Текст книги "Люблю сильнее жизни. Маленькие истории о большой любви"

Золотой ангел

К новогоднему настроению подходят кружева ручной работы. Похожие на узор мороза на стеклах… Еще хороши к нему тонкие хрустальные бокалы… И запах свечей, перемешанный с ароматом хвои… И духи из заветного флакона… И маленький золотой ангел на ветке… У ангела крылышки, и он играет на флейте… Настоящий новогодний ангел.

Какой дурак придумал, что символ Нового года это оливье? Дурацкий салат неопределенного тоскливого цвета. С кислым запахом майонеза и вкусом лука… С банальными кусочками вареной колбасы…

Хотя у меня сплошное оливье, а не новогоднее настроение… Какие уж тут кружева или бокалы из хрусталя, если только что позвонил Олег и сказал то, что и должен был сказать: «Котенок, ты дома? Скучаешь? Ну поскучай до завтра… В первой половине дня я заеду. И что-то привезу!» Ну да, он забежит на полчаса, может быть, на час. Привезет отличный подарок. Потом поедет к родственникам, пока его жена собирает вещи. Ритуал неизменен: они поедут куда-нибудь в Египет… Или на далекие острова… Это будет не так обидно, как сегодняшняя ночь. Новогодняя. Одинокая. Перед телевизором, где мелькают надоевшие до оскомины фигуры певцов. Я буду попивать шампанское, заедать тортом и думать о хорошем.

Что хорошего может быть в жизни тридцатилетней женщины, если у нее вот уже пять лет связь с женатым мужчиной? Вот именно, что связь. Хотя раньше я называла это любовью. О! Я думала, что это невесомое парение вдоль улиц города, как во сне… Пролетание над крышами и деревьями… Вдвоем, как на картинах Шагала… Черта с два! Связь – вот все, что остается. Собачий поводок и стискивающий горло ошейник. И хозяйский голос: «На место!» Мое место – это мой дом, где я должна ждать повелителя. Хотя есть еще и работа.

Именно там мы и познакомились пять лет назад. Олег стал моим начальником. Я увидела его тонкое, смуглое лицо и замерла, как замирают перед пропастью. Я пропала. Это было наваждение, полет, сон. Потом это наваждение стало привычным. Торопливые дневные часы любви, короткие разговоры в офисе и тоска, тоска… У меня появилось чувство, что я живу на остановке трамвая, в вечном ожидании. В начале наших отношений еще были разговоры о том, что он разведется, и тогда мы будем вместе по-настоящему. А вот уже года три, как никаких планов мы не строим. Разве что о том, что его жена, может быть, уедет на лето к своей маме – и тогда!

Я смотрела на маленькую елку. На ней из игрушек был один золотой ангел. Я его купила в магазине совершенно неожиданно для себя. Я ведь не собиралась украшать елку. А когда он, завернутый в папиросную бумагу, отправился в мою сумку, подумала, что повешу его на пушистую еловую ветку. Пришлось купить на улице маленькую елочку. Теперь в квартире пахло хвоей и чуточку апельсинами. Запах счастья. Совершенно некстати. Моя подруга Яська говорит, что в двенадцать ночи надо написать на бумажке желание. Сжечь бумажку, размешать пепел в шампанском и выпить. Она верит, что этот ритуал помогает. А что я там напишу? Может быть: «Хочу быть свободной»?

Позвонила Яся. Голос у нее веселый и настойчивый: «Ты опять намерена сидеть в одиночестве? Знаешь, это уже даже не романтично, а просто бездарно! Жизнь проходит, а ты все ждешь!» Яська требует, чтобы я непременно явилась сегодня на вечеринку, которую организует каждый год для сотрудников наше руководство. Но у нас с Олегом есть такой негласный договор: я не хожу на праздники. Потому что это было бы нечестно: он вынужден быть дома с женой, а я буду в это время веселиться. Еще Олег признается, что ревнует. Мне это раньше нравилось, мне нравилось быть его тайной собственностью, девочкой живущей от встречи к встрече. А теперь мне тридцать. И я привыкла проводить праздники в одиночестве. Иногда он наберет меня по мобильному: «Ты как? Я думаю о тебе! Не скучай!»

