Текст книги "Белая лошадь – горе не мое (сборник)"

В учительской был только Аристотель. Он проверял самостоятельные работы и с досадой прислушивался к звукам, несущимся с пятого этажа, – там шло занятие школьного рок-клуба, наконец дозволенного Лолой Игнатьевной. («Но только не вечером!» – твердо сказала она.)

– Хоть уши затыкай! – гневно бормотал Аристотель. – Музыка психопатов! Как не вспомнить Спарту!..

И он с угрюмым наслаждением принялся вспоминать Спарту. Было ясно, что одиннадцатый «А» твердо стоит на своем и мириться с классным руководителем не желает.

– Спарта была серьезным и малосимпатичным государством, – вспоминал Аристотель. – Во всяком случае, так мне казалось в молодости… Я этих спартиатов очень не любил. Ненавидел, можно сказать…

– А царь Леонид? – скучно возразил Саня. («Путник, честно исполнив закон, здесь мы в могиле лежим» – так написано на могиле трехсот спартанцев и царя Леонида в Фермопилах… Как Саня плакал над этой могилой, а персы шли в обход, нашелся предатель! Ох, как Саня плакал! Ему пять лет было, что ли, и он знал прекрасно, что тот, кто останется в Фермопильском ущелье прикрывать отход греков, домой никогда не вернется. Аристотель не в первый раз эту историю рассказывал, а Елена Николаевна кричала: «Мотька, замолчи немедленно, не травмируй ребенка!» Аристотель же не слушался и ребенка травмировать продолжал).

– И все-таки это была казарма, – сердито отозвался на Санино возражение Аристотель. – Вся страна – казарма, ты представляешь? А у меня в молодости, милый мой, были другие идеалы…

– А сейчас? – уныло спросил Саня, выглянув в окно: Исаков-старший все стоял там на ветру.

– Сейчас! Сейчас я старый, умный. Надо тебе сказать, что сейчас я начинаю склоняться к тому, что спартанцы были великие педагоги. А почему? Потому что у них были Апофеты! О-о!.. – мечтательно вздохнул Аристотель. – О Апофеты!.. Вот чего нам не хватает!

Поскольку Аристотель был явно не в духе, Саня, который тоже добрым расположением духа не отличался, сразу догадался, что Апофеты – это нечто весьма скверное.

– Апофеты, мой юный друг, – величественно и грозно произнес Аристотель, – это глубочайшая расщелина в горном массиве, именуемом Тайгетом… Вам, поди, не то что в методиках, но и в курсе истории педагогики об этом не рассказывали, а зря! Суть в том, славный юноша, что ежели юный спартанец был, скажем, с некоторым изъяном – ну, трудновоспитуемый, по-нашему, – так вот с таким юным спартанцем педагоги не маялись, не тащили его за уши из класса в класс, не уговаривали, не завышали ему оценки, нет, Александр! Его просто сбрасывали в Апофеты!

– Хотите, я подыщу вам что-нибудь подобное в окрестностях города? – деловито предложил Саня.

– А! – Аристотель безнадежно махнул рукой. – Что ни говори, а в мире был только один великий педагог… Царь Ирод его звали!

Он хотел еще что-то сказать, может быть, даже проклясть педагогику хотел он, но не успел, потому что в учительскую – как всегда, вихрем и, как всегда, зареванная – вбежала Бедная Лиза…

– Матвей Иванович! Санечка! Ой, мамочки! Там!.. – И она заревела в голос.

– Прекрати реветь и быстро говори! – приказал Аристотель.

– Я… – быстро сказала Бедная Лиза. Но тут снова начались всхлипывания, шмыганье носом, из-за которых понимание того, что произошло, чрезвычайно затруднилось. – А он… Не захотел переписывать!..

– Кто?

– Ва-а-ахрушев! А я… посадила его под арест, а он…

– Под какой такой арест?! – гневно загрохотал поборник спартанской педагогики. – Вам здесь что, а?! Кадетский корпус?!

– Я… – с новой силой залилась Бедная Лиза слезами. – Я хотела, как Макаренко!.. Чтоб потом по душам, а он… Он всегда все назло!.. Макаренко сажал… А он из окна…

– Какой этаж? – остолбенело спросил Аристотель.

– Второ-ой… И висит…

– Почему – висит?

– Зацепи лся-а-а…

– Ах ты! – топнул Аристотель.

