Текст книги "Белая лошадь – горе не мое (сборник)"

– Всё звезды, звезды?

– Ну.

– А за ними что?

– Тоже звезды, чего тут непонятного?

– Да ведь все равно они где-то кончаются, а там что будет?

– Они не кончаются, вот и все, поняла?

Мила мотала головой.

– А тебе не все равно? – скучно спросил Лешка.

– Нет, – испуганно ответила Мила. – Мне не все равно – мне страшно…

– Ну и дура! – пробормотал Лешка. – Нашла чего бояться.

– Чего бояться? – удивился Васильев. – Вот скоро уже совсем всё откроют – и мы узнаем, как тут все устроено!

– А я люблю из форточки ночью смотреть… – сказала Юля. – Ночью встанешь потихоньку, высунешься, а до самого горизонта окна светят… Так странно – люди кругом живут… Рядом, а никогда не узнаешь, какие они, как им там… А на звезды лучше долго не смотреть: им всё всё равно. И тебе всё всё равно делается, смотришь на них, смотришь и забываешь: где ты, кто ты, зачем ты…

– А из форточки дует, между прочим, – перебил сестру Кукарека. – И прямо на меня! Понятно теперь, почему я всегда простуженный!

– Хоть бы они прилетели!.. – вздохнул Адыев.

– Сан Сенич! А про «летающие тарелки» – это правда? – раздалось сразу несколько голосов.

– Да вранье! – закричал сердито Кукарека.

– Почему это – вранье?! – возмутились девочки.

– А вы их видали?

– А может, и видали! – заводным голосом сказал Вова Васильев.

– Интересно, где это ты видал?

– Где надо!

– А не видал, так и не говори!

Не приходилось сомневаться, что к представителям иных цивилизаций Кукарека относится крайне недоброжелательно.

– По его, не видел – так этого, значит, и нет! – заступился за пришельцев Адыев.

– А и хотя бы!

– А магнитное поле ты видел? Что ж, его тоже нет, по-твоему? – поинтересовался Боря, который снисходительно прислушивался к этому разговору, но не вмешивался.

– Магнитное поле – это ладно! – сердито сообщил Кукарека. – Оно наше, а не чужое какое-нибудь… А этим чего надо? Приперлись на своих «тарелках» и подглядывают? Кто их звал?

– Зато они войны не допустят! – вмешался Адыев.

– Ой, хорошо как! – обрадовалась Мила. – Кукарека, слышишь? А ты на них злишься!

– А по-моему, стыдно… – тихо сказала Юля. – Будто мы дети, а они поставлены глядеть, чтоб мы чего не натворили… Мудрые дяди с другой планеты!

– Так у них же цивилизация выше нашей! Вот они и хотят помочь!

– Больно надо! – завелся Кукарека. – Если б они как люди – прилетели, представились! А то засекретились!

– Темный ты! – закричал Васильев. – Не понимаешь. Да, им же сперва разобраться во всем надо!

– Пусть у себя разбираются!

– А они у себя уже разобрались!

– И мы разберемся! – уверенно сказал Кукарека.

– Детское время кончилось, – скомандовал Саня.

У костра остались только Юля и Боря, они были «взрослые», к ним это не относилось.

Боря был молчалив и сосредоточен на своем несчастье. Вчера он опять ездил по городу, искал ПТУ, где еще принимают желающих получить рабочую профессию. И нашел. Но Арсений Александрович решительно отказался выдать Боре документы: никаких ПТУ, надо кончать школу, а не дурака валять… Боря сообщил ему, что вообще-то любой труд почетен, что сейчас большая нехватка рабочих рук, но Арсений Александрович остался неумолим. А ведь все так хорошо складывалось: и кормили бы три раза в день, и одевали, и общежитие обещали дать, несмотря на то что Боря не иногородний. А через два года стал бы Боря высококвалифицированным маляром-штукатуром…