Время двигалось медленно и я, лежа на диване время от времени смотрела на ангела. Он улыбался, не отрывая губ от флейты. Будто пытался мне что-то сказать. У него было почти детское лицо и кудрявые волосы. На часах все время было семь вечера. И тут ангел мне подмигнул. Честное слово! «Что? – спросила я. – Что я должна сделать? Пойти на вечеринку?» И он кивнул головой.

Время рванулось вперед, как джип. Я красилась, одевалась, сушила волосы. Что-то сыпалось из косметички, звенели браслеты и пахли духи. Ангел смотрел на меня одобрительно. В золотом, цвета шампанского платье, в туфлях на высоких каблуках я встала перед зеркалом. Потом сняла ангела с ветки и положила в сумочку. Зачем – не знаю. Просто так.

Почти вовремя я вошла в зал ночного клуба, где проходил новогодний корпоратив нашей фирмы. Первой меня встретила Яська. «Ты пришла?!!» – на ее лице было заметно некоторое смятение. Причину ее растерянности я обнаружила минуту спустя. Посредине свободного пятачка возле музыкантов танцевал Олег со своей женой. Увидев меня, он покраснел. Правда! Он покраснел, как школьник, застуканный с сигаретой. А ведь всего час назад он сказал мне мучительно скучающим голосом в телефонную трубку: «Тоска… Все обычно. Дома перед телевизором… Думаю о тебе!»

Яська резвилась с каким-то парнем из маркетинга, знакомые сотрудники все уже сплоченно отмечали праздник. И я застыла с бокалом шампанского, словно статуя возле стены. Идиотка! Зачем я сюда притащилась? Я чувствовала себя как во сне. Нет, не в том, где летят вдвоем над крышами и облаками. А в том, где ты одна являешься среди одетых людей совершенно голой. Вот и я стояла в своем золотом платье и на высоких каблуках, чувствуя себя раздетой. Олег со своей женой сидели за столиком и о чем-то оживленно беседовали. Лишь раз он скользнул по мне взглядом, словно по пустому месту. И лишь один человек глядел на меня доброжелательно и сочувствующе – незнакомая, совсем молоденькая девушка. Чем-то она была похожа на ангела, спрятанного в сумке. Может быть, легкими кудряшками. Или улыбкой. Рядом с ней сидел мужчина, который годился ей в отцы. Знакомая история. Наверное, он отослал свою семью куда-то в теплые страны. И вывел девушку в свет, пока жена с чадами отдыхает. Мужчина был хорош. Слегка седой, широкоплечий. Похожий на главного героя в фильме, где добро побеждает зло. И, судя по тому, как тянулись к нему бокалами наши начальники, обладал немалой властью. Мне стало жалко девушку, похожую на моего ангела. Ей еще предстоит узнать все про новогодние вечера перед телевизором, про одинокие ночи в мае, про тоскливые утренние часы в октябре… Слезы потекли так неожиданно, что я не успела их спрятать. Пришлось бежать к зеркалу.

Пока я вытирала глаза и подкрашивала губы, кто-то встал у меня за плечом. В зеркале я увидела ее. Она приглаживала кудряшки. И смотрела на меня:

– У вас что-то случилось? Я могу вам чем-то помочь?

Чем ты можешь мне помочь, маленький ангел? Но неожиданно для себя я ответила:

– Здесь один человек… Со своей женой. А я не знала. И тоже пришла. Лучше бы сидела дома.

– О! – сложились в трубочку смешливые губы. – Надо что-то придумать! Надо показать ему, что у вас все отлично! И вообще, Новый год – подходящий момент, чтобы все поменять!

Ну да. Когда-то и я верила в эти сказки. Впрочем, спасибо ей за участие и добрые слова. Я так и сказала:

– Спасибо тебе!

А потом вынула из сумки ангела и протянула девушке:

– Пусть принесет тебе счастье!

Девушка взяла подарок и улыбнулась. А я пошла в зал. Нужно было потихоньку выбраться к выходу, пока Яська меня не поймала. Пора было возвращаться на свое место. Туда, где вечное ожидание и привычная грусть.