И они побежали на второй этаж, туда, где висел второгодник Вахрушев…

– Ой, мамочки! – на бегу причитала Бедная Лиза. – Ой, мамочки!..

За спиной у нее зловеще пыхтел Аристотель.

В пятом «Д» окна были настежь. Под одним из них, зацепившись курточкой за стальную скобу, висел, слегка качаясь на ветру, упрямый второгодник с равнодушным, весь мир презирающим лицом, а внизу стояли его одноклассники и от души веселились. Трое, достав мобильники, снимали происшествие, жизнерадостно его комментируя.

– Как тебе там, Хрюк? Далеко видно?

– Созрел – падай!

Вахрушев будто не слышал, он вообще не обращал ни на кого внимания. Висел и смотрел вдаль.

Аристотель решительно влез на подоконник.

– Позвольте мне, – сказал Саня, запрыгивая. – Вдвоем будет тесно. – И, высунувшись из окна, хмуро посоветовал веселящимся пятиклассникам: – Шли бы вы домой…

Пятиклассники не послушались, стояли и наблюдали, что будет дальше. Возглас Аристотеля: «Держись, друг!» – был воспринят ими с недоумением: они полагали, что сейчас негодяю Хрюшкину попадет. И притом – сильно. Еще больше удивились они, услышав жалобный, просящий голос Бедной Лизы:

– Митенька, только, пожалуйста, не падай!..

Кроме того, они впервые слышали имя второгодника. Александр Арсеньевич свесился вниз, но до Вахрушева не дотянулся. Он сказал:

– Матвей Иванович, будьте так добры, слезьте с подоконника и подержите меня за ноги…

Пятиклассники стояли раскрыв рты: было захватывающе интересно. Тут уж мобильники достали все.

Учитель географии завис вниз головой над раскачивающимся Вахрушевым и скомандовал:

– Руку давай!

– Не дам! – буркнул отвратительный Хрюшкин.

Внизу возмущенно зашумели:

– Совсем с ума сошел этот Хрюк, сейчас из-за него и Александр Арсеньевич грохнется…

– Так и будешь висеть? – растерянно поинтересовался Александр Арсеньевич.

Вахрушев молчал.

– Мить…

– Отвяжитесь вы все от меня! – закричал Вахрушев с отчаянием. – Отстаньте!..

– Ясно… – сказал Саня. – Будем, значит, висеть вместе…

Вахрушев взглянул на него исподлобья, отозвался с сердитым недоумением:

– Я вас не звал…

– Мало ли кто меня не звал, – строго ответил Саня. – Это ведь я виноват, верно? Тем более что мы с тобой единомышленники, мне сочинение твое нравится…

Вахрушев скривился.

– Санька, вы скоро? – натужно спросил Аристотель. – Держать-то тебя сколько еще?..

– У него руки устанут – он вас не вытащит… – не глядя на Саню, пробурчал Вахрушев. – А я туда все равно не пойду…

– Почему?

– Не пойду, и всё!

– Сан Сенич, у вас лицо сильно красное стало… – предупредили пятиклассники.

Саня и сам чувствовал, что в голове у него шумит, и видел он все будто сквозь розовый туман.

– Митенька, ну прости меня! – закричала из окна Бедная Лиза. – Я больше так не буду!

– Будете… – не поверил Вахрушев.

– Ну, вот честное слово, не буду!

Толпа внизу оцепенела: такое она слышала впервые.

– У меня ремень есть, – сказал Сане Вахрушев. – Я его вам дам, вы подержите… А я по нему…

– Расшибешься.

– Да там невысоко будет.

– А если сорвешься?

– Что я – дурак? – резонно ответил Вахрушев. – Вы только с крюка этого меня снимите…

Он благополучно съехал вниз и разжал пальцы. До земли было метра полтора, но на ногах Вахрушев не удержался, упал ничком и остался лежать…

Саня вцепился в крюк, на котором мгновение назад висел упрямый второгодник, рванулся (Аристотель охнул, разжал руки) и прыгнул вниз.

– Митька! – позвал он, поднимаясь. – Ты живой?..

Пятиклассники, забыв про съемку, стояли вокруг, молчали и смотрели круглыми испуганными глазами.

– Вроде бы… – просипел Вахрушев.

– Больно? Где, скажи…

– Не больно… – сказал упрямый Вахрушев и перевернулся на спину. Лежал и смотрел на Саню растерянно. – А это вы… из-за меня прыгнули?