Боря сидел, глядел в огонь и мечтал, как идет он по городу, в спецовке идет такой, синей, грубой, заляпанной краской (он видел таких людей на улицах), на ногах у него тяжелые грязные ботинки, а навстречу – отец… В своем любимом светлом костюме, с бабочкой, в руках цветы (с премьеры идет)… И вот они случайно встречаются на улице – главный режиссер театра и маляр-штукатур. Боря с сожалением смотрит на отца (взрослый, сильный, всего сам достигший, не сломленный жизненными испытаниями человек), а отец прячет глаза, отец приходит домой, отец курит сигарету за сигаретой, не спит, бродит по квартире… Ночью у Бори раздается звонок… Или нет, Боря ведь живет в общежитии, там нет телефонов, а, допустим, номер мобильника отец не знает… Ночью кто-то стучит в дверь. Боря открывает. Это отец. Он говорит глухим, растерянным голосом: «Я пришел сказать, что я все понял. Ты прав, я прожил жизнь напрасно…» А Боря ему отвечает: «Извини, но я ничем не могу тебе помочь, ты сам во всем виноват…»

– Да хватит тебе переживать… – вздохнул Саня.

– Александр Арсеньевич, ну как вы не понимаете? – сердито отозвался Боря. – Не могу же я жить на вашем иждивении.

– Перестань, – поморщился Саня. – Прокормим. – И подмигнул безутешному Боре. – Зато, когда станешь великим режиссером кино, мы же гордиться будем, а?

– Я считать все буду, а потом отдам…

– Тьфу! – Саня даже рассердился. – Счетовод!

– Да нет, Борька прав, – покачала головой Юля. – Неловко это как-то… Надо что-то придумать… Слушай, Борь, а ты на почту иди, телеграммы носить!

– А возьмут?

– Да бросьте вы, зачем это нужно! – не согласился Саня.

А из палатки вылез Кукарека в обнимку с рыжим котом Вовы Васильева (Вова расставался с ним только на время занятий в школе) и заявил:

– А чего? Конечно, иди, Боря! Ты же мужчина, а мужчина сам за себя отвечает!

– Живо в палатку, мужчина! – нахмурился Саня. – Завтра не поднять будет, да?

– А если мне надо?

– Коту тоже надо?

– А там темно. Я один боюсь! – И Кукарека, прижимая к груди рыжего, ушел в лес. – У нас Юлька каждое лето работает, – прокричал он из тьмы, – потому что маминой зарплаты не хватает, а на мне к тому же и горит все, как на огне. Что ж делать? Я, как в восьмой перейду, тоже буду летом работать. А Борька что – хуже?

– Вот именно, – подтвердил Боря.

– Ему даже полезно, раз он в кинорежиссеры собирается, – сказала Сане Юля. – Ему жизнь надо очень хорошо знать, а не только книжки читать…

– А книги разве не жизнь? – спросил Саня.

Юля взглянула на него темными своими строгими глазами, улыбнулась и сказала:

– Вы очень хороший… И добрый… Только вы еще совсем ребенок…

От этих слов обидно стало Сане и счастливо, и, чтоб Юля, Боря и Кукарека этого не заметили, он иронически улыбнулся и сообщил Юле, что она сама еще очень юная и глупая особа. А Юля ему ответила, что женщина внутренне взрослеет раньше мужчины, и поэтому внутренне она значительно старше…

– Ну да, – сказал остроумный Саня, – вы мне внутренне в бабушки годитесь, да?

А потом Боря уснул прямо у костра. Лес стоял тихо-тихо.

– Я вас помню, когда вы еще в школе учились… Вы с нами на концерт ходили. Зимой, в пятом классе… Тогда снег шел такой пушистый, мы его ртом ловили, пока Аристотеля на остановке ждали. Мы на конечной договорились встретиться и ехать вместе, а он опаздывал. Мы уже хотели за ним бежать, а тут вы вместе пришли… Помните?

Саня помотал головой.

– Вы были без шапки, весь в снегу, а Аристотель сказал: «Это мой друг Саня, прошу любить и жаловать», а мы сразу стали вас разглядывать… Так интересно было!

– Почему это? – насторожился Саня.

– Ну, вы ведь были сын Арсения Александровича. Мы так близко в первый раз вас видели: вы на другом этаже учились. Я все пыталась себе представить, как вы приходите домой, а там – Сень Саныч… Думаю, как же вы с ним разговариваете – и не боитесь?.. Еще думала, «ты» или «вы» вы ему говорите?.. А на концерте вы сидели рядом с Машкой Матвеевой. Она тогда в вас сразу втрескалась, а мы дразнились…

– А эта Матвеева, видно, прозорливая девушка, – серьезно отозвался Саня. – Сразу поняла, какой прекрасный молодой человек сидит с ней рядом. Это такая черненькая, в очках, да? На втором ряду в прошлом году сидела?.. Очень славная девушка…

– А вы совсем не помните про концерт?