Но до дверей я не дошла. Потому что меня остановил тот самый, похожий на киногероя красавец:

– Вы позволите с вами потанцевать?

Я оглянулась. Девушка сидела за столиком и кивала мне головой.

– Да.

Мое «да» прозвучало так тихо, что он наклонился к моей щеке. И вот мы уже танцевали. Его руки держали меня так бережно… А мои тянулись вверх к его плечам… Я совсем забыла, как хорошо танцевать. Качаться в ритме музыки, плыть вдвоем, лететь над крышами и облаками…

Мы танцевали третий танец подряд и молчали. Наконец я опомнилась и посмотрела вокруг. И сразу обнаружила злой и пристальный взгляд Олега. И еще улыбающуюся девушку. Глупая ситуация. Хотя девочка хотела мне помочь. Я опустила руки, хотя музыка еще звучала. Киногерой вдруг заговорил:

– Я не представился… Вадим.

– Простите, мне пора. Да и ваша спутница заждалась. Это ведь она попросила вас со мной потанцевать?

– Да. И была права. Я получил огромное удовольствие… – Он говорил чуть старомодно, церемонно. И мне это ужасно понравилось. Но надо было заканчивать этот спектакль. И так на нас смотрел весь зал.

– До свидания.

Я сделала шаг в сторону. Но Вадим неожиданно подхватил меня под руку и твердо повел к своему столику. Не хватало еще вырваться на глазах у всех сотрудников!

– Это моя дочь – Вика. А вашего имени я все еще не знаю…

Дочь! Какое счастье! Как замечательно, что на свете существуют не только юные любовницы, но и юные дочери! Оказывается, мне было очень важно, что девушка его дочь…

– Таня… Меня зовут Таня… – я просто прошептала это, оттого что перехватило горло. А может быть, лопнул невидимый поводок.

Девушка смотрела на меня весело и заговорщицки. – Я сразу папе сказала – смотри какая красивая женщина!

– Не привирай, я первый Таню заметил!

А еще через пять минут все стало так радостно и просто, словно в старом фильме. И мы смеялись! И бросали конфетти! И в шампанском летели пузырьки! И Новый год наступил.

Поздним утром зазвонил телефон. Олег обиженно протянул:

– Котенок, ты вчера меня подставила. Что за нелепая выходка? Нет, ты, конечно, имеешь право веселиться. Но все же могла бы подумать обо мне. Мне сегодня стоило большого труда вырваться. Я заеду через час.

Мне стало смешно. Бедный Олег, он еще не знает, что я свободна.

– Не надо больше вырываться, Олег. Через час меня не будет дома.

– А где же ты, интересно, будешь?

– Я приглашена на обед. Кстати, начался новый год. А у меня началась новая жизнь. – И я положила трубку.

Нужно было собираться. Сушить волосы. Красить глаза. Меня ждали!

Гарри Поттер и Артемида

Сначала в трамвай вошла девушка в черном пальто. Асе ужасно нравились такие вещи. Пальто было длинное, с хлястиком сзади. К нему ужасно шли ботинки, тяжелые, грубые – Ася такие носила бы, если бы деньги были. Асина мама и про ботинки, и про пальто говорила: «Это не для нас». Для нас, то есть для нее и Аси, были куртки немарких расцветок с вещевого рынка и сапоги оттуда же. Ася смотрела на девушку сзади и видела свободно лежащие на плечах волосы и полоску лица, тонкую и светлую, словно луна на убыли. Потом девушка решила пройти чуточку назад и сказала Асе:

– Мальчик, пропусти меня.

