Текст книги "И всё, что будет после…"

«И впрямь хозяин на кабана ходит!» – подумал Жора, насчитав ещё трех собак. Кошек же было не сосчитать… а котят – пропасть, как звезд в небе.

«И чем они их всех тут кормят, однако?…» – подумал было поставский следователь, но тут на него, грозно забренчав цепью, так рявкнула пятая огромнейшая овчарка, что все подозрения мигом улетучились из головы. Жора обомлел от страха.

– Лежать, Шарик! – знакомо уже, по-хозяйски прикрикнул Лёник, и двухметровый Шарик-волкодав нехотя отступил, взрывая лапами землю злобно и оскорблённо.

– В будку, халера! – повысил голос хозяин, доводя дело до логического конца. Шарик повиновался – с трудом залезая в будку, доверху засыпанную сеном, добрый стог которого был навален в конце двора. Путь к дверям хлева был свободен.

«Хлев», построенный ещё «за польским часом» самим Фомой из добротных сосновых бревен, высился, как дворец, на самой вершине холма. Домишко же, в котором ютилось сейчас лёниково семейство, и стоял пониже, в пыли у самой дороги, и сам был ветхим – серый и покосившийся, как все Шабановские хаты, построенные при панах для батраков и позже, при коммунистах – для колхозников, делавших первый шаг к светлому будущему путем уничтожения хуторов. Окна в халупке были совсем маленькие, слепые. Рамы, однако, были выкрашены ещё недавно ядовито-синей краской, как почему-то и по всей деревне. Крышу тоже, кажется, успели подновить – местами на ней белел новенький шифер. Крыша же «хлева» так искусно была покрыта дранкой, что, по крайней мере, в ближайший десяток лет не нуждалась, по-видимому, ни в каком ремонте.

Двери «хлева», плотно закрытые и хорошо пригнанные, были на каких-то хитрых пружинах, хотя и ржавых, и тотчас захлопнулись за вошедшими. В нос Жоре ударил коровий запах навоза и теплого молока… Это, действительно был хлев. В стойле, однако, было пусто, только кабан повизгивал и похрюкивал за перегородкой. Свернув за Лёником в какую-то дверь направо, Жора неожиданно оказался в другой части хлева, похожей больше на захламленную мастерскую с полками вдоль стен, полными всякого барахла! Помещение было столь просторно, что теперешние хозяева приспособили его под сеновал, и сено, видимо, забрасывали вилами со двора через большое окно, закрывавшееся в свое время изнутри хорошо пригнанными деревянными ставнями, снабженными, опять-таки, какой-то хитрой пружинной системой для автоматического захлопывания. В настоящее время ставни были приоткрыты. Сломанные ржавые пружины торчали во все стороны, и в щель просачивался пыльный свет. Под стеной валялись лопаты и два тяжеленных лома, какими колют лед.

Жора увидел за окном двор и стог сена. Стекла не было. Видимо, его вынули вместе с рамой, а точней, раму, которая оказалась здесь же, прислоненная к стене, выставили целиком, чтобы забросать со двора сено, добрая половина которого уже навалена была в углу до самого потолка.

– Вот халера! – сказал Лёник, взглянув на кучу, потом принялся яростно разгребать её обеими руками у основания, прямо-таки вьюном ввинчиваясь в сено. И пока малый пытался, видимо, отыскать в стогу нечто, похороненное там, как с облегчением можно было предположить, до следующих сенозаготовок, Георгий Сергеевич решил приоткрыть ставни и начать, наконец, собственные поиски.