– Совсем… Ну, а дальше что было?

– В антракте вы побежали за мороженной, а мы…

И Саня все вспомнил!.. Это в филармонии было, зима, одиннадцатый класс. Он даже вспомнил, как залихватски подмигивал в зал старенький балалаечник… А в зале, в девятнадцатом ряду (и ряд помнил!), сидела Кондратьева из одиннадцатого «Г», и Сане все время хотелось оглянуться, поглядеть туда, но он не смел… Вот как это было. А потом они встретились в антракте.

«Как, и ты здесь?..» – неискренне удивился Саня (он и с Аристотелевыми пятиклассниками-то напросился только потому, что услышал случайно на перемене: Кондратьева сегодня идет в филармонию), и они встали в очередь за мороженым. Нужно было говорить что-то остроумное, непринужденное, а Саня смотрел в сторону и молчал как дурак… И все-все – и Кондратьева, и тетка, продающая мороженое, и вся длинная очередь, – наверно, понимали, что Саня влюблен в Кондратьеву по уши…

– Вы в нее были влюблены? – спросила проницательная и бестактная Юля.

– В кого?

– Ну, в девочку, с которой вы стояли за мороженым…

А Саня ответил:

– Много будете знать – скоро состаритесь.

– Вы ее тогда спасали?

– А как же! – хмыкнул Саня. – Я всех девочек, в которых влюблен, обязательно спасаю…

– Нет, правда…

– Она не из нашего класса была… – Он вздохнул. – А я спасал девочек исключительно из своего класса, Юля…

Саня не очень любил вспоминать этот случай… Глупый, нелепый случай, имевший место наутро после выпускного. Потом в газетной заметке Саня именовался не иначе как «герой», который, «рискуя жизнью, спас своих товарищей»…

Не любил же Саня об этом вспоминать по целому ряду причин. Во-первых, потому, что героическому Сане было сначала очень страшно, а потом – очень больно, вспоминать об этом не очень-то приятно. А во-вторых, потому, что если сказать кому, в чем заключался «героический поступок», так ведь это один смех… Даже в газете постарались обойтись возвышенной лексикой, конкретно ничего не называя. Потому что… ну как тут сказать?.. «Бросился под велосипед»?.. Это же просто обхохочешься!..

Было так: бродили до рассвета, не хотели расходиться. Да признаться, и боязно было расходиться; вот мы еще вместе, мы еще класс, но это уже в последний раз… Сегодня утром они разойдутся навсегда. Где-то совсем рядом каждого караулит уже своя судьба, какая-то новая, неведомая жизнь… Школа кончилась. Долго они ждали этого, мечтая о свободе, но вот – сбылось, и теперь каждому было не по себе: а что там, впереди?..

Хохотали, пели, что-то кричали весело, бродя по пустынным светлеющим улицам, а тревожно было, потому и цеплялись друг за друга, не хотели расходиться. И когда Тюля сказал, что дома у родителей припрятана бутылка шампанского, все шумно обрадовались: появилась причина еще побыть вместе. Как же можно разойтись, не выпив Тюлино шампанское?! И пошли, гомоня, по улицам.

Тюля жил в узком крутом переулке, в деревянном одноэтажном доме. Кто-то вошел во двор, кто-то остался у ворот, и, пока Тюля на цыпочках крался к холодильнику, бывшие одноклассники развлекались как могли. В частности, выкачен был со двора старенький Тюлин велик «Орленок» без цепи и без педалей. В младые лета Тюля ездил на нем в школу, а на переменах мальчишки лихо гоняли по школьному двору… Теперь-то уж не погоняешь: коленки в руль упираются.