А на втором этаже, в классе, сидела за партой Бедная Лиза и хлюпала носом. Аристотель, злой, не отошедший от испуга, попытался втиснуться рядом, но не влез.

– Учителя! – уничтожающе произнес он. – Нервотрепы вы, а не учителя! Вас бы к врагам забросить под видом простых граждан… Вы бы там живо до основания разрушили психику противника…

– Макаренко ведь, – огрызнулась Бедная Лиза, – сажал под арест…

Аристотель махнул рукой и пошел к двери.

– Да, – произнес он, оттаскивая от двери огромный фикус, гордость юннатов-младшеклассников. – Но он не подпирал при этом дверь школьным фикусом! Вы, Елизавета Георгиевна, не обратили внимания?.. Насколько мне известно, – непримиримо пророкотал он, – Макаренко Антон Семенович в таких случаях дверь вообще не запирал…

Вечером в гости пришел Кукарека, и Саня вдруг заметил, как он похож на сестру, а заметив, затосковал… Кукарека тоже был невесел, глядел на Саню искоса. – А чего Лешка не пришел? – спросил Боря.

– Да ну его! – отвечал Кукарека, надувшись. – Психованный он какой-то! Я за ним зашел, а он выскочил в подъезд, стоит, злой такой, говорит: «Никуда я не пойду, чего приперся, отстань!» А я и не приставал, больно надо!

– У него начался переходный возраст, – авторитетно разъяснил Боря и уткнулся в учебник.

Саня и Кукарека стали играть в шахматы. Проиграв несколько раз, Кукарека собрался с духом и спросил:

– А вы что, с Юлинской поссорились?..

– Ни с кем я не ссорился! – решительно и угрюмо отвечал учитель географии. – Не говори глупости!

– А чего она ревет тогда?

Боря, будучи юношей воспитанным, как бы между прочим поднялся и ушел в большую комнату смотреть телевизор.

Учитель же географии на вопрос, отчего Юля ревет, ответить затруднился и молчал, пытаясь осознать этот странный факт. Наконец он сосредоточенно спросил:

– Как – ревет?..

– Обыкновенно, – уточнил Кукарека, – слезами.

– Из-за меня?.. – растерянно спросил Александр Арсеньевич.

– А из-за кого же еще? Если не из-за вас, то чего она тогда говорит: «Дурак твой Сан Сенич»?..

Лицо Александра Арсеньевича в эту минуту действительно стало немножко глупым, и он переспросил радостно:

– Как она говорит?..

Но Кукарека смутился и повторить крамольную фразу сестры отказался наотрез…

А на следующий день Саня вдруг решил немедленно начать готовиться в аспирантуру. Потому что утром, когда он подошел к Юле и сказал: «Здравствуйте, Юля!» – она кивнула ему так вежливо и равнодушно, будто и знать его не знала…

«Ну всё! – подумал Александр Арсеньевич, смертельно обидевшись. – Ну и ладно, ну и не надо! Подумаешь… Поступлю в аспирантуру, уйду из школы…»

А тут еще Лешу Исупова застигли в туалете на месте преступления: он курил.

– Если ты уже сейчас куришь, то чего же можно ожидать от тебя в будущем? – допытывалась у Исупова Лола Игнатьевна.

– Ничего хорошего! – дерзко соглашался Леша.

– Вот видишь!

– Вижу.

– Исупов, ты добьешься!.. – вздохнула Лола Игнатьевна. – Ты очень плохо кончишь, Исупов! – И она высказала свою заветную мысль: – Делай что хочешь, хоть на голове стой! Но не раньше, чем кончишь школу. А в школе тебе никто делать что хочешь не позволит, потому что ты пока никто…

Александр Арсеньевич при этой беседе, естественно, присутствовал, тосковал, злился на Лешу, злился на завуча и думал: «Кой черт понес меня в школу?! Все, сегодня же сажусь за реферат, хватит, надоело все!» – но Лешу по привычке спас.

– Сашенька, отнеси домой тетради, – попросила Елена Николаевна, когда он собрался домой.

Александр Арсеньевич взял под мышку кипу общих тетрадей и отправился домой – готовиться в аспирантуру.

