Текст книги "33 (сборник)"
Автор книги: Наталия Шеметова
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +18
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]
Наталия Шеметова
33: роман, повесть, рассказы
© Шеметова Н.А., 2017
33
Предисловие
Мне 33. И у меня ничего нет. Вернее, есть всё, что большинство баб считают женским счастьем – любящий муж, ребёнок, удобная новая квартира, иностранная машина, любимая работа, весёлые друзья и даже больше. И спрашивается: чего тебе ещё нужно? А многие говорят: «с жиру бесишься». Но чувствую, что не мои это цели в жизни. Хотела бы стать Богом, на крайний случай – королевой или, как Ленин, таких дел натворить, чтоб потом веками помнили. И не в сырой страшной могиле гнить, а в мавзолее красивом мраморном лежать, и чтоб формалинчиком с запахом «Armand Basi» обтирали, и макияж каждый день поправляли, и причёску делали, а подростки футболки с фейсом моим, а не Че Гевары носили.
Глава 1. Не Алёша
Родилась я в обычном роддоме сырым, хмурым весенним утром. Меня никто не ждал, ждали Алёшу, а когда появилась я, мама очень расстроилась. Долго не могли придумать мне имя. В конце концов согласились с бабушкой и назвали Наташей.
Продолжая отмечать рождение первенца, папа пошёл регистрировать меня.
– Как запишем «ья» или «ия», – спросила сотрудница ЗАГСа.
– А? – в недоумении папа тряс похмельной головой.
– Я спрашиваю, как регистрировать дочку будем, папаша, Наталия или Наталья? – настаивала женщина.
– Да я, вроде, сказал «Наташа».
– Вот я и спрашиваю «ья» или «ия»? – начала злиться регистратор.
– Ну «ия», – пробурчал незадачливый отец, не понимая, чего от него хотят, и сказав это лишь для того, чтоб злая тётка отстала. Единственное, чего он хотел сейчас, – выйти из душного помещения и похмелиться холодной бутылочкой пивка.
– Хорошо, так и запишем.
В итоге моё имя звучит «Натали» – на французский манер. Понятное дело, никто меня так не называл. Какая ещё Натали в Советском Союзе!
В полтора года я отлично разговаривала (даже раскатисто отчётливо повторяла трудное для всех детей слово «трактор») и постоянно вгоняла в краску маму, потому что с присущей всем детям непосредственностью говорила правду. А правда была, например, такая. Ехали мы с мамой в троллейбусе из поликлиники. Был у меня цистит. Добрая тётенька, умиляясь, приблизила своё морщинистое лицо ко мне, сидящей у мамы на коленях.
– Ути-пути, какая красивая девочка! Куда едешь?
– Домой еду из больницы.
– А что у тебя болит, девочка?
– Писька-а-а!
На мой вопль головы повернули все пассажиры. А мама, покрываясь багровыми пятнами, схватила меня в охапку и выскочила на ближайшей остановке. До дома мы шли пешком, и мама орала на меня, а я не понимала, за что. Ведь я всего лишь ответила на вопрос. Но даже после этого случая я не перестала говорить правду.
Как-то мы были в гостях у маминой подруги. Мама и тётя Ирина что-то обсуждали и хихикали, им было не до меня, а мне – не до них. Но тут на кухонном столе начали появляться разные чашечки и тарелочки с чем-то вкусным. Ставя очередную порцию салата на стол, тётя Ирина обратилась ко мне:
– Наташа, будешь булочку с повидлом?
– Конечно. Дома-то меня не кормят.
Тётя Ирина вопросительно посмотрела на маму, а потом они вместе долго смеялись. Не понимаю, что может быть смешного в том, что ребёнок хочет есть. Странно, но в этот раз от мамы мне не влетело, она меня даже не поругала. Мне не только дали булочку, передо мной поставили дымящиеся тарелки с вкусным супом и картошкой с сосиской.
Играть я любила одна. Мне не было скучно. Обычно я накрывала стол одеялом, забиралась внутрь и разговаривала разными голосами за куклу-маму, куклу-папу, куклу-дочку. Очень не любила, если кто-то из взрослых вмешивался со всякой глупостью в устроенный мной «подстольный» мир.