Ася подвинулась. И покраснела. Она всегда краснела, когда ее в очередной раз принимали за мальчика. Волосы, собранные в хвостик, скуластое, курносое лицо, большие серые глаза… Все абсолютно девичье… Но вот рост, прямые, крепкие плечи, мешковатая одежда, скрывающая грудь и талию заставляла людей принимать ее за мальчишку-подростка. Правда один знакомый художник всегда твердил ей, что она похожа на Артемиду, богиню-охотницу. Но мало ли что говорил этот немолодой человек, заходивший иногда в кафе, где она работала прошлым летом. Ася считала, что люди правы и надо смириться с тем, что дала тебе природа. Она давно научилась отгораживаться от людей невидимой стеклянной стеной равнодушия, которое ее мама называла смирением. «Нужно смириться с обстоятельствами… Нужно смириться с тем, что есть на самом деле… Не витай в облаках… Принимай данность» – все это Ася слышала десятки раз. И еще вечное: «Это не для нас…» Не для них, то есть не для Аси, был замечательный институт с факультетом искусствоведения, поездки в горы, серебряные браслетики, компьютер с интернетом, кружевное белье, Средиземное море, древние храмы Греции, мечты о славе и каких-то невероятно умных и красивых людях, с которыми можно говорить часами. Но Ася все равно мечтала обо всем этом. О том, что все-таки заработает кучу денег и поступит в тот самый-самый интересный институт, что поедет к храмам Греции и увидит их древний мрамор, что напишет удивительную книгу о своих любимых художниках. Но мечты эти никогда не выплескивались наружу. Ася относилась к ним, как к красивой сказке, которую рассказывают себе на ночь одинокие и несчастливые люди.

Задумавшись обо всем этом, Ася прозевала свою остановку и стала проталкиваться к выходу, чтобы выйти на следующей. Прямо возле дверей она почти упала на кого-то, и ей пришлось уцепиться за его рукав. Парень повернулся, и она обнаружила, что он очень смахивает на Гарри Поттера, только вымахавшего под два метра и раздавшегося в плечах. Он рассеянно улыбнулся и поддержал ее. Вывалились из трамвая вместе.

– Извините… – пробормотала Ася.

– Ерунда… – ответил взрослый Гарри.

И они пошли в разные стороны. У него были длинные, прямые волосы и очки в тонкой оправе, и рассеянный взгляд… И длинное черное пальто…

«Не для меня…» – подумала Ася. И соединила симпатичного парня с той девушкой из трамвая. «Стильная пара получилась бы…» Поставить себя рядом с ним хотя бы мысленно ей даже не пришло в голову.

Погода не способствовала долгому хождению по улицам. Еще выходя из трамвая, Ася вступила в лужу. Теперь в одном сапоге хлюпала вода. Но через пару кварталов образовалась гармония: второй сапог промок тоже. Раскисший снег с грязью заляпал джинсы внизу, и Ася не стала, как обычно по выходным, глазеть на деревья парка и синиц, которые скакали по веткам. Дома было тихо и холодно. Мама работала: по воскресеньям выторг был больше, чем обычно, и она оставалась за лотком до сумерек. Ася разделась и включила газ. Села на кухне, сжевала бутерброд. Запила чаем. И подумала, что неплохо бы записать те маленькие, но кажется оригинальные идеи, которые посетили ее, когда она бродила по залам полупустого музея искусств. Сегодня было мало туристов, и звук ее шагов гулко отдавался в залах. Она долго сидела на скамейке перед стеной, где висели голландцы. И что-то очень важное о жажде жизни и спокойном достоинстве простого бытия приходило ей в голову. Сейчас в тишине своего дома в самый раз было бы изложить все на бумаге. Но она вздохнула: «К чему?» Все равно ничего путного не выйдет из этих записей… Кому они нужны? У нее даже образования настоящего нет… Так – художественная школа, книги, галереи… И бесконечные размышления в одиночестве… тут она вспомнила, что нет хлеба. Сапоги не высохли, и ей пришлось надеть кроссовки, впрочем, магазин был рядом, в двух шагах. И, не покрыв головы, в расстегнутой куртке и с распущенными волосами Ася побежала в магазин.

Было уже темно, и прямо на ступенях хлебного она вновь столкнулась с давешним клоном Гарри Поттера.

– Ого! Второй раз за день! – засмеялся парень.

Ася смутилась: узнал, надо же! А он вдруг сказал:

– Подожди! Я хлеба куплю…

И Ася послушно остановилась. Через пару минут он выскочил из дверей и весело посмотрел ей в лицо:

– Пойдем вместе. Ты рядом живешь?

– Да.

И они пошли вместе.

