Текст книги "Волшебство (сборник)"

Наталия Солодкая
Волшебство

© Солодкая Н.Н., 2012

* * *

Дорогой читатель!

Вы держите в руках книгу, которая приглашает Вас в путешествие. Но не в пространстве и не во времени, а вглубь себя. Туда, где под толстым слоем житейской шелухи, суетных планов и сиюминутных целей спрятаны настоящий Вы такой, каким Вы были задуманы свыше, такой, каким возможно, Вы себя еще не знаете. А может, просто не решаетесь быть самим собой из опасений не вписаться в формат современных ценностей, выпасть из толпы, показаться хрупким и уязвимым.

А знаете ли Вы, что посылая Вас в этот мир, Вам дали возможность научиться быть настоящим Волшебником, снабдив всем необходимым для творения из полученного по праву рождения кусочка мира той чудесной Реальности, какую хотелось бы видеть вокруг себя?

Автор

Посвящается светлой памяти моей любимой бабушки

Веры Степановны Дмитриевой

Волшебство

I

Верите ли Вы в волшебство? В него верит каждый ребёнок, втайне мечтая о встрече с добрым волшебником. И, даже став взрослым, хранит искорку этой веры в самом чистом уголке своей души. Там, где в струящемся, неугасимом небесном свете покоится крохотная частица детской безгрешности, напоминая о том, что каждый из нас – несостоявшийся райский житель, который и сам может стать волшебником.

Я появилась на свет в Раю. В мой калейдоскоп событий детства можно было смотреть, не отрываясь и замерев в восхищении, как и полагается райскому жителю. Меня бережно приняли в руки самые настоящие добрые волшебники, которые были посланцами таинственного Некто, Того, Кто создал и Рай, и моих волшебников, и меня. Волшебники были посланы мне для того, чтобы научить премудростям творения из доставшегося мне кусочка мира той Реальности, какую хотелось бы видеть вокруг себя. Возглавила это обучение одна Волшебница.

Какие непостижимые силы создавали внутренний мир этой удивительной женщины – одному Создателю известно. Но то, что она была одним из Его любимых и совершенных созданий – несомненно.

Эта Волшебница появилась на свет в семье крестьян в небольшой деревне под Владимиром. После окончания второго класса церковно-приходской школы её, 11-летнюю девочку, отдали в няньки. Нужда заставила. Это и стало её «базовым» образованием. Во взрослой жизни она работала в колхозе, была завхозом и истопником сельской школы, потом, переехав в областной город, устроилась в местный драмтеатр убирать помещения и следить за костюмами.

Когда в этот мир пришла я, Волшебница, превратившись в Бабушку и бросив все прочие дела, ставшие для неё не столь важными, включая устройство своей личной жизни, приехала в маленький подмосковный городок, где впервые и взяла на руки нового маленького человека. Внучку.

Наша семья занимала две комнаты на втором этаже двухэтажного дома барачного типа с длинными общими коридорами и общими кухнями. Территория двора представляла собой выгороженную часть леса, обнесённую плотным, высоким забором из серых досок, увенчанным несколькими рядами колючей проволоки. По другую сторону забора находилась охраняемая территория какого-то оборонного предприятия, и у массивных ворот всякого входящего в наш двор встречала выкрашенная в синий цвет вышка с часовым. После снежных зим низинный участок у самых ворот затапливался талыми водами, и тогда эти массивные ворота снимали с петель, превращая их в мост через образовавшееся водохранилище более метра глубиной, казавшееся мне настоящим морем.

Пять семей, проживавших в квартирках нашего коридора, готовили еду на одной общей кухне, в которой располагалась большая чугунная печь с плитой. В доме было электричество и паровое отопление, но печь была по-прежнему действующей, и время от времени хозяйки растапливали её, чтобы кипятить в баках бельё. Водопроводный кран располагался на первом этаже возле уличной входной двери, и воду жильцам приходилось поднимать на второй этаж вёдрами, преодолевая два пролета довольно крутой лестницы. Прочие удобства были во дворе.

