Текст книги "Мария-Антуанетта. Верховная жрица любви"

Сближение с деверями и невестками

Тем временем ситуация в Версале существенно изменилась. Мария-Антуанетта всегда с удовольствием общалась с братьями дофина, но постепенно это общение все больше сближало их. Граф Прованский был более склонен к занятиям наукой и чтению. Он рано располнел, приобретя сахарный диабет, от которого ему было суждено страдать всю жизнь. Граф д’Артуа, напротив, до положенного срока познал все радости жизни, был неунывающим гулякой и франтом, обладавшим тремя сотнями пар обуви и поставившим себе целью менять их каждый день.

Как только молодые люди достигли брачного возраста, их женили, причем невестами были выбраны родные сестры, принцессы Мария-Жозефина (вышла замуж в 1771 году) и Мария-Тереза (замужество в 1773 году) из дома королей Савойских[17]17
  Савойская династия правила в Сардинском королевстве, государстве со столицей в Турине, существовавшем в Италии в 1720–1861 гг. и граничившем с Францией. Именно на его базе в 1870 году было завершено объединение разрозненных государств на Апеннинском полуострове в Итальянское королевство. Савойская династия традиционно состояла в очень тесных родственных отношениях с Бурбонами. в частности, матерью Людовика ХV была принцесса Мария-Аделаида Савойская.


[Закрыть]. Это сильно взволновало императрицу Марию-Терезию, которая убоялась изменения политической ориентации Франции. Но ее дочь это ничуть не огорчило, когда она убедилась, что новоприбывшие некрасивы и вряд ли могут составить ей конкуренцию.

Мария-Жозефина отличалась мощным телосложением, настоящей гривой черных волос, сросшимися на переносице густыми черными бровями, хорошо выраженными усиками над верхней губой, от чего пошли слухи, что у нее волосатая грудь. Ее сестра, напротив, смахивала на карлицу и была совершенно невидной особой, с невыразительными глазами, слишком длинным носом и слишком большим ртом.

– Она танцует, отряхиваясь подобно мокрой собаке! – язвили при дворе.

Поэтому при дворе никто не удивлялся, что ее супруг, граф д’Артуа, регулярно ездил в Париж отдохнуть в обществе известной куртизанки Розали Дюте. Она специализировалась на том, что лишала девственности сыновей знати и составила себе в этой области уникальную репутацию.

Зато жизнь Марии-Антуанетты стала немного веселее и разнообразнее. Молодые люди образовали тайное общество[18]18
  Причины секретности неизвестны, предполагается, что король не дал разрешения на этот вид развлечения внуков.


[Закрыть], занимавшееся постановкой любительских спектаклей. Репетиции проходили в помещении на антресольном этаже, куда никто не заходил. Режиссером был библиотекарь Марии-Антуанетты, г-н Кампан, заодно исполнявший роли благородных отцов. По воспоминаниям мадам Кампан[19]19
  Жанна Кампан (1752–1822), старшая камер-фрау Марии-Антуанетты, была дочерью чиновника и получила хорошее образование, в частности, она преподавала королеве английский язык. После Террора открыла частный пансион для дочерей французской элиты. Оставила обширные мемуары о нравах версальского двора.


[Закрыть], «граф Прованский исполнял свои роли с полной невозмутимостью, граф д’Артуа, – довольно хорошо, с большим изяществом, принцессы – из рук вон плохо. Дофина же представляла с тонкостью и чувством».

Мария-Антуанетта прожила во Франции почти три года, прежде чем смогла попасть в Париж. Как мы помним, первая попытка была неудачной из-за катастрофы, случившейся после фейерверка. Наконец, в самом разгаре карнавала, король позволил чете дофинов и графам Прованским посетить маскарад в Опере. Молодая женщина пришла в восторг, хотя их быстро узнали.

В том же году, 8 июня, состоялся торжественный въезд Марии-Антуанетты в Париж, непременная церемония для женщин, которым предстоит вступить на престол Франции. Под залпы пушек дофин с супругой в золоченой карете проследовали до собора Нотр-Дам, где состоялась торжественная служба. Далее они почтили своим присутствием обед в Тюильри, после которого чета вышла на главный балкон, где их приветствовали громовые выкрики собравшихся. Герцог де Бриссак льстиво ввернул комплимент дофине:

– Мадам, здесь присутствует двести тысяч влюбленных!

Граф де Мерси отправил императрице полный отчет о триумфе ее дочери, как обычно, превознося ее достоинства и кисло отметив, что дофин выглядел «приложением» к своей блестящей супруге. Мария-Антуанетта в свою очередь выразила благодарность матери за свое удачное замужество:

«Я была самой младшей, но она обращалась со мной как со старшей; потому душа моя полна самой нежной признательности».

Дофина была в восторге от такого приема и навсегда влюбилась в Париж. Позднее она приезжала туда смотреть спектакли в Комеди-Франсез. Весной 1774 года Мария-Антуанетта внесла решающий вклад в триумф композитора Глюка с его оперой «Ифигения». В Париже дофина испытывала ощущение свободы от оков этикета Версаля, и это сослужило ей дурную службу. Здесь она чувствовала себя раскованной и любимой, тогда как в Версале у нее постепенно разладились отношения с королем.

Охлаждение

Во-первых, Мария-Антуанетта начала надоедать ему своими бесконечными просьбами. Началось с того, что дофина пожелала сама выбирать людей для заполнения вакансий, образовавшихся в ее штате, хотя это было прерогативой короля. После пары случаев, когда ее попытки протолкнуть свои кандидатуры оказались безуспешными, дофина обратилась к Людовику ХV с письменным прошением[20]20
  Людовик ХV предпочитал письменные прошения устной аудиенции.


[Закрыть]:

«Для меня было огорчительно видеть в моем штате мадам де Сен-Мегрен, и прежде всего в должности камер-фрау. Я питаю слишком глубокое доверие к дружбе моего дорогого отца, чтобы поверить, что он хотел причинить мне сие расстройство; настоятельно умоляю его избавить меня от сего».

Король согласился, но воспользовался этим случаем, чтобы напомнить жене внука об ее обязанностях:

«Когда должности освобождаются, либо по смерти, либо по отставке, надеюсь, что вы дадите согласие на лиц, которых я вам предлагаю».

На следующий год, не спрашивая ее мнения, он назначил на вакантное место мадам де Коссе.

Тем не менее, когда Людовик мог, он старался доставить ей удовольствие. Марии-Антуанетте очень хотелось научиться ездить верхом, против первоначально были как король, так и императрица, ибо опасались, как бы эти уроки не повредили возможной беременности. В конце концов Людовик согласился, чтобы дофина брала уроки, восседая на смиренном ослике. Матери она вообще соврала, что отказалась от своей мечты. Но ослик ее не устраивал, и был составлен небольшой заговор в союзе с Мадам Аделаидой, когда дофина доезжала на осле до поляны, на которой ее ожидал конюх с лошадью. В конце концов, когда об этих уроках все-таки прознала императрица, Мария-Антуанетта стала оправдываться тем, что королю и дофину доставляет удовольствие видеть ее верхом на коне.

Что касается ее отношений с Ведомством королевских строений, здесь она не сдерживала ни свое нетерпение, ни непререкаемое стремление повелевать. Еще в ожидании ее прибытия начали подготавливать покои на первом этаже. Но казна была пуста, и работы затянулись. Потолок в комнате дофины грозил обрушением, поэтому из экономии было решено сделать его безо всяких украшений. Но здесь восстал архитектор короля, знаменитый Габриэль, который был против диссонанса, возникавшего по сравнению с интерьером других комнат. Дофине же позарез нужно было воцариться в своей комнате, и она с негодованием потребовала немедленного завершения работ, не пренебрегая как возражениями архитектора, так и жалобами рабочих. Ремонт спешно закончили, а в качестве утешительного приза на карнизе установили чашу, поддерживающую двуглавого орла, над которым парили два амура, несущие корону.

Два года спустя нечто подобное случилось при оформлении ее библиотеки. Мария-Антуанетта вновь потребовала спешно обставить помещение в течение короткого периода, когда двор находился в Компьене. Опять же, денег не было. Мадам де Ноай взяла инициативу на себя и распорядилась установить простые деревянные этажерки. Но когда дофина возвратилась и увидела столь скромную меблировку, поднялся ужасный крик, и посыпались требования, чтобы все было немедленно уничтожено в ее присутствии. Далее она выставила требование установить «шкафы со стеклами и скульптурой». Невзирая на затраты, король был вынужден дать свое согласие.

По мере своего взросления Мария-Антуанетта изменилась не только физически – выросла и «несколько пополнела», что пошло ей на пользу; она также стала более уверенной. Снисходительность короля помогла ей несколько освободиться от опеки матери, но ее просьбы и невоздержанные выходки в конце концов стали раздражать его. Полудетские улыбки и трогательные любезности дофины перестали умилять. Зачастую Людовик ХV уступал ей всего лишь по слабости. Он явно с тоской вспоминал незабвенной памяти невестку Марию Саксонскую, к которой с удовольствием заходил по утрам откушать кофе и поболтать.

Здоровье короля, подтачиваемое злоупотреблением радостями жизни, не соответствующими его возрасту, ухудшалось, а потому подхваченная им в апреле 1774 года оспа протекала особенно тяжело, и 10 мая Людовик ХV скончался. Почти до последнего дня от него не отходила мадам Дюбарри, невзирая на опасность заражения и потери своего главного достояния – редкой красоты. После кончины короля ее заключили в монастырь Порт-о-Дам, славившийся своими чрезвычайно строгими правилами. Мария-Антуанетта теперь могла торжествовать: она была отомщена. Из монастыря бывшая фаворитка смогла освободиться только через два года по неоднократным ходатайствам прежних друзей.

Восхождение на престол

По смерти деда дофин и его супруга стали королевской четой. Марии-Антуанетте было всего восемнадцать с половиной лет, когда Луи-Огюст был коронован в Реймсе под именем Людовик ХVI[21]21
  Супруга короля Генриха IV Мария Медичи настояла на своей коронации. На следующий день на короля было совершено покушение, в результате которого он был убит. После этого коронация супруги короля была сочтена дурным предзнаменованием, и от нее отказались. Не последнюю роль в отказе от коронации Марии-Антуанетты было желание сэкономить на расходах.


[Закрыть], его жена в роскошном одеянии присутствовала на церемонии всего лишь в качестве зрительницы. Это не помешало ей в самый патетический момент помазания на царство разрыдаться от полноты чувств.

Став королевой, Мария-Антуанетта тут же погрузилась в настоящий водоворот неуемных развлечений. Казалось, она отбросила все ограничения, которые накладывали на нее высокое рождение и высокое положение. Она была преисполнена желания быть королевой в самом полном смысле этого слова: обладать неограниченной властью и не признавать никаких строгих рамок, в которые этикет ставил поведение супруги монарха. Здесь стоит напомнить, что привычный французам образ добродетельной смиренной королевы создавался исторически в силу того, что супруги Людовика ХIII[22]22
  Имеется в виду период, когда Анна Австрийская была именно супругой короля, питавшего большую склонность к фаворитам-мужчинам. Известно, что буквально на другой день после его кончины она проявила совершенно иные качества.


[Закрыть], ХIV и ХV были личностями бесцветными. Они отличались безупречной супружеской верностью, глубокой религиозностью и благочестивыми деяниями в пользу всяческого рода обездоленных.

Что касается Марии-Терезии и Марии Лещинской, то были натуральные чрева для произведения на свет наследников престола и продолжателей династии. Их затмевали своим блеском, умом и красотой официальные любовницы короля. Но у Людовика ХVI не было официальной любовницы, стало быть, роль королевы в такой ситуации становилась еще более значимой. Личности с такими незаурядными внешними данными как у Марии-Антуанетты было вполне по силам укрепить образ мягкохарактерного и нерешительного супруга в глазах народа, выступай она в роли добродетельной, разумной и заботливой супруги. Но ее мало интересовали потребности государства и нужды подданных. Королева ведала только свои желания и прихоти.

В Вене императрица и ее министры, а также посол в Париже воспряли духом, считая, Мария-Антуанетта теперь сможет оказывать существенное влияние на политику через мужа. Это твердое убеждение основывалось на предположительной недееспособности молодого короля. Де Мерси извещал императрицу:

«При чувстве справедливости и хороших качествах характера, у него, возможно, никогда не будет ни силы, ни воли царствовать самому. Если мадам эрцгерцогиня не будет править сама, им будут управлять другие».

Тем не менее, австрийские политики считали, что Мария-Антуанетта должна вмешиваться во все решения короля, но делать это не демонстративно, а создавать впечатление, что тот действует самостоятельно. Мария-Терезия, которая уже поняла ограниченность своей дочери, считала, что ей не стоит совать нос в дела управления и служить посредницей в передаче каких-либо рекомендаций. В этом ее полностью поддерживал сын, Иосиф II. Мечтой же юной королевы было возвращение к власти бывшего первого министра, герцога де Шуазёля[23]23
  Против этой особы был решительно настроен Людовик ХVI. Когда некое третье лицо стало ходатайствовать за возвращение де Шуазёля, он решительно заявил: «Чтобы мне больше и не заикались об этом человеке!».


[Закрыть]. Когда весть об этом достигла венского двора, Иосиф разразился гневным посланием в ее адрес:

«Во что вы вмешиваетесь, моя дорогая сестра, смещая министров, высылая одного на свои земли, заставляя отдать такой-то департамент той или иной особе, выиграть процесс одному, создать новую должность, разорительную для вашего двора, другому… Вы хоть раз задавали себе вопрос, по какому праву вы вмешиваетесь в дела управления и французской монархии? Чему вы учились? Какие знания приобрели, чтобы осмелиться воображать, что ваше мнение должно быть хорошо для чего-то? Постарайтесь заслужить дружбу и доверие короля, никогда не говорите о делах с министрами и во всех случаях обращайтесь к королю, который единственно должен принимать решения».

Людовик ХVI полностью отдался своим новым обязанностям и отнесся к ним чрезвычайно серьезно. Он был твердо убежден, что женщин необходимо держать подальше от государственных дел.

Одним из его первых шагов в этом направлении было удаление от двора трех Мадам, ибо тетушка Аделаида немедленно выразила желание оказать ему помощь своим огромным опытом и авторитетом. По свидетельству современника, в этом вопросе Мария-Антуанетта полностью поддержала супруга. «Королева милостиво приняла Мадам, с выражением дружелюбия, но ее тон дал понять, что время их власти миновало». Тетушкам был выделен для проживания замок Бельвю, некогда собственность маркизы де Помпадур, с роскошным парком. Впрочем, им там очень понравилось, но это ничуть не уменьшило горечь от позолоченной ссылки. Новое место проживания стало одним из центров интриг против Марии-Антуанетты. В окружении изысканной роскоши замка Мадам предавались бессильной злобе и являлись ко двору лишь по тем случаям, когда их отсутствие могло быть расценено выходящим за рамки приличия.

От своей требовательной супруги молодой король предпочитал откупаться, лишь бы она держалась подальше от политики. Ему были прекрасно известны ее ограниченность, легкомыслие и вспышки эмоций. Он предупредил Морепа, игравшего роль первого министра, чтобы тот «никогда не разговаривал с королевой о государственных делах». Людовик понимал, какую роль играют при ней аббат де Вермон и граф де Мерси, и как венский двор пытается манипулировать ею. С другой стороны, ему льстило, что его жена вызывает всеобщее восхищение своей красотой и элегантностью, и он не имел никаких возражений против финансирования ее капризов. Что же касается личных склонностей, то Людовик произвел некоторые переделки в покоях деда. Салон для игры в карты на первом этаже превратился в библиотеку. На других трех этажах были обустроены мастерские: механическая, часовая, для изучения физики и географии, где он с помощью специалистов исследовал новые изобретения и последние открытия. Не секрет, что Мария-Антуанетта с нескрываемым презрением относилась к увлечениям мужа. Известно ее письмо австрийскому дипломату графу де Розенбергу, другу ее матери:

«Мои вкусы не сходны со вкусами короля, каковые суть всего лишь охота и механические изделия. Вы согласитесь, что мне доставит мало приятности пребывание около наковальни; я не являю собой Вулкана[24]24
  В мифологии Вулкан, бог огня и покровитель кузнечного дела (которым увлекался Людовик ХVI), некрасивый и хромой, получил от матери Юноны в жены богиню любви и красоты Венеру.


[Закрыть], а роль Венеры может не понравиться ему еще более, нежели мои вкусы, которых он не одобряет».

Правда, за это письмо, которое дипломат поспешил показать императрице, она получила хороший нагоняй от матери и брата, но позиции своей не изменила.