Мама с папой часто ругались и даже дрались. Если папа приходил с работы с прозрачными, как у рыбы, глазами, это заканчивалось всегда плохо. Сначала они ругались, потом дрались, а потом мы с мамой ехали в автобусе к бабушке, где мне приходилось спать на жёсткой неудобной кровати, в комнате с запахом нафталина. Утром мама уходила на работу, а я оставалась с бабушкой. У неё болели ноги, и она целый день до прихода мамы дремала на диване. Я была не против – даже хорошо, что никто не достаёт. Я только боялась, что бабушка вдруг умрёт и мне придётся сидеть с трупом до вечера, поэтому время от времени трогала её за руку и просила открыть глаза. Убедившись, что бабушка не умерла, я погружалась в свой мир.
Жили мы у бабушки несколько дней, а потом приходил папа и забирал нас домой. Я вообще очень часто жила у бабушек. Потому что мама работала на двух работах, папа работал на одной, а вечерами бухал.
Помню, как мы с бабулей сидели на крылечке дома, пили травяной чай из больших стаканов и пели песню «Ой, мороз, мороз, не морозь меня». Я тогда спросила: «Бабусь, когда ты умрёшь, я приду к тебе на могилку, ты выйдешь. И мы будем пить с тобой чай и петь песни?». «Конечно, Наташа, я обязательно выйду», – сказала бабушка, и её рот растянулся в беззубой улыбке, а глаза стали влажными. Ночью у меня поднялась высокая температура, и я видела красного кролика. Когда я выздоровела, меня отправили в садик. Ходить туда я не любила, из-за «тихого часа». Спать в обед мне совсем не хотелось, а лежать с закрытыми глазами, два часа изображая спящую, было скучно. Ещё меня забирали из сада самой последней, а иногда вообще забывали забрать. Один раз, так и не дождавшись моих родителей, мы с воспитательницей шли домой. Нина Васильевна привела меня, когда было уже темно – осень, а дома – никого. Она оставила меня соседке и ушла. Соседка, тётя Женя, открыла запасным ключом дверь нашей квартиры и сказала, чтобы я сидела и дожидалась родителей. Я включила во всех комнатах свет и телевизор. Мне было грустно и страшно. И вдруг неожиданно свет погас. В ужасе я стала метаться по квартире, ища выход. Наконец выбежала на улицу. Здесь мне стало спокойнее, и я пошла в парк. Аттракционы не работали, из тёмных кустов доносились пьяные вопли шпаны. Но мне уже было не страшно. Разве сравнятся монстры, затаившиеся в шкафах и под кроватью, с пьяными пацанами. Я гуляла довольно долго, потом замёрзла и решила пойти домой, в надежде на то, что свет дали и родители вернулись. Поворачивая на свою улицу, увидела маму, несущуюся на меня с фонарём в руках.
– Ты где шляешься, идиотка?! Я чуть с ума не сошла!!! Совсем мамку свою не жалеешь. А ну марш домой!!! – хоть мама орала, как резаная, я поняла, что она рада меня видеть.
– Выключили свет, я боялась одна в темноте и решила погулять.
– Вот уж поистине идиотка!!! Что же дома страшного? А по улицам ночью шляться не страшно?
Глава 2. Советский папа
Наша квартира всегда была завалена красками, холстами, картинами, кистями. Мой папа – художник. Его картины никто не покупал, но я верила в его гениальность. Мне его картины нравились, но чего-то в них не хватало.
Когда я стану взрослой, то спрошу: «Пап, а почему ты всегда рисуешь только природу? Разве не хочешь нарисовать что-то необычное?». Папа в недоумении спросит: «А что именно?». Я отвечу: «Например, чёрную кошку в чёрном подвале или бездну». Потом, когда его картины начнут покупать, он нарисует и кошку, и бездну, но они так и останутся висеть на стене арт-салона. Люди предпочитают приобретать простенькие, понятные глазу пейзажи. Им не понять, что два светящихся глаза на большом чёрном фоне – это и есть чёрная кошка в чёрном подвале, а воронка с чёрным дном и кругами самых мрачных оттенков – это бездна. Возможно, такую воронку человек видит перед смертью и его затягивает туда. Я, как заворожённая, смотрела на эти картины. Они притягивали меня. Я задумывалась, отчего люди так примитивны в своём большинстве. Почему всё, что за гранью понимания, отвергается ими. Мне же, наоборот, всегда хотелось «за грань».