Весь наш быт Бабушка взяла полностью на себя, предоставив возможность родителям маленького чуда полностью отдаться работе. Эта хрупкая, сероглазая женщина – великая труженица – была личностью, интеллигентной в самом глубоком смысле этого слова, наделённой тонким чувством красоты. В сером и убогом коммунальном пространстве наша квартирка превратилась в какой-то чудесный оазис – всегда безупречно прибранный, украшенный немыслимым количеством цветов, благодарно отзывавшихся на волшебные прикосновения бабушкиных рук щедрым круглогодичным цветением. С появлением Бабушки в наполненном Любовью доме поселилась Красота. Так появился на Земле мой Маленький Рай.

В нём красиво было всё: и белоснежный, воздушный тюль на окнах, и кружевные «накидушки» на стопке подушек, одетых в белоснежные накрахмаленные наволочки, и расшитые вручную шёлковой гладью подушечки-«думки» на диване, и дивные скатерти на круглом столе, которые Бабушка часто меняла, чтоб глазам не надоело. Всё это великолепие венчал апельсинового цвета купол абажура с шелковистой бахромой по краю, благодаря которому даже в самые сумрачные дни и тёмные зимние вечера наш Рай наполнялся самым настоящим солнечным светом. Семья пила заваренный Бабушкой в волшебном расписном чайнике сказочный чай. Но не из гранёных стаканов, как в то время было принято, а из каких-то необыкновенных чашек с изящными фигурными ручками, помешивая сахар такими же необыкновенными резными ложками.

Так я узнала, что обычный кипяток можно легко превратить в чудодейственный волшебный напиток, способный собрать за столом всех, кого я люблю, чтобы смеяться и болтать о милых пустяках, позвякивая серебристой ложечкой по чашечке, от которой невозможно было оторвать глаз. Это было маленькое чудо – одно из того множества чудес, которые мне только предстояло постичь, и из которых волшебники умеют создавать Счастье.

По деревенской привычке Бабушка просыпалась с рассветом и любила приговаривать: «Кто рано встает, тому сам Бог даёт». Когда первые заспанные хозяйки, зевая и почесываясь, появлялись на общей кухне, там уже пахло свежеиспеченными пирожками, а на нашем кухонном столе стояли разгоряченные, начищенные до блеска кастрюльки с завтраком и обедом, который, если вдруг неблагоприятно складывались обстоятельства, Бабушка могла приготовить из ничего. Для Волшебницы – дело обычное.

Возле нашего умывальника красовались полотенца, достойные прикосновения ручек прекрасной феи. Из соображений экономии полотенца для рук Бабушка шила на ручной швейной машинке, купив в ларьке на рынке уценённую льняную белую ткань по 50 копеек за метр. Отбеливала её в «Персоли», а затем ночью, уложив меня спать, садилась ворожить, вручную приплетая к краям полотенец умопомрачительной красоты кружева, удивительно похожие на морозные узоры на оконном стекле. Подглядывая в щелку из-под одеяла, я становилась ошеломлённым свидетелем того, как на моих глазах белые куски дешёвой ткани превращались в произведения искусства. Эта деревенская полуграмотная женщина неукоснительно следовала правилу: у каждого члена семьи должно быть своё личное полотенце. Её, неутомимую, не смущало обстоятельство, что за водой для стирки этих полотенец и всего остального белья придется многократно проделать с ведрами путь на первый этаж и обратно. А затем с таким же количеством ведер грязной воды прогуляться на улицу во двор, где находился слив. Стиральных машин тогда ещё ни у кого не было, и Бабушка всё бельё стирала вручную. А потом, ночью, когда все уже спали, втихаря плакала, смазывая каким-то лечебным снадобьем растрескавшиеся до крови руки.

Выстиранное Бабушкой и вывешенное на общих верёвках во дворе бельё можно было узнать из окна второго этажа по ослепительной, с голубоватым отливом, белизне. Волшебница внушала мне, что именно это и называется настоящим, чистым белым цветом, в котором должно отражаться чистое голубое небо. Как-то, играя на кухне, я услышала, как одна из соседок, присматривавшая через окно за своим вывешенным сушиться бельём, обратилась к Бабушке с вопросом-просьбой:

– Степановна, милая, поделись секретом: ну как это у тебя получается такое белоснежное бельё? Стираем вроде одинаково, а у тебя прямо всё светится.

И Бабушка охотно, во всех подробностях открывала свои нехитрые секреты. Спустя какое-то время соседка с некоторой обидой замечала, что, мол, всё исполнила в точности, а результат не тот. Наверно Степановна что-то скрыла. Но Степановна ничего не скрывала. Просто даже она, Волшебница, была бессильна вложить в сознание другого человека непреложную для неё истину: дело, которое ты делаешь в данную минуту, и есть твоё самое главное дело, поэтому оно должно быть исполнено с душой, удовольствием и предвкушением наслаждения от совершенства результата. А без этого волшебного компонента рецепт не действовал.

Результатами всех этих чудес, создаваемых на моих глазах, были уют, красота и безмятежность, возникавшие, словно из воздуха, и вытеснявшие за границы моей Реальности, моего Маленького Рая унылую серость и неустроенность барачной жизни.

Как и полагается в Раю, у нас с Бабушкой был собственный сказочный луг с такими огромными лиловыми колокольчиками, что среди них можно было затеряться. И этот чудесный луг приветливо встречал Волшебницу с маленькой внучкой всякий раз, когда мы его навещали. Весь этот стрекочущий и жужжащий мир со своей загадочной жизнью под бережным прикосновением доброй Волшебницы доверчиво приоткрывал мне свою хрупкость и уязвимость.

– Баба, смотри какая красивая! Кто она? Как её зовут? – ошеломленно восклицало маленькое пытливое создание. – Можно, я возьму её домой? Я тихонько, прямо вместе с листочком положу её в коробочку. Это будет её дом. А то вдруг дождь пойдет, и она промокнет? – последняя фраза говорилась для придания убедительности намерению взять с собой дивную букашку.

– Нет, матушка моя, божью коровку нельзя взять с собой: дома-то, поди, её ждут маленькие детишки, а что с ней в коробке-то сделается? Сама подумай. Верная погибель. Что с детьми-то тогда будет, коли они маму не дождутся? Сиротами они станут. А каково оно, сиротой-то быть… – с едва уловимым, душевным владимирским «оканьем», проникновенно, касаясь самых трепетных струн детской души, звучали слова Бабушки. Так, что плакать хотелось только от одной мысли о том, сколько горя могло принести моё «хочу» этому крохотному, хрупкому, но такому живому мирку. Если бы меня вот так кто-то от Бабушки забрал, каково бы мне тогда было? И, правда, нельзя, нельзя!

– Ой, кака-а-а-а-я… – и маленькая ручка осторожно тянется к маленькому солнышку-ромашке, на распахнутой ладошке которой, кокетливо сложив свои расписные крылышки, беззаботно нежится бабочка – само совершенство.

– Осторожно, моя хорошая! Гляди не сбеди бабочку-то! Как пальцами возьмёшь за крылышки – так она уж больше и не взлетит, ты погубишь её.

И маленькая ручка мгновенно прячется за спину – подальше от соблазна.

– Баба, баба, гляди-ка: муравей целое бревно тащит! А куда они так торопятся? Что там у них внутри? Квартиры, да?

– Да уж таких тружеников поискать! Норовят из останных сил работать, уж душа из них вон – а всё трудятся. Уж не знаю, спят ли когда? Зато глянь, какой дворец построили! Вот бы все люди так… Давай-ка, матушка, тихонько обойдём, чтобы ничего им не нарушить. Божьи ведь создания.

И, замерев в восхищении, я училась бережно и почтительно прикасаться к непостижимому совершенству окружающей меня живой красоты, которая в ответ охотно и доверчиво согласилась стать частью моей Реальности, расширив границы моего Рая.