Людовику было известно, что Марие-Антуанетте давно хотелось иметь собственный загородный дом, и подарил ей Малый Трианон. Его построила для себя маркиза де Помпадур, но смерть помешала ей воспользоваться этим прелестным строением. Зато туда нередко отправлялись Людовик ХV и мадам Дюбарри, ибо там они могли безраздельно наслаждаться приватностью. Хитроумный мастер оборудовал столовую механизмом подъемного стола, что позволяло этой паре принимать трапезы без присутствия прислуги. Людовик знал увлекающуюся натуру жены и решил таким образом отвлечь ее от вмешательства в государственные дела.

Мария-Антуанетта тут же с упоением занялась переделкой Малого Трианона на свой вкус, а также оздоровлением своего окружения. Она заявила, что в этом царстве будет самодержавной властительницей и королю придется испрашивать разрешение для нанесения туда визита. Молодая женщина рассматривала свое новое положение лишь с точки зрения обретения полной свободы и огромных возможностей потакать своим капризам и избавиться от опеки матери и дам, видевших смысл придворной жизни лишь в строжайшем соблюдении нелепого этикета. Конечно, попыток вмешиваться в государственные дела юная королева не оставила, тем более, что ей нравилось подчеркивать власть, которой она обладала.

– Мне нравится, что никто никогда не покидает меня неудовлетворенным, – заявила она. Еще будучи дофиной, она активно помогала бедным, но этим тогда ее возможности и ограничивались. Теперь же ей хотелось продемонстрировать свою неограниченную власть. Выпросить у королевы милость путем остроумно изложенного или обильно орошенного слезами прошения не представляло собой особого труда. Отказы министров на свои просьбы Мария-Антуанетта считала личным оскорблением, приводить в качестве основания доводы рассудка или государственные интересы было бесполезно. Для нее существовали либо друзья, либо недруги, которых она либо поддерживала, либо преследовала со слепым неодолимым упорством. Мария-Антуанетта так и осталась девочкой, измерявшей все личными пристрастиями.

Это сильно вредило королю. Поскольку его супруга заставляла королевских министров уступать ее просьбам, когда требовала для своих просителей незаслуженного повышения или какой-то дорогостоящей милости, общество делало вывод, что Мария-Антуанетта заставила мужа пойти на уступку. Это пагубно сказывалось на его репутации, ибо Людовик постепенно приобретал образ слабого правителя, марионетки в руках жены. Однако это не принесло никакой выгоды и ей самой, ибо ответственность за все проблемы королевства отныне стали возлагать именно на нее.

Самая восхитительная, элегантная и… расточительная

Как видим, Мария-Антуанетта продолжала относиться к своей сексуальной жизни как к навязанной обязанности для обеспечения продолжения династии. Тратить свои усилия на обольщение человека, которого она презирала, чего от нее требовала мать-императрица, казалось ей пустой тратой времени. Ее более влекла жизнь, полная развлечений, неоспоримой царицей которых должна была быть она и только она. Четыре года, прожитые ею дофиной в Версале, не прошли даром: с одной стороны, она усвоила повадки, достойные истинной королевы, с другой – женщины, которая, не будучи ослепительной красавицей, тем не менее, способна полностью взять в плен мужчину. Это, как мы увидим, признал даже весьма критически настроенный по отношению к ней брат Иосиф.

Безусловно, в дифирамбах, которые пели королеве, крылась немалая доля лести, но кое-какие достоинства, усиленные безграничными возможностями в области приобретения модной одежды и оплаты услуг лучшего парикмахера, не позволяли злым языкам оспаривать ее вполне заслуженное место первой дамы королевства и, уж конечно, самой элегантной женщины Европы. В двадцать лет «она была подобна утренней звезде, блистающей здоровьем, счастьем и славой». На свадьбе своей золовки Мадам Клотильды, пухлой как пышка, с савойским принцем, она затмевала всех. Вот что писал о ней сын британского премьер-министра Хорэс Уолпол: «Гебы и флоры рядом с ней выглядели уличными девчонками. Стоит ли она или сидит, сие есть статуя красоты; когда она двигается, сие есть само воплощение изящества… Говорят, что она не всегда попадает в такт в танцах, но тогда сие есть промашка такта!».

