Текст книги "Сибирский папа"

– Бизнес, который срастается с властными и криминальными структурами?

– Вроде того, – ухмыльнулся он. – Как назвать. В принципе, мы просто хорошие друзья. А некоторые из нас, поверь, даже вполне хорошие люди.

– Ты, мэр, начальник полиции, прокурор и крыша?

– Смело и глупо, – отец положил ладонь мне на щеку. – «Крыша»!.. Какая ты еще маленькая… Даром что студентка МГУ. Да… Ну, Валя, конечно… Что-то мне, знаешь, время от времени сегодня становится плохо, дыхания как будто не хватает… От мыслей, бывает ведь так. Двадцать лет прошло, не вернешь.

– Что будет остальным ребятам? – решила я перевести разговор на более понятную и важную на сегодня тему. – Не иностранцам и не тем, за кем приехали друзья мэра и крыши?

– Нет теперь никакой крыши, всё по-другому. Крыши все остались в прошлом, Машенька. Все крыши теперь сами дворцами стали, стены и фундамент нарастили. Так-то. А с ребятами вашими, думаю, всё обойдется. Вы же особенно ничего не нарушали. Если бы не петарды и не громкие крики, вообще не было бы оснований забирать. А так – нарушение общественного порядка. Но уже пошло все в сеть, телевизионщики рвутся с вопросами, аж из Москвы вылетели, уже в небе…

Я хмыкнула.

– Да-да, я тебе серьезно говорю. Сели на первый же рейс и полетели. Летят сюжет делать для вечернего выпуска, будут вас ловить, вопросы задавать, как и что было, потому что видеоматериала хватает, не удержишь, люди снимают и выкладывают в сеть. А мэр не хочет никаких осложнений, там попали иностранцы, поэтому сейчас проведут воспитательно-ознакомительную беседу – ознакомят с правилами пребывания в нашей цивилизованной стране – и выпустят всех. На митинги нужно разрешение, а петарды пускать там, где дети маленькие гуляют и бабушки голубей кормят, – не нужно. А тебя кто-то конкретно интересует? Кого выпустить надо? Того, кто рядом с тобой стоял?

Я кивнула. Я была почти уверена, что Гена там. Нас забирали в три разные полицейские машины-грузовики с крошечным зарешеченным окошком сбоку. Я это окошко не забуду никогда. Я ехала, тесно прижатая к девушке, которая что-то жарко говорила по-арабски – непонятно кому, никто ей вроде не отвечал, но она говорила и говорила, возможно, у нее был в кармане телефон, и она говорила по громкой связи. А я смотрела на это окошко и думала – вдруг нас посадят, и я три, пять, семь лет буду смотреть на небо сквозь такое окошко?

Нас было очень много в грузовике, люди перекрикивались, все пытались звонить домой, друзьям. Напротив меня сидела Байхэ, я не сразу ее увидела, потому что ее зажали соседи. Заметив меня, она кивнула мне и улыбнулась. Когда нас довезли до отделения, я увидела, как из другого автобуса спрыгнул Гена, стал озираться, увидел меня, неловко махнул рукой. Что уж тут махать: держал-держал меня за пояс брюк, да не удержал, лег на землю, спрятался.

Кащея с нами вместе почему-то не забрали, он написал мне несколько сообщений. Как я поняла, он сам приехал в отделение и теперь пытался побыстрее вызволить наших и вообще решить как-то дело миром, чтобы не оказалось, что иностранцев-то отпустят и извинятся перед ними, а наши будут отвечать – неизвестно за что.

От Гены сообщений не было. Телефоны и сумки у нас у всех отобрали, у некоторых в довольно грубой форме – у тех, кто не понял, что произошло и почему они должны расстаться с телефонами, если они «ведут репортаж» с места событий.

На самом деле, благодаря нашим самодеятельным журналистам и блогерам о происшествии сразу стало известно, быстро подъехало местное телевидение, которому не хватает сенсаций, а тут – пожалуйста! В отделение полиции привезли три грузовика студентов-активистов, из них – внимание! – девятнадцать иностранцев! Я, кстати, ни в грузовике, ни в нашей камере, куда нас запихали в отделении, не увидела ни одного из тех местных ребят-националистов, которые и затеяли всю эту свару. К сожалению, не обошлось без жертв. Кому-то сломали нос, кого-то все-таки избили, у меня вот непонятно что с рукой… Я осторожно потрогала плечо.