Ветерана приветствовали радостными криками. Костик Зубов посадил на раму Оленьку Клевако, сел сам и, неуклюже загребая длиннющими ногами, выкатил на дорогу. Велик облепили со всех сторон, и Костю с Оленькой покатили с жизнерадостными воплями по улочке вверх, а там развернули и толкнули под горку. Костя и Оленька, хохоча, летели вниз, за ними, тоже хохоча, бежало полкласса, еще полкласса с интересом наблюдало, стоя у Тюлиных ворот, а внизу, из переулка, выезжала поливальная машина… И все еще хохотали и кричали что-то, но произошло уже некое общее замирание, некое тягостное замедление, как во сне или в кино, когда бегущего героя сейчас убьют выстрелом в спину и режиссер дает зрителю возможность наглядеться и проститься… Замерли те, что бежали за велосипедом, замерли те, что стояли и наблюдали, замер в воротах своего дома Тюля с поднятой над головой бутылкой шампанского, и только медленно-медленно катили друг другу навстречу старенький велик без педалей и поливальная машина.

Саня видел все это очень отчетливо, ярко и, будто его толкнули, вдруг стал продираться сквозь пространство, ставшее плотным и тягучим. Он продирался не прямо к накатывающему велосипеду, а к некоей точке перед ним, потому что ясно осознавал, что он, Саня, слишком легок: не удержать ему разогнанный велосипед с двумя седоками и, значит, надо оказаться чуть впереди, чтобы столкнуться и так погасить скорость.

…Какой-то бес напал вдруг на Саню: дурачась, он описал Юле свое «попадание под велосипед», и можно было понять по его рассказу, что все это было очень смешно и занимательно…

– Ощущаете, Юля, трепет? – спрашивал. – Чувствуете, какой человек рядом с вами сидит? Всем героям герой!..

А Юля сидела у костра, молчала, не улыбалась и глядела так, будто знала, как все было на самом деле: как сгрудились над Саней испуганные одноклассники, как хлопали его по щекам, пытаясь привести в себя, как поливали Тюлиным шампанским, а потом тащили на руках в больницу, так и не поняв, живой он еще или уже нет…

– Очень больно было?.. – спросила она. – Глупый, а если б насмерть?.. – И, как маленького, погладила учителя географии по голове.

…Во вторник утром пришла телеграмма:

«Родили сына ваську будем вторник ждем крестины михо.

Солнечно, тихо было в квартире: Арсений Александрович уже ушел руководить вверенной ему школой, Елена Николаевна – учить мальчиков и девочек прекрасному и могучему русскому языку, а у Сани во вторник уроков не было, и он валялся в постели и пытался понять: отчего это проснулся он нынче такой счастливый? Сон, что ли, хороший был? И вдруг припомнилась зеленая далеко внизу земля, ветер, бьющий в лицо… Несмотря на свой солидный возраст, учитель географии все еще летал во сне…

Тут как раз принесли телеграмму, и жить стало совсем радостно. Саня сразу стал звонить (ведь был именно вторник) счастливому отцу, бывшему доблестному студиозу, а ныне учителю географии Мишке Морчиладзе (а вернее, Михаилу Нодаровичу).

– Санечка! – закричала Мишкина мама. – Они еще не приехали. Мишка только что звонил: у них учитель заболел, а Мишка заменяет… Послезавтра приедут…

Саня ясно представил себе друга Мишку – огромного, усатого, шалопаистого – и затосковал по былым вольным и безвозвратно ушедшим временам, по братьям-студентам…

– Васенька, говорят, вылитый Мишка! – сообщила с гордостью Мишкина мама. – Санечка, а ты-то как? Пропал совсем. Еще не женился?

– Нет еще.

– А собираешься?

– Собираюсь, – сказал Саня.

А Мишкина мама отнеслась к этому его несерьезному заявлению очень даже серьезно и заинтересованно, поздравила Саню и сказала, чтоб он непременно приходил с невестой, а Сане как-то неловко было уточнить после всего этого, что невесты у него, собственно, пока нет…

– Санечка, ты обзвони тех, кто в городе, – на прощание попросила Мишкина мама, – скажи, что не сегодня, а в четверг, а то я-то сейчас на работу убегу…

Саня обзвонил, но никого не застал. Что ж, это было естественно: в разных точках большого города братья по курсу рассказывали своим ученикам о том, как тут все на Земле устроено, – работали, преподавали географию…

И тогда, совершенно для себя неожиданно, Саня набрал еще один номер. Четыре года назад проклятый и якобы забытый.

– Лё? – знакомо спросили в трубке.

– Лё, – отозвался Саня. – Ты меня узнаёшь?