Как-то раз Мама решила сделать сюрприз, и в нашей квартире появилась клетка с парой необыкновенно красивых щеглов. Дело было летом, и клетка была вывешена за окно, чтобы щеглы были на свежем воздухе. Меня раздирали смешанные чувства: мне, конечно, очень хотелось иметь клетку с птицами, кормить их, разглядывать их оперенье и слушать щебетанье. Но моё удовольствие стоило несчастным птахам свободы, я чувствовала, как им хочется на волю, и мою душу переполняло чувство сострадания к этим прекрасным пленникам.

Мы вместе с Бабушкой кормили птиц и чистили клетку. И однажды утром вдруг обнаружили, что клетка пуста. Щеглы клювами перетерли цветной проводок, которым была закручена дверца, и улетели, вырвавшись на свободу.

– Сердешные вы мои, – запричитала Бабушка, всплеснув руками при виде пустой клетки и перетёртого в труху обрывка проводка, – как же вам на волю-то хотелось!

Моя детская душа ликовала от этой новости, и, украдкой взглянув на Бабушку, я увидела, что она пытается скрыть улыбку. Волшебница в полной мере разделяла мои чувства: не говоря ничего друг другу, каждая из нас в душе переживала неволю этих райских птиц, тайно вынашивая замысел их освобождения. И, когда свободолюбивые птахи сами добыли себе свободу, это стало минутой торжества справедливости для нас обеих.

II

В громоздком шкафу, в отделении для детских вещей, было невозможно просунуть руку: так плотно в нём висели пальтишки, платьица, сарафанчики, юбочки, кофточки, от которых невозможно было оторвать взгляда. Их наворожила помощница Волшебницы – моя Мама. Другого объяснения их появлению в этом огромном, как дом, старинном шифоньере, кроме как посредством волшебства, быть не могло. Купить что-то подобное в магазинах в то время было совершенно невозможно.

Суть волшебства заключалась в том, что в свои выходные дни Мама ездила на электричке куда-то на окраину Москвы, в магазин мерного лоскута, где за копейки покупала куски вполне приличных тканей. Из этих обрезков, а также из своих перелицованных пальто и распоротых старых меховых шапок на швейной машинке «Подольск» Мама создавала настоящие маленькие шедевры, достойные изысканного вкуса французского кутюрье.

Сидя под откидным столиком швейной машинки, который становился моим маленьким домиком, я, как завороженная, наблюдала, как из разрозненных лоскутов материи, под ровный стук машинки рождалось нечто невообразимо красивое: то в бело-красную мармеладную полоску, то зефирно-розовое, то вишнёвое, как варенье в буфете. И самым долгожданным мгновением было приглашение вылезти из своего убежища.

– Ну, принцесса, давай-ка вылезай и становись на стул. Примеряться будем! – что могло быть замечательнее этих долгожданных слов?

Вслед за подколотым в нужных местах булавками мармеладным платьем в бело-красную полоску, шурша и пенясь, маленькую барышню обволакивало невесомое нежно-розовое шёлковое великолепие в оборках, в котором хотелось прямо сейчас, спрыгнув со стула, выбежать на улицу и проскакать на одной ножке до самых ворот и синей будки с часовым.

– Да стой же ты спокойно, уколю ведь, – строго одергивала Мама дрожащую от нетерпения маленькую модницу, придирчивым взглядом оценивая свою работу и что-то отчеркивая тоненьким кусочком мыла то в одном месте, то в другом.

– Мама, давай скорее померяем «вишнёвое варенье», – сгорало от нетерпения стоящее на стуле розово-зефирное создание, не в силах оторвать взгляда от брючек и жакетика сочного вишнёвого цвета, собранных белой наметкой.