– Что? – тут же спросил отец. – Болит? Едем сейчас на рентген.

– Нет, – сказала я, просто потому что не привыкла к такому категоричному тону.

Со мной никто никогда так не разговаривал и не разговаривает. Пробует Кащей, поначалу у него даже получалось, когда у меня еще не появились некоторые сомнения, когда я еще не видела тех фотографий в сети – темноволосой девушки с крупным носом и большим ртом. Конечно, ее почти никогда с ним не увидишь, может быть, я всё и придумываю.

– Да, – в тон мне ответил отец. – Я уже договорился, нас ждут. Самый лучший врач.

– Я не привыкла к самым лучшим врачам, – ответила я, по-прежнему ощущая дискомфорт оттого, что я не знала, как его называть. «Папа»? Предать папу, моего настоящего папу? Этого человека я знаю в общей сложности меньше суток. Несколько часов. Называть отцом? Странно как-то, пафосно. По имени? Анатолий? Да ну, ерунда какая-то. Поэтому я пока не называла никак.

– Придется привыкать, – улыбнулся он, – и к лучшим врачам, если они понадобятся, и ко мне. Даже не думай, я не смогу теперь жить, как раньше. Считай, что этих девятнадцати лет не было, ты родилась сегодня, сразу стала взрослой, и я должен отдать тебе всё, что положено. И что касается нашего общения, и что касается всего остального.

Я не успела ничего ответить, потому что позвонил Кащей. Он звонит редко, только в самых крайних случаях.

– Я узнал, что с тобой всё в порядке, но мне сказали такую странную вещь… Тебя забрал отец?

– Да.

– Точно отец?

– Да.

– Но тебя же в Москве провожали родители… я видел… Он прилетел?

– Нет.

– То есть… гм… И ты ничего мне… Ладно, я понял. Ты скоро приедешь в гостиницу? Мы собираемся на разговор, обсуждение.

– «Мы» это кто? – спросила я под пристальным взглядом отца.

Кажется, мне мало было одного ревнивца – моего папы, теперь у меня появился второй ревнивец, который как коршун сейчас нависал надо мной, чтобы услышать то, что ему не предназначено, увидеть хотя бы краем глаза фотографию: у меня на телефоне высветилась довольная хитрая физиономия Кащея.

– Мы – это мы. Не могу больше говорить, приезжай, Мария. У тебя есть деньги на такси?

– Есть.

Я сама нажала отбой.

– Поехали на рентген, – сказала я, чувствуя, как неприятно стала ныть рука при малейшем движении.

Был бы перелом, сильнее бы болела, я бы вряд ли могла сейчас так разглагольствовать. Но лучше удостовериться. Кто-то так наступил мне на плечо своим огромным ботинком, что кость могла и треснуть.

Врач, который даже вышел нам навстречу из кабинета, улыбнулся отцу, как самому лучшему другу.

– Анатолий Сергеевич!.. Что стряслось?

– Вот, Борис Михайлович, посмотри девушку. – Отец стоял за мной, крепко держа руку на моей спине. Такой неожиданный тыл…

– Какая девушка… – Невысокий крепкий врач, ровесник отца, быстро посмотрел на меня и потом на отца, потом опять на меня. – Хм…

– Похожи, правда? – засмеялся отец. – Это моя дочь.

– То есть…

– То есть дочь. Из Москвы. От первого брака. Никак не могла до меня доехать. А доехала – так ей руку свернули в первый же день. Там, в парке, слышал, наверное?

Врач покачал головой:

– Да слов нет… Мракобесы! Заходи. Как зовут?

– Маша.

– Мария Анатольевна, – с гордостью произнес отец.

Я услышала эту гордость, ее не спутать ни с чем.

– Ввязалась в драку с местными.

– А что им надо-то было? – спросил Борис Михайлович, осматривая мою руку. – Так подними, не больно?

– Да пришли задрать московских, на место поставить. Им лишь бы поорать. И в сеть попасть. Они же всё снимали – это особый вид развлечения.

– Что им будет?

– Никому ничего не будет. Полно иностранцев, и так скандал – как теперь улаживать, непонятно. Уже все на ушах стоят, губернатор пылит, ему из Москвы звонили. Телевизионная бригада летит, не отвертишься теперь, прозвенели на всю страну. Перестарались наши, экологов закрыли, не разобрались.

– Так они вроде какую-то мировую революцию собирались у нас начать, всё у олигархов отобрать, да? – подмигнул мне Борис Михайлович. – Отберете, а дальше что? Себе? Или поровну между всеми в стране поделите? На медицину не забудьте, а то скоро лечить некому и нечем будет. И некого. Побежденные болезни возвращаются. Так, ну-ка, Мария свет Анатольевна, согни руку. Где больно?

– Нигде не больно. – Я чуть шагнула назад. – Какая мировая революция? Ничего себе ком покатился… Ой, немножко вот тут больно.

– Рентген все-таки сделаем, но я думаю, просто очень сильный ушиб. Чем тебя так?

– Ногой наступили.

Борис Михайлович покачал головой.

– Анатолий Сергеевич, ты такую красивую дочку больше не отпускай туда, где ей ногой на плечо наступают, хорошо?

– Я ее больше вообще не отпущу, – подмигнул мне отец. – По крайней мере, надолго.

Мы вышли из клиники, отец держал в руках большой бумажный конверт с моим рентгеном.

– Никогда не была еще в такой шикарной поликлинике, – честно сказала я. – Даже не представляла, что бывает так красиво в медицинских учреждениях. Это платная клиника, для богатых, да?

Отец пожал плечами:

– Да. На всех такого не хватает. Если кому-то очень хорошо, то остальным – ничего. С медициной у нас в области, если честно, совсем плохо. Боря – отличный врач, он и оперирует сам. Так что ему верить можно. Надеюсь, у тебя быстро пройдет боль. Хорошо, что нет перелома.

– Да я не о себе… Как-то всё это неправильно…

Отец прищурился.

– Значит, все-таки мировая революция? Не зря вас в кутузку посадили? Ладно, шучу. Давай решим. Время ближе к ужину, у меня дел сегодня больше нет. Ты поедешь ко мне? Я насильно тебя тащить не буду. Ольга, моя жена, тебя ждет. И еще тебя ждет твой брат. У тебя есть брат, понимаешь?

– Не понимаю пока, – искренне ответила я.

– Вот, поэтому надо познакомиться и понять это, вам обоим. У него будет шок, не сомневайся. Старшая сестра – это серьезно. Тем более, такая красивая.

– Я обычная, – поправила я его. Он и так постоянно говорит о какой-то моей необыкновенной красоте. – Я совершенно обычная, – повторила я. – Если красива, то красотой юности, не более того.

– Хорошо, как скажешь, Маша, моя юная и почти взрослая дочь. – Отец погладил меня по голове. – Хотя я и не согласен, что ты обычная. Ты готова ехать?

– Я не знаю. Я думаю, мне надо к нашим. Не очень правильно, что я одна уехала. Как будто сбежала.

– Ладно, – кивнул отец. – Давай так. Мы пообедаем с тобой, тебе в любом случае надо подкрепиться, потом я тебя отвезу в гостиницу, а ближе к ночи заберу.

Я с сомнением покачала головой. Ночевать? В чужом доме…

– Нет. Давай лучше завтра. Я морально приготовлюсь и приеду.

– Как знаешь, хорошо, – кивнул отец. – Давай поедем в одно замечательное место, к моему другу. – Он быстро позвонил. – Вартанчик, я сейчас к тебе приеду, причем не один, а с дочерью, она приехала из Москвы, там учится. Да! Конечно, как ты не знал? Ты единственный, кто не знал, что у меня взрослая дочь. Ты просто приготовься, не упади, когда ее увидишь! Да, давай, всё как обычно. Нас покормят с тобой, как царя и царскую дочь, вот увидишь! – Отец поцеловал меня в висок.

Ресторан, куда мы приехали, с виду был очень подозрительный и мало напоминал место, где кормят царей. Около него стояли два грязных внедорожника, черный и серый, и пара машин поменьше и поневзрачнее, с черными стеклами и помятыми боками.