– Меня зовут Женя…

– А я думала – Гарри!

– Заметила? Все замечают… А ты читаешь Поттера?

Ася смутилась: конечно, в восемнадцать лет читать про Поттера это как-то по-детски.

– Так, проглядывала…

– А я читаю.

Ася расстроилась: можно было бы и не скрывать свою любовь к сказке.

– А тебя как зовут?

– Ася.

– А я думал Пеппи!

Она совсем не нашлась, что ответить. Только вдруг обнаружила, что на ногах у нее остались теплые полосатые носки. А Женя вслух произнес совершенно невозможное:

– Мне в детстве Пеппи страшно нравилась. Я даже был в нее влюблен. Мечтал, что вырасту и встречу такую девчонку… Чтобы была смешная и придумывала что-нибудь все время…

Ася машинально добавила:

– И лошадь поднимала…

И тут же испугалась. Но Женя расхохотался:

– Точно! Ты очень на нее похожа…

И Ася опять ляпнула:

– На лошадь?

И снова они засмеялись. А дом уже был – вот он и идти было некуда.

– Я пришла…

– Ну и что? Давай еще походим… Если ты не замерзла.

Ей было жарко. Щеки горели, и руки… И они пошли сквозь свет фонарей и тени деревьев…

Ася молчала. Ей казалось, что вот еще минута-другая и Женя поймет свою ошибку, осознает, что принял ее за какую-то другую девушку: умную, интересную, яркую. А она, Ася, совсем не такая… ну вот о чем ей с ним говорить, скажите на милость? О том, какие клиенты в кафешке, где она сейчас работает, привередливые и грубые? Или о том, сколько стоит в книжном том с импрессионистами, который ей просто необходим? А Женя не молчал. Тормошил ее, расспрашивал, рассказывал.

– Мы здесь квартиру купили. Ничего райончик. Раньше мы вообще жили в такой глуши!

Как это такой человек, как он, мог жить в глуши? Такие, как он, живут только в центре. Там, где чистые улицы, стильные фонари и хорошо одетые девушки гуляют под этими фонарями. И что он находит хорошего в этих, привычных для нее с детства кварталах? Деревьев здесь много и летом зелено. А сейчас все серое и невзрачное. Под стать самой Асе.

А он продолжал свой треп:

– Ты где учишься? Или ты работаешь?

– Работаю, – вяло ответила Ася, – а с учебой не складывается… Дорого. А на бюджетный не потяну… Там одни медалисты…

– Ну уж прямо одни медалисты… А куда ты хотела?

– На искусствоведческий… Но это все не для меня…

– Почему не для тебя? А для кого?

Ася помолчала и произнесла вслух то, что думала:

– Для таких, как ты.

Женя посмотрел на нее внимательно и серьезно:

– Понял. Ты думаешь, что хуже других. Все через это проходят. Хочешь, я расскажу тебе, какая ты?

Ася кивнула. И он рассказал ей о том, какая у нее светлая улыбка и пушистые волосы, и лучезарная открытость, и хитрый нос, и длинные ноги, и добрый юмор… Наверное, он сбивался и не находил нужных слов… Наверное, со стороны показалось бы, что он говорит банальные комплименты, которые выдавливает из себя обычный молодой человек лет девятнадцати… Но для Аси все, что он произнес, прозвучало странной, незнакомой музыкой. Чудесным заклинанием. И невидимая стеклянная стена, что отделяла ее от остального мира, – стена, которая называлась «не для меня», вдруг разлетелась на мелкие осколки. И оттуда, из ее маленького мира, в мир большой устремились все ее желания, надежды, умения и таланты. И ломался под ногами со звоном тонкий лед подмерзших луж, а ей казалось, что она топчет свои страхи, свое недоверие и холодное слово «невозможно»…

И они бродили от дома к дому допоздна. И самые обычные фонари горели сквозь сумерки тепло и волшебно. И на ветвях деревьев светились маленькие капельки измороси. И из музыкальной школы неподалеку доносилась неуверенная мелодия, которую, сбиваясь и начиная вновь и вновь, выводил ученик на скрипке. Ася рассказывала о своих мыслях и мечтах, о живописи, в которой (вот странно!) Женя ничего не понимал, о детстве, о грустных и веселых посетителях кафе, о снах, о придуманных ею путешествиях… А он слушал и не мешал, наверное, понимая, что она впервые так открыта и свободна, а может быть, просто любуясь ею… И когда она бежала к своему подъезду, оборачиваясь на бегу, то вдруг сделала то, что ей снилось когда-то: подпрыгнула и, кажется, зависла в воздухе на секунду. В смешном и грациозном, оленьем прыжке.