– Ой! – сказали там и засмеялись. – Санечка… Как же можно тебя не узнать!.. А ты что, меня уже простил?

Ах, какой сумасшедший роман был у Сани когда-то. На первом курсе. Девочку звали Света. Саня ходил за ней по пятам и молчал. Целый год. Весной Света не выдержала и спросила:

«Ты чего за мной ходишь? Влюбился, что ли?»

«Ну… – признался Саня. Вздохнул и добавил: – Выходи за меня замуж…»

«Я подумаю», – кивнула Света и засмеялась.

«Долго?» – спросил Саня – он был настроен решительно.

«Ну, Санечка, сейчас же сессия, некогда… А потом я в стройотряд еду. А ты?»

Саня помотал головой.

«Ну, вот видишь, – сказала Света и снова засмеялась. – Судьба против нашей любви…»

«Значит, до осени? – упрямо спросил Саня. – Думай пока».

«Буду!» – пообещала Света и убежала.

А летом вышла замуж за студента-медика (стройотряд медицинского института работал в соседней деревне). Все последующие годы студенческой жизни Саня с ней не разговаривал и даже не глядел в ее сторону. Он думал: она еще раскается! Разве может кто-нибудь любить ее так, как он, Саня? И разве это справедливо?! Нет, конечно же все еще станет на свои места, и она поймет… Она придет к нему, а он ни единым словом не напомнит, а просто скажет все то же: «Я люблю тебя и ждал…»

– Я думала, ты будешь дуться всю жизнь, – сказала Света. – Ты ведь такой дурак был…

– Спасибо тебе на добром слове! – засмеялся Саня. – Ты, без сомнения, права, но не забывай – ведь ты разбила мое глупое сердце!

И они снова захохотали. Было совершенно очевидно, что Света и не думает раскаиваться, а Саня и правда был «такой дурак»!.. Мальчик, выдумавший себе вечную любовь и обидевшийся на то, что глупую эту выдумку не поддержали…

– Санька, а ты изменился… – с интересом сообщила Света. – У тебя голос такой стал…

– Какой?

– Ну, такой… Что вот говоришь с тобой по телефону и думаешь: и почему я уже замужем?.. Ты вырос, что ли?

– Никак нет! – доложил Саня. – Я все то же прелестное дитя…

– Точно – вырос! – сказала Света. – Надо на тебя посмотреть!

– К Мишке пойдешь? – вспомнил Саня. – У него сын родился.

– Знаю, телеграмму прислал. Срочную. Ведь всю зарплату наверняка на телеграммы ухлопал, балбес!

– Сын все-таки! – солидно отозвался Саня. – Такое раз в жизни бывает.

– Почему это только раз? У меня уже два!

– Ну, ты даешь… – И Сане, непонятно отчего, стало обидно: у всех, у всех уже были дети, даже у несерьезного Мишки!.. А у Сани не было…

– Следующего назови Александром… – вздохнул он. – В память обо мне, загубленном тобой во цвете юности.

– Своих пора иметь, – наставительно произнесла Света.

А обиженный Саня отозвался:

– Не волнуйся. Будут.

– Ага… – понятливо сказала Света. – Жениться собрался?

И тут давешний феномен повторился… То есть Саня, с детства твердо знавший, что врать – некрасиво, вдруг принялся врать… Он подтвердил, что – да, скоро женится, что невеста его юна и прекрасна…

– Умная? – спросила Света.

– И красивая!

– Так не бывает! – не поверила мудрая Света.

– Бывает!

– Так… – озаботилась она. – То, что ты влюблен дальше некуда, это ясно. Ну, а она-то тебя любит?

– А ты как думала! – ответил завравшийся Саня.

– С ума сойти!.. А как зовут это чудо? – спросила Света.

И Саня сообщил, что это чудо зовут Юлькой…

Наврав с три короба, учитель географии некоторое время стоял у телефона и размышлял, зачем он это сделал. Так ни до чего и не додумавшись, он вдруг почувствовал, что ему просто необходимо Юле позвонить и узнать, не помирился ли уже одиннадцатый «А» со своим наставником. Шестой урок кончался через три минуты. Но Юлин мобильный не отвечал. А добираться до дома ей было минут двадцать, прикинул Саня. Ну, может, в магазин еще зайдет… В общем, через полчаса можно звонить… Полчаса прослонявшись по квартире, потому что ни о чем другом думать он не мог, Саня набрал номер.