В послевоенных условиях безденежья и дефицита Мама самоучкой, по книжкам, освоила мастерство конструирования и шитья одежды. Это ремесло в прямом смысле слова помогало молодой офицерской семье выжить. Офицерам для пошива военного обмундирования выдавали ткань. И молоденькая жена одного из этих офицеров – моя будущая Мама, освоив все требования и стандарты пошива военных мундиров, на свой страх и риск решилась однажды принять сложный заказ – сшить форменные брюки-галифе. Ткань была дорогой, покрой сложный, требования к отделке – строго по стандарту. Испортить было просто невозможно. Но кто сказал, что стать волшебником легко? Исколотые в кровь пальцы, многократно распоротые и заново проложенные швы вдоль тонкого рубчика канта, резь в глазах от напряжения и плохого освещения…

И вот молодцеватый майор, явившийся за заказом в сопровождении придирчивой жены, примеряет обнову. Галифе, идеально отутюженные, сидят, как влитые. Придраться ни к чему невозможно. Супруга крутит мужа и так и эдак: красотища, ничего не скажешь. Хоть сейчас – в генералы! Надменное выражение лица майорши сменяется вначале благосклонной улыбкой, переходящей затем в заискивающую просьбу:

– А можно мне отрезик пан-бархата на платьице занести? Я такой фасончик присмотрела…

Проводив довольную пару, 18-летняя волшебница бросает взгляд на свой первый портновский гонорар, и, присев на край узкой солдатской кровати, плачет от радости, вытирая слёзы исколотыми иголкой пальцами:

– Получилось!

И, будучи скромной работницей с небольшой зарплатой, и позднее, уже высоко поднявшись по служебной лестнице, в свободное время Мама продолжала творить свои маленькие чудеса. Как настоящей волшебнице ей подвластно было всё: военные кители и шинели, мужские брюки, женские платья любых фасонов и на все случаи жизни, детская одежда и карнавальные костюмы к новогодней ёлке, поражавшие удивительной выдумкой и фантазией. Просто у неё, как и у всех добрых волшебников, была потребность в творении Красоты. Вот и весь секрет.

Мама работала много, и мы редко куда-либо выбирались вместе. Но, когда это случалось, происходило чудо: наш унылый двор с серым домом и таким же серым забором с колючей проволокой словно расцветал при выходе из дверей красавицы в необыкновенном, со вкусом сшитом и безупречно отутюженном платье, с тщательно уложенными на затылке в пучок-ракушку волнистыми русыми волосами. А рядом с собой красавица вела за руку маленькую барышню в восхитительном летящем платьице, соломенной шляпке с вишенками и с крошечной сумочкой в руке.

Сидящие вокруг стола дворовые игроки, одни – в вытянутых на коленках синих тренировочных штанах и майках, другие – в застиранных домашних халатах, шлёпанцах и папильотках в волосах, прекращали греметь бочонками лото и, застыв, провожали эту пару восхищёнными взглядами. Появление во дворе нарядной и дивно причёсанной красавицы-соседки с такой же нарядной дочкой было откровенным вызовом скудному барачно-коммунальному быту с его невзыскательным однообразием и скрытой неприязнью к тем, кто на это однообразие вздумал посягнуть.

– И где только такие деньжищи на одёжу берут?

Так и говорили: «одёжу».

Но любопытство обитателей коммунального мирка не знало преград. Да и Мама не делала тайны из происхождения столь неприличного для барачной жизни «эксклюзива». И вскоре в длинных коридорах нашего дома всё чаще стали появляться радостно-возбуждённые соседские женщины, тащившие на пару с мужьями только что купленные швейные машинки. Волшебство – дело заразительное. И даже самая завистливая и зловредная из соседок однажды тихонько постучала в дверь нашей квартиры и, борясь со смущением, пролепетала:

– Ты это… вот что… может, дашь мне на пару вечерков выкройку твоего крепдешинового платья, ну того, жёлтого с чёрным кантом?

Так, волшебница в облике Мамы преподала мне ещё один урок волшебства, открыв один магический секрет: Золушка, желающая потанцевать на королевском балу, не должна ждать появления феи. Феей она может стать сама. И заодно сама может устроить для себя и королевский бал. Даже в бараке за серым забором с колючей проволокой.