Дома, уже поставив будильник и выключив свет, она все не могла заснуть и вертелась, и зажмуривала глаза. Но сквозь плотно сомкнутые веки видела Женино лицо. И улыбку, с которой он спросил:

– Завтра во сколько?

А потом всё закрыли цветные полосы и пятна и она полетела над городами и странами, разбросав длинные, словно у богини-охотницы, руки и ноги и улыбаясь детской улыбкой конопатой Пеппи…

У Аси будет красивая, сложная и интересная жизнь. Но всегда она будет помнить этот длинный вечер, когда в мартовских сумерках человек ее судьбы, похожий на выросшего Гарри Поттера, произнес волшебное слово и разбил невидимое стекло, чтобы освободить ее навсегда.

Полезное чтение

В комнатке общежития звучал Вертинский.

«Ваши пальцы пахнут ладаном,

а в ресницах спит печаль…

Ничего теперь не надо Вам.

Никого теперь не жаль», —

картавил безутешно великий бард. Окно было открыто. Из него доносился шум весенней улицы. Солнечные лучи пытались заигрывать с зеркалом и с флаконами духов, стоящими на тумбочке. Но, казалось, общее приподнятое настроение природы никак не трогало двух девушек, одна из которых застыла перед окном с сигаретой в руках, а другая, еще не снявшая плащ, присела на кровать. Та, что сидела, вздохнула и спросила:

– Инга, по какому поводу декаданс разводим?

Стоящая у окна, вся в черном, дернула плечом:

– Ты что, Наташка, не знаешь, что повод всегда один и тот же?..

«Повод», а, иначе говоря, Потап, как именовали студентки филфака своего неотразимого преподавателя иностранной литературы Валентина Васильевича Потапова, усмехался мефистофельской улыбкой в элегантную бородку с фотопортрета, украшавшего обшарпанную стену комнаты. Со стены напротив мрачно глядел на него другой образчик мужской красоты. Гладко выбритый, сияющий мускулами Гришенька, он же Григорий Слюсаренко – студент института физкультуры, бывший футболист и будущий тренер.

Наташка, заразившись настроением подруги, тяжело вздохнула и мягко сказала:

– Инга, мы же договорились – в комнате не курить…

– Ладно, ладно… Сейчас, потушу…

Помолчала и начала бесконечное повествование о том, как они встретились и что он сказал. Смысл сказания, состоящего из лирических отступлений, сентиментальных воспоминаний, обрывков стихов и дословного воспроизведения всего разговора с любимым заключался в простейшем итоге: «Он не будет с ней разводиться». Собственно, что Потап не будет разводиться с женой, было понятно любой первокурснице, не говоря уже о старшекурсницах, каковыми обе девушки и являлись. Но Инга пятый год все на что-то надеялась и чего-то ожидала. Их роман, служивший бесконечным источником институтских сплетен, а также материалом для Ингиных стихов, стал таким же привычным для всех обитателей ВУЗа, как неработающий фонтан в холле главного корпуса: было ясно, что фонтан никогда не забьет струями. Точно так же было понятно, что Потап никогда не уйдет от жены к Инге. Только сама Инга все продолжала ждать и верить.

– Мы уроды, Наташка. – Так закончила свой рассказ Инга.

Наташка глянула в зеркало: очень симпатичная девица посмотрела оттуда на нее и приоткрыла розовый рот.

– Да не в этом смысле, – перехватила ее взгляд подруга, – мы моральные уроды. Нас изуродовала литература!