– Юлю можно? – сказал он, отчего-то даже забыв поздороваться.

– А она к тебе пошла, Юра… – ответили в трубке.

– Это не Юра… – уныло доложил Саня. – Это Александр Арсеньевич… Здравствуйте, Серафима Константиновна…

– Ох, простите, не узнала! – засмеялась мама Юли и Жени Петуховых. – Вы ведь всегда Женьку спрашиваете. А Юльку Шамин постоянно вызывает, вот и перепутала. Нет Юли, она к Шамину пошла, занимаются они вместе. Раньше всё он к нам ходил, а теперь вот она к нему – недели уже две – ходит…

– Спасибо, – вежливо сказал Саня. – Извините за беспокойство.

– Да что вы, это вам спасибо, что возитесь с ними, Александр Арсеньевич… – Голос у мамы стал напряженным, растянутым, будто она решалась сказать нечто, но была не уверена в том, можно ли говорить. – Вы бы… поговорили с Юлькой…

– А что случилось? – испугался Саня.

– Пока ничего… – значительно произнесла мама. – Но ведь – выпускной класс… А она такая безалаберная стала… Уроки совершенно не учит, придет домой, сядет, будто учебник читает, а сама смотрит мимо и улыбается… И зачем она с Юркой занимается! Он, видите ли, попросил. Учиться надо было, а не собак гонять. И она тоже дурочка безотказная… Да мало ли кто что просит, что, всем и помогать? И почему она к нему ходит? Чем им тут не занятия?! И чем они там занимаются? «У него, – говорит, – днем дома никого нет, и никто нам не мешает…» А здесь им кто мешал?!

Александр Арсеньевич сказал мрачно:

– Мне не нравится то, что вы говорите о своей дочери.

– А мне нравится? – жалобно спросила Юлькина мама. – Он же этот… ну, забыла слово, не наше…

– Скинхед, – машинально сказал Саня.

– Ну да. А в общем, хулиган! Кто его знает, что у него на уме? А она влюблена в него, я же вижу! Лола Игнатьевна про эту любовь в старших классах нам таких страстей порассказала на родительском собрании!.. Боюсь я, Александр Арсеньевич, ну вот что мне делать?..

Но этого Александр Арсеньевич не знал…

Хлопнула входная дверь – это вернулся из школы Боря.

Он пообедал в одиночестве (Александр Арсеньевич обедать не пожелал) и ушел на работу – носить телеграммы. Александр Арсеньевич лежал у себя в комнате и смотрел в потолок. За окном была осень – тоскливое, гадкое время года, когда и жить-то не хочется… Александру Арсеньевичу, во всяком случае, не хотелось…

Наступил вечер, вернулись из школы родители. Сначала Елена Николаевна, потом Арсений Александрович. Они ходили по квартире на цыпочках, потому что сын лежал и делал вид, что спит… Вернулся с работы и Боря, а Александр Арсеньевич все «спал».

«Завтра начну новую, правильную жизнь, – думал он. – Это даже к лучшему. Давным-давно надо было прекратить это недопустимое безобразие…»

Александр Арсеньевич был зол и несчастен. Его и раньше мучило его неправильное отношение к Петуховой Юле из одиннадцатого «А». Он ведь понимал, что это неуместно, предосудительно. Ведь если все учителя примутся влюбляться в учениц (а он отдавал себе отчет в том, что он именно влюблен, и никак иначе это чувство определить нельзя), то это что же будет?! Недопустимое безобразие – вот что будет. И это тоже иными словами не назовешь!