III

Для Мамы курс обучения волшебству был нелёгким. В деревне во Владимирской области, где она родилась, школы не было. Школа была в соседнем селе, до которого надо было пройти пешком пять километров. А потом – пять километров обратно. И того десять. Мама пошла в школу, когда уже шла война. Сначала в эту школу ходила целая гурьба детей: вместе не страшно, да и путь со смехом да шутками не таким далеким кажется. Пошли осенние дожди, и половина ребят в школу ходить перестала: далеко, мокро и холодно. А когда выпал снег, утром только из одного дома стала выходить девятилетняя девочка, закутанная с головы до ног в клетчатую шаль. Зимы в те времена были снежные: снега наметало по пояс взрослому человеку. Чтобы не сбиться с пути, дорогу между сёлами жители помечали еловыми ветками, втыкая их в снег по обе стороны дороги. Поспеть к началу уроков можно было, лишь выйдя из дома в пять утра, когда было совсем темно. За окнами кружила вьюга, а в трубе завывал холодный ветер. И так не хотелось слезать с тёплой печки!

– Дочка, может, сегодня не пойдёшь? Никто ведь не идёт, – в который раз безнадёжно произносила мамина бабушка, заведомо зная, какой последует ответ. Обращалась к внучке, она называла её «дочка». И, закутав ребёнка с ног до головы в большую клетчатую шаль, всхлипывая, крестила удалявшуюся от дома детскую фигурку.

Как-то раз по дороге в школу девочку застала в пути пурга. Еловые ветки, вырванные ветром, унесло в поле, и ребёнок, потеряв ориентиры, сделал несколько шагов в сторону. И тотчас провалился по грудь в рыхлый снег. Беспомощно кувыркаясь в сугробе и пытаясь нащупать твердую дорогу под слоем снега, девочка потеряла валенки и, скорее всего, замерзла бы насмерть в безлюдном месте. К счастью, мимо ехал на санях мужик из соседнего села. Он-то и спас малышку. Он спас жизнь моей будущей Мамы. А, значит, и мою. Спасибо тебе, добрый незнакомый человек!

Однажды жители деревни стали свидетелями воздушного боя. Немецкий самолёт залетел в наш тыл и был сбит, рухнув прямо в лес, поблизости от того места, где проходила дорога до школы. Деревенский быт быстро обрастает преданиями. Стали поговаривать, что место это проклятое и что даже старожилы, дойдя до этого участка леса, начинают плутать, часами кружа по одному и тому же месту. Ночью, когда до рассвета ещё далеко, жители, проезжавшие зимой на санях или летом на телегах, крестились, слыша, как со стороны упавшего в лес самолёта раздаётся страшный завывающий звук, словно кто-то громко стонет. Поговаривали, что это завывает грешная душа немецкого лётчика, не нашедшая упокоения. Кто-то говорил, что это – волки, а может, просто гудел ветер, пролетая сквозь разбитый корпус самолёта. Но было очень страшно.

Что должна была чувствовать маленькая девочка, укутанная в клетчатую шаль, которая одна в предрассветные часы шла через заснеженное поле мимо этого страшного места, прижимая к груди узелок с тетрадками? Какие силы двигали ею в девять лет от роду, когда она преодолевала каждый день путь до школы в общей сложности равный десяти километрам, что не каждому взрослому по плечу? Это почти неправдоподобно. Но ведь это повествование – о волшебниках, а они, при равных шансах, получаются далеко не из всех.

В начале войны моя будущая Бабушка работала в той школе истопником. Когда в деревне стало совсем худо с пропитанием, она уехала в областной город к сестре, чтобы там устроиться на работу и получить продовольственные карточки. Это позволяло привозить в деревню хоть какую-нибудь еду. Моя Мама осталась в деревне на попечении своей старенькой бабушки Наталии, в честь которой потом Мама назовёт своего первенца. И заменила свою уехавшую на заработки мать на посту истопника школы. В девять лет.

