Текст книги "Страшные сказки о России. Классики европейской русофобии и не только"

Прадт упрекает европейцев в короткой памяти и подчеркивает, что Европа забыла о том, чем она обязана России, которая освободила ее от диктата Наполеона и проявила великодушие по отношению к Франции после ее поражения, выступая против ее превращения во второстепенную державу. Именно Александру I, подчеркивает Прадт, Европа обязана восстановлением европейских тронов на основе принципа легитимизма. Императору Александру, этому «Агамемнону Европы», она обязана своим будущим. Очень мудрые слова, жаль только, что у самого Прадта весьма короткая память и в искренность его суждений верить не приходится.

На страницах работы «Восточный вопрос» Россия представляется аббату Прадту страной рациональной. Исходя из принципа рационализма, она прекратила свой рост, поскольку «уже имеющиеся завоевания не позволяют ей делать новые».

Как видим, Прадт очень расчетлив и прагматичен как в своих страхах перед Россией, так и в деле ее защиты. Неприязнь к России, как и ее оправдание, глубоко просчитаны и рациональны, это лишь механизм внутриполитической борьбы, очередной этап формирования идеологии, в которой Россия используется как козырная карта.

Работа Прадта важна еще и тем, что в ней автор вплотную приблизился к проблеме формирования на Западе образа Другого. Он отмечает, что Европу захлестнула политическая ненависть в отношении России, однако подчеркивает, что точно такую же ненависть можно наблюдать и к Англии, Германии, Священному союзу, то есть объектов ненависти было достаточно. Тем более, подчеркивает Прадт, все это относится к пропаганде левых сил, признающих легитимными лишь правительства, произошедшие от народа, в результате только бунтов и потрясений. Поэтому Англию уже двадцать лет именуют «мрачным Альбионом», «коварной Англией», англичан – «меркантильным народом», правительство – «макиавеллевским». Характерно, что ведь и в России Англию в это время называли «мрачным Альбионом», англичан – «нацией лавочников», не говоря уже о хрестоматийном выражении «англичанка гадит». Как видим, иногда Прадт, почти как исследователь проявляет известную долю здравомыслия, рассуждая о страхах и неприязни, которые одни нации испытывают по отношению к другим. В иных же случаях он выступает как типичный пропагандист, воздействуя на чувства и эмоции, а не на разум.

Действительно, объектов приложения страхов насчитывалось много, но именно Россия была традиционным европейским пугалом, которое стращало всех с завидным постоянством, а не время от времени. Хотя как только с ней было выгодно сблизиться, этот кошмар тут же отступал или аккуратно убирался в кладовую европейских идеологий, поскольку страх был не реальный, а сконструированный, придуманный, воображаемый, этакий рабочий инструмент, который можно использовать. Так, отмечал Прадт, одна из французских газет избрала объектом своей ненависти Англию, считая, что вселенское зло приходит оттуда. Другие обрушивают свою ненависть на Россию. Причем, по его мнению, именно англичане ненавидят Россию больше всех. Но и во Франции, продолжает Прадт, наблюдается та же враждебность по отношению к ней. Однако нас интересуют в первую очередь причины этой ненависти, которые выделяет Прадт. Они вполне корректны и опять-таки вполне соотносятся с современными трактовками. Ненависть к России Прадт объясняет прежде всего поражением наполеоновской Франции и утратой ею лидерства на континенте, когда первое место заняла Россия. Для постнаполеоновской Франции «комплекс превосходства» был своеобразной компенсаторной реакцией на утрату ее позиций в Европе. Кроме того, продолжает Прадт, французы никогда не простят Русскую кампанию, не простят русским того, что именно в России «разбился скипетр, занесенный Францией над всей Европой» (и здесь мы можем вспомнить про Berezina – слово, ставшее для французов синонимом национального унижения и вошедшее во французские словари как обозначение полной катастрофы и сокрушительного поражения). Хотя, замечает Прадт, «если эта боль справедлива, то обида на Россию – вовсе нет, поскольку Россия не звала Великую армию ни в свои пустыни, ни под свое ледяное небо». Опять же, «пустыни», «пустыни Севера» – это тоже один из непременных атрибутов России и штамп из «Завещания Петра Великого».

Прадт даже отмечает, что, по словам некоторых публицистов, «варвары Севера дважды пришли в Париж, столицу цивилизации». Однако кто их туда привел? – задается он вопросом. Разве они туда пришли сами по себе? А мы помним, что в 1828 году Прадт сам пугал своих соотечественников новыми варварами, стоявшими в двух шагах от Вены и Берлина, но теперь «очень правдивый» аббат все это, вероятно, старательно забыл.