Но приведем слова графа де Тийи: «Я слышал много разговоров о красоте этой принцессы и признаюсь, что никогда не разделял это мнение полностью, но она обладала тем, что на троне имеет большую цену нежели совершенная красота, сиречь обликом королевы Франции, даже в те минуты, когда она пуще всего старалась выглядеть не более чем просто красивой женщиной».

Не обойдем вниманием также описание, которое оставила в своих мемуарах придворный живописец, мадам Элизабет Виже-Лебрён, автор не менее чем трех десятков портретов Марии-Антуанетты:

«Черты лица ее величества нельзя было назвать правильными. У нее было слишком узкое лицо, большие голубые глаза навыкате и сильно выпяченная нижняя губа – фамильный признак Габсбургов, каковой многие французы воспринимали как гримасу надменности или презрения. Но они, разумеется, ошибались: королева была исключительно милой женщиной, относившейся ко всем с большой доброжелательностью. Но самым замечательным в ее облике был необыкновенный блеск кожи. Она буквально светилась. Никогда ни у кого я ничего подобного не видела. Кожа ее лица казалась прозрачной. Мне никак не удавалось запечатлеть это на полотне, не хватало красок, чтобы передать эту свежесть и сияние, свойственные только ей одной».

Интересно также свидетельство герцогини д’Абрантес: «В ее особе жило изящество ее духа и ее вкусов. Не будучи высоким, ее рост имел нужные пропорции, которые она удваивала, проходя по галерее Версаля с тем милостивым достоинством, каковое делало ее восхитительной и проявлялось в малейшем ее жесте».

У Марии-Антуанетты была прекрасная фигура, вполне соответствовавшая вкусам того времени: рост 1,63 м, объем груди 109 см, талии – 58 см. У нее проявлялась некоторая склонность к полноте, но по канонам того времени это было допустимо. Кстати, ела она немного, утром выпивала чашку кофе с рогаликом, рецепт которого привезла с собой из Вены. Людовик ХVI отличался отменным аппетитом, его жена, как принято выражаться, «клевала» вареную телятину или жареного цыпленка, то, к чему привыкла в Австрии, и предпочитала воду вину. Корсет обеспечивал ей тонкую талию, а отсутствие детей – плоский живот. Особенное впечатление королева производила на окружающих в амазонке. К тому же у нее были маленькие ножки, предмет особого кокетства дам той эпохи. Какой-то придворный льстец высказался, что «ступне королевы была бы велика туфелька Золушки».

Мария-Антуанетта славилась своим умением держаться величественно, как бы лишний раз подчеркивая свое положение, возносящее ее над всеми прочими людьми. Этому в немалой степени способствовала ее знаменитая походка. Вот какие воспоминания оставил о своих впечатлениях депутат Генеральных штатов Франсуа Коньель. Вместе с двумя другими депутатами от Лотарингии он испросил разрешения посетить Трианон.

«В тот момент, когда мы собирались выйти, объявили о прибытии королевы, и, поскольку у нас не было времени дойти до ворот сада, наш проводник спрятал нас в конюшне. Королева, которую сопровождала придворная дама, отослала ее и одна направилась к молочной ферме. На ней было простое полотняное платье, косынка на плечах и кружевной чепец. В этом скромном одеянии она казалась еще более величественной, чем в парадном платье, когда мы видели ее в Версале. Ее манера походки была совершенно особенной: ног ее не было видно, она плыла с несравненным изяществом. Она даже еще более гордо подняла свою голову, когда, хотя мы ее видели, сочла себя пребывающей в одиночестве. Наша королева прошла совсем близко от того места, где находились мы, и у всех нас троих возникло нечто вроде желания преклонить колено в тот момент, когда она проходила».

Не удивительно, что Мария-Антуанетта произвела такое впечатление на трех провинциалов: ее основной задачей было ослеплять и ошеломлять. Все приемы для сей цели были постепенно настолько усвоены ею, что стали ее второй натурой. Этому способствовала также ее манера одеваться и убирать волосы.

Мария-Антуанетта обладала целым штатом портных, портних и парикмахеров, обслуживавших исключительно королеву. Но они были способны шить новые платья, лишь слегка видоизменяя привычные модели. Мы знаем, сколь ненавистна была королеве обыденность, ее душа жаждала постоянных перемен. Вскоре золовка принцессы де Ламбаль, герцогиня Орлеанская, представила ей женщину, способную удовлетворить ее запросы и содействовать стремлению стать самой элегантной дамой Европы.

Роза Бертен (1747–1813), коренастая особа с лицом и руками крестьянки, родилась в Пикардии в семье конного полицейского и сиделки. Она рано начала свою трудовую деятельность прядильщицей на мануфактуре по производству тонкого сукна, но в возрасте шестнадцати лет уехала в Париж, где стала модисткой в одном из многочисленных магазинов дамских товаров, обслуживавшем аристократок. Судьба свела Розу с принцессой крови де Конти, советы этой простоватой с виду девушки чрезвычайно угодили ей, и она рекомендовала ее первым дамам двора. Со временем Роза открыла собственную лавку модных товаров под экзотичным названием «Великий Могол» – Париж охватило поветрие на все восточное.

Роза отличалась не только утонченным вкусом художника и неограниченной фантазией, но еще имела на плечах голову сметливой деловой женщины. Стоит учесть, что в предреволюционном обществе аристократы погрязли в долгах и никому не платили, в том числе и своим модисткам. Роза со временем обзавелась штатом из трех десятков работников и сотрудничала примерно со 120 поставщиками, которым, хочешь не хочешь, надо было время от времени платить. Храня в голове огромный объем своих дел, Роза ухитрялась держаться на плаву до самой Революции, а королева носила ее вещи до последнего дня. Мадмуазель раскинула сеть своих поставок чрезвычайно широко: ее клиентами были царствующие дома России, Швеции, Испании и Португалии, не говоря уже о менее значительных правителях и аристократах. По-видимому, она была вся погружена в свою работу, ибо не сохранилось никаких свидетельств о ее личной жизни, семьей Роза так и не удосужилась обзавестись.

Мадмуазель Бертен не торговала платьями, но консультировала заказчиц по фасонам и тканям для оных. Она поставляла также головные уборы самого разного вида, шали, косынки, прикрывавшие декольте, накидки и огромный ассортимент отделок для платьев: воротников, замысловатых воланов, гирлянд, бахромы, бантов, кистей из ткани, лент, кружев, позумента, серебряной и золотой парчи. Придворные платья той поры были подобны зданиям со сложной архитектурой, их именно строили на основании двух фижм, отдельно для каждого бедра, привязывавшихся тесьмой к талии. Диаметр подобной объемной конструкции составлял около 5 метров 40 сантиметров – примерное соответствие старинной французской единице измерения. Не будем вдаваться в прочие подробности, достаточно посмотреть на портрет королевы в парадном туалете. В объем поставок мадмуазель Бертен входили также вышитые туфли, ленты для подвешивания часиков, носовые платки, перчатки и прочие аксессуары, придававшие туалету законченный в своем совершенстве вид.

Модистка не обошла своим вниманием столь неотъемлемый элемент снаряжения дамы того времени как веер – помимо чисто практической цели его применения для охлаждения разгоряченного лица, наряду с языком мушек существовал тайный язык этого предмета[25]25
  Веер в левой руке, полностью открытый, закрывающий лицо до глаз – «Хотела бы познакомиться с вами»; раскрытый веер в правой руке прикрывает грудь – «Вы слишком настойчивы»; закрытый веер держат в правой руке, опирая его на ладонь левой – решительный отказ; полуоткрытый веер, касающийся мочки правого уха – «Я вас люблю!» и т. д.


[Закрыть]. Наверняка Мария-Антуанетта не пользовалась этим средством сообщения со своими поклонниками, но весьма дорожила им, поскольку в ее веер была искусно вделана линза. Она позволяла ей следить своими близорукими глазами за интересующими ее событиями, в частности, театральными постановками.

Мадмуазель Бертен стала проводником Марии-Антуанеты в мире моды с 1774 года. Это было также нарушением существовавшей традиции, ибо королева не могла унизиться для того, чтобы разделять чьи-то услуги с иными лицами, поскольку Роза одевала не только двор, но и столичных дам неблагородного происхождения с тугим кошельком. Простолюдинка не имела права входа в королевские апартаменты, и Мария-Антуанетта принимала ее в одной из подсобных комнатушек версальского дворца, просиживая с модисткой целые часы. Мадмуазель Бертен обладала несравненным талантом соблазнять как королеву, так и других клиентов своими сногсшибательными идеями, побуждая их заказывать у нее все новые и новые туалеты, еще не успев как следует поносить старые. Отсюда огромные расходы королевы на туалеты: она заказывала себе до 150 платьев в год. Возьмем для примера 1785 год: на туалеты королевы было затрачено 258 тысяч ливров, из них 87 500 надлежало уплатить Бертен. Королева щедро раздаривала свои платья фрейлинам, считая это компенсацией за невысокое жалованье.

Мало того, что королева делала модной какую-то деталь туалета; ей стали также подражать в выборе цвета платьев. Однажды она появилась в платье из тафты коричневого цвета.

– Сие суть цвет блохи! – восхитился король, и производители тканей бросились поддерживать модный цвет, выбрасывая на рынок конкурирующие оттенки: «старой блохи», «молодой блохи», «блошиной ляжки», «брюшки блохи», «спинки блохи», «головки блохи». Марии-Антуанетте блоха быстро приелась, она высказала предпочтение пепельно-бежевому цвету.

– Но сие есть цвет волос королевы! – воскликнул ее деверь, граф д’Артуа, и в Лион, славившийся своими шелками, был отправлен курьер с прядью волос королевы, дабы красильщики могли точно воспроизвести этот колер. Буйство фантазии как модисток, так и клиентов породило настоящую вакханалию названий расцветки тканей. Невольно приходят на ум панталоны Ипполита Курагина «цвета бедра испуганной нимфы» из романа Л. Н. Толстого «Война и мир», но этот оттенок все-таки, по некотором размышлении, представить себе можно. А вот какого оттенка было атласное платье цвета «приглушенного вздоха» с отделкой из ткани с отливом «ненужные сожаления», в котором появилась в Опере некая дама летом 1775 года? При том ее ножки были обуты в туфли цвета «жестоких ударов», расшитые бриллиантами. Когда у королевы родился первый сын, в бешеную моду вошел цвет «детской неожиданности дофина», а на Севрской фарфоровой мануфактуре выпустили тарелки соответствующего пронзительного колера. Общество сочло сервирование столов «детской неожиданностью» даже королевского дитяти слишком смелым шагом, поэтому тарелки произвели лишь в небольшом количестве. Вследствие неизбежной естественной убыли за прошедшие годы у знатоков экземпляры этой партии теперь считаются безумно дорогим раритетом.

Впоследствии мадмуазель Бертен, следуя веяниям времени и моде на единение с природой согласно роману Ж.-Ж. Руссо «Новая Элоиза», изобрела перкалевые и муслиновые платья, к ним – соломенные шляпы с большими полями и лентами, но у широкой публики это вызвало неоднозначную реакцию. Надо сказать, что, следуя своему принципу «всеобъемлющей поставки», она вступила в союз со знаменитым парикмахером Леонаром Отье. Тот был мастером создания сложнейших конструкций на голове королевы, а все прочие дамы подражали ей. Он воздвигал на голове каркас под названием «пуф», высотой 32 дюйма и пропорциональной ширины, с использованием газа, накладных волос, лент и булавок. На этом основании устанавливалось главное украшение, причем тема желательно была на злобу дня. Например, прививка от оспы, которой подверглись члены королевской семьи, премьеры опер «Орфей и Эвридика» или «Ифигения в Авлиде»[26]26
  Оперная тема была тем более злободневна, что в сфере оперного театра шла отчаянная война между сторонниками композитора Х.В. Глюка, которому покровительствовала королева, и итальянца Никколо Пиччини (1728–1800), любимца широкой публики. Премьера оперы «Ифигения в Авлиде» пришлась на пору медового месяца любви к Марии-Антуанетте и стала ее триумфом. Когда хор запел «Позвольте нам прославить царицу нашу», зал разразился аплодисментами, и королева от полноты чувств прослезилась.


[Закрыть], восстание в американских колониях Великобритании, прославленный военный фрегат «Ля Бель Пуль». Когда злободневные темы истощались, их место занимали пейзажи – модный английский сад или горная местность, жанровые сценки – деревенская мельница и подле нее аббат, любезничающий с прекрасной хозяйкой, сборщики винограда, пастушки и пастушки со своими овечками.