И, найдя наконец виновника всех любовных неудач, Инга с облегчением зарыдала. Наташа зарыдала за компанию, хотя ей тоже было о чем поплакать. Роман с Гришенькой, хотя и не такой трагический, как Ингин, тем не менее что-то никак не вел к закономерному, казалось бы, результату. Григорий, явно любящий и бесконечно любимый, совершенно не предлагал Наташе руку и сердце. А дело двигалось к окончанию института. И нужно было что-то решать. А Гриша, очень помногу и подолгу рассказывавший о своих планах по воспитанию звезд футбола, совершенно ничего не говорил о возможной женитьбе.

Нельзя сказать, чтобы Инга была так уж не права в своем анализе их с Наташкой любовных неудач. Филологички – вообще девушки чувствительные и романтичные. А уж поскольку их отношения с литературой носят характер систематический, невольно перенимают всю серьезность и драматичность, с которой относятся к мужчинам героини классических произведений. Они до сих пор помнят, кто такая Татьяна Ларина и Наташа Ростова, знают, что лошадь Вронского звали Фру-фру, более того, они знают даже, что Толстых в русской литературе было трое, а если учесть Татьяну Толстую, то четверо. Вот таким несовременным мусором была забита Наташина голова! Но мало того что она училась на филологии, Наташу воспитывала бабушка, пропитанная гуманитарным ядом мировой литературы, словно курильщик никотином. То есть родители у нее тоже имелись, но были заняты работой. А потом разводом и новыми браками… Так что на Наташино воспитание времени у них не было. И бабушка выдыхала классику одним своим существованием. Гришенька, посетивший как-то с рабочим визитом Наташин городок и познакомленный с бабушкой, так и не понял, почему это старушка высказалась насчет какого-то депутатского выступления по телевизору: «Плакала Саша, как лес вырубали…» Долго раздумывал, кто такая эта Саша и не нашел в правительстве никого с подходящим именем… Так же его привело в замешательство обращение бабушки к нему лично: «Юноша бледный со взором горящим». Надо сказать, что юноша он был весьма румяный и не обидчивый. Решив, что старушка слегка странновата, он все же предложил Наташе отправить бабушку отдохнуть к его родителям в село, на свежий воздух – «проветрить мозги», как он довольно бестактно заметил.

Так вот бабулино воспитание вкупе с гуманитарным образованием принесло свои щедрые плоды: Наташа верила, что есть вечная любовь, великая сила искусства и нравственный закон внутри нас. Еще она верила в мужские клятвы. Но никогда их не слышала. Григорий вообще о чем-нибудь малоконкретном не распространялся. А предпочитал говорить о предметах осязаемых и реальных. Поскольку он тренировал детскую сборную при школе олимпийского резерва, разговоры его сводилась в основном к отсутствию новых бутс, мячей и трусов. А проблема травмы у голкипера приводила его в куда более взволнованное настроение, чем Наташины невнятные намеки на скорую разлуку…

– Понимаешь, читать нужно что-то полезное. Поваренную книгу, пособия по воспитаю собак, брошюры по удалению бородавок… психологию, наконец! – продолжала, всхлипывая, Инга.

– Видела сколько всякого понавыпускали про то, как удачно замуж выйти? Вот что нужно читать! А мы безнадежно испорчены.

Наташка согласилась с подругой и залилась слезами в три ручья, причитая:

– Я ему про любовь, а он мне все про бутсы и мячи…

После удачного совместного плача девушки приободрились и поменяли наконец Вертинского на Мадонну. А также занялись приготовлением жареной картошки. На запах прибрели немногочисленные голодные парни с их этажа. Кто-то принес соленых огурцов, а кто-то кабачковой икры. И за этой царской трапезой любовные неприятности как-то забылись. Инга даже пококетничала немного с Пашкой из сто двадцать восьмой, совсем похорошела и разрумянилась. Впрочем, ночью, открыв на сон грядущий томик Цветаевой, она наткнулась на «Вчера еще в глаза глядел…», снова вспомнила весь кошмар своей любви и вновь залилась слезами.

День спустя Наташа зашла на свой любимый книжный рынок. Постояла возле лотка с дорогущими изданиями книг по искусству, полистала томики поэтов Серебрянного века. Приближался день рождения Гришеньки, и она выбрала для него чудесно изданную маленькую книжечку Верлена. Представила себе, как Гриша должен обрадоваться такому замечательному подарку, но что-то ее тревожило… Разговор с подругой не выходил из головы, и она печально оглядывала книжные лотки: неужели вот все это прекрасное и интересное, заключенное в обложки испортило ее отношения с Григорием? Неужели лорд Байрон и Достоевский, сам Лев Николаевич и Жорж Санд помешали ее замужеству?

Бродя по рынку в тяжелом раздумье, Наташа вдруг наткнулась на ярко-красную обложку с ядовито-зелеными буквами «Стервы выходят замуж». Ей было стыдно, но она купила эту гадость и, придя в общагу, немедленно открыла книгу. Сперва ей просто было смешно из-за стилистических ошибок и общей идиотичности текста, но где-то на восьмой странице она затряслась от ужаса. Оказывается, она все делала не так! Она звонила Грише первая и сама спрашивала: «А когда увидимся?» Она спрашивала у него тридцать раз на дню: «А как ты ко мне относишься?» Она рассказывала ему про себя все-все: и про то, что зуб болит, и про то, что препод по английскому хватал ее за коленку. Еще она раскрыла Грише все свои тайны: про мальчика в восьмом классе, которому она «почти все позволила» и про свою любовь на первом курсе к аспиранту. Мало того, она отдалась Григорию так просто, словно только и занималась этим всю жизнь! Она болтала без умолку, плакала, когда ей было грустно, и смеялась, как безумная, когда было весело. Она убирала у него в комнате, стирала ему рубашки и готовила еду, когда было из чего. То есть она делала все наоборот. Вместо того чтобы, как рекомендовалось в пособии, подсчитать количество отдаваемого и соотнести с получаемым, она просто выплескивала на Гришу нежность, заботу и преданность. Оказывается, это был прямой путь к эмоциональному рабству и потере уважения любимого человека.

Открытие Наташу настолько потрясло, что следующие два дня, засунув книгу под подушку, чтобы Инга не увидела какой ужас читает соседка по комнате, она провела в глубоких и серьезных раздумьях. Нужно было все менять в себе и в отношениях, а времени оставалось очень мало. Первым делом Наташа перестала звонить Грише утром, чтобы сказать «Доброе утро» и «Как ты спал?», а также вечером, чтобы выяснить, как прошел его день и пожелать спокойной ночи. Вместо того чтобы обеспокоиться и начать звонить самому, Григорий приперся в общежитие без всякого звонка и застал Наташу в халате и со свежевыдавленным прыщом на лице. Обнаружив, что Инги нет и не предвидится, он радостно попытался заняться с Наташей любовью. Она же, вспомнив правила из пособия, сообщила, что сию минуту уходит на важную встречу. И вместо того чтобы прижиматься к сильному Гришиному плечу, целоваться и слушать его рассказы про армию и пацанов из сборной, потом валялась до вечера в гордом одиночестве. Спустя время она дважды показалась любимому с якобы поклонником. Поклонник был омерзительный тип, от которого пришлось отделываться неделю. А Григорий в результате вообще исчез с горизонта. Пришлось его искать на тренировке, сделав вид, что проходила мимо и забежала на секунду. Потом Наташа пыталась поразить его воображение экстравагантными жестами, неожиданно исчезая из комнаты среди ночи или закурив сигару на его дне рождения. Но, похоже, что воображение у ее возлюбленного просто отсутствовало. Сигару Гриша вынул у нее изо рта и выбросил в мусор. А после ее исчезновения из комнаты разразился дикий скандал с вахтером, поскольку Гриша вызвал милицию и сам поднял все пять этажей, пытаясь отыскать пропажу. В результате прозвучали из Гришиных уст непонятные для посвященных (но ясные для Натальи, которую Гриша еженедельно таскал на матчи), жесткие слова: «Желтая карточка», «Красная карточка» и «Ты в офсайте»… Она перевела их на общедоступный литературный и они звучали приблизительно, так: «Душа моя томится непониманием твоего сердца… Кажется в грядущем я буду одинок…» Естественно, что Наталья удвоила усилия.