«Так держать!» – сказал он себе, разглядев в противоположном углу висевший на гвозде старый кожух. На другом гвозде, чуть повыше, угадывалась полоска ремешка. Дело было сделано на пятьдесят процентов. И ставни не надо было открывать. Жора знал, что там, на стене, за вытертой порыжевшей овчиной он найдет то, что ищет. Оставалось только убедиться в том лично, а для этого добраться до противоположной стенки через весь этот хлам: груды запыленного тряпья, заржавевшие тракторные запчасти, наваленные в ужасающем беспорядке старые ведра и сапоги. Обойдя банки с красками и олифой, тоже ржавые, Жора оглянулся на пацана, продолжавшего разгребать стог, и только успел пожелать в мыслях, чтобы не отыскалась сейчас эта чертова граната, с которой не известно что теперь делать, как нога предательски поскользнулась на чем-то склизком… и поехала как по маслу… Будь посветлей, Жора бы разглядел, что то была кучка свежего куриного помёта. Но света было всё-таки недостаточно. Да и было не до того. Жора только услышал, как загремел опрокинутый им чугун, зазвенели бьющиеся бутылки с олифой, и успел подумать, что вот-вот угодит носом в зловещего вида борону на куче каких-то досок… Но что-то спасительно задержало вдруг скользившую Жорину ногу. Он почти удержал равновесие и уже не носом, а только левым локтем угодил в развалившиеся тотчас доски. Жора чихнул и, посмотрев на подошву своего ботинка ещё неведомой здесь никому фирмы «Адидас», тотчас вытер её о то, что, брошенное на пол в мешке, так удачно задержало его падение.

Предмет не сдвинулся с места.

Ощупав предмет носком и ещё раз вытерев об него хорошенько обе ноги, Жора предположил, что это, по-видимому, какая-то очень тяжелая болванка или гаечный ключ от трактора. В конце концов, сложив доски и осторожно переступив через ведро с белилами, он снял с гвоздя овчинный тулуп. Под тулупом на истёршемся ремешке начищенным дулом вверх висело именно то, что и нужно было сейчас молодому поставскому следователю. Он снова прикрыл тулупом так удачно найденное ружьё. Решив, что больше тут делать нечего, следователь как-то воровато оглянулся, бросив взгляд в приоткрытое окошко, и совсем не зря! Из ольшаника на другой стороне дороги, за которым проглядывали стены колхозной фермы, показалась женщина в белом платке, державшая в руке ведёрко. Она вышла на луг и быстро приближалась к дороге.

– Эй, Лёня! – поманил Жора к окну. – Кто это там идет?

– Як черти куды схавали! – отозвался малец, стряхивая с себя сено. – Не найти халеру!

– Давай-ка скорей! – поманил рукой Жора.

Мальчик мигом оказался рядом, без труда преодолев все препятствия. «Привык, видно!» – вздохнул следователь, не без зависти разглядывая хилого белобрысого Лёника. Солома предательски украшала неровно остриженные вихры, не отличаясь по цвету от волос.

– Ой!.. Мати! – вскрикнул он, выглянув из окна. – Айда отсюда! Може, знойдем ящэ кали…

«А лучше вообще не «знойдем!» – с надеждой подумал Жора.

Они с Лёником мирно сидели на лавке у крыльца, когда послышались торопливые шаги, и тотчас же из-за угла хаты выскочила маленькая юркая женщина в повязанной по-деревенски косынке. На хозяйке был неопределенного цвета передник поверх выцветшего цветастого платья и чёрные резиновые боты на босу ногу.

– А кыш-ш! Малым не дадуть паесць! – закричала она на котов, наливая из своего ведра чего-то в миску прыгавшим с крыши котятам.

Кабан, заслышав голос хозяйки, так завизжал и принялся стучать в перегородку, будто намеревался разнести хлев изнутри.

– Дам, дам и табе! – гортанно закричала хозяйка с ненавистью в голосе. – Стихни! – схватила стоявшее у порога ведро с размокшими хлебными корками, плеснула молока и туда и, успев поздороваться с незнакомым человеком, с вёдрами в двух руках, исчезла в хате.

– Хозяин на сене! – крикнула из сеней, сыпанув в корки пару пригоршней темноватой муки из большого полиэтиленового мешка и, низко наклонившись над ведром, стала быстро размешивать всё одной рукой. Взгляд её через открытую дверь упал на Жору сосредоточенно рассматривавшего стог посреди двора.

– А дзе Тадик, халера? – закричала она, тоже посмотрев на стог… Чаму сена не закидау?