Выйдя из школы с благими намерениями, будущий аспирант вдруг увидел Юлю. Она шла чуть впереди. И как-то так вышло, что он пошел за ней. Поступок этот был нелеп и Александра Арсеньевича не украшал ни в малейшей степени. Он и сам это понимал, но идти продолжал. «На перекрестке сверну, – подумал он, прижимая покрепче тетради. – Зачем я иду за ней? Мальчик ли я?..» Но перекресток миновал за перекрестком, а Александр Арсеньевич все шел как привязанный. Наконец, в сотый раз спросив себя: «Мальчик ли я?» – и в сотый раз ответив решительно: «Нет!» – он догнал ученицу и молча, с независимым выражением лица зашагал рядом. Молчали довольно долго.

Потом Александр Арсеньевич сказал:

– Юля…

А Юля ответила:

– Я с вами не разговариваю!

После этого содержательного диалога снова пошли молча, потому что Александр Арсеньевич был гордый, и раз с ним не желали разговаривать, то тоже показывал характер. Это скорбное шествие было прервано жизнерадостным криком:

– Сандро!

Кричали с той стороны улицы.

Учитель и ученица остановились. Через дорогу, не обращая внимания на красный свет, бежали к ним люди, впереди всех – огромный усатый молодой человек. Он смеялся и простирал к Сане свои пугающе мощные объятия.

– Михо! – закричал Саня. – Приехал!..

– Здравствуй, дорогой! Друзья ждут, друзья тоскуют, обрывают телефон, а он с невестой гуляет!.. – с укором сказал Михо, обнимая Саню. Нехорошо, дорогой! Здравствуй, Юля, меня зовут Михо…

А ведь говорила, говорила Сане мама: «Не ври никогда – это всегда плохо кончается!..» Сане захотелось провалиться сквозь землю, вынырнуть на другой стороне земного шара – где-нибудь в пустынном районе Тихого океана… Там бы и доживать свой век…

– Здравствуй, Юля! – здоровались братья по курсу. – Меня зовут Славик… Это Андрей… Света…

– Между прочим, Санчо, это свинство! – сурово сказала Эля. – Мы тебе телеграмму прислали, и с мамой ты говорил… Знал, что сегодня встречаемся!

– Он забыл… – со значением произнес Андрей и взглянул на Юлю. – И я его понимаю…

– Юля, – сказал Михо, – сейчас мы пойдем ко мне.

– Только не надо говорить, что вам срочно необходимо домой, мы вас не отпустим! – взял Юлю под руку Андрей.

Юля растерянно молчала. Саня тоже молчал, прижимая к животу тетради.

– У этого усатого обормота родился сын, Юленька…

– Юля, посмотри на меня, разве я похож на обормота?! – возмутился Михо и отнял у Юли портфель. – Пошли!

…Шумно и весело было у Михо. Сын Васька лежал в новенькой коляске и принимал в торжестве по случаю своего рождения посильное участие: пищал и мочил пеленки. Это всех восхищало, а Михо – больше всех. Он подтащил Саню и Юлю к коляске, обнял их и принялся восторженно рассказывать о сложном и ярком характере Василия Михайловича.

– Замечательный, правда?

– Ага, – сказала Юля.

– Завидуете? – спросил Михо и великодушно утешил: – Ничего! И у вас такой будет!

Саня окаменел, но Михо был занят своим отцовским счастьем и совершенно не замечал, что «жених» и «невеста» не разговаривают друг с другом…

– Когда свадьба? – поинтересовался он.

«Жених» и «невеста» напряженно молчали и глядели в разные стороны, но тут подошел Андрей и пригласил Юлю танцевать, а Саню увела Света… Саня отвечал ей что-то, но видел только одно: Андрей что-то шепчет Юле на ухо, а она улыбается…

– Да не ревнуй! – засмеялась Света. – Оторвись, совсем помешался!..

Саня видел, что Андрей Юле нравится и она все танцует и танцует с ним… А Саня сидит в углу – сирота сиротой, рядом со стопкой общих тетрадей… А Юля за все время на него не взглянула ни разу…

В девять Саня взял свои тетради, потихоньку выбрался в прихожую и ушел… Никто и не заметил.

На улице было темно и ветрено. Саня вдохнул сырой осенний воздух и побрел от дома.

– Эй, закурить не найдется? – спросили у него.

На лавочке у подъезда сидели двое молодых людей и, кажется, скучали.

– У меня нет… – ответил Саня.

– Правда? – не поверили молодые люди.