Охранник, открывший нам дверь, вчера сам явно хорошо выпил и сейчас с трудом находился в застегнутом и приличном состоянии. Казалось, ему больше всего хочется рвануть ворот черной глухой куртки, бросить на землю кепи с козырьком, растоптать его с криком «а-а-а-а-а» и, пнув ногой дверь, уйти куда-то, где жизнь хороша и жить хорошо, но точно не оставаться здесь на борьбу с тяжелым похмельем и старой дверью, поставленной в какие-то другие времена, когда у людей тоже были проблемы, но совершенно иного толка, когда то, что произошло сегодня в парке, было невозможно даже представить.

Вартан, хозяин ресторана, подошел к папе как лучший друг, с распростертыми объятиями. Стол для нас был уже приготовлен. В ресторане было уютно и сильно пахло специями и жареным мясом. Кроме нас в зале были только два человека – они сидели друг напротив друга, ничего не ели, что-то напряженно обсуждали, просматривали какие-то бумаги. На столе у них были две крохотные коричневые чашки.

Зато на нашем столе стояло огромное блюдо с тонко нарезанным мясом и зеленью, кувшин с водой, в котором плавали кусочки лимона, корзинка с ароматными булочками. Уловив запах хлеба, я вдруг поняла, как я голодна, я же вообще ничего не ела весь день. Руки и лицо я вымыла еще в поликлинике, в каком-то нереальном туалете с тихо играющей музыкой, живым деревцем и прозрачной зеленой раковиной. Там же я причесалась рукой, смочив растрепанные волосы водой. Поскольку у меня волосы всегда убраны, я не люблю ходить с распущенными волосами, то и щетки в сумке не оказалось.

Я протянула руку за булочкой и увидела, что нам уже несут горячее блюдо. Темноволосая девушка в красивом темно-красном горском платье с двумя рядами пуговиц до полу поставила кастрюльку в центр стола и вежливо отошла чуть в сторонку, ожидая, когда можно будет положить нам еду.

– Я не очень люблю такую обстановку, – тихо сказала я отцу.

– Что именно тебе не нравится?

– Слуги. Почему она так стоит? Она моя ровесница… И вообще… Мне не нравится, когда одни люди прислуживают другим. Что, мы сами не можем положить мясо?

– Спасибо! – Отец махнул рукой девушке, и она, почему-то виновато взглянув на нас, чуть поклонившись, ушла в подсобное помещение. – Так лучше?

Я вздохнула.

– Ну, наверное. – Открыв расписную кастрюлю, я обнаружила там крохотные голубцы, раза в четыре меньше, чем обычные, закрученные в темно-зеленые листья.

– Чем ты занимаешься? – спросила я, положив себе и отцу по нескольку голубцов и полив их белым соусом.

– А как ты думаешь?

– Не знаю. Надеюсь, что чем-то законным.

– Понимаешь, дочка… Грань закона так зыбка… особенно в нашей стране. Давай я начну издалека. Можно сеять всю жизнь разумное, доброе, вечное, не очень веря в разумность и вечность того, что сеешь, и не понимая, что есть доброта. И при этом нищенствовать, озлобляться от нищеты, от невозможности дать необходимое своим близким, страдать и заставлять страдать семью. А можно заниматься хренью – ведь то, что я делаю, это полная хрень, дочка, я, в отличие от многих, не надуваюсь, произнося слова «мой бизнес», а говорю, как есть. То, что я делаю, не имеет никакого смысла с точки зрения вечности, и даже большой сиюминутной пользы в этом нет. Гм… да. Скажем так – пользы нет, но и вреда большого тоже нет. Но зато я доволен жизнью, у меня прекрасный, красивый дом, лучшая обслуга, вежливая, надежная и профессиональная, моей жене не приходится таскать сумки, стоять у плиты – разве что в охотку. Мы путешествуем в свое удовольствие, моя жена выглядит в сорок на двадцать семь, потому что хорошо спит, бегает по утрам, плавает круглый год, гуляет в лесу каждый день, собственно, она в лесу и живет – она, мой ребенок и я сам, живем в хвойном лесу рядом с белками и зайцами, и при этом с самыми лучшими городскими условиями. Всё это мы можем позволить себе потому, что я, в отличие от твоей мамы и отчима… – отец остро взглянул на меня, – занимаюсь торговлей.