Не знал Георгий Сергеевич, что ещё сегодня от всей души поблагодарит Тадика за нерадивость и за то, что не закинул он это сено в хлев, ибо стог этот спасёт Жоре жизнь.

– Он-то мне и нужен, – официально проговорил следователь. – Сын ваш Тадеуш, что пас на озере вчера коров…

– Нема чаго яму там было рабить, – враждебно сказала женщина, выпрямившись над ведром и только сейчас присматриваясь к форменной рубашке следователя. – На ферме раблю дояркой, и корова моя с колхозными. Не пасьвим мы в Шабанах…

Не знала она, что созвонился Георгий Сергеевич с этими самыми Шабанами и знал, что работает мать кудрявого Тадика на ферме, и нету у них коровы, а есть телушка. И, да, пасётся эта телушка с колхозным стадом… но не даёт ещё молока. Но не ведала о такой осведомленности усталая задерганная жизнью женщина, иначе б не прошествовала со своим ведром в хлев мимо следователя, не удостоив его ни единым взглядом… А в ведре было больше белого, чем разбухших корок.

Жора молча последовал за хозяйкой, решив поговорить наедине.

Некоторое время из хлева доносилось лишь удовлетворенное чавканье кабана. Интеллигентного голоса Жоры было почти не слышно.

– Нема чаго его кликать! – крикнула в ответ хозяйка. – Батьке дапамагае! Сено грабить!..

Вновь послышалось воркование Жоры.

– А чтоб вас халера! – выскочила из хлева хозяйка. – Якия удачки? Не крау ён нияких удачак! Шукайте, дзе хатите! – раскрыла она двери в хату. – Няма у нас вашых вудачак! Николи ён ничога не крау!

Надо ли здесь говорить о том, что не стал Жора искать в хате, хотя и подошел к хозяйке, которая, стоя на крыльце, спокойно ждала обыска, и стоит ли подробно рассказывать, как быстро закончил он так удачно начатое расследование, направившись обратно в хлев.

– Беги да батьки… – сказала Лёнику мать, обречённо глядя в спину следователя.

Потом было найдено висевшее на гвозде за старым тулупом незарегистрированное ружьё и предьявлено оторопевшей хозяйке, и предложено было хозяину явиться завтра в милицию заплатить штраф и разобраться с незаконным хранениием незарегистрированного оружия. Потом полунамеками было сказано ещё несколько фраз – об удоях на ферме, о телушке, об отдыхающих на озере заслуженных и уважаемых людях и о том, что украденные удочки должны быть найдены непременно сегодня. Иначе начнется никому не нужное, неприятное расследование.

Кабан за перегородкой затих. Женщина молча теребила передник – красной, обветренной, со вздувшимися венами рукой, и Жоре стало неловко и совестно перед нею – со стыдом отвел взгляд от её руки. Но женщина уже вытерла передником глаза и вышла во двор.

– Та-адик!! – так громко закричала она, со злостью посмотрев в сад, на крышу торчащего из яблонь гумна, что Тадик, спавший на сеновале, проснулся и тотчас же, заспанный и удивлённый, прибежал к матери.

– Ах, ты, Иуда… – всадила она сильную не по-женски руку в его каштановые вихры и с силою потащила к следователю, стоявшему у дверей хлева.

Похожий на мать, кареглазый и коренастый Тадик, потупясь, застенчиво, как девица, старательно отвечал на задаваемые ему вопросы, явно страдая и желая изо всех сил успокоить тихо плакавшую рядом женщину…

Жора слушал вполуха и с волнением смотрел на Тадика, в его глаза – такой это был красивый мальчик, прямо-таки, голливудский актер. И совсем не похож на брата! Мечта любой матери – иметь такого сына. Сбылась в данном случае материнская мечта, и ещё как сбылась! Лёник тоже взирал на брата – худосочный, бледный до синевы – то увлечённо ковыряя в носу, то засовывая соплю в рот. Он совсем не походил на мечту. Наверное, родился, когда бедной женщине стало уже всё безразлично от непосильной работы. Но каков старший! С удивлением рассматривая его лицо, улыбку и какое-то особенное сияние выразительных лучистых глаз, Жора вздохнул, вспомнив вдруг, что какая-то Шурочка с ним дружит! Неудивительно! Какая стать… А взгляд! А тёмные вьющиеся волосы, золотом отливающие на солнце!.. Да они просто как на картинке обрамляли по-настоящему благородные черты… и такая, такая красота! «Какая же это всё-таки сила – красота», – подумал Жора и с ужасом вдруг одёрнул себя: «Что это я, словно голубой? Да неужели, чёрт возьми?…Нет!»