Режиссура таких ситуаций, как правило, проста и незатейлива. Может быть, все и обошлось бы, потому что молодым людям, просящим закурить, необходимо, чтобы их боялись и ждали с испугом, что же будет дальше, а Саня, занятый своими горестными мыслями, не понял, что намерения у них явно скверные, и спокойно пошел себе дальше. Но из подъезда выбежала Юля…

Тут все и началось.

– Девушка, – всколыхнулись те двое, – куда вы спешите? Побудьте с нами. – И Юлю схватили за руку.

Естественно, что Саня вернулся.

– Ну-ка, отстаньте! – скомандовал он и невежливо толкнул одного из молодых людей плечом (руки-то у него были заняты).

– Толик, смотри-ка, мальчик толкается…

– Давно по рогам не получал? – обиделся Толик. – Разве можно так с дядями, детка?

Саня не ответил, перехватил тетради и взял Юлю за руку с явным намерением увести.

– Чего цапаешься? – возмутился Толик. – Твоя, что ли?

– Юля, пойдемте, – сердито произнес Саня, продолжая не обращать внимания на молодых людей.

– Наша Юля никуда с тобой не пойдет, – сказал второй и обнял Юлю. – Правда, Юлечка?

Разумеется, дальше произошло все очень быстро! Юля сказала: «Кретин!» – и влепила ему пощечину, а он, хмыкнув, наотмашь ударил Юлю по лицу. Сделав это, он тут же, широко всплеснув руками, опрокинулся навзничь – прямо на груду рассыпавшихся тетрадей.

– Вова, – удивленно сказал Толик, – а малыш тебя сделал…

Вова вскочил и красиво ударил Саню ногой в живот.

– Ну-ну, – сказал Вове Толик, пока Саня разгибался, – не горячись, увидят! В подъезд давай зайдем…

– А вы, Юлечка, тут постойте! – ухмыльнулся Вова, беря Саню под руку. – Негуманно, чтоб вы видели, как мы будем учить вашего мальчика вести себя. – И он втолкнул Саню в подъезд.

– Не смейте! – крикнула Юля. – Не трогайте! Его нельзя, у него сотрясение!..

Но никто ее не слушал. Вова и Толик затащили Саню в подъезд и сразу принялись за дело… Саня дрался впервые в жизни, и его первоначальный триумф носил, конечно, совершенно случайный характер. Ведь в любом деле кроме желания необходим навык, а навыка у Сани не было… Хорошо еще, что какой-то рослый парень вдруг ворвался в подъезд и молчаливо вмешался в драку. А Юля бросалась от одного к другому, твердила:

– Не троньте его! Не смейте! – пыталась оттащить, но ее толкали (она упала два раза) и, не обращая внимания, продолжали…

– Юля, немедленно идите домой!

Но она не уходила, и Саня в отчаянии крикнул снова:

– Юлька, уходи, я кому сказал?!

– Уходи! – повторил кто-то эхом.

И Юля вдруг пропала.

Били Саню умело. Он в меру сил старался отвечать, пока не почувствовал вдруг, что перед глазами у него все плывет и ноги не держат. В голове гудело, он собрал последние силы и ударил кого-то, стремительно на него надвигающегося…

– Спасибо, дорогой! – сказал голос Михо.

Саня мотнул головой, чтоб стряхнуть туман и шум.

– Этого держи! – кричал Андрей Славику. Славик «этого» задержал, но налетела Юля:

– Это Юрка, он наш!..

Саня оттолкнул Михо, обернулся и смутно различил в тяжелом розовом тумане знакомую фигуру. Шамин стоял сунув руки в карманы.

– Выручил, брат! – обнял Шамина Михо. – Затоптали б они его без тебя.

Шамин выдрался из объятий, не ответил.

– Санчо, голова в порядке? – спрашивала Светка, тряся Саню за плечи.

– Все нормально… – едва выговорил Саня разбитыми губами. Чтобы не упасть, он привалился к стене.

– Горе луковое, больно?.. Мальчики, возьмите его, отнесите наверх… Он упадет сейчас…

– Сам! – выговорил Саня, мотая головой. – Юлька где?..

– Да здесь твоя Юлька, – успокоил Михо. – Давай-ка я тебя дотащу.

– Не троньте его! – сердито крикнула Юля и подскочила к Сане с явным намерением защитить его от друзей. – Его нельзя так… – И повернула к Сане светлое свое, все понимающее лицо. – Больно?..

Сане вдруг стало совсем не больно, он шагнул от стены, а Юлька уткнулась ему в плечо и заревела в голос, как маленькая.