Безобразие, которое, уткнувшись лицом в подушку, Александр Арсеньевич считал нужным прекратить, началось прошлой осенью. Теперь трудно проследить, как и в какой из дней оно началось. Саня и сам не раз пытался отыскать его – тот роковой первый миг, который можно назвать началом недопустимого безобразия. Так уж устроена жизнь – не уследишь за душой: неуловимое, незамеченное, пронеслось мгновение, ты и не знаешь о напасти, а что-то в тебе уже потихоньку стронулось – тайком, на цыпочках, с легкостью солнечного зайца… А когда узнаешь – уже поздно, поздно…

В общем, ходил Александр Арсеньевич в школу, преподавал, как положено, свою географию – в пятых, шестых и седьмых классах с удовольствием, а в навязанном ему десятом «А» – без. Потому что у десятиклассников география была экономическая, а экономическую географию Саня, скажем прямо, недолюбливал. Да и атмосфера в десятом «А» томила Саню: его ведь помнили тут еще учеником (других, может быть, и не запомнили бы, а он был сын директора, то есть не простой ученик, а как бы «приближенный к особе императора») и выглядел он несолидно – поди отличи его от ученика в толпе старшеклассников… Поэтому десятый «А» отнесся к новому учителю с нездоровым интересом и вел себя каверзно. Осложняло учительскую деятельность Александра Арсеньевича и то, что девочки сразу принялись в него влюбляться.

«Ох уж эти мне старшие классы! – неодобрительным басом говаривала Лола Игнатьевна. – Одна любовь на уме!» Лола Игнатьевна с этим явлением решительно боролась, но безрезультатно: любовь бушевала! Любили физкультурника Дмитрия Ивановича, любили угрюмого, молчаливого химика, любили обоих физиков. Чего уж говорить о такой ослепительной личности, как Аристотель, холостяцкий образ жизни которого порождал великое множество легенд о роковой верности историка некоей женщине, красоты нездешней, умершей у него на руках разумеется, и разумеется – от чахотки…

Только грозный и ужасный директор школы, величественный и холодный, как айсберг, любви не подвергался. Зато Александр Арсеньевич в прошлом году был самым любимым… В сущности, всеобщая склонность старшеклассников к влюбленности в учителей естественна, но как, скажите, вести себя, получив на уроке записку: «Я все время думаю о вас, вы мне снитесь, и я полюбила географию. В „Урале“ идет фильм про Бангладеш. Жду в 7.40, если не придете, брошу школу»? А как мрачно ухмылялись юноши десятого «А», заметив на лице учителя некоторую растерянность… С Александром Арсеньевичем кокетничали, его провожали домой, прячась за углами, на него дулись и время от времени, впав в отчаяние от безответности, демонстративно не учили географию…

И вот в этих невыносимо тяжелых условиях Александр Арсеньевич вдруг почувствовал в себе горячий интерес к преподаванию именно экономической географии… Наука эта современная, и, готовясь к урокам, пришлось Сане заняться чтением газет. Много, ох много пришлось вдруг узнать Сане. С детства прокладывая свои маршруты через океаны и материки, он привык чувствовать себя хозяином земных пространств. Что читал он раньше? Описания путешествий, дневники морских капитанов, отчеты давних экспедиций… Газеты? Нет, газеты он не читал. К чему отважному путешественнику газеты? Там, в придуманных прекрасных путешествиях, газеты к нему не доходили. Вот и вышло, что ничего он не знал, оказывается, о сегодняшних делах и тревогах своей Земли…

Где-то там, в лазоревой дали, где Миклухо-Маклай подружился с папуасами, – там сейчас военная база! Проснись, Саня, на Огненной Земле – концлагерь… Остров Гаити, прекрасный, зеленый, наивные аборигены выходят на берег… А про тонтон-макутов слыхал ты? А что такое геноцид, знаешь?.. Саня не знал. Он читал газеты в тоске и отчаянии. «Что же делать?» – думал он, потому что всё, что узнал он, имело самое непосредственное отношение к географии. И вместе с ним мучительно решал, что делать, десятый «А», изучающий истово Санину науку…

Куда там Шамину было сорвать урок! Кто помнил, что это урок всего лишь? Ни ученики этого не помнили, ни сам Саня. Разве что Лола Игнатьевна, которая сказала, что Александр Арсеньевич нашел очень интересную форму урока: дети в игре знакомятся с политической обстановкой в мире… А уж какая тут игра, уважаемая Лола Игнатьевна!

Ну вот… А за первой партой первого ряда сидела ученица Петухова Юля, смотрела темными своими строгими глазами и все понимала… Вот как оно началось, недопустимое безобразие…

Елена Николаевна тихо вошла в комнату, присела рядом.

– Санечка, что случилось?..

Сын продолжал «спать».

– Саня, не пугай меня…

– Ничего не случилось, – сказал он. – Устал просто.