Нет, конечно же, дело было не в этом, хоть Жора был не женат и местные девушки его как-то не привлекали. Зацепило Жору это удивительное лицо. Какое-то итальянское, из эпохи Возрождения, прямо-таки со старинного портрета ихних мастеров – Рембранта там или Леонардо, хрен их разберет, Жора этим вовсе не увлекался, только почувствовал – веяло здесь настоящим итальянским возрождением. И ясно стало теперь, что Лёник – типичный продукт вырожденческой «брежневской» эпохи. А тут! Тут – корни, старый чернозём. Тадеуш Костюшко какой-нибудь или этакий Радзивилл Сапега!! Польские это были корни или еще глубже из Европы – черт их знает, какие они тут были. Да ведь и всегда здесь была Европа. Была, пока русские не затоптали. Топтали, топтали все славянские братья подряд – от Ивана Грозного до Суворова с коммунистами – и получилась деревня Шабаны. А ведь, начнешь читать – любая занюханная дыра, вроде Сморгони, имела Магдебургское право. Да почитай хоть ихнего Завальню, сказки про глубокую древность: стояли повсюду костёлы, замки и города, пока не пришёл с востока разбойник по имени Княже и всё разрушил! И ведь стоят же в Поставах и до сих пор дома четырнадцатого века – старинные, такие ж, как в Вильнюсе или Риге, не отличишь, и по прочности будут не хуже тех, что нынче строят, так ведь – четырнадцатый же век! Что в той Москве от четырнадцатого века осталось? Да ничего! Что они умели тогда, кроме как воевать? Эх! Да что там говорить? А речь какая была у Тадика! Какой язык! Голос!.. С одной стороны застенчиво, душевно он страдал за мать, отвечая на Жорины вопросы тихим голосом, и это отражалось в его интонации, глубине. А с другой стороны: разговор совсем не как у матери, чистейший русский язык, книжный, даже не как у всякого городского мальчишки… И вскорости Жора понял, с досадою ощутил, что в чём-то он допустил ошибку или просто пошёл не по тому следу… ибо была у Жоры интуиция, которая всегда теперь поддерживала и выручала по службе. Научился, ох научился Георгий Сергеевич, в отличие от других ценить и тщательно скрывать этот дар… В данном случае интуиция говорила: не врёт Тадик. Не крал он никаких удочек, и нечего тут больше делать. И понял Жора, что непростительно теряет время. Но опять-таки, и скрывал что-то сейчас этот красивый деревенский мальчик – что-то своё… Оттого и нервничал, и дрожал, не отрывая потупленного, из-под ресниц, взгляда от босых своих ног. Но не интересовали следователя ребячьи тайны. Он опять почувствовал ту неловкость перед усталой женщиной, огрубевшей от бесконечной работы… Ту неловкость, что всегда загонялась им в самую глубину души при общении с жителями этого края, так по-детски не умевшими никогда постоять за свои интересы, в отличие от его собственных земляков, которым просто так палец в рот не клади. И пристыженный почему-то Жора хотел было попрощаться и мирно уйти со двора, но почувствовавшая это женщина встала у него на пути:

– Не-не панове! Знойде ён гэтыя вудачки! Адшукае вам… А инакш, ниякой яму не буде вучобы, не убачыць ен ниякого гораду…

Снова ухватила она за шиворот собиравшегося было улизнуть сына и, твердя, что не видать ему учёбы в техникуме, как своих ушей, если не отыщет он этих удочек, кто бы их не украл, потащила через двор силой, разгоняя оторопевших собак.