Теперь, чтобы успеть протопить печи и прогреть школу к началу уроков, из дома надо было выходить в 4 часа утра. И ни разу этот не по-детски ответственный и обязательный маленький человек не позволил себе проспать и опоздать на работу. Ведь тогда всем ученикам и учительнице пришлось бы до конца занятий сидеть в промерзшем помещении.

В пустой школе рано утром было тихо, темно и страшно. Жутко скрипели половицы, казалось, что кто-то невидимый вздыхает и кашляет. В классных комнатах на стенах были развешаны портреты писателей и учёных, и казалось, что ночью они оживают, покидают пространство своих рам и начинают общаться друг с другом. Поэтому открывать двери в пустые классы было особенно боязно.

Как-то раз Мама, натаскав дров с улицы, присела перед печью, чтобы разжечь огонь. Открыв чугунную дверцу, она застыла от ужаса: из глубины огромной печи на неё, не мигая, смотрели два огромных горящих глаза.

– Мамочки мои, чёрт! – захлопнув чугунную печную дверцу, девочка с криком кинулась наутёк, сама не зная куда. В тот же миг дверца печки со стуком распахнулась, и из топки с громким мяуканьем выскочил не менее испуганный кот. В промерзшей за ночь школе пушистый бедолага нашёл единственное тепленькое местечко – внутри печки.

Шла война. К зиме в деревню пришёл настоящий голод. Мама с другими деревенскими детьми ходила на поле выкапывать оставшуюся в земле мёрзлую картошку. Картошка после осенних дождей и грянувших морозов превратилась в грязные, расползающиеся в руках мякушки. Но их можно было есть, только сначала надо было протереть через сито, чтобы отделить многочисленных мелких червяков, кишащих внутри разбрякших картофелин. Из полученной серо-бурой массы бабушка Наталия пекла лепёшки, которые казались голодному ребёнку самой вкусной едой на свете.

Поле, на котором собиралась гнилая картошка, было колхозным. Однажды, когда дома совсем не осталось еды, девочка решила пойти на это поле в надежде найти на нём хоть что-нибудь, хотя земля под снегом была уже не по одному разу перекопана детскими руками в поисках завалявшейся картофелины. Она так старательно разгребала снег пополам с землей, что не заметила приблизившегося верхом на коне колхозного сторожа. Призыва в действующую армию он избежал из-за хромоты. Рьяный страж колхозной собственности, сидя верхом на коне, с размаху ударил хлыстом по скукожившейся в грязном снегу детской фигурке. Девочка от неожиданности и боли упала ничком в грязное месиво. Всадник принялся наносить удары, всё больше и больше входя в раж, не разбирая, куда они попадают. Хлыст, направленный сильной мужской рукой, со свистом рассекал воздух и впивался в окоченевшие от холода детские кисти рук, в лицо, плечи, худенькую шейку, видневшуюся из-под воротника телогрейки. Девочка, упав лицом в грязь и прикрыв голову ладошками, думала только об одном: только бы не по глазам!

Неизвестно, как долго продолжалась бы эта расправа, если бы невдалеке не показалась шедшая мимо односельчанка. Бросив наземь свою ношу, она кинулась через всё поле к месту экзекуции и кошкой вцепилась в руку с занесённым над девочкой хлыстом:

– Что же ты делаешь, ирод! Это же – ребёнок! – исступлённо закричала женщина.

Я не знаю, о чём ещё кричала эта женщина, повиснув на руке садиста, но она заставила его уехать с места разыгравшейся драмы. Девочка – вся в грязи, избитая, со вздувшимися кровавыми следами ударов на лице и руках, рыдая в голос, вернулась домой. Она рыдала не столько от боли, сколько от отчаяния, что пришла домой с пустыми руками. А это значит, что её старенькая бабушка Наталия, отдававшая внучке последний кусок, снова ляжет спать голодной.

Человека, учинившего самосуд над моей Мамой, давным-давно уже нет в живых. Но я верю в то, что в назначенный час он, жалкий и трясущийся от животного страха, стоял перед Высшим Судом и держал ответ за все свои деяния на Земле. И в их ряду жестокая расправа над голодным ребёнком в глазах Самого Справедливого и Милосердного Судьи стала мерзейшим из грехов и решающим аргументом для отправки чёрной души этого человека прямиком в преисподнюю.

Нам неведомо знать, какие силы природы управляют человеческими судьбами. Это – тайна тайн. Но Некто, кто взирает на нас оттуда, из Вечности, не мог не содрогнуться, видя посреди заснеженного безлюдного простора крошечную фигурку испуганного ребёнка, который голодный, борясь с охватывающим его ужасом, проваливаясь по грудь в снег, шёл учиться.

Может, именно в тот момент и был спасён в смертельном бою красивый молодой сержант по имени Николай с комсомольским билетом в кармашке гимнастерки, а под ним – пришитой материнской рукой иконкой Николая Чудотворца. Спасён для того, чтобы быть награждённым за отвагу и чистоту помыслов Большой Любовью к маленькой волшебнице с редким для сельской местности именем Юлия, которая уже в девять лет научилась делать большие чудеса. Спасён для того, чтобы Преданностью и Опорой войти в жизнь этой удивительной девочки за свершаемый ею каждый день детский подвиг.

Как в детстве, так и во взрослой жизни для Мамы не существовало преград: ведь волшебники должны уметь проходить даже сквозь стены.

И Мама овладела этим навыком в совершенстве, считая, что преграды есть только в человеческой голове. Она добивалась любой поставленной цели, легко и непринуждённо умея расположить к себе самого неприступного и необщительного человека. Деревенская девочка, некогда жестоко избитая негодяем на заснеженном поле за пару гнилых картофелин, пришла в этот мир сильной личностью, воплощённой в женском облике пленительной красоты и невероятного обаяния для того, чтобы изменить доставшийся ей кусочек мира. Внеся в него свои неповторимые штрихи и краски, она сотворила новую маленькую и такую прекрасную Вселенную, какой никогда не было в этом мире до неё и никогда не будет потом.

IV

Мамой – большой любительницей книг – была собрана замечательная домашняя библиотека, ставшая отправной точкой в моём путешествии в мир литературы.

Ещё до моего рождения моя будущая Мама, прибыв с Отцом на место его службы в дальний гарнизон, получила поручение от командира воинской части: организовать библиотеку для военнослужащих. Выросшая в деревне с её немудрёным укладом, Мама очень любила носить шляпки, надевая их как в кино: чуть-чуть набекрень, чтобы взгляд из-под полей был загадочный-загадочный. Время было непростое, люди только-только начали приходить в себя от лишений и потерь. Очень хотелось красоты, чтобы весь этот ужас поскорее забыть. Просматривая фотографии тех лет, я не перестаю восхищаться запечатлёнными на них девичьими и женскими ликами. На какое фото ни взгляни – все красавицы: с глубокими, одухотворёнными, полными достоинства взглядами, в шляпках, жакетиках, с сумочками. Красавицы, пережившие самую страшную в истории человечества войну, тяжёлым, беспощадным жерновом перемоловшую человеческие судьбы. Красавицы, нежные и, казалось, хрупкие души которых оказались сильнее свалившихся на них нечеловеческих испытаний. И какое кому дело, что красавицы сегодня позавтракали только несладким чаем с пустым куском хлеба и до обеда надо как-то дотерпеть? Кому какое дело, что жакетик шился собственными руками по ночам, после тяжёлого рабочего дня, из старого перелицованного пальто? Зато букетик фиалок на лацкане этого жакетика – самый что ни на есть настоящий. А главное – мир, жизнь и право быть просто красивой, просто любить. Как в кино.

Тогда ещё не знали такого слова «имидж», но шляпка – почти «заграничный» штрих, завершал образ не по годам серьёзной, излучавшей уверенность и достоинство жены молодого офицера.