Однако главная задача Прадта заключается в том, чтобы не просто успокоить читателя относительно завоевательных амбиций России, но и доказать, что она является только внешне могущественной, а в реальности ее потенциал гораздо слабее, ведь все в России лишь видимость, и каждое ее, казалось бы, преимущество имеет свою обратную сторону. Россия владеет обширными территориями, но там много необрабатываемых земель с редким населением и отсутствием средств сообщения. Климат России является естественной защитой от внешних угроз («Русской зимы хватило для того, чтобы победить человека, победившего мир», – пишет он, имея в виду Наполеона Бонапарта), но он же препятствует ее экспансии, ограничивая ее действия лишь пятью месяцами в году. Несмотря на значительную численность населения России, население Европы его превышает, и оно растет более быстрыми темпами. 700-тысячная русская армия сильна только на словах, потому что она рассредоточена, а русский солдат, легко выживающий на своей собственной земле, во Франции просто умрет с голода. Аналогичная ситуация с флотом: флоты на Балтике и Черном море слишком отдалены друг от друга для того, чтобы эффективно взаимодействовать. У России нет колоний, нет внешней торговли, ее приморское население немногочисленно и мало связано с морем. То же самое и с финансами: их достаточно для внутренних нужд, но не хватает для внешнего действия. Поэтому Россию, отмечает Прадт, сравнивают со скованным гигантом: «Если ему выколоть глаза, его будет легко опутать цепями» (вероятно, Прадт вспоминает книгу Джонатана Свифта, вышедшую в 1726 году, и обыгрывает план лилипутов в отношении Гулливера).

Поэтому Европе нечего опасаться России: если на востоке Европы доминирует Россия, то на западе – вовсе нет, и по всем критериям Запад превосходит русский Восток: «По населению, богатствам, наукам, организации, средствам действия, по всем этим критериям Запад опережает Восток». Европа соединена очень тесными связями, необходимыми для ее самосохранения, Европа настроена на взаимопомощь, значительная консервативная ее часть выступает против преобладания России. И это европейское единство носит не агрессивный, а оборонительный характер, необходимый для поддержания статус-кво.

Данная тема, поднимаемая Прадтом, окажется очень востребованной: Россия – это колосс на глиняных ногах, и вся ее сила и могущество являются лишь видимостью. Маркиз де Кюстин эту мысль увековечит: Россия – «царство фасадов».

Как видим, образ России, созданный аббатом Прадтом, оказался очень эластичным, зависящим от политической конъюнктуры и весьма удобным для последующего использования. «Подвижный как ртуть» – так Генрих Гейне характеризовал Адольфа Тьера, и этот же эпитет вполне применим к аббату Прадту. Он запросто меняет свои взгляды на Россию на прямо противоположные в зависимости от ситуации. Когда речь зашла о поисках союзников, Прадт повернул свой взор в сторону России, и ее образ в его работах стал совершенно иным: Россия буквально на глазах преобразилась, а все ее прежние ужасные стороны трансформировались почти в достоинства. Это лишь подтверждает тезис о русофобии как механизме решения задач, стоявших исключительно перед французскими политиками. В то же время неизменной чертой сочинений Прадта оставалась характерная для постнаполеоновской Франции оптика превосходства цивилизации над варварством и изображение России колоссом на глиняных ногах.

Метаморфозы аббата Прадта только доказывают, что образ России конструировался в зависимости от ситуации и конкретных внутриполитических задач, стоявших перед Францией. Не от политики России, а от текущей политической ситуации во Франции и Европе зачастую зависело, становился этот образ русофобским или русофильским.

По иронии судьбы аббат Прадт, никогда не симпатизировавший России, оказал ей большую услугу в 1812 году, будучи послом в Варшаве. Именно на него Наполеон возложил ответственность за катастрофу Великой армии, поскольку тот не обеспечил ее ожидаемыми воинскими частями и лошадьми в ходе Русской кампании.