– Дачакаецца! – повторяла она. – Вось як бывае, кали ноччу чытають книжки, а днём спять и ничого не робять… Да каб вучэбники чытау! – горько закончила на высокой ноте и, повернувшись к следователю, чуть не наступила на Рекса, при этом выпустив воротник сына, но тут же снова схватила его – за локоть и повела к калитке.

Рекс увязался за всеми следом.

– Ведаю, хто той злодей! Да Манюся пойдем, да Фаньки!

Дом бригадирки Фани, открытый всем ветрам, потому что вокруг, в отличие от усадьбы скупого Фомы, не было посажено ни единого деревца, стоял по соседству, на самом высоком месте холма. За ним лежало болото с редкими дубами в ольховом хмызняке, а дальше начиналась деревня – как говорили обитатели холма: «вёска».

Окно хаты было открыто, на подоконнике стоял портативный магнитофон, извергавший на всю округу дикие звуки современной музыки.

Залаяли собаки, унюхав, видимо, чужаков, и наружу выглянул белокурый длинноволосый юнец в майке «под фирму» с нарисованной на ней такой же патлатой девицей и какой-то иноземной надписью на груди.

Юнец скрылся, и на минуту, пока все поднимались к крыльцу, магнитофон умолк. Затем зазвучала более тихая музыка. Жора уловил мелодичные аккорды «The Yellow Submarine» в кастрюльном исполнении, но о чём говорила мгновенно ворвавшаяся в хату мать Тадика, всё равно нельзя было разобрать, ибо окошко, под которым им велено было ожидать, тотчас захлопнулось. Только какой-то приглушенный звон, грохот да знакомые гортанные звуки низкого голоса разъярённой женщины доносились во двор.

Минут через пять длинноволосый Манюсь был выведен за шиворот из дому и с глазами, опущенными долу, поставлен перед следователем.

– Ну!.. – сдерживая гнев, напомнила тадикова мать.

– Пойдем… – как-то странно посмотрел на своего товарища длинноволосый Манюсь и, поведя головой, многозначительно указал глазами в сторону тадикова дома. – Пусть ищут…

– Ты что? – в ужасе прошептал Тадик. – С ума сошел?

– Нехай… – успокаивающе кивнул друг. – Хай шукають…

Тадик вдруг изменился в лице и в слепой ярости вот-вот набросился бы на Манюся с кулаками, но мать схватила его за грудки.

– Да, ты!.. – задыхаясь, выдавил из себя Тадик, пока мать не закрыла ему ладонью рот.

– Да жизни она не даст, – еле слышно оправдывался Манюсь. – Подумаешь…

– Веди-веди! – набросилась теперь уже на несчастного Манюся сама бедная женщина чуть ли не с кулаками и, подталкивая, погнала впереди себя.

Все двинулись знакомым путем обратно и под неистовый лай Рекса, пытавшегося перекрыть хор здешних собак, спустились через двор с горки. Мать Тадика задала такой темп, что Жора с трудом нагонял ее, да при этом едва мог отдышаться. Когда пошли по дороге, Манюсь отстал.

– Не вздумай… – пытался сказать еле-еле поспевавший за всеми Тадик. – Слышишь?!

Жора услышал звонкий шлепок по чему-то мягкому.

– Не бойсь… – так же загадочно отвечал Манюсь, отворачиваясь от друга только после следующей оплеухи. – Не стямлють…

На Тадике не было лица, и Жора, лихорадочно думая – что же он упустил? – не заметил, как оказался у знакомых уже ворот хлева.

– Там… – показав глазами на дверь, промямлил Манюсь.

Тадика бил озноб. С дикой какой-то, сумасшедшей мыслью, которую не в силах был высказать, сжигал он глазами друга.

– Хай сами, – успокаивая, сказал Манюсь. – Шукайте… – и сосредоточившись на чём-то в себе, закрыл глаза.

Жора нерешительно застыл у ворот, и только когда всё ещё по-прежнему разъярённая тадикова мать ворвалась в двери, следом за ней переступил порог. Две фразы, услышанные им в кромешней тьме сквозь захлопнувшиеся двери хлева, наполнили сердце Жоры каким-то нездешним леденящим ужасом, не позволив двинуться с места.