– А что ты продаешь? – с любопытством спросила я.

– Разное! – легко улыбнулся отец. – И рыбные деликатесы, и питьевую воду, и землю, и всякое другое… Что придется.

– Это приносит такие доходы?

– Если у тебя нет своей скважины с нефтью, лучше всего заняться перепродажей, я это давно понял. Я пробовал производить, взял старый заводик консервных банок, но за три года умаялся, потерял много денег и бросил эти глупости. Вернулся к простому и беспроигрышному.

– Разве на торговле нельзя прогореть?

– Так смотря что и как продавать! – усмехнулся отец. – У меня же есть мозги.

– И ты доволен собой?

– Да, абсолютно. Сказал бы мне кто двадцать лет назад, когда я, как ты, учился на втором курсе, что вот так всё сложится… Но мы прекрасно живем, пять раз в году летаем на море или в горы, у нас много свободного времени, чтобы просто жить. Понимаешь?

Я нехотя кивнула. Ведь «понимаю» – это еще не значит, что я согласна.

– Так кто прав? Я или твой отчим, который держит вашу семью на грани нищеты?

– Откуда ты это знаешь? – как можно спокойнее спросила я.

– Знаю, – четко ответил мне отец. – Когда стал общаться с тобой, узнал, это было несложно. Я пытался пару раз присылать тебе деньги, но твоя мать сказала: «Нет, не надо, это оскорбит моего мужа». Это нормально? Я не против твоего отчима, но это нормально?

Я пожала плечами:

– У меня всё есть. И у нас хорошая семья. И никакие мы не нищие. Мы тоже на море ездили – странный вообще критерий… Папа… ну в смысле – мой папа… то есть… – Я взглянула на своего настоящего отца.

Он легко кивнул.

– Мой папа всегда подрабатывает, причем по профессии. У меня хороший телефон, хороший компьютер, я нормально одета. Мы ходим в театр. Едим орехи и фрукты, и мясо… – Я остановилась, потому что мне самой не нравилось, что я как будто оправдываюсь перед ним. За что?

– У тебя есть своя машина?

– Нет.

– Почему?

– Она мне не нужна… – не очень уверенно сказала я.

– Ладно, – кивнул мой отец, – допустим. Твоя мать и ее муж – счастливые люди. Они с головой в своей науке, причем настолько с головой, что, съев тертую морковку и съездив на турбазу, они счастливы.

– Ну да…

– Но ученых – одна стотысячная от всех живущих людей на земле или еще меньше. С наукой у меня не сложилось – не потому что ума меньше, чем у Вали и Вадима, просто не сложилось – я тебе рассказывал, какая здесь была ситуация. Я мог работать учителем физики, возможно, преподавать в техникуме, но я не стал, потому что чувствовал, что моя жизнь проходит впустую.

– А сейчас не чувствуешь?

Папа усмехнулся:

– Наоборот. Я полностью доволен своей жизнью. Я, кстати, художникам помогаю. Нахожу талантливых и помогаю. Посмотришь у меня дома картины, можем съездить к одному самородку, хочешь? Очень интересный человек. Познакомишься с ним, поговоришь. Да?

Я неуверенно кивнула, кляня себя. Куда девалась моя обычная смелость? Я словно не в своей тарелке, не могу быть собой обычной. А какая я обычная? Я с Геной – одна, с Кащеем – другая, с мамой и папой, скорее всего, – третья.

Отец улыбнулся, погладил меня по плечу, которое не болело.

– А еще у меня есть ты! Так на меня похожа. Гораздо больше, чем на Валю. Не вижу в тебе матери. В первый момент показалось – взглянула так знакомо, с вызовом… Но больше ничего нет общего. Смелая, разве что. А внешне – как будто ты только моя дочь.

Я не нашлась, что ответить на этот сомнительный комплимент, промолчала, чувствуя, что как-то предаю этим маму, но на самом деле просто не знала, что сказать. И еще я не знала, что я так похожа на него. Вот откуда у меня большие серые глаза, откуда мои брови светлой щеточкой, и ровный нос, и подбородок с ямочкой… Вообще я похожа на Вадика, все ведь всегда это говорят, те, кто не знает, что он мне неродной… Какое неприятное слово. Как мой родной и любимый папа может быть мне неродным? А этот незнакомый и чужой – родным… Русское слово «родной» – такое глубокое, многозначное.

А если серьезно, чем я могу быть похожа на папу, на Вадика то есть? Мимикой? Похожесть – это относительное понятие. Кто на кого из родственников или, скажем, из животных похож… Вот Кащей похож то на вкрадчивого лиса, то на опасного змея, то на уличного кота-бродяжку, ободранного, очень злого и осторожного, а то на домашнего Ваську-гуляку – чаще всего именно на него. Трется-трется возле ног, а потом, глядь, а его и след простыл. Придет через пару-тройку дней голодный, нагулявшийся, пройдет, не спрашивая разрешения, на свой диван… Мысли мои скатились на Кащея, и я отвлеклась.

– Не слушаешь меня? – спросил отец как будто без обиды.

– Отвлеклась, извините, – кивнула я.

– Невозможно, чтобы ты продолжала называть меня на «вы».

– Выскакивает, не привыкла пока.

– Привыкай. Послушай, Маша… – Он протянул руку и погладил меня по щеке. – Всё так сложно, и я даже не знаю, что можно тебе рассказать, ведь я не знаю, что рассказала тебе мать.

– Ничего.

– Ничего?

Я кивнула.

– Лучше бы она сама рассказала.

– Почему? Ты сделал что-то очень плохое?

– Я? – искренне удивился отец. – Я нет. Просто то, что произошло… Это было так невероятно, особенно если учитывать, каким еще ребенком Валя была…

В зал вышел Вартан, который уже несколько раз выглядывал из открытой кухни, где работали два молодых повара, а он им что-то говорил, энергично жестикулируя. При желании посетители могли видеть, как готовятся блюда. Оттого что плита была в зале, он был наполнен такими сильными ароматами, что я была уверена – они останутся и в волосах, и на одежде.

– Как долма? Нравится? – спросил Вартан, неспешно подходя к нам и улыбаясь во весь рот.

Почему-то мне казалось, что именно сегодня ему совсем не хотелось улыбаться, может быть, я это всё придумала, из-за своего настроя и всей непривычной для меня обстановки. Пока Сергеев разговаривал с Вартаном, я быстро написала ответ папе, который уже несколько раз звонил, раз десять писал «Как ты?» А ведь мог бы и забыть про меня, в Москве обо мне такой заботы обычно нет. Но я редко уезжаю из дома, а так далеко – вообще первый раз.

«Всё нормально!» – написала я ему.

«Маша, в Яндекс-новостях написано, что активисты вашей экологической конференции подрались с местными националистами. Это правда? И какие там националисты?»

«Русские! – ответила я. – За Ррру-усь-матушку! Против всех остальных и здравого смысла».

«Значит, правда. А почему ты не отвечаешь по телефону?»

Я с сомнением взглянула на Сергеева, встала и отошла в сторонку, к окну. Два плохо выглядящих человека, договаривавшиеся о чем-то за столом, напряженно посмотрели в мою сторону. Значит, о таком договариваются… специально пришли к Вартану. Сюда, видно, лишних людей не пускают. Совсем случайные не зайдут – уж очень обшарпанный фасад у заведения. А еда вкусная. И внутри темно, но уютно, как в доме у какого-нибудь горского князя в шестнадцатом веке.

Я быстро позвонила папе.

– Пап, всё хорошо.

– Ты где сейчас? – встревожено спросил папа, как будто мог меня видеть, волнуясь и ревнуя одновременно. – Почему так тихо говоришь? Ты была в кутузке? Тебя побили? Кадры такие в Интернете… Тебя водой поливали? Ты что молчишь?

– А на какой вопрос отвечать?

– На все! Маняша!.. Говорил же я Вале, что не надо тебя отпускать…

– Папа, я… – Я взглянула на отца, который радостно махал мне рукой из-за стола и стал приподниматься. Зачем? Чтобы послушать, о чем и с кем я говорю? Нет, оказывается, в зал входил еще кто-то, такой толстый, что ему открыли дополнительную створку двери. Да-да, так бывает. К этому толстому бежал, кланяясь, Вартан. И к нему шел отец, протягивая руку. Значит, кто-то очень важный.

– Маша!.. Да что происходит!.. – теребил меня папа.

– Папа, мы стоим в очереди в столовую, я голодная, плохо слышно, не обижайся.

– Да? Включи-ка видеорежим! – нашелся он.

Я понимаю, когда не доверяют девочкам, которые ходят с ночевкой на дни рождения, приходят домой поддатые, курят, обжимаются с парнями и ставят свои фотографии в Инстаграм в закрытые аккаунты, а родители подписываются к ним через какие-нибудь поддельные странички и с ужасом видят, как их маленькие любимые детки их бессовестно обманывают… А почему не доверять мне?

– Я включу, но ты меня унижаешь недоверием, – твердо сказала я, думая о том, что ведь я тоже сейчас его обманываю. Но… не в том смысле. Может, сказать правду? Он же знает о второй цели моего приезда. – Папа. Я просто в… гм… общепите, да.

– Где, не понял?

– В армянском кафе! Но не с ребятами, а с тем человеком. Ты доволен? Я была в кутузке, меня выпустили. Еще я была у врача, мне повредили плечо, но не сломали. Сейчас всё хорошо, я ем долму.

– Почему ты со мной так разговариваешь? – убитым голосом спросил папа. – Потому что тебе плохо? Как мне на всё это реагировать?

– Нет, мне не плохо. Мне сложно. Мне нужно, чтобы ты мне доверял.

– Я из новостей узнаю, что у тебя неприятности, Маняша, пожалуйста… приезжай поскорей домой. Мы с Валей уже извелись, ты не берешь трубку, эти новости… она выпила столько корвалола, что уснула на стуле… потом ее тошнило… Она говорит, что мы выплеснули с водой ребенка… Что мы с наукой потеряли тебя…

– Родители!.. Ну что мне с вами делать!.. С какой водой!.. Причем тут… Я люблю вас, передай маме, что у меня всё хорошо, и я скоро приеду.

– Послезавтра? – уточнил папа. – Ты ведь приедешь послезавтра?

– Ну да, – удивилась я. – Конечно…

Потом я долго вспоминала этот папин вопрос. Почему он так настойчиво и тревожно уточнял? Как он мог что-то знать наперед? Как вообще можно знать о том, что будет, чего еще нет? Но мы же иногда знаем – не точно, смутно, но знаем. Тревожимся, переживаем, видим сны… К нам приходят какие-то сигналы из будущего? Как? Время имеет обратное направление? Для мыслей? Потому что мысли – это волны? Материя имеет волновую природу, это я узнала приблизительно в то же время, когда научилась чистить первые молочные зубы. А про мыслительные волны мы в принципе мало что знаем…

Я вернулась к столу, села, наблюдая, как отец весело разговаривает с тем толстым человеком, как выплясывает вокруг его стола Вартан, как еще две девушки с длинными косами (интересно, настоящими?) и в национальных костюмах стоят рядом, одна с кувшином, другая с дымящимся блюдом.

Здорово, конечно, когда сохраняются национальные традиции. Только вот там, где они сохраняются, всегда крутятся люди, которым важно не то, как в древности пели песни и какие сказки рассказывали, или какие именно блюда готовили, а то, что их нация – лучше других. Причем гораздо лучше. И доказывать они это пытаются всеми доступными им средствами. Насмешкой над другими, силой, агрессией… Кажется, я становлюсь токсичной, так ведь называется мое сегодняшнее состояние?

Отец вернулся к столу, садиться не стал, позвал меня.

– Пойдем, познакомлю, это губернатор.

– Такой толстый? – удивилась я.

– Маша!.. – попытался одернуть меня отец. – Ты что? Люди же разные бывают.

– Я считаю, что если он столько съел, то губернатором не имеет права быть. Люди в области голодают, а он в дверь не входит – в прямом смысле слова. Проём надо расширять.

– Знакомиться пойдешь? – спокойно спросил отец.

Я секунду подумала.

– Да.

Он с подозрением на меня взглянул, но ничего не сказал. Мы подошли к губернатору.

– Моя дочь, Евгений Григорьевич, познакомьтесь.

Я обратила внимание, что отец, который со всеми на «ты», с губернатором держится на приличном расстоянии.

– Привет! – лениво махнул мне рукой тот. – Ну, как там Москва? Стоит? Дымит? У нас-то лучше, правда?

Я пожала плечами.

– Вот, приехал из-за вас, – продолжил он, быстро оглядев меня. – Чё хотели-то, молодежь? Чё пылили?

Я не знала, как отвечать на такие пренебрежительные вопросы и поэтому молчала.

Губернатор подцепил вилкой кусок сочного, жирного мяса, отправил его в рот и стал смачно жевать. Как жалко, что я не могу его снять, неудобно. Какой бы потрясающий получился мем, мой личный, выразительная картинка, которой можно реагировать, комментировать, посылать привет в виртуальном мире. В том новом мире, который ткется, ткется каждый день, творится миллионами умов, существует независимо от личного желания каждого, как и материальный мир. Конечно, обесточь главные компьютеры – и он умрет или замрет на время, как получится. Но ведь и наш мир можно обесточить, если выключить солнце.

Иногда я думаю, что во мне очень сильны мамины и папины парадигмы, что они заложены гораздо глубже, чем я думаю, когда пытаюсь дистанцироваться от них, доказывая, что я совсем не такая. Я не сдвинута на науке, далекой от жизни, я – в гуще событий, я думаю о реальных проблемах, причем глобально, явно по-другому, чем многие даже среди экологов, например, которые занимаются раздельным сбором мусора, и всё. Они не будут размышлять ни о чем шире, им это кажется пустой болтовней. А меня искренне волнует. И само свойство размышлять – ведь у меня от родителей?

Отец положил мне руку на спину, как он уже делал у врача. Я почувствовала, как он слегка постучал пальцем по моей спине. Намекает, что не надо в молчанку играть, когда с тобой говорит губернатор? Так он мне никто. Что губернатор мне сделает? Прикажет меня снова в кутузку посадить, если сочтет мое поведение хамством? Я не удивлюсь, судя по тому, как всё вообще здесь происходит. И что мне – из страха с ним разговаривать?

– Ребята приехали на экологический форум, – мирно ответил за меня отец, продолжая стоять перед губернатором и держать руку на моей спине.

Не могу сказать, что он говорил очень уж подхалимски, но тон, конечно, изменился. Боится? Отец, сильный, уверенный в себе человек, боится эту тушу с крошечными глазками, одышкой, тремя жирными подбородками, отправившую в рот на моих глазах за несколько минут, наверное, три моих обычных обеда в нашей диетстоловой. Я зачарованно смотрела, как он подпихивает толстым пальцем в рот кусок нежной розовой ветчины, не помещающейся там. Заедать запеченную свинину ветчиной… Это сильно… Где моя видеокамера… Я достала телефон из кармана.

– Можно вас на память сфотографировать? – спросила я, постаравшись, чтобы мой вопрос прозвучал как можно глупее. Бывают же на свете глупые девочки, которые смеются при слове «экология» и, тем более, «мировое правительство», и часами выбирают себе помаду, которую им будут везти с другого континента. Помаду!..

Губернатор взглянул на меня слегка осовевшими от еды глазами.

– М-м-м… – промычал он. – Иди, сфоткаемся…

Я успела щелкнуть его, пока он мычал. Теперь я могу отвечать Гене этой фотографией, когда он будет посылать мне французские и американские песни о любви «Вернись ко мне», «Не уходи от меня», «Люби меня», «Обними меня» и так далее, его обычный набор.

Я была рада, что не надо вступать с этой обжирающейся тушей в разговоры на политические темы, сделала с ним еще селфи. Зная, какая линза у меня в камере, я догадывалась, насколько уродскими получатся лица. Ну и ладно. Зато смешно. Я понимала, что вот бы и поговорить о самых насущных проблемах области и ее экологии с человеком, который, в принципе, отвечает здесь за всё. Но какой смысл с ним говорить? По крайней мере, сейчас. Человек, который так упивается едой, не стесняясь нас, стоящих перед ним, чавкает, хлюпает, причмокивает, приговаривает, как же вкусно, языком подхватывает сочащийся из мяса жир, урчит, булькает… Человеку этому можно месяца три не есть совсем, чтобы принять опять человеческий вид. Чтобы можно было с ним всерьез разговаривать о чем-то.