Текст книги "Синдром отсутствующего ёжика"
Автор книги: Наталия Терентьева
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 1 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Наталия Михайловна Терентьева
Синдром отсутствующего ёжика
Роман
Часть первая
Твердь, за которую схватились мы,
Лишь в миг отчаянья казалась твердью…
Шеймас Хини
Глава 1
– Мам, ты занимаешься ерундой! – решительно заявила Ийка, выйдя на середину комнаты.
– Да? – рассеянно спросила я, уверенная, что она говорит о книжке, которую я взялась читать.
– Ты занимаешься ерундой! – настойчиво повторила Ийка, быстро взглянув на меня, и тут же отвела глаза. В это время солнечный луч скользнул по ее лицу, и я невольно залюбовалась дочкой. Нежное тонкое личико, светло-серые глаза, вся такая хрупкая, милая…
– Мам, ты не слушаешь меня?
– Слушаю, – улыбнулась я. – Почему ерундой, дочка?
Ийка нервно повела тонкими плечиками и ответила, не глядя на меня:
– Потому что тебе не платят за твою работу!
– Ийка… ты что это вдруг? – Я по-прежнему не очень понимала, к чему она клонит.
– Да, да, ерундой! – быстро и настойчиво продолжала дочка, боясь, что я ее собью с мысли. Похоже, она подготовилась к разговору. – А папа занимается делом, потому что он получает большие деньги.
– Папа… – Я вздохнула. – Давай лучше не говорить, откуда у папы такие деньги.
– Значит, папины деньги – плохие? – хмыкнула Ийка.
– Ийка!
– Мы же конфетки кушаем на эти деньги, ты всегда так сама говоришь. Не брала бы у него ничего!
Я отложила в сторону книгу и посмотрела на напряженно вытянувшуюся передо мной Ийку. – Иечка, сядь-ка, давай поговорим. Что ты так раскипятилась? Да, мне платят мало. Но моя работа очень важная, разве нет? Я лечу детишек…
– А ты знаешь, кто у них родители, у этих детишек? – перебила меня Ийка. – Шушера! Поэтому тебе ничего и не платят! Они никому не нужны, и их родители никому не нужны! Одним больше – одним меньше… Вот если бы ты лечила детей президента или министров, тебе бы платили…
– Малыш, все не так просто… – Я попыталась взять дочь за руку.
Она вырвала руку.
– Я ухожу, мам.
– Ну… хорошо… А куда ты идешь?
Ийка ответила, стараясь не встречаться со мной глазами:
– Я… совсем ухожу, мама. Я уже собрала вещи.
– Куда ты уходишь? Ты что? Подожди… Иечка… – Я присела на край дивана, чувствуя, как у меня сильно стукнуло и замерло сердце.
– К папе, жить. Ему нужна гувернантка для его младшего сына.
– И… что?
– И я буду гувернанткой! – Ийка все же постаралась гордо взглянуть на меня. – Папа будет платить мне приличные деньги! Больше, чем тебе платят в твоей поликлинике. В… пять раз больше!
– Подожди, пожалуйста… – Я пыталась найти хоть один довод, который услышит Ийка. – А как же школа?
– А! – Дочка презрительно пожала узкими плечиками. – Ну, буду ходить в школу… В другую, поближе… к моему новому дому. Утром мальчика в садик отведу, а после школы заберу…
– Ийка… Но как же ты можешь…
– Мам, не надо меня уговаривать, я все решила.
– Хорошо. – Ничего хорошего не было, но я постаралась взять себя в руки. Я увидела стоящие за Ийкиной спиной большой чемодан и сумку – значит, говорить надо о главном, а не о сантиментах. – А как ты будешь готовиться в институт?
– Я поступлю на платное. И буду учиться в том институте, в каком захочу. Папа так сказал. Все, мам, не останавливай меня.
Я понимала, несмотря на горячий стук в голове, что вообще-то могу встать поперек двери и сказать: «Не пущу!» Но что это решит? Если она так тщательно подготовилась и собралась…
– Иечка, – я снова взяла ее за руку, – зачем нам ссориться? Зачем уходить из дома, все ведь можно решить по-другому… Я просто не понимаю… – Я обняла дочь.
Ийка замерла на секунду и резко отстранилась от меня.
– А я не понимаю, мама, зачем жить в таких собачьих условиях, как я живу! У меня будет отдельная большая комната, с балконом, папа мне купит машину и оденет меня по-человечески.
– А ты по-собачьи одета, да, дочка?
– Да! В бабушкин самовяз одеваются только сироты! Мам, дай мне пройти, за мной приехал папа.
– У сирот нет бабушек, дочка…
Ийка обошла меня, по-прежнему стараясь не столкнуться со мной глазами, выволокла чемодан на площадку и, не захлопнув дверь, ушла.
Я села в прихожей. Часа два прошли незаметно. Ийка не виновата – виновата я… Это ведь я выбрала ее папу в отцы своему будущему ребенку, не послушалась родителей, как они меня ни отговаривали… Это я не досидела с ней даже до двух лет и побежала на работу, бросив маленькую Ийку на бабушку с дедушкой, которые любили ее и баловали как могли… Ну а я-то – разве я сама могла когда-нибудь сказать ей «нет» и выдержать ее слезы? Девочка бедная, девочка худенькая, растет без папы, папа-то есть, но ему совсем не нужна Ийка, и когда она ему звонит, папа говорит: «Зайчик, очень о тебе скучаю, но говорить сейчас не могу, позвоню завтра…» И маленькая Ийка садилась у телефона и ждала, глядя мимо меня огромными прозрачными глазами… А я – я не нашла слов, не сделала чего-то важного, не сумела стать и мамой и папой – ведь у кого-то получается, но не у меня…
Я встала с пола. Слезами горю не поможешь. Можно изреветься, но ни Ийкин папа, ни она сама решения своего не изменят, по крайней мере, в первый день торжества свободы и справедливости. Наконец-то папа дождался… Он когда-то меня предупреждал: «Ты очень пожалеешь, что так поступила!» Но я ни разу не пожалела, что родила Ийку, даже сегодня. И никогда не пожалею…
Я снова опустилась на пол. Плохо, что не надо идти на работу, – воскресенье. Пойти подежурить, что ли, на неотложку, просто так? Скажу: «Идите, девчонки, домой. Сегодня я – дежурная…» И престарелые девчонки – а именно они, семидесятипятилетние бедолаги, подрабатывают у нас на неотложных вызовах – побегут с радостью домой. Нет. Не пойду. Не хочу. Мне надо идти за Ийкой и возвращать ее. Только я не знаю, где живет ее папа. Он года четыре назад поменял квартиру, да так и не успел дать нам своего адреса и домашнего телефона.
Надо мной висела картинка, которую Ийка нарисовала лет в пять. Маленькая тоненькая девочка, вся нарисованная голубым карандашом, держит в одной руке разноцветные тюльпаны, а другой сжимает руку очень симпатичного существа – с красным лицом, длинными, длиннее волос, ресницами, с большими зелеными глазами, похожими на солнышки, и огромным улыбающимся ртом. «Это ты – мама! – сказала счастливая Ийка, даря мне в день рождения мой портрет. – Ничего, что я себя тоже нарисовала? Ты же всегда со мной, правда? Ты очень красивая… Румяная, видишь какая!» Прекрасный портрет, нарисованный от всей души, поэтому он уже десять лет висит у нас на стенке… Позже Ийка подписала его: «Мама с тюльпанами и со мной». А взрослея, Ийка стала рисовать только цветы – тонкие, хрупкие, на слабых стебельках, с полупрозрачными лепестками, часто похожие на волшебные хрустальные растения – диковинных расцветок, необычных форм…
Я не сразу поняла, что звонит телефон. Услышав голос подружки Ксюши, сердечной и сострадательной, я секунду помолчала, думая, как отвечать на ее искреннее: «Как дела?», и ответила:
– Хорошо.
В ответ Ксюша рассказала мне последние новости своей жизни, а я все смотрела на себя на Ийкином рисунке – румяную и с тюльпанами…
С Ийкиным отцом мы расстались, когда ей было четыре года. Она переживала поначалу очень, перестала спать днем, просыпалась ночью и потом никак не могла уснуть, бегала на любой звонок к телефону, первая хватала трубку и кричала: «Папа!» А когда он приезжал с ней повидаться, становилась сама не своя – то смеялась, то молчала, то изо всех сил пыталась понравиться ему – наряжалась, рассказывала истории без начала и конца. Потом наступил период, когда Ийка упорно пыталась выяснить у меня – хороший ли он, ее папа. Или плохой. Промежуточный вариант ее не устраивал, она его не понимала.
И я говорила – папа плохой. Потому что самой было так больно, что не было сил заниматься выстраиванием идеального фантома папы, специально для дочки. Некоторые психологи советуют именно так: надо взять и придумать этого человека, раз он оказался никудышным. Какая разница – какой он на самом деле. Важно, чтобы дочка знала – у нее тоже есть папа, хороший человек, он ее любит. Но жить вместе родителям оказалось не очень весело, и мы разошлись. Я так не сказала.
Сначала говорила, что папа – плохой, предатель. Потом стала говорить, что бывают и хуже – наш все-таки приезжает иногда и дает достаточно денег, не забывает про Иечку… Потом как-то попыталась сказать, что папа в общем-то неплохой человек. И услышала в ответ от семилетней Ийки:
– Ты – сама плохая!
– Почему, дочка?
– Потому что ты врешь и все время говоришь по-разному! А папа – хороший! Я тебе сказала, а ты теперь меня нашлепаешь!
– За что? Ийка…
– Папа так все время мне говорит. Что он хороший, просто он встретил очень красивую и добрую девушку, а ты злая и все врешь. А если я тебе скажу об этом, ты меня набьешь…
Пожалуй, это был самый смелый поступок моей Ийки за всю ее жизнь. Я навсегда запомнила, как она стояла передо мной, худенькая, бледная от страха, и молча ждала расплаты за свою смелость.
Может быть, живя со мной, она все эти годы любила не меня? Но почему? Я не уходила по вечерам в кино и рестораны, ночевала только дома и одна, я ни разу не ездила без нее отдыхать, и мне все это было в радость. Иногда мне казалось, что я раздражаю ее, как всегда раздражала ее папу, мы слишком разные. А они – похожие, одинаковые…
Я походила по опустевшей квартире, мимоходом замечая, какие вещи забрала Ийка. Да, она серьезно собралась в новую жизнь… Взяла даже детские ботиночки, первые свои ботиночки, в которых она топала неуверенными ножками по нашему двору в полтора года. Ботиночки стояли на полке среди других дорогих сердцу вещей. Странно, никогда не думала, что Ийка вообще обращала на них внимание. Это я иногда бываю сентиментальна… Еще она зачем-то взяла наш общий фотоаппарат, который мы всегда брали в поездки, на дачу… Я присела на край ее аккуратно собранного утром диванчика. Ну, как «зачем»! Взяла, чтобы фотографировать свою новую жизнь, красивую и благополучную.
Мне очень захотелось позвонить маме с папой, пожаловаться. Но было их жалко. Услышат мой убитый голос, представят себе свою маленькую Ийку где-то у чужих людей… Оба разволнуются, мама побежит мерить папе давление. Тот будет тайком пытаться звонить Ийке, еще больше расстроится, станет громко разговаривать и веселить маму, мой старенький терпеливый папа… И при этом будет сморкаться, а мама – капать ему сердечные капли и тоже вытирать глаза…
Я сделала побольше громкость телефона – вдруг позвонит Ийка, взяла пылесос, пропылесосила всю квартиру, диван, потом вымыла ванную комнату и натерла линолеум на кухне какой-то специальной ваксой, которая несколько лет пролежала у меня в хозяйственном шкафу. Возможно, у ваксы уже истек срок хранения, но от вида темно-оранжевой, густой, блестящей массы, почему-то пахнущей только что распиленной древесиной, у меня слегка поднялось настроение. И я даже решила зашить все, что порвалось, – Ийкины летние брюки, свою выходную кофточку, расползшуюся по швам после первой же стирки в стиральной машинке, но сразу исколола себе руки и решила с иголками пока повременить.
Ближе к ночи я набрала номер Ийкиного мобильного, но телефон оказался отключен. От беспомощности, от острого осознания какой-то невероятной несправедливости судьбы мне стало нехорошо, душно, и даже слез уже не было. Тогда я сварила крепкий отвар корня валерианы, черный, вонючий, и выпила его, стараясь не дышать. Потом включила компьютер и попыталась найти адрес Вадика, Ийкиного отца. С его редкой фамилией Хисейкин в Москве оказалось еще семь человек. Но все не Вадики. Мой бывший муж умудрился как-то и здесь зашифроваться. Адрес я не нашла.
Завтра с утра у меня прием. Я встану в семь утра в чистой, убранной квартире. Приду на работу. Четыре часа приема я точно не смогу ни о чем таком думать, потом схожу на вызовы и поеду… допустим, в Центральное справочное бюро. Есть какое-то место, где можно найти любого. Раньше, по крайней мере, было. Мы с подружкой в Ийкином возрасте как-то ездили узнавать, где живет артист Тараторкин, хотели подождать его у подъезда и узнать, женат ли он. Адреса нам не дали и очень пристыдили.
Я обязательно узнаю адрес Ийкиного отца и найду Ийку. Или пойду в милицию, в конце концов. Иначе я сойду с ума, не зная, где она. Если бы она ходила в школу… Но сейчас весенние каникулы, и придется дожидаться, пока начнется учеба. Поверить в то, что Ийка бросит свою школу, я не могла. Она с таким трудом привыкает ко всему новому…
Перед сном я взялась смотреть альбомы с фотографиями, и совершенно напрасно. Я получаюсь на фотографиях плохо, у меня всегда какой-то глупый напряженный вид, с неуверенной улыбкой, как будто я жду, что кто-то скажет: «Ты же такая страшная, зачем тебе сниматься?» Все альбомы у нас заполнены фотокарточками красавицы Ийки – с младенчества до сегодняшнего дня. Я сама ее снимаю, теперь уже хорошей зеркальной камерой, которую мне подарили родители на четырнадцатилетие дочери. Той самой камерой, которую Ийка взяла в новую жизнь. Ийка хороша в любой одежде, в любом виде. На фотографиях видно, какая она нежная, хрупкая, как ее легко обидеть и обмануть, несмотря на ее врожденную склонность прятаться в похожей на приятную правду лжи…
Насмотревшись фотографий, перебрав в памяти наши поездки, разные праздники и события нашей жизни, казавшейся мне до сегодняшнего дня такой гармоничной, упорядоченной, я не смогла уснуть часов до пяти. А как только уснула, зазвонил будильник в телефоне и сообщил:
– Семь часов одна минута.
Из глубокого сна я не сразу вспомнила, что вчера произошло, и по привычке посмотрела на диван у окна, на котором спала Ийка… У нас на самом-то деле есть и вторая комната, очень маленькая. В ней встроена кладовка – уютная, удобная темная комнатка. Когда-то Ийка, играя, заперлась в кладовке и не смогла выйти. И потом она даже и слышать не хотела, чтобы остаться в той комнате одной, а тем более в ней спать. Она боялась лечь спать в своей кровати, а проснуться – в темной запертой кладовке…
Постепенно в пустовавшую комнату стали переезжать не очень нужные громоздкие вещи. Сейчас в ней, в частности, стоят огромный шкаф и два пианино. На одном когда-то пыталась учиться музыке Ийка, а второе вот уже лет пять просит не выбрасывать моя подружка Соня. Она его заберет, когда поймет, где же ее дом – где пьет первый муж, или там, где дерется второй, или в ее собственной хорошей квартире, где очень не хватает пианино, но никак не найдется для него подходящего места…
Если бы я знала, что Ийка моя вовсе не счастлива и хочет иметь свою комнату, свое окно, свою дверь, которую можно закрыть, отгородившись от всего мира, от меня, в частности…
Я заставила себя сразу встать, хотя больше всего мне хотелось в тот момент громко-громко закричать, так громко, чтобы она услышала меня в своей новой большой светлой комнате и хотя бы включила телефон.
Глава 2
При такой температуре даже пустота замерзает и становится хрупкой, как стекло.
Сергей Седов. Сказки несовершенного времени
– Александра Витальевна, еще вызов, возьми вот! – окликнула меня регистраторша, когда я уже собралась выходить.
– Спасибо, Семеновна, – вздохнула я, взяв у замотанной в три платка Зинаиды Семеновны листочек с адресом. – Это тридцать второй, кажется…
– Ну, Сашуня, что делать, грипп! Ему, вишь – что морозит, что не морозит – время пришло, и он косит без разбору. У тебя на голове-то что есть? Минус шестнадцать на улице, и, говорят, еще холоднее будет к вечеру… Весна! – невесело засмеялась Семеновна.
– Есть, капюшон…
Я посмотрела на адрес, чтобы понять, в начале или в конце обхода мне туда бежать. На нашей единственной машине сегодня поехала шестидесятивосьмилетняя Надежда Ивановна. Слава богу, что у нее есть силы хотя бы на машине объехать десять-пятнадцать адресов. Половина из них будет моими, если она перестанет работать. А у меня и так участок, как у «молодой», в два раза больше нормы.
Адрес, написанный на листочке, был незнакомый. Наверно, новостройка. Я решила оставить его напоследок, потому что оттуда мне удобно будет ехать домой. По привычке я спешила домой. А что, собственно, мне там делать, если Ийка теперь… Мне не домой, а в справочное бюро надо спешить, так я, кажется, решила вчера – ничего лучше не придумала… Так, стоп. Вот плакать уж точно на таком морозе не надо. Я же именно так всегда говорила дочке: «Не плачь на морозе, дойди до подъезда, там и плачь». И она смеялась, маленькая, и пыталась удержать ручками уже набежавшие слезки…
Я достала платок, как следует поплакала, высморкалась, увидела, как смотрит на меня девушка в куртке, очень похожей на Ийкину Как же Ийка хотела эту куртку, короткую, бесполезную, безумно дорогую… Я еще поплакала, отвернувшись от вопросительного, чуть насмешливого взгляда модной и молодой девушки. Поплакала, понимая всю вредность и бесполезность этого занятия и удивляясь сама себе. Я вообще-то часто кажусь себе неким механическим существом, с мощными природными аккумуляторами, вполне жизнерадостным и быстро приходящим в себя после всяческих передряг. А может, у меня их просто пока и не было, настоящих передряг? Назвать стародавний развод с Хисейкиным и последующую борьбу с бедностью подвигом – значило бы записать ровно половину женского населения страны в героини.
Я открыла сумку, чтобы убрать мокрый платок, и наткнулась взглядом на маленькую записную книжку, которую Ийка подарила мне в прошлом году на Новый год. На первой страничке ее легким почерком с завиточками было написано: «Мам, я тебя люблю». Я выбросила платок в урну и захлопнула сумку.
И я тебя люблю, Ийка, и не люблю себя, потому что если бы я была другой, ты бы не ушла в пятнадцать лет работать гувернанткой к своему папе. А просто так папа бы тебя никогда не взял. Если бы я была другой, то ты бы не заглядывалась на чужие красивые машины, на чьи-то прекрасные дачи, похожие на горделивые маленькие замки. Если бы я сумела воспитать тебя так, чтобы тебе было все равно – в какой шубе ходить, в кроличьей или в стриженой норке, ты бы не рвалась туда, где все блестит, ароматно пахнет, мчится со скоростью сто сорок километров в час… Наш-то старый «жигуленок», пока еще ездил, уже на семидесяти километрах начинал дрожать и сильно уходить влево.
Если бы я была совсем другой и умела зарабатывать деньги…
Остановись, сказала я сама себе. «Если бы» еще хуже, чем «авось», его ближайшая, самая подленькая родственница. Вот есть день, новый день, и проживи его по-другому, если сможешь. Иди и зарабатывай деньги. Пожалуйста, через дорогу – платная поликлиника. Уж наверняка там врач зарабатывает больше. Врачом не возьмут – медсестрой поработаешь. Все равно денег будет больше, чем на участке в районной поликлинике, в которой стоят батареи и унитазы шестьдесят второго года выпуска, и большие, до потолка окна на холодный период в некоторых кабинетах занавешивают двумя старыми одеялами, сшитыми посередине. Уходи оттуда – в чистые сверкающие кабинеты и коридоры, обработанные не хлоркой, а импортными антисептиками с синтетическим запахом цветов. Или не ной.
И потом – человек создан так, чтобы любить все красивое. Ничего нет позорного в том, что мне самой тоже нравятся красивые вещи, дома… Я же не бросаю ради этого профессию или детей! Взглянула, удивилась, вздохнула и забыла. И я никогда не чувствовала себя ущемленной, не имея всего этого. Но это я, а Ийка…
Я села в подошедший троллейбус и достала телефон, чтобы попробовать позвонить Ийке, ведь никто не запрещал мне звонить ей. Можно даже в гости ее пригласить, приготовить что-нибудь вкусное. Наверно, это совсем не педагогично, но какая уж теперь педагогика! Все, что не получилось, уже не получится. Теперь можно только дружить или не дружить с собственной дочерью, которая так резко решила повзрослеть. Американцы бы, наверно, не поняли моих слез. Ну, решил ребенок поработать – пусть работает…
Я набрала номер ее мобильного. И с радостью услышала сигнал. Это уже лучше, чем вчера.
– Да, мам, – Ийка ответила бодро и даже весело.
– Привет, малыш! Как ты?
– Я – прекрасно, мам.
– Ты… ела сегодня?
– Да, ела.
Ийка поставила точку и замолчала.
– У тебя все хорошо? Ты…
– Мам, я ела, спала, чистила зубы, и у меня все хорошо.
– Я очень о тебе скучаю, дочка.
– Мам, извини, я не могу так много говорить, я занята. Пока.
Господи, пусть мое сердце разорвется побыстрее, потому что оно разорвется от такой боли! Чужой, холодный, равнодушный голос. И если я еще буду звонить, то в следующий раз она попросит меня не беспокоить ее так часто…
А вот имею ли я право повеситься или, учитывая мой большой опыт медицинского работника, принять надежное снотворное, упаковочки четыре, чтобы не свернуть с намеченного маршрута и попасть туда, где меня еще не ждут? Удивятся, наверно… А я объясню: моя единственная дочка, смысл моей жизни, моя радость и надежда, вдруг объявила мне, что ей жить со мной невмоготу, и ушла. Вот я к вам сюда и пришла, чуть пораньше намеченного срока…
Нет, наверно, на это я не имею права. Моя бледная христианская мораль удержит меня. К тому же… А если душа – там, потом, когда уже ничего не исправишь и назад не вернешь, – будет так же разрываться и мучиться, как сейчас, только это будет длиться вечно?
И что тогда остается? Если здесь никуда не спрятаться от самоедства, а там, собственно, еще неизвестно что… Сойти с ума? Вот это, кажется, проще, при желании можно уже сейчас найти признаки наступающего безумия. В последнее время стала плохо спать, просыпаюсь среди ночи и не сплю, думаю, что-то решаю, настоящий Дом Советов в полпятого утра. А днем порой могу забыть то, что забывать нельзя, зато помню глупости и всякие странные вещи, в основном из раннего Ийкиного детства…
Да, да, пойти к врачу, к незнакомому психиатру, пусть пропишет мне сильнодействующие снотворные, которые тут же убьют нормальный сон, и антидепрессанты, от которых я буду зевать с десяти утра и плавать в странном, нереальном пространстве. На меня они действуют именно так. Вот потихонечку в палате с такими же безумными дамами и окажусь. Будем, рыдая, рассказывать друг другу свои переломанные судьбы, не слушая и не узнавая друг друга на следующее утро. Нет, лучше уж сразу… Без визита к психиатру… Напрямик к душам угомонившихся предков…
А как же мои мама с папой, которые живут нашими с Никой радостями и проблемами? Будут, поддерживая друг друга, по субботам ездить на кладбище, полоть траву…
А мои маленькие беспомощные пациенты… Мальчик Гриша, например, