твоя. Поверь мне. Все, что сделал я, – это так, оформление твоего таланта, твоей актерской игры. Ты уж поверь мне. – Гроув говорил тихо, ласково.

– Но я не хочу сидеть дома! Не хочу! Я сойду с ума без работы, без этой жизни!

– А тебя никто не закрывает на веки вечные! Анна, только два года! Только два года: родится ребенок, ему исполнится год, и пожалуйста, возвращайся в кино. Я же сам тебе помогу! Ты же знаешь меня – я никогда не обманываю.

Анна это знала. Гроув был честен с ней. Но она знала и другое, что от партнеров он требовал того же. А что она может обещать ему, если так влюблена в Дика?!

– Анна, все-таки сегодня такой день! Давай выпьем за тебя! А завтра, завтра мы в последний раз встретимся со съемочной группой, завтра мы попрощаемся с этим периодом нашей жизни. И завтра – завтра ты дашь мне ответ.

– Хорошо, завтра. – Анна устало присела на стул. Никто не выкручивает ей руки, никто угрозами и силой не заставляет ее принять решение, никто не прибегает к шантажу, и все же она будет вынуждена поступить так, как просит Гроув. Он сильнее, и он имеет право на семейную жизнь. И она, в конце концов, когда-то обещала.

– …Жаль, только Дик должен улететь сегодня утром… – доносился до нее спокойный голос мужа.

– Что? – очнулась она от своих мыслей. – Дик не будет на закрытии? Он не остается еще на один день?! Он улетает?! Во сколько, когда?! Что же ты молчал?!

Анна вскочила со своего места и бросилась за плащом.

– Ты куда?! – Гроув растерянно посмотрел вслед жене.

– Потом, все потом! – бросила Анна и исчезла.

Гроув поднялся и подошел ко окну. Он видел, как тут же подъехало такси, как Анна нырнула на заднее сиденье и как, повизгивая тормозами, машина понеслась по спящей улице.

«Она успеет. Самолет у него только через три часа», – подумал Гроув и добавил уже вслух:

– Как противно никогда не ошибаться. – Он выпил шампанское и отправился спать.

День его триумфа закончился поражением. Впрочем, он предвидел его давно. Наверное, поэтому так и торопил Анну.

Анна не застала Дика в отеле. На той же машине она домчалась до аэропорта.

– Простите, мне нужен Дик Чемниз, – обратилась она к дежурной.

– Да, конечно, сейчас я все уточню, – быстро ответила дежурная и добавила: – Миссис Гроув, как вы сыграли! Это просто великолепно! Это – как в жизни!

– Вы уже видели фильм? – рассеянно спросила Анна.

– Я была вчера, меня провели. По знакомству. – Девушка улыбнулась.

– Хороший у вас город. Можно все устроить по знакомству, – машинально сказала Анна.

– Да, это так. Вот и Дика Чемниза я найду благодаря своему шурину. Сами же понимаете, Ричард Чемниз в числе почетных пассажиров, он отдельно от всех проходит билетный контроль. И перекусить он может в специальном ресторане для важных персон. Туда никто никого не пустит. Но меня…

– У вас там шурин, свояк… Я поняла. – Анна смягчила иронию улыбкой. – Поторопитесь, пожалуйста. Мне очень надо его видеть.

– Я вас понимаю. – Девушка сделала важное лицо и сняла телефонную трубку.

Анна огляделась вокруг. Несмотря на ранний час, здесь было полно народа. Кто-то уже покидал город – закрытие фестиваля для проигравших, не получивших никаких наград, не представляло никакого интереса. Уезжали туристы-зеваки – уже завтра на вокзалах и в аэропорту будет столпотворение, а самое интересное они уже видели. Анна понимала, что ее узнают, и только благодарила бога, что выскочила из дома в нормальном виде – причесанная и хорошо одетая. «Ах, эти привычки кино! Помирать будешь, а о том, как свет падает, подумаешь!» – усмехнулась она.

– Простите, миссис Гроув, сейчас за вами подойдут и проведут к мистеру Чемнизу. Он уже прошел контроль и ожидает посадки.

– А я успею?! – Анна испуганно посмотрела на девушку.

– Не волнуйтесь, успеете. До вылета еще достаточно времени. Еще даже багаж не грузили в самолет! – В голосе послышалось превосходство, которое сменилось просительной интонацией. – Простите, вы не дадите мне автограф?

– Конечно, конечно! – Анна понимала, что эту девушку надо отблагодарить. Именно от нее сейчас зависело ее счастье. Она полезла в сумку.

– Вот, пожалуйста! Вот вам программа конкурсного показа, и на ней я вам напишу пожелание счастья, самого большого, самого прочного! – Анна размашисто расписалась и отдала девушке буклет.

– О! Я даже не знаю, как вас благодарить!

– Это я не знаю, как вас отблагодарить…

– Что вы, это такая честь, помочь… А вот… Вот за вами пришли. Вас проводят к самому мистеру Чемнизу.

Анна улыбнулась суровому господину, он открыл ключом служебную дверь, и они пошли по длинному коридору. Анна шла задыхаясь, то ли спешка, то ли волнение, то ли усталость от вчерашнего шумного вечера и бессонной ночи – но ей не хватало воздуха. Она шла, пытаясь придумать начало разговора, и вдруг поняла, что сказать ей нечего. Те горячечные, сбивчивые, похожие на горестные восклицания слова, которые она твердила в такси, вдруг потеряли смысл. Что она должна сказать Дику?! Какими фразами она должна остановить его?! На что она должна пожаловаться?! Ни на один из этих вопросов Анна ответить не могла. Не могла же она, в самом деле, пожаловаться Дику на мужа. На то, что Гроув хочет детей. Что упрашивает ее оставить кино, хотя бы на время? Что в этом такого ужасного и невероятного было?! Ничего. Обычные семейные разговоры, касающиеся двоих. Как Анна расскажет Дику, что муж прав – времени у них обоих немного. Ей уже сорок, муж еще старше. Нельзя об этом разговаривать с Диком. И как можно говорить о том, что отныне она будет привязана к дому? У нее не будет поводов бывать там, где будет Дик. Анна чуть ли не застонала. Господи, сейчас она встретится с ним, увидит его спокойную улыбку, его глаза и… И ничего не сможет сказать.

– Пожалуйста. – Служащий аэропорта открыл еще одну безликую служебную дверь, и Анна оказалась в зале большого ресторана. Она огляделась и в углу приметила Дика. Тот читал газету.

– Вот ты где?! Что же ты не сказал, что улетаешь?

– Не хотел тебя беспокоить! Но мне нужно возвращаться – у меня репетиции.

– Дик, останься еще на один день. Пожалуйста. Ты полетишь, но только завтра. – Анна присела за его стол.

– Я не могу, ты знаешь, что я не могу, – и на его лице появилась та самая улыбка.

– Дик, послушай, мне нужен совет. Я собираюсь уйти из кино. Понимаешь… – Анна на мгновение замолчала, а потом продолжила: – Понимаешь, мне нужно с тобой посоветоваться.

– Я рад тебе помочь. – Теперь Дик внимательно на нее посмотрел.

– Это разговор длинный, обстоятельный. Но я должна решение принять здесь. Понимаешь, это очень важно. Вот я и подумала, может, ты останешься? И мы посидим где-нибудь, я все тебе расскажу.

– Почему такая спешка? Ты не обязательно должна все решить здесь и сейчас.

– Да, это связано… – Анна опять замешкалась. – Это связано с одним большим контрактом, я должна дать ответ, но сомневаюсь…

– Что говорит Гроув?

– Он? Он не знает, что и посоветовать. – Анна улыбнулась. – Сам понимаешь, он часто подходит к таким вопросам только с деловой точки зрения.

– Да-да, понимаю. – Дик посмотрел на часы. – Самолет через сорок минут.

– Дик, одни сутки. Одни. – Анна понимала, что выигрывает этот поединок.

– Хорошо, может, мы сейчас и поговорим? – Дик улыбнулся.

– Поехали к тебе. Меня всюду узнают. Да и тебя тоже. Незачем создавать проблемы Гроуву.

Анна интуитивно не сделала ни одной ошибки. Через некоторое время они ехали в гостиницу, которую три часа назад покинул Дик.

– Ты всегда скромно устраиваешься. – Анна улыбнулась, оглядев номер.

– Мне стыдно пускать пыль в глаза. Я все боюсь оказаться самозванцем.

– Это странно. Ты известный актер. Тебя знают, узнают. А теперь за тобой будут охотиться режиссеры.

– Ну, пока они охотятся за тобой! – рассмеялся Дик. Он подошел к бару и налил Анне воды. – Может, что-нибудь покрепче?

– Что ты! Ни в коем случае, я сегодня не спала ни минуты.

– Как все мы. – Дик рассмеялся. – Не представляешь, как мне хотелось, чтобы все как можно быстрее закончилось. Я чувствовал себя полным идиотом.

– Отчего? Ты прекрасно сыграл эту роль! Ты заслужил все. – Анна устроилась в углу дивана.

– Мне кажется, что можно сыграть лучше, иначе, интереснее. Вот почему театр я люблю больше. Там можно все поменять. Сегодня ты играешь доброго злодея, а завтра он у тебя – монстр. Впрочем, Анна, давай о твоих делах.

– Дик, я не знаю, как поступить. Я хотела бы сделать перерыв, какое-то время не сниматься. Я хотела бы отдохнуть. Ну да, автоматически это означает превращение в жену и домохозяйку, если таковая из меня еще получится. Да, я буду рядом с Гроувом.

Анна говорила все это и следила за реакцией Дика. Но Дик сохранял спокойствие, на его лице ничего не отразилось.

– Я вчера вдруг поняла, что устала за последний год. Да и Майлз выкачивал из нас все соки.

– Ну, если ты физически чувствуешь утомление, то лучше так и поступить. Анна, ты отлично ориентируешься в профессиональных тонкостях, и если ты говоришь, что тяжело, значит, это так есть. Значит, это рано или поздно скажется на работе.

– Да, но теперь я не та Анна Гроув, которая была до этого фестиваля. И доказательством тому новое предложение. – Анна многозначительно улыбнулась.

– Я не буду спрашивать про него. Я суеверен, как и все актеры. Но взвесь – стоит ли менять работу на здоровье и нервы? То ли это предложение, чтобы жертвовать собой? – Дик был серьезен, он был заботлив, он говорил о вещах, важных для нее, но Анна уже злилась. Вместо этих здравых рассуждений, проникнутых заботой о ней, она предпочла бы услышать эгоистичные сетования на то, что свидания, встречи теперь, скорее всего, станут редкими, а то и невозможными. Анна злилась на то, что дружеское и человеское участие Дика оказалось сильнее его любовной привязанности.

– Да, но я же все-таки профессионал, я с пятнадцати лет в кино! Я умею бороться. – Анна вдруг заговорила злым голосом.

– Не сердись, я же не отговариваю тебя, я просто волнуюсь, как бы ты не сделала себе хуже. Именно потому что ты умеешь отдаваться работе так, как никто не умеет. – Дик обнял ее за плечи.

Анна поняла, что он ждет ее слов, ее жалоб, ждет ее доводы в защиту того или иного решения. Но Анна ведь разыгрывала сценку, она на ходу придумывала слова и теперь вдруг запнулась. Она не знала, что говорить дальше – врать надо было убедительно, но сейчас, рядом с Диком, ничего хитроумного в голову не приходило. Тогда она решила сыграть одну из привычных ролей – роль обиженной слабой женщины, чьи силы на пределе. Анна всхлипнула в его объятиях, уткнулась ему в плечо, обняла его, а все остальное уже происходило при задернутых шторах, в полумраке большой гостиной. Анна помнила только, что на пол попадали многочисленные подушки, а джинсы Дика, описав замысловатую траекторию, прогремев пряжкой, опустились на одно из кресел.

– Как же я соскучился, – улыбнулся он.

– Так уходить мне из кино или нет?! – лицемерно пробормотала Анна, забывая обо всем на свете.

– Если уходить, то только в театр, – откликнулся Дик, но в его голосе было столько иронии, что Анна предпочла не думать о его словах.

Закрытие фестиваля было шумным и слегка бестолковым. Все уже расслабились. Одни – от того, что победили, другие – что уже ничего не потеряют. А потому после короткой торжественной части все спустились в ресторан, где очень быстро напились. Теперь можно было высказать претензии, неудовольствия, можно было усомниться в честности победы. Над круглыми столами стоял невообразимый гомон, откуда-то слышалась музыка, на веранде толпились люди, которых окликали уличные зеваки.

– Летти, давайте хорошенько поужинаем. – Майлз оглядел столы.

– С удовольствием, – рассмеялась Летти.

Ей нравилась непосредственность Майлза. Да и сама она проголодалась. Сюда, на закрытие, они чуть опоздали, что отметили абсолютно все. Но Летти мысленно уже была в Нью-Йорке, где ее ждали курсы в мастерской одного известного скульптора.

– Вам мало занятий в академии? Вы еще где-то учитесь? – удивился Майлз.

– Да, мне очень нравится его стиль. И потом, он – классик! Но в зрелом возрасте. Мне надо спешить, чтобы поучиться у него мастерству. Хотя от души желаю ему многих лет. Я ему написала, он согласился позаниматься со мной.

– Удивительная увлеченность! – пробормотал Майлз.

– Мне же надо имя себе делать, а для этого я должна уметь все, – просто объяснила Летти.

– Ну конечно. – Стив опять схватился за свою трубку.

Он уже успел внимательным взглядом окинуть зал и пришел к выводу, что за последние сутки не только у него произошли некоторые изменения. Вот, например, Гроув почти не разговаривает с женой. Анна же, напротив, пыталась одновременно разговаривать с мужем и оживленно общаться с Диком, который, все так же спокойно и ласково улыбаясь, посматривает по сторонам. «Эге, да что-то здесь не так! Во-первых, Дик должен был улететь. Во-вторых, Анна никогда не имела такого заискивающего вида. Вот только вопрос: перед кем она больше виновата? Неужели перед Диком?! Неужели равнодушие на съемках, да и потом, не более чем игра. Если так, то она отличная актриса. Я в этом еще раз убеждаюсь!» – Майлз хмыкнул про себя.

– Так вот, я хотела поменять билеты, но не получилось. Поэтому мне надо завтра утром очень рано быть в аэропорту, – донесся до Майлза голос Летти.

– Я вас провожу, даже не волнуйтесь.

– Спасибо, но если вас что-то остановит, не переживайте, я с детских лет путешествую одна.

– Совсем одна?

– Иногда с тетей.

– А родители?

– Родители заняты собой. Они все время разводятся. А потом опять женятся. И опять разводятся. Они у меня молодые и очень эмоциональные.

– О, это такой вид спорта – разводиться?

– Это такой вид досуга, – деловито пояснила Летти.

Майлз уже оставил надежду на легкий флирт, на короткий роман, на спешную связь. На все это он был готов еще на съемках. Летти, она же Скарлетт Ломанова (о, эти чудные русские фамилии!), обращала на себя внимание сразу. Не только внешностью – Летти была хорошего роста, худенькая, но сильная, и это бросалось в глаза. Лицо у нее было не красивое, но значительное, если можно так сказать о лице двадцатидвухлетней девушки. Она была круглолица, с ямочками на щеках, с высоким лбом и синими глазами. У нее был интересный профиль – нос Летти был аккуратный, маленький, но той формы, которую имеют носы древнегреческих статуй – с высокой переносицей. Все вместе плюс мягкий овал лица делали ее внешность интересной с ярко выраженными славянскими чертами. Англосаксонского не было ничего. Майлз отметил сразу эту непохожесть на остальных и сразу же захотел попробовать снять ее на пленку. Впрочем, потом, когда уже на съемочной площадке появилась Анна и завладела всеобщим вниманием, Стиву стало не до экспериментов. Но, даже будучи погруженным в творческий процесс, он невольно следил за Летти. В ее поведении, сосредоточенности, в ее спокойном и совершенно не киношном нраве таилось очарование девицы, получившей домашнее воспитание. Майлз почему-то тогда решил, что это одна из удачливых жительниц пригородов, которую еще не успели испортить классическое образование и кампусы института и которой выпал счастливый билет поработать в кино. Привычка быстрых побед подталкивала Майлза к активности в отношении необычной девушки, но вместе с тем что-то его останавливало. К середине съемок он понял, что предвкушение флирта весьма захватывающее чувство. И он перестал торопиться и строить планы. Он теперь наблюдал, подмечал, действовал осторожно и деликатно. К концу съемок он, успевший благодаря своим неспешным маневрам как следует разглядеть и понять девушку, влюбился. Когда Майлз понял это, он слегка опешил – в его правилах роману было отведено строго съемочное время. Ни днем больше. А тут… А тут к концу съемок необходимо было только начинать. Когда Стив провожал Летти в пансион и напрашивался на чай или кофе, это было не что иное, как проверка самой Летти. Проверка самого себя. Он уже наметил для себя, что, как только закончится фестиваль, он возьмет небольшой тайм-аут и поселится там, где живет Летти, в Париже, и уже там начнет за ней ухаживать по всем правилам. Но тут выяснилось, что Летти должна лететь в Нью-Йорк, а раз так, то времени на личную жизнь, судя по ее замечаниям, у нее не будет. «Хорошо, я подожду!» – упрямо подумал про себя Майлз и рано утром был у пансиона Летти.