– Неправда, я же вижу.

В коридоре зазвонил телефон, вслед за этим явился Боря, жующий бутерброд, и сообщил с набитым ртом:

– Уам Уля анит…

– Меня нет дома! – решительно отвечал Саня.

Борино лицо выразило недоумение. Так, с недоумением на лице, он поспешно прожевал и сказал:

– Так я, видите ли, уже ответил, что сейчас позову…

– Ну скажи, что я только что ушел…

– Это что за новости? – возмутилась Елена Николаевна. – Немедленно подойди к телефону! Что бы с тобой ни происходило, на детях это отражаться не должно!

– Слушаюсь и повинуюсь! – надерзил Александр Арсеньевич матери и отправился говорить с «детьми».

– Слушаю вас, – произнес он надменно.

Юля, как всегда, сначала помолчала.

– Ну смелее, смелее. Я весь внимание.

– А почему у вас голос такой?.. – испуганно спросила Юля. – Случилось что-нибудь?

– Не случилось абсолютно ничего, – деревянно отвечал Александр Арсеньевич. – А кроме того, вас это все равно не касается.

– Мне мама сказала, что вы мне звонили…

– Я звонил не вам, – холодно сказал Александр Арсеньевич. – Я звонил вашему брату. Я всегда звоню вашему брату, вы разве не знаете? А вам звонят другие люди… С которыми меня не следует путать!

Юля снова долго молчала, а потом спросила неуверенно:

– Вы на меня за что-нибудь сердитесь?..

– Бог с вами, Юля, – отозвался Александр Арсеньевич ледяным голосом, показывая всю неуместность такого предположения. – За что я могу на вас сердиться? Я вообще не имею привычки сердиться на посторонних. Всего доброго.

…Ну вот. Теперь можно было идти и спать спокойно: недопустимое безобразие было прекращено решительно и бесповоротно.

Утром он для начала повздорил с Бедной Лизой.

И так жизнь была тошна и беспросветна, а тут еще молодая литераторша, вбежав в учительскую, принялась жаловаться:

– Это же какое терпение надо иметь! С ума они посходили, распоясались совершенно! Такие сочинения понаписали, читать страшно!

Саня сразу догадался, что речь идет о сочинениях «Кем я хочу стать», и раздраженно поинтересовался:

– Ну чем ты опять недовольна?

– Ты бы почитал!.. – На красивом румяном лице Бедной Лизы возникло и утвердилось трагическое выражение. – А этот ужасный Вахрушев… Он же просто издевается! Полюбуйся…

Сочинение Вахрушева было коротким – три строки кривым почерком:

 
Я хотел бы стать неведимкой
бродить по улецам
и улыбатся тем кто меня увидил.
 

Саня прочитал и сумрачно поинтересовался:

– И чего тебя в пед понесло, Лизавета!

– А это, между прочим, не твое дело! – сразу обиделась Бедная Лиза. – Тебя забыла спросить!

– Человек тебе по-человечески написал, а ты лаешься…

– Это ты называешь «по-человечески»?! – охнула Бедная Лиза. – Куча ошибок! Ни одной запятой! И почему так мало? Ну, вот что я должна за это поставить?

– Единицу! – хмуро отозвался Саня. – Что б в следующий раз не вздумал писать искренне. Только имей в виду, это я велел им писать что хочется.

– Санечка, обрати внимание на Исупова Лешу, – не дала им доругаться старенькая Ася Павловна. – Вторую двойку ему ставлю, совсем перестал заниматься…

– Обращу… – уныло пообещал Саня.

Уроки прошли скучно. Собираясь уходить, он обнаружил на подоконнике возле учительской Борю.

– Я тут пока посижу, – напряженно сказал Боря. – Вон, видите, караулит…

Во дворе школы стоял Исаков-старший. Белый плащ, длинный черный шарф картинно брошен за плечо и мотается на ветру…

– Домой зовет! – усмехнулся Боря. – Вчера звонил… Который час?

Было четверть третьего. Боря недовольно дернул плечом:

– Придется через спортзал вылезать… У него худсовет только в три, минут двадцать еще простоит, а мне на работу пора.

Саня представил, что сейчас придется двадцать минут разговаривать с Исаковым-старшим, и вернулся в учительскую. Не хотелось ему ни с кем разговаривать.