Во тьме пустого двора, на скамейке под тополем, сидел, скорчившись, Шамин. Шамину было больно, и он изо всех сил сжимал зубы, чтобы эту непонятную боль сдержать. Он совсем не пострадал в драке, имевшей место несколько часов назад, – он умел драться. Но все-таки было больно, так больно, что хоть в голос вой: «Я люблю тебя, я люблю!.. Я утром просыпаюсь и сразу – о тебе, о том, что увижу тебя, я днем за тобой по пятам, прячась за углами, я вечером: пусть ты мне приснишься, ты, ты, мне никто больше… а ты меня – нет…»

Что с ней делать, с этой любовью, лишней, бездомной, ненужной тебе, куда девать?..

Лолу бы Игнатьевну сюда, чтоб объяснила… Но Лола Игнатьевна спала, а грозный и опасный скинхед Шамин, человек, которого все боялись, сидел и плакал во тьме под тополем.

– Интересно узнать, как ты в таком виде в школу пойдешь? – с некоторой долей сарказма поинтересовался наутро директор.

Учитель географии глянул в зеркало. Вид у него действительно был мужественный. И даже слишком: распухшие губы, отчетливая ссадина на лбу, яростно-фиолетовый синяк под левым глазом…

– Болит? – сочувственно спросил Боря, наблюдая, как Елена Николаевна замазывает крем-пудрой Санин «фонарь».

Конечно, болело! Левый бок болел и правая коленка, но разве это имело сейчас хоть какое-нибудь значение! Настроение у Сани было удивительно славное, то есть он с утра пребывал в каком-то счастливом тумане, что Елену Николаевну очень беспокоило.

– Может, полежать тебе сегодня, Санечка?.. – сказала она.

Но сын рвался в школу.

Коллеги в учительской, увидев его, охнули.

– Сколько хулиганов развелось! – возмутилась Ася Павловна. – И откуда они только берутся!

– А вы, что ж, с ними… дрались?.. – не одобрила Саню Лола Игнатьевна.

Саня кивнул, но в подробности не вдавался. Учителя его жалели и вздыхали. Зато за пределами учительской, в коридорах и классах, о сочувствии не было и речи: там ожидали Саню слава, восхищение, почет! Самое же странное было то, что ученики каким-то образом уже знали, что вчера вечером учитель географии спас Петухову из одиннадцатого «А». Как эти сведения просочились в среду учащихся, было в высшей степени неясно, но последствия проявились немедленно: в Александра Арсеньевича с новой силой влюбились ученицы шестых – одиннадцатых классов. На переменах они спускались на второй этаж, где у Александра Арсеньевича были уроки, и гуляли по коридору, глядя на него туманными, нездешними глазами. Александр же Арсеньевич ничего этого не замечал и, протолкавшись сквозь строй почитательниц, с неестественно равнодушным лицом направлялся по лестнице вверх. И где-нибудь между вторым и четвертым этажами непременно встречал Юлю, которая направлялась вниз, и лицо у нее было тоже неестественное… Они проходили, будто не замечая друг друга, но глаза их при этом сияли.

Последний урок был у Сани в родном шестом «Б». Начать его удалось не сразу, так как доблестные матросы встретили своего капитана вопросами, к изучаемой науке не имеющими ни малейшего отношения.

– Сильно больно?

– А сколько их было – семь или восемь?

– А вы нас карате научите?

Саня понял, что становится легендой, и попытался этому воспрепятствовать.

– Что за глупости? – решительно сказал он. – Вы о чем? Я просто упал.

– Ага! – понимающе согласился Васильев Вова. – И ударились глазом о тротуар, мы же понимаем!

– Кто помнит, что я вам задавал? – стал строг учитель географии. Он не желал поддерживать разговор на эту волнующую тему.

– Ну во-от! – заныл шестой «Б». – Чуть что, так сразу – что задавал! Ну, Сан Сенич, ну расскажите, ну все равно же мы все уже знаем!

Это заявление Александра Арсеньевича сильно заинтриговало.

– Что именно?

– Всё! – зашумел класс и принялся наперебой выкрикивать:

– Как вы шли, а там к нашей Юльке приставали…

– А вы им говорите: «Считаю до трех»…

– Занимательно! – хмыкнул Александр Арсеньевич.

– Нет, не так! Вы им сказали: «Кто не успеет скрыться, пусть немедленно начинает копить деньги на гроб!»

– Так, а они что?