На мою свадьбу папа подарил мне не деньги в конверте и не ублюдочный сервиз, а картину. На ней был нарисован уходящий поезд, в конце тоннеля маячил слабый жёлтый свет. Я знала, что эту картину он рисовал специально для меня. Поэтому она мне очень дорога, дороже всех подарков.
Папа, как и полагается гениальным, неординарным личностям, много пьющим, обладающим тонкой ранимой психикой, умер молодым. Картина висит у меня в спальне, несмотря на вопли мамы немедленно снять «эту депрессуху» со стены. Ни за что не сниму. Потому что эта картина отражает мой внутренний мир – мрачный, но со светом в конце тоннеля. А ещё, разгребая старые вещи после его смерти, мы с мамой в шкафу обнаружили рисунки, сделанные простым карандашом и акварельными красками. На обычных листах А4 были нарисованы женщины, и в каждой из них узнавались черты моей мамы. «Мам, он в каждой женщине видел тебя», – сказала я и замолчала. Мама размышляла, что делать с рисунками. Она бы выкинула их, но, видимо, не захотела это делать при мне, поэтому просто сгребла их в кучу и сунула обратно в шкаф. Может, после моего ухода избавилась от них.
Когда папа рисовал, то почти всегда курил. Он зажимал «Космос» в зубах и прищуривал левый глаз от дыма. Я любила наблюдать за его работой: на чистом холсте появлялись речушки и берёзки, домишки и заборы, тропинки, уходящие далеко-далеко…
Как-то папа потерял меня на демонстрации. Это был Первомай.
– Одевайся теплей, Наташа, на улице не месяц май! – кричала с кухни мама.
– А ты смотри не лопай. За ребёнка отвечаешь. И чтоб недолго.
Мы двинулись на демонстрацию. На мне – смешное пальтишко и колготки, собравшиеся гармошкой на коленях. В руках – ветка берёзы с наклеенными на неё бумажными цветами. Папа работал на заводе (тогда все работали на заводах, а кто там не работал, зарабатывали деньги). Народу было море, ехали наряженные КАМАЗы, из которых торчали головы орущих детей.
– Хочешь на машинке покататься? – спросил отец.
– Нет, я боюсь, – но добрый папа уже подсаживал меня в кузов машины.
Я орала истошным голосом, слёзы текли по моим щекам. Наконец он стащил меня с машины, и мы пошли в колонне. Скоро мне эта толкотня надоела. Я хотела домой. Но тут папа ринулся навстречу рыжебородому здоровенному дядьке. Они стали обниматься и хлопать друг друга по плечам. А потом мы пришли в квартиру. Там было накурено, а за столом сидели дяди. Мне включили фильм про трёх мушкетёров и дали шоколадку. Я была рада, что нет толпы, орущих детей и КАМАЗов, и можно спокойно посидеть одной. К тому же фильм интересный и шоколадки я люблю. Я грызла «Алёнку» и смотрела влюблёнными глазами на Д`Артаньяна. Кончился фильм и шоколад. За окном стало темно. С кухни доносились пьяные вопли под гитару «Листья желтые над городом кружатся». Это любимая песня моего отца. Он пел её в любое время года и пьяный, и трезвый. В животе заурчало. Я вспомнила про кашу, от которой отказалась с утра.
– Пап, пойдём домой, – сказала я, просовывая голову в сизый дым кухни.
– Пойдём, Толян, – поддержал рыжебородый. – У нас как раз водка кончилась.
И мы пошли. Весёлые и пьяные люди бродили по городу. В компании папы и его пьяных дружков мы дошли до магазина, меня оставили на улице, велели подождать. Я стала рассматривать вывески на магазинах и лица довольных прохожих. Прошлась вокруг магазина туда и обратно, поковыряла палкой землю, заглянула в мусорку – папы не было. Подождав ещё немного, я поняла, что он уже не придёт и пошла домой одна: шла, останавливалась на перекрёстках, дожидаясь, пока загорится зелёный. Я устала и очень хотела есть.
– Тётя, я потерялась. Меня зовут Наташа. Мой адрес: улица Невского, дом 2, квартира 3, – отрапортовала я женщине с красными губами, в белом платье в голубой горох.
– Ой, какая умничка! Пойдём, детка, я тебя отведу.
– А где твои родители? – спросила добросердечная тётя (в те времена все были добрыми, или мне так казалось).
– Папа ушёл за водкой и пропал, мама, наверное, дома, плачет и ждёт меня, – как всегда правдиво ответила я.
В сопровождении голубогороховой я добралась до дома. Мама стояла на улице и плакала. Увидев меня, подбежала и обняла.
– Опять нажрался твой папка! Так и знала! И про ребёнка забыл! Скотина! – причитала мама.
Я махала доброй тёте из-за маминого плеча.
В детстве я любила праздники, особенно Новый год. Новый 1989-й я запомнила надолго. Утром папа принёс ароматную ёлку до самого потолка, мы с бабушкой наряжали её. В доме стоял елово-пирогово-мандариновый аромат. Вечером отец развёл костёр во дворе – собирались делать шашлыки. Бабушка с мамой накрывали на стол. Я бегала вокруг костра с соседскими мальчишками. Папа в сарае вытачивал мне колечко – подарок на Новый год. Иногда он выходил из сарая, чтобы подкинуть дровишек в костёр, и глаза его всё больше становились похожими на рыбьи. Я понимала, что он напивается. Видимо, он стащил припасённую для праздничного стола бутылку и попивал её в сарае.
– Пап, а пап, ну когда колечко будет готово?
– Скоро, Наташа, ещё чуть-чуть.
– Я хочу, чтоб с цветочком.
– Будет тебе цветочек.
– Толь, когда начнёшь готовить шашлык? Время уже 11 – скоро за стол, – вышла на улицу мама.
– Сейчас, неси блюдо с замоченным мясом, – неуверенным голосом забасил папа.
– Да ты никак уже нажрался! – мамин голос срывался на крик.
– Где бутылку припрятал? А ну отдавай! – и мама ринулась в сарай.
– Мам, он мне колечко делает! – пыталась я уладить ситуацию.
– Колечко… Дура ты! Глотку он тут заливает. Плевать он хотел на тебя и твоё колечко! – орала мама.
– Неправда! Вот оно, колечко! – и я, пытаясь оправдать папу, вытащила из тисков тоненький ободок. Мне не хотелось, чтобы был испорчен любимый мой праздник.
– Говно это, а не колечко! – не обращая внимания на меня, мама искала початую бутылку, хлопала дверями шкафов и заглядывала под токарный станок.
– Ах, скотина, всю уже выжрал! Алкоголик несчастный! – орала мама, потрясая пустой «Столичной» у него перед носом.
Я, зажав колечко в ладони, убежала домой. Бабушка, скрестив руки на коленях, сидела за накрытым столом. Дед ворчал в спальне. Через некоторое время, переругиваясь, зашли мои родители, и началась очередная сцена.
– Давайте за стол садиться. Новый год ведь, – пыталась я исправить ситуацию.
Но не тут-то было! В спор включился дед.
– Что ты орёшь, как ненормальная. Выпить мужик по-твоему не может в Новый год. Жалко тебе что ли… – вступился он за папу.
– Жалко у пчёлки, а пчёлка на ёлке, – вставила мама свою любимую поговорку. – Да вы все – алкаш на алкаше, отец мой тоже алкаш, пил да мать бил! Думала, замуж выйду, избавлюсь от всего этого. А, что говорить… хрен на хрен менять… – не унималась мама.
– И что же ты в этот хрен вцепилась, проститутка? – дед двинулся на маму.
– Да на хрен мне твой хрен нужен! Правда глаза колет!!! Вам, наглецам, ссы в глаза – всё божья роса!
– Заткнись! – дед двинулся на маму и топнул больной ногой, так что лицо его исказилось от боли.
Мать отпрыгнула на безопасное расстояние. Бабушка встала между мамой и дедушкой. Я поняла, что праздник безвозвратно испорчен, и заревела.
– Коль, Люб, успокойтесь. Праздник всё-таки. Вот ребёнка напугали. – Не плачь, Наташенька, – пыталась урегулировать ситуацию бабушка. Но куда там…
– Деда-деда, попляши, твои ножки хороши! – пропела мама и расхохоталась из-за бабушкиного плеча.
– Убью, сука!!! – у деда на губах выступила пена.
Мама ретировалась в комнату, где, распространяя запах перегара, дрых папа.
Пробило 12. Из чёрно-белого «Горизонта» Михаил Сергеевич Горбачёв поздравлял граждан Советского Союза с Новым годом. Бабушка налила два стакана лимонада.
– Давай, Наташа, за Новый год, не плачь, – она звякнула хрусталём с лимонадом по моему стакану.
Дед из общей миски поглощал оливье, прикусывая толстым куском пшеничного. Из спальни доносились всхлипывания мамы. Мы с бабушкой съели по пирожку, допили лимонад, выключили телевизор и легли спать вдвоём на её односпалку. Перед сном я надела на безымянный палец колечко с недоделанным цветочком. Это был самый запоминающийся Новый год в моей жизни.
Но больше Нового года я любила лето. Летом мы с папой ездили на рыбалку. Мы вставали ещё затемно, папа садился за руль мотоцикла «Иж-Юпитер-5», а я – в коляску и ехали на пруд. Зимой папа ездил на зимнюю рыбалку, но мама меня не отпускала. И я довольствовалась испытанием блёсен в ванной. Их папа вытачивал сам на том же станке, что и колечко.
Над прудом стоял густой туман, медленно окрашивалось в розовый цвет небо, квакали лягушки. Папа бережно раскладывал снасти. Мы вместе насаживали червей и закидывали удочки. Ещё надо было подкидывать в воду варёную перловку, чтобы приманить рыбу. Когда клевало, я тащила удочку. Очень бережно, чтобы не порвать рот рыбине, я снимала её с крючка и отпускала в таз с водой. В обед мы раскладывали на газете варёные яйца, огурцы и помидоры, папа вытаскивал из внутреннего кармана пузырёк от бабушкиного лекарства и хитро посматривал на меня. Я знала, что там был вовсе не муравьиный спирт, а водка. Он отлил её специально в этот пузырёк, чтобы мама не засекла. Одним глотком он выпивал содержимое пузырька и рукавом вытирал усы. Потом мы хрустели огурцами и уминали варёные яйца. Рыбы мирно плавали в тазу. Мы привозили их домой, я наливала в ванну воды и выпускала туда карасей. Не могли же рыбы жить в пустой ванне. Им, как и людям, нужен комфорт. Для создания настоящего интерьера подводного мира я приносила с улицы песок, засаживала дно ванны травой, выловленной в пруду. Перевёрнутый таз служил спальней для рыб, под его тенью было темно и уютно. Я откапывала в огороде червей и кормила ими рыб в ванной. Больше всего бесновалась по этому поводу мама. «Опять безобразие развели! Не помыться нормально, не постирать», – нудела она. Её терпения хватало ненадолго. Ещё она отказывалась понимать, что рыбу ловят не для того, чтобы есть, – интересен сам процесс.
Убивать живность – это преступление не меньшее, чем убийство человека, может, даже и большее. У убийцы человека всегда есть мотивация. Например, муж может убить любовника жены и будет прав. Почему какой-то мудак пользуется его женщиной? Рыбы никому не причинили личного вреда, поэтому убивать их – преступление. Это сейчас я так думаю. А тогда я просто чувствовала, что убивать рыбу – это плохо. Ведь в магазине можно купить уже убитую кем-то рыбу, не совершая преступление самому. Более того, меня волновал и другой моральный аспект. Маленькие карасики – чьи-то детки, и их мамы сейчас плачут и ищут своих малышей средь илистых камней.
В банке с водой мы везли рыб на тот же пруд, где выловили их неделю назад (кстати, за это время они успевали отъесться жирными червями и значительно подрасти). Там мы торжественно выпускали детишек к их родителям. С чувством выполненного долга, довольные и счастливые, мы ехали домой, и было жарко под мотоциклетным шлемом.
Глава 3. Брат и монстры из темноты
В целом у меня было хорошее детство. По утрам в выходные мама жарила вкусную картошку, а бабушка пекла ароматные блинчики. Иногда у мамы ко мне просыпалась бурная нежность. Она сажала меня к себе на колени и, приговаривая «нецененненький глазочек, поцелуй меня разочек», тыкалась мокрыми губами в мой нос. Я не любила всех этих нежностей и всячески уворачивалась от назойливых поцелуев.
– Ну и иди от меня! Что ж ты такая неласковая! – начинала злиться мама.
С рождением брата (которого назвали, конечно, Алёшей) всё стало плохо. Я его не любила, потому что меня заставляли с ним сидеть. Нужно было качать кроватку, давать ему соску и т. д. А один раз он обосрался. Я была этому рада, потому что он перестал орать и занялся своими какашками. Я наблюдала за его вознёй издалека. Братик сначала размазал коричневую кашицу по матрасу, потом обмазал каждую перекладину в кроватке. Какое-то время он пристально рассматривал свои руки и наконец начал их облизывать. На это спокойно я смотреть уже не смогла и побежала в туалет, где меня вырвало. Потом пришла мама и ругала меня за то, что я не убрала за братом каканы и он их наелся, да к тому же вымазал всю кровать, в квартире стояла вонь. Она меня вообще часто ругала за брата. Потом я отомстила брату за то, что приходилось возиться с ним, вместо того чтобы гулять с подружками на улице, за бессонные ночи, когда вместо просмотра интересных фильмов по телеку мне приходилось качать его. Возможно, нужно было мстить маме, которая вешала на меня брата. Но её можно понять: она работала и уставала, поэтому ей была необходима моя помощь. Месть моя была страшна. Я придумала злого волшебника по имени Клюва. Он чудодейственным способом готовил разноцветные вкуснейшие напитки. Я заходила в ванную, закрывала дверь. Под ванной у меня хранилась палитра акварели, хрустальный красивый бокал. Я включала воду и начинала бормотать что-то невнятное грубым голосом. Брат в истерике пытался проникнуть в ванную, чтобы увидеть волшебника Клюву и узнать секрет приготовления волшебного напитка. Но куда там – дверь была плотно закрыта. Не прекращая бубнить и завывать, я добавляла краску в стакан с водой. Цвета получались яркие и насыщенные. Учитывая, что во времена Советского Союза был только лимонад «Буратино», мои адские коктейли всех цветов и даже черного производили на четырёхлетнего брата неизгладимое впечатление. Я торжественно выходила из ванной, неся чудо-коктейль высоко над головой. Брат подпрыгивал и плакал, пытаясь вырвать бокал из моих рук, но я была непреклонна. С улыбкой злого гения я выпивала этот коктейль, изображая наслаждение. Представляете, чего мне это стоило? Ведь пить окрашенную акварелью воду – мало приятного. Но я та ещё актриса. Ради слёз брата я готова была и на большее. Алёше так хотелось попробовать этот чудо-напиток и разгадать тайну его появления. Он забегал потом в ванную, пытаясь обнаружить следы пребывания там волшебника Клювы, но я, хитрая, все атрибуты немедленно прятала. Так я изводила его довольно долго и ни разу не раскололась. Только спустя много лет, когда брат вырос в хулигана и алкоголика, я рассказала ему тайну происхождения коктейля.
В один из дней, чтобы не сидеть с братом, я закатила истерику (любимое мамино выражение). Я валялась по полу, стучала ногами, билась головой.
– А-а-а, вот ты как! Над матерью издеваешься! А ну вставай быстро!
– Ты, мамочка, дура, дура, дура!
– А ну прекрати сейчас же орать, истеричка! Не то я тебя быстро заткну! – с этими словами мама потащила меня к шкафу и швырнула в темноту пыльных тряпок. Ключ повернулся в замке.
– Успокоишься, тогда открою, – заключила она.
– Мамочка, мамулечка, открой, я больше так не буду! Я боюсь! – вопила я осипшим голосом.
– Я сикать хочу, открой, мама, пожалуйста!
– Потерпишь, ни хрена с тобой не случиться, – услышала уже в отдалении её голос.
У меня началась настоящая паника. Я зажмурила глаза с такой силой, что увидела ярко-красный свет. По ногам потекла тёплая струйка. Паника была такая, что я не могла кричать, только беззвучно открывала рот (так бывает во сне). Я села на крышку швейной машинки, которая стояла в шкафу. От мокрых трусов попа стала холодной. Если бы мама знала, как часто я открывала этот шкаф и с ужасом заглядывала внутрь, боясь обитающих там монстров. Сейчас монстры обступили меня и тянули свои корявые крепдешиновые рукава к моему лицу, трогали за ноги нейлоновыми чулками. Я была с ними один на один. И не скрыться от них в безопасном парке. Мне казалось, я просидела так в мокрых трусах с зажмуренными глазами целую вечность. И вот кто-то хватает меня за шиворот и вытаскивает на свет.
– Ну что успокоилась, идиотка? Да ты и правда обоссалась… – я открыла глаза. Мама криво усмехалась.
– Эх, бесстыжая! Теперь весь шкаф провоняет. А ну, бери тряпку и убирай за собой.
Я поплелась на кухню за тряпкой. Мне было всё равно, что она сейчас говорила, главное – больше не угрожали монстры из темноты.
Я до сих пор не езжу в лифте, даже если нужно подниматься на 9-й этаж. И если отключают свет, то немедленно ухожу из дома. Ещё я боюсь собак, даже самых маленьких. Как-то в первом классе, спасаясь от бешеной собаки, я забралась на столб, и мне пришлось просидеть там до вечера, пока родители не кинулись меня искать. К тому времени ноги у меня затекли, а я боялась пошевелиться, потому что чёрная псина с обрубленным хвостом и пеной у пасти сидела внизу и злобно рычала. Так в детстве я нажила себе сразу несколько фобий – клаустро-афенфозм-кинесофобию. Название ещё одной фобии я не нашла даже в Интернете. Был у нас утюг, такой чугунный, старый. Вот его я боялась даже больше собак. Стоял утюг за шкафом. Если я оставалась дома одна, то всегда в поле зрения держала этот утюг, мне казалось, что он соскочит со своей подставки, поедет на меня и будет долго утюжить. Я даже слышала его хрипловатый голос. Засыпая одна в комнате, подолгу вглядывалась в угол, где стоял утюг. Но я знала универсальное средство от утюга и других монстров из темноты. Нужно было плотно накрыться одеялом с головой, заткнуть все щели, чтоб даже нос не торчал наружу, и тогда никакие монстры туда не проберутся и утюг не приедет. Так я и делала всегда. Особенно было плохо летом. Я задыхалась от жары под толстым одеялом, но терпела, ведь что такое жара по сравнению с монстром-утюгом.
В 7 лет я впервые всерьёз задумалась о смерти. Как-то, копаясь в огороде, я подняла с земли яблоко и только хотела его откусить, как бабушка вырвала его из моих рук и строго сказала, что если есть грязные яблоки, то можно заболеть столбняком и умереть. Я верила ей на слово. Это я сейчас знаю, что столбняком можно заболеть, если этот вирус попадёт в кровь через грязь, к тому же, чтоб умереть от этой болезни, нужно ещё постараться, ведь сейчас от столбняка делают прививки. Мы с бабушкой зашли домой, я уже расхотела есть, даже чистое яблоко. Мама наполняла ванну, а я всё думала о смерти. С тяжёлыми мыслями я погрузилась в тёплую воду. Ванна была старая. В трещинах, затейливо переплетающихся, вырисовывались страшные картинки. Вот ведьма с лохматыми волосами на метле летит, и горы перед ней расступаются, вот из темницы через зарешеченное окошко высунул нос Кощей…
Я поняла, что если смотреть на трещины с другой стороны, то картинка меняется, а вообще можно увидеть всё что угодно, главное – смотреть. Мне всегда виделись страшные картинки. То же самое я стала проделывать с трещинами на потолке. Я рисовала в своём воображении целую сказку из трещин. Мне моё открытие понравилось, но я об этом никому не рассказывала.
О смерти я продолжала думать. А однажды увидела, как хоронят соседа. Он по пьянке замёрз в луже прямо около дома. Я смотрела сверху, как несли гроб, из которого торчал синий нос соседа-алкаша. И заплакала, вспомнив, как он выхаживал собачку и её кутят, а мне разрешал их кормить и гладить.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?