«Россия в 1839 году» маркиза де Кюстина: вечная книга о вечной России

Отношение к России в Европе в конце 1820-х годов было в большой степени двойственным, но Июльская революция 1830 года во Франции, вспыхнувшее вслед за ней польское восстание и его подавление существенно изменили представления о России. Пришедшие к власти либералы увидели в императоре Николае I грозного и непримиримого соперника. Негативный образ России прочно укоренился в сознании европейцев. Русофобия стала модной темой на Западе, на ней можно было зарабатывать политические очки, строить с ее помощью карьеру и использовать в политических дискуссиях. В Европе шло настоящее брожение идей, либералы конкурировали с демократами, социалистами и коммунистами; идеи демократии начали все больше овладевать общественным сознанием. В такие переходные моменты, как мы уже увидели, всегда усиливается интерес к Другому или нагнетается страх перед ним. Поэтому вторая четверть XIX века стала периодом преимущественно «черной литературы» и «черного мифа» о России (правда, консерваторы порой видели в нашей стране пример для подражания, да и работ, доброжелательных по отношению к России, написано было немало, вспомним, например, книги графа П. де Жюльвекура, виконта В. д’Арленкура и ряд других). Как раз тогда окончательно выкристаллизовывается целый репертуар негативных стереотипов и суждений о России, сохранившихся по сей день, и самый полный набор таких клише содержится в книге маркиза Астольфа де Кюстина «Россия в 1839 году». Именно Кюстин, побывавший в России, окончательно разрушил двойственное восприятие нашей страны и создал ее демонический образ.

Визиты в Россию вовсе не были тогда редкостью. Первая половина XIX века стала временем активных путешествий. Путевые заметки, или травелоги, как сейчас модно говорить, тогда становятся весьма популярным жанром. Моду на них ввел, может быть, Алексис де Токвиль, который, будучи недовольным режимом Луи-Филиппа и не собираясь ему служить, но и не желая портить отношения с королем, выхлопотал себе отпуск за свой счет и отправился в Америку. А в результате написал, наверное, самую известную книгу об этой стране – «О демократии в Америке».

Маршруты путешествий были разными, и Россия считалась привлекательной, да еще и экзотической страной. Кто-то желал своими глазами увидеть варварскую деспотичную страну, кто-то, напротив, найти подтверждение тому, что именно России принадлежит будущее и она является последним оплотом традиционных ценностей. Хотя, несомненно, зачастую видели то, что хотели или должны были увидеть. Да и многое ли видели? Две столицы да еще пару-тройку городов, как правило, Нижний Новгород и Ярославль. Русского языка не знали, общались со столичной элитой (часто оппозиционной, восторженно относящейся к Европе и критикующей местные порядки). Очень часто приезжали со своим багажом страхов и знаний, который сформировался под влиянием уже сложившейся мифологической и литературной традиции, дополненной мемуарами участников Русской кампании Наполеона Бонапарта.

Конечно, приехать в Россию было не так просто, хотя теоретически никаких сложностей не предвиделось, ведь пароходное сообщение было налажено, а весь путь занимал чуть больше недели. Существовала проблема иного свойства, и она заключалась в том, что император Николай Павлович был против активных контактов с Европой, особенно с Францией, где в 1830 году произошла революция. Поэтому связи с Европой, прежде всего с Францией, были предельно ограничены; государь опасался «тлетворного влияния» Запада, говоря словами шефа Третьего отделения графа А. Х. Бенкендорфа. Император был против того, чтобы французы активно посещали Россию, а его соотечественники – Францию и особенно Париж, поэтому паспорта выдавались крайне неохотно. А паспорт тогда был – как нынешний загранпаспорт, без него невозможно было выехать за границу. Дворянам разрешение на пребывание за границей выдавалось на срок до пяти лет, а для более длительного пребывания нужно было получить разрешение императора. Да и стоило оформление паспорта весьма дорого, но при желании любой запрет можно было обойти, причем легально: по тогдашним правилам от уплаты пошлины освобождались, помимо прочего, лица, нуждавшиеся в лечении за границей. Достаточно было предоставить медицинский документ, в котором указывалось, что вам было необходимо пребывание на водах Баден-Бадена, а тогда просто Бадена, – именно тогда лечение на водных курортах становится модным. Поэтому русские аристократы сплошь оказывались «хворыми»; как писала Авдотья Яковлевна Панаева, «понятно, что все богатые люди добывали себе легко такие свидетельства и даром получали паспорты». Например, князь Петр Андреевич Вяземский, долгие годы бывший «невыездным», только в 1838 году получил разрешение поехать в Европу. И отправился он, конечно, «на воды», в Германию, для лечения глаз. На курорте он, естественно, побывал, но его заветной целью был Париж, и там он за время путешествия трижды сумел «подлечиться».

Столь же непростым делом было для иностранцев оказаться в России: путешественники должны были получить в российском посольстве визу, а потом пройти сложную процедуру на таможне, включая пребывание в карантине.