– А они не поверили, их же много было!

– А я?

– А вы тут их и раскидали в разные стороны! – восторженно сообщил шестой «Б». – Одного аж через забор!..

– Неужели?

– Да не отпирайтесь, Сан Сенич! А вы где карате научились?

– Понятно… – вздохнул Александр Арсеньевич. – И откуда такая информация?

– От верблюда! – сказал Васильев Вова.

Имя этого таинственного верблюда выяснилось сразу после уроков: на улице догнал Александра Арсеньевича Кукарека и, преданно заглянув в глаза, спросил:

– А когда вы на Юлинской женитесь, я вам кем буду?..

– Слушай, – растерянно сказал Александр Арсеньевич будущему шурину, – я тебе уши сейчас оборву…

Но Кукарека не испугался и всю дорогу жаловался Сане на сестру:

– Она такая безответственная! Ей сегодня в университет, там у них, это… Не помню, как называется, в общем, историей они там занимаются раз в неделю. Она туда сейчас уйдет, а дома есть нечего…

– Так возьми и приготовь.

– Не мужское это дело! – не согласился Кукарека. – И вообще, я до вечера буду сидеть некормленый, а у нее душа не болит! Я бы на ней ни за что не женился!

– Зануда ты… – вздохнув, отозвался Саня. – Пошли, я тебя покормлю.

Кукарека на мгновение задумался, но, решив, вероятно, что меж родственниками это вполне допустимо, пошел.

Дверь им открыл Боря. Он был уныл и задумчив.

– Ты чего? – удивился Саня.

– Да так…

– Мальчики, живо руки мойте – и за стол! – скомандовала Елена Николаевна. – Санечка, как ты себя чувствуешь?

– Отлично! – доложил Саня.

– Может быть, ты все-таки скажешь мне, что с тобой вчера произошло?

– Ну, мама!

Кукарека преданно молчал, но вид имел таинственный, заговорщический. Саня показал ему кулак.

Сели за стол.

– И как это Юлька там работает?.. – ни к кому особенно не обращаясь, произнес Боря.

– Где? – с полным ртом спросил Кукарека.

– На почте, естественно.

– А чего, даже интересно! Ходишь везде, людей видишь!

Саня осторожно жевал правой стороной и слушал.

– Надоело? – сочувственно спросила Елена Николаевна. – Устал?

– Да нет… – вздохнул Боря. – Видите ли, дело не в этом, а в том, что я, кажется, начинаю презирать людей…

– Это за что же? – удивилась Елена Николаевна, а Кукарека замер, не донеся ложку до рта, и уставился на Борю непонимающе.

– Как можно так жить! – пожал плечами Боря. – Вы представляете, Елена Николаевна, эти женщины с почты… Они же совершенно бездуховные личности! И каждый день разговоры! Все одно и то же, одно и то же: о детях, о болезнях, о продуктах, о деньгах!

– Ох, Боренька, не презирай… Ты не понимаешь…

– Чего я не понимаю? – усмехнулся Боря. – Знаете, как они живут? Утром – на работу. Вечером – по магазинам. Потом готовят поесть. Потом просиживают перед телевизором – некоторые. А некоторые даже телевизор не смотрят, но, понимаете, не потому, что им эти примитивные программы скучны, нет, они бы хотели посмотреть, но им стирать надо, гладить и все такое… Потом – спят. Ложатся рано на том основании, что завтра рано вставать. Утром кормят мужа и детей и идут на работу. На работе опять разговоры эти… Им ведь и говорить-то не о чем больше, понимаете? А после работы опять все снова. Это – жизнь?! Зачем они живут?!

– Они детей растят, Боря…

– А зачем, Елена Николаевна? – с отчаянием спросил Боря. – Они не читают, не думают ни о чем, кроме мелочей своей жизни! И дети у них будут такие же ничтожные и жить будут так же! Им же ничего в жизни не надо, только поесть и выспаться! Быдло какое-то!

– А ты – дурак! – сказал вдруг Кукарека.

– Женя! – укоризненно взглянула на него Елена Николаевна, а потом повернулась к Боре: – Не торопись судить, приглядись… Людей надо любить и жалеть…

– Любить я таких не могу и не хочу, – ответил Боря. – А жалеть их, на мой взгляд, не стоит: они сами во всем виноваты. Кто им мешал читать? Почему они не стали поступать в институт?

Саня сидел, слушал, молчал. То, что говорил Боря, было ему понятно, то есть он был вполне согласен, что такая жизнь, темная, серая, идущая по какому-то заведенному кругу, ужасна… Он, Саня, так жить не смог бы… Но странно неприятны были ему Борины слова. Слова, которые он, если разобраться, считал справедливыми. Или нет?..

– У нас мама тоже книжки не читает, – с вызовом сказал вдруг Кукарека. – А я ее все равно люблю!

Боря смутился, опустил глаза.

– Извини, я не имел в виду никого конкретно…

Но Кукарека не успокоился:

– Она медсестра и, если хочешь знать, работает по две смены, потому что папка умер, а нас двое… А в институт она не пошла потому, что Юлинская родилась, понял?

– Видишь ли, – вздохнул Боря, – с этим можно было не торопиться. Ведь можно было сначала закончить институт, а уж тогда…

– А это не твое собачье дело! – взвился Кукарека.

– Женя!

– А чего он говорит!

– Боря, ты действительно…

– Я же теоретически… – пожал плечами Боря Исаков, а Кукарека вылез из-за стола и пошел одеваться.

– Женька! – выскочил вслед Саня.

Исаков-младший сидел опустив глаза и чертил вилкой по клеенке.

– Извините, Елена Николаевна, – виновато произнес он. – Мне очень неприятно, но он просто неверно меня понял…

Хлопнула входная дверь.

– Ну вот, ушел… – уныло сказал Исаков-младший.

Но это пришел обедать Арсений Александрович.

– Борис, письмо тебе от родителя! – крикнул он из коридора.

Исаков-младший поморщился.

На следующий день был дождь, и Елена Николаевна конечно же спросила, увидев, что сын натягивает куртку:

– Ты куда?

– Гулять, – сказал Саня. Не мог же он сообщить маме, что идет звонить Юле.

Он устроился в беседке посреди двора, по случаю дождя там было пусто.

Юля отозвалась сразу, будто ждала. Да она и ждала, конечно.

– Привет! А пошли гулять…

– Мама не пустит, – вздохнула Юля. – Дождь…

– А завтра?

– Конечно. А у тебя синяк все равно просвечивает…

– Сильно?

– Ага… А больно?

– Нисколько!

– А я по тебе скучаю…

– А мама точно не пустит?

– Точно.

– А ты на каком этаже живешь?

– На третьем.

– Хочешь, я залезу? – сказал Саня, который сейчас все мог. Более того: у него просто земля уходила из-под ног, и, чтобы не взлететь и не удариться макушкой о потолок беседки, он держался за большой кривой гвоздь, вбитый кем-то в деревянную стенку, видимо в расчете именно на такие случаи.

– С ума сошел? – засмеялась Юля.

– Нет, правда, ты окно открой…

Но Юля была неумолима.

Да и Юлина мама, обнаружив, что в комнату дочери влетает учитель географии, надо думать, была бы несколько удивлена…

Они еще долго болтали, говоря друг другу «ты» и замирая от ужасной этой вольности. Потом он бродил по улицам, промок до нитки, а домой не хотелось. Он отправился на почту, проведать Борю.

У Бори уже гостил Васильев Вова с котом Боря и Вова беседовали о «летающих тарелках», а Рыжий деловито гонял по комнате бумажный шарик.

– Не попадет тебе за гостей? – спросил Саня, оглядывая пустую служебную комнату: круглый стол, залитый чернилами, стопки телеграфных бланков. Вкусно пахнет сургучом и клеем.

– Ну что вы! – удивился Боря. – Они меня любят… Заботятся…

– Боренька, забери телеграммы! – крикнули из соседней комнаты. – Разнесешь – и беги домой. Да сейчас-то не ходи, погоди, на улке так и хлещет…

Но Боря не послушался: он с трудом высиживал на работе положенные часы и радовался, когда можно было уйти раньше.

Вова Васильев запихал под куртку Рыжего, и они вышли под дождь.

– Во ненормальный! – толкнул Борю Васильев. – Нашел время гулять!

Под тусклым уличным фонарем дождь лил, казалось, особенно сильно, он блестел, перечеркивая темнеющее вечернее пространство, а за его четкими полосами маячила сутулая мальчишеская фигура. Мальчишка стоял сунув руки в карманы, дождя будто не замечал.

– Эй! – крикнул ему Васильев. – Гуляешь?

Мальчишка не ответил – метнулся в сырую тьму и пропал.