– Он хоть знает, какие удочки? – встревожено прошептал Тадик. – О чем они говорят?

– Я знаю… – чуть слышно ответил Манюсь. – Видау… За палаткой лежали…

Потом что-то лязгнуло. Раздался странный звук, и словно тяжелый мешок упал на землю. Приглушенные стоны и хрипы, смутно мерещившиеся Жоре в темноте хлева, где рядом по-прежнему хрюкал и повизгивал черный боров, длились минуты три, а сам он всё не решался нащупать ту дверь в стене, за которой скрылась хозяйка. Наконец, он услышал её обрадованный хриплый голос где-то справа:

– А вунь яны куды захавали!.. Супастаты!

Жора отворил дверь. Ржавая борона была сброшена на пол, куча досок, которую он недавно сверзнул, – раскидана была опять, а из-под них выглядывало что-то оранжевое и большое. Скорей всего… Но Жора не успел додумать. Хозяйка радостно повернула к нему свое веснушчатое лицо и протягивала что-то длинное, в чехольчике – складные удочки из превосходного бамбука.

– Каб их халера! – обрадовано, по-детски смотрела она на Жору. – Прастите вы гэтых хлопцав! Хай в техникум паступаюць…

– Да-да… Конечно… – растерянно ответил Жора, принимая удочки из её рук. – А это… Ружьё… как-нибудь зайдите зарегистрировать… – и он чувствовал почему-то, что никто тут не виноват и наказывать вообще никого не надо. И оттого, что что-то он не усёк и чего-то не понял, – впервые в жизни повергло его в непонятное критическое состояние, за которым, как правило, для человека начинается новая полоса жизни.

Нечто новое ждало его и за порогом хлева. Два друга, сцепившись, катались по выщипанному курами двору и не на шутку – всерьёз пытались вырвать друг другу всклокоченные волосы.

– Ах, вы! – крикнула на них хозяйка и засмеялась, оглядываясь на Жору. – Сами себя, дурненькия, пакарали…

Майка «под фирму» была разодрана до пупа. На лице у Тадика багровел уже вздувшийся под глазом след дружеского кулака, и всё это напоминало съемки звезды-киноактера в роли беспризорника. Сам он, растерянно отводя взгляд от Жоры, уже подходил к матери с виноватым видом.

– Да батьки пойдешь, – строго сказала она. – Мне на ферму пара. Сена потым гэта закинешь. Увечар.

Тадик опустил голову, прикрывая ладонью глаз.

– Заходьте… – обратилась она и к Жоре, показавшемуся ей почему-то обиженным городским мальчиком. И бог весть почему добавила:

– За яблыками приходьте. Надта сёлета многа.

А Жора, осторожно прикрыв калитку, которая, как оказалось, крепилась проволокой к плетню, со странным чувством подумал, что никогда в жизни не позволила бы ему гордость вот так завершить расследование среди своих собственных земляков. Чёрт знает что! Разучишься тут работать…

Но не это тревожило его по дороге обратно, когда шёл он вдоль длинного картофельного поля с удочками в руке. Что-то другое зудело из подсознания. Что-то было ещё, что скрывали эти деревенские ребята, и о чём было ему не догадаться…

«Сено потым закинешь!» – слышался ему голос хозяйки сквозь медленный скрип калитки. «Сено…»

«Упустил…» – говорила ему интуиция. Что-то главное он упустил. Но что?

За озером тарахтел трактор. Слышно было, как по дороге за лесом несётся мотоциклист. Он вспомнил тяжёлую ржавую борону на пыльных досках, и как больно стукнулся об неё локтем… Тяжёлую! Вдруг до него дошло. Каким же тяжёлым должно было быть то, что лежало в мешке на полу и к счастью вдруг задержало скользившую Жорину ногу!

«Кот в мешке!»

Чёрт знает что! Жора знал, что вернуться надо, пока не поздно. Он чувствовал – всё равно вернётся, такой уж у него был характер. Не мог, как с первых дней школы, поступить несвойственно этому характеру – оставить непонятой формулу по физике или не дорешать трудную задачу до конца. Не мог упустить момент!

Надежно запрятав удочки в заросшем травой окопе, Жора зашагал обратно.

На подворье стояла мёртвая тишина. Солнце жарило немилосердно. Собак как будто ветром сдуло. О них-то Жора не вспомнил, но всё было ему на руку.

Открыв двери хлева, он вошел в захламленную мастерскую и растворил ставни. Припёр их к стене пудовыми железяками, не без труда подняв два тяжеленных лома.

В окошко сразу же хлынул яркий свет. Сердце у Жоры так и ёкнуло… Там, где лежало что-то в мешке, валялась овчина – чёрная, новенькая, с длинным ворсом.

Приподняв мех, Жора увидел знакомый уже мешок и попробовал поднять с полу. Но не тут-то было! Мешок был завязан тесьмой, и этот конец приподнялся, но то, что лежало в мешке, по форме напоминавшее болванку или гантель размером с продолговатый электрический фонарик китайского производства, имело такую массу, что факт существования этой массы опровергал все почерпнутые Жорой сведения не только из курса физики средней школы, но из университетского курса этой сложной науки. «Гантель» словно приросла к полу.

Проще было развязать мешок, хоть узлы дались ему не без труда. И, о чудо! Как только он сунул туда руку, другая рука запросто подняла мешок вместе с находкой. То, что извлёк Жора на свет божий из шапки-ушанки, было завёрнуто в чёрную шёлковую тряпицу, а, отбросив материю, Жора с удивлением уставился на сделавшуюся вдруг попросту невесомой какую-то штуковину, завязанную в чёрный шерстяной чулок. И то, что было в чулке, сияло непонятным образом через ткань, как короны принцесс на детских рисунках. Пришлось развязать вторую тесёмку.

Глаза зажмурились от яркого света… И не передать, что пережил Жора в одно мгновение! Мир словно тысячу раз взорвался на куски и собрался вновь. И главное – сам он как будто разлетелся на атомы и слипся из них опять! Никогда не чувствовал он в себе такой силы, такой энергии и неимоверного подъема духа, как после этого невероятного превращения…

В руках у Жоры сияло ослепительное нечеловеческих рук творение из красивого серебристо-золотого металла. И самое удивительное, что сразу же привело Жору в некое, подобное ступору, неосмысленное состояние – эта удивительная штуковина вдруг дернулась у Жоры в руках и, обретя ускорение, потянула его вместе с собой к окну.

Мёртвой хваткой зажал Жора неизвестный предмет. Интуиция вдруг сработала, и он понял: главное – свет. Тряпка, валявшаяся под ногами, попалась ему на глаза, и он потянулся к чёрной тряпке изо всех сил! Но до ткани не дотянулся и вдруг… повис в воздухе. Ноги оторвало от пола. Так, под углом к нему градусов в сорок пять, ногами вперед, прижимающего к себе «нечто» – и вытянуло Жору через окно.

«Мама!.. Лечу!» – подумал он с ужасом, увидев под собой стог сена.

Интуиция сработала во второй раз и спасла Жору. Он вовремя сообразил, что кончит почти как скупой Фома, только свидетелей при этом не будет. Прощаясь со своей жизнью, увидел он с высоты двор, хлев и стог сена посреди двора и, сказав себе «Будь что будет!» – в первый раз не послушавшись дедова совета, выпустил из руки неизвестный предмет. Перевернувшись почему-то через голову дважды, головой вниз полетел в солому.

Но что значит желание «не упустить»! Не почувствовав боли в хрустнувшей правой руке, которую, приземляясь, интуитивно выставил вперед, Жора сел на соломе и заворожено уставился в небеса. Сверкавшая золотая точка, излучая удивительно яркий свет, неслась точно вверх над его головой – как дым от костра в безветренный ясный день. Но вдруг она замерла – всего на миг и, внезапно изменив направление, полетела к солнцу, уже клонившемуся над деревней.

И тут Жора потерял сознание от боли.