Но запретный плод сладок, поэтому, несмотря на все ограничения, иностранцы приезжали в Россию и делились своими впечатлениями, весьма разнообразными, как резко негативными, так и восторженными. Например, французский граф Поль де Жюльвекур, несколько лет проживший в России, писал, что европейцы запрашивают «паспорта в Петербург и Москву. Рим и его былое величие их больше не интересует. Будущее находится на берегах Невы». Другой француз, Шарль де Сен-Жюльен, долгие годы проработавший в Санкт-Петербурге, написал первый путеводитель по российской столице, анонимный, которым пользовался Оноре де Бальзак во время своего путешествия в Россию в 1843 году. О России, как известно, прославленный писатель ничего не написал, кроме «Письма о Киеве». Почему не написал, ведь он стремился обрести в России славу и признание? Потому, что приехал не вовремя, а именно сразу после публикации книги маркиза де Кюстина.

Астольф де Кюстин (1790–1857), отец и дед которого были гильотинированы в эпоху якобинского террора, прибыл в Россию, по его собственным словам, с искренним желанием найти здесь веские аргументы для борьбы с либерально-конституционными принципами Июльской монархии. Ведь Кюстин, как и Токвиль, не поддерживал «короля баррикад» Луи-Филиппа, не считал его легитимным монархом и был в стане легитимистов, то есть сторонников легитимного, по их мнению, короля Карла Х, а потом его внука, графа Шамбора. Поездка в Россию, если верить Кюстину, явилась для него своеобразным экспериментом: он хотел понять, способна ли абсолютная монархия оправдать надежды, возлагаемые на нее французскими легитимистами. Существует также версия, согласно которой Кюстин отправился в Россию хлопотать за своего интимного друга, поляка Игнатия Гуровского, вовлеченного в польское восстание (нетрадиционная ориентация Кюстина была хорошо известна; Кюстин до конца своих дней фигурировал в сплетнях всех злых языков как самый знаменитый гомосексуалист Франции). Гуровский был братом известного панслависта Адама Гуровского. Адам Гуровский принимал участие в польском восстании 1830–1831 годов; после его подавления, как и многие лидеры восставших поляков, обосновался в Париже и, видимо, желая получить разрешение вернуться в Россию, начал писать в пророссийском духе, возлагая на нашу страну миссию панславизма. В итоге император Николай простил Гуровского и разрешил ему вернуться в Россию. Кроме того, Кюстин был уже известен как автор популярных путевых заметок, а его работу об Испании похвалил сам Бальзак. Поэтому, отправляясь в Россию, он, возможно, хотел повторить успех Токвиля и обрести славу (эти версии подробно рассматриваются в книге Дж. Кеннана). В компании своего итальянского слуги Антонио и И. Гуровского, предположительно в конце мая 1839 года, Кюстин отправился в Россию.

Итог путешествия маркиза, которого радушно принял император, хорошо известен. Сказать, что ему не понравилось, значит ничего не сказать. Когда французский аристократ побывал в России, он, по его собственным словам, отказался от своего первоначального замысла и написал обширный четырехтомный памфлет, в котором его впечатления от путешествия были облечены в форму сатирической публицистики. Он писал: «Уезжая из Парижа, я полагал, что лишь тесный союз Франции и России способен внести мир в европейские дела; но, увидев вблизи русский народ и узнав истинный дух его правительства, я почувствовал, что этот народ отделен от прочего цивилизованного мира мощным политическим интересом, опирающимся на религиозный фанатизм; и мне думается, что Франция должна искать себе поддержку в мире тех наций, которые согласны с нею в своих нуждах». Представляется, тут Кюстин лукавит, поскольку он увидел в России именно то, что хотел увидеть. Он знал о том, что увидит, даже если этого вовсе не видел, поскольку это отлично укладывалось в его мифологию. Поэтому, несмотря на то что его преследовала «африканская жара», он испытывал инфернальный холод; в Петропавловской крепости рабы, как им и положено, любили свое рабство, опьянялись им, а Сибирь начиналась от Вислы. Как справедливо отмечала отечественная исследовательница К. Г. Мяло, «принято верить де Кюстину на слово, будто он, роялист и легитимист по убеждениям, прибыл в Россию для того, чтобы найти здесь дополнительные аргументы против представительной, демократической системы правления <…> Это на все лады повторяют и его комментаторы. Так что тезис приобрел статус некой самоочевидной истины и дополнительно свидетельствует против России».

Маркиз де Кюстин был верным католиком и имел множество контактов в особняке Ламбер, центре польской эмиграции. Его встречали в салоне княгини Чарторыйской, супруги лидера польской эмиграции. Он был знаком с Фредериком Шопеном, который тоже не жаловал Россию; с Генрихом Гейне его свел поляк Евгений Бреза; он знал Эвелину Ганскую, возлюбленную Бальзака. Кюстин был также знаком со знаменитым польским поэтом Адамом Мицкевичем[4]4
  Адам Мицкевич (1798–1855) – польский писатель, поэт, переводчик, драматург, политический публицист. После подавления польского восстания 1830–1831 годов жил во Франции на правах политического эмигранта. В 1840 году специально для него в Коллеж де Франс была создана кафедра славянских языков и литературы, которую он возглавлял до 1844 года. За эти годы он прочел более ста лекций, которые были опубликованы в пяти томах под названием «Славяне».


[Закрыть], возможно, присутствовал на его лекциях в Коллеж де Франс и точно встречался с ним перед поездкой в Россию. Первый том сочинений Мицкевича на французском языке появился в Париже в 1841 году, когда Кюстин начал работать над своей книгой. Как отмечал американский дипломат и автор книги о маркизе де Кюстине Дж. Кеннан, многие темы оказались общими для обоих произведений, и эта общность чувствуется не только в поразительных совпадениях, но и в «самом их духе и идентичности содержания». В свою книгу Мицкевич включил и резко антирусское стихотворение «Дорога в Россию», но о нем Кюстин узнал уже после поездки в нашу страну. Безусловно, эти собеседники Кюстина симпатий к России не испытывали и вряд ли скрывали от маркиза свои чувства по отношению к ней и ее императору.

Помимо этого, Кюстин, ревностный католик, был убежден, что вне католической церкви христианство было обречено на гибель. Поэтому, отправляясь в Россию, он заведомо не мог относиться к ней так, как к католической Испании. Испания при всей своей жестокости и экзотике была ему понятна, Россия – нет. Испания для него была полным экзотической привлекательности Востоком, а Россия – Азией, даже азиатчиной.

Пересказывать книгу Кюстина нет смысла, она хорошо известна. Другое дело, что каждый читатель видит в ней что-то свое. Поэтому для одних Кюстин – откровенный русофоб, для других – вовсе нет, поскольку он якобы всего лишь сказал правду о России и русские такие и есть, да и в целом он написал много хорошего о России. Подобное мнение весьма распространено и по сей день, особенно в некоторых интеллектуальных кругах в самой России (обычный европейский обыватель, да и не только, несмотря на регулярные переиздания книги, ее в целом не знает). Наши соотечественники, настроенные оппозиционно или критично по отношению к власти, очень ценят и любят эту книгу как важный источник информации не столько о российской истории, сколько о системе российской политической власти. Например, Е. Г. Ясин в предисловии к книге французского исследователя русского происхождения Жоржа Соколоффа «Бедная держава», в которой автор высоко оценивает идеи Кюстина, отмечает: «Сегодня наши государственники и националисты костят его (Кюстина. – Н. Т.) почем зря. Злобный был маркиз, однако писал пусть неприятную, пусть с передержками, а все-таки правду. Но мы не желаем слушать критику от иностранцев: у них самих, дескать, пригороды бунтуют и негров вешали».

Мы помним, что как среди российских обывателей, так и среди интеллектуалов распространено мнение, что взгляд со стороны – объективнее и точнее, а изнутри мы многое не видим, что иностранец, пишущий о России, является беспристрастным наблюдателем. Конечно, «большое видится на расстоянии», но только если есть желание именно увидеть и не подогнать увиденное под уже имеющуюся схему и набор мифов и предрассудков. Собственно, Е. Г. Ясин и сам усматривает ту же самую «вечную Россию», что и Кюстин, точнее, имеет ту же оптику восприятия. Отсюда и его вывод: «…необходимы гибкие институты, высокие образованность и культура, неразрывно связанные со свободой и доверием. Они, однако, несовместимы с государственным деспотизмом, произволом, великодержавностью, съедающими силы народа».

В каждой книге есть выводы, квинтэссенция того, что хотел сказать автор. Есть такое заключение и в работе Кюстина, «Краткий отчет о путешествии». Давайте посмотрим, какие выводы о России, по мнению самого автора, являются важнейшими.

Итак, Россия – страна непонятная, отсталая и дикая: «Русская цивилизация еще так близка к своему истоку, что походит на варварство. Россия – не более чем сообщество завоевателей, сила ее не в мышлении, а в умении сражаться, то есть в хитрости и жестокости».

Не приобщившийся к подлинной, то есть западной, цивилизации, русский народ аккумулировал в себе самые отвратительные качества других народов: «У русских не было средневековья, у них нет памяти о древности, нет католицизма, рыцарского прошлого, уважения к своему слову; они доныне остаются византийскими греками – по-китайски церемонно вежливыми, по-калмыцки грубыми или, по крайней мере, нечуткими, по-лапонски грязными, ангельски красивыми и дико невежественными (исключая женщин и кое-кого из дипломатов), по-жидовски хитрыми, по-холопски пронырливыми, по-восточному покойными и важными в манерах своих, по-варварски жестокими в своих чувствах…»

При этом русский человек не способен к созиданию чего-то нового и самобытного: «…весь его талант – мериться с другими; весь его гений – подражательство <…> Призвание русских – переводить европейскую цивилизацию для азиатов <…> Россия – общество подражателей, а всякий, кто умеет лишь копировать других, неизбежно впадает в карикатурность <…> За четыре века колебаний между Европой и Азией Россия до сих пор так и не сумела оставить делами своими след в истории человеческого духа, ибо национальный ее характер изгладился под толщею заимствований».

Русских даже нельзя назвать нацией, это просто сборище рабов под скипетром деспотичной власти и покровом тотальной лжи, лицемерия и армейской муштры: «…русского народа еще и нет – есть только императоры, имеющие рабов, и вельможи, также имеющие рабов; народа они еще не образуют <…> Какова бы ни была в России видимость, под нею всегда таятся насилие и произвол <…> Русский деспотизм – это лжепорядок, так же как наш республиканизм – лжесвобода <…> Образец всего их общества – армейский полк с его мелочною дисциплиной».

При этом подданные, они же рабы, поклоняются самодержцу как языческому тотему: «Попробуйте же любить и защищать истину в стране, где основа государственного устройства – поклонение идолу! Ведь человек, который может все, – это ложь, увенчанная царскою короной. Как вы понимаете, речь у меня сейчас не об императоре Николае, но о российском императоре вообще». То есть власть в России априори не может быть иной, она деспотична и лжива по определению, хотя лично императора Николая Кюстин все-таки пощадил.

Такая власть не может быть созидательной, более того, она губительна, поэтому Россия – это апофеоз смерти: «В России правительство над всем господствует и ничего не животворит. Народ в этой империи если и не смирен, то нем; над головами всех витает здесь смерть и разит жертв по своей прихоти <…> человек здесь дважды лежит к гробу – в колыбели и в могиле.

Матерям здесь следовало бы оплакивать рождение детей более, чем их смерть».

Если внутри страны – тотальная смерть, то за пределами – стремление к постоянной экспансии: «В сердце русского народа кипит сильная, необузданная страсть к завоеваниям – одна из тех страстей, что вырастают лишь в душе угнетенных и питаются лишь всенародною бедой. Нация эта, захватническая от природы, алчная от перенесенных лишений, унизительным покорством у себя дома заранее искупает свою мечту о тиранической власти над другими народами <…> Россия видит в Европе свою добычу, которая рано или поздно ей достанется вследствие наших раздоров…»

Однако все не так страшно, продолжает Кюстин, ведь способность лишь к имитации русских и погубит: «Из всего сказанного явствует, что будущность, которая мечтается русским столь блестящею для их страны, от них самих не зависит; у них нет своих идей, и судьба этого народа подражателей будет решаться там, где у народов есть собственные идеи; если на Западе утихнут страсти, если между правительствами и подданными установится союз, то жадные завоевательные чаяния славян сделаются химерой».

И совершенно в духе гуманистов XVI столетия заканчивает Кюстин следующим назиданием: «Если ваш сын будет недоволен Францией, последуйте моему совету – скажите ему: “Поезжай в Россию”. Такое путешествие пойдет на благо каждому европейцу; повидав своими глазами эту страну, всякий станет доволен жизнью в любом другом месте. Всегда полезно знать, что есть на свете государство, где нет никакого места счастью, – ведь человек, по закону природы своей, не может быть счастлив без свободы».

Как видим, ничего нового маркиз де Кюстин не открыл, предлагая читателю лишь полный набор негативных стереотипов о России. Совершенно прав известный швейцарский журналист и общественный деятель, автор книги об истории русофобии Ги Меттан, утверждающий, что заключение книги Кюстина – «это истинный шедевр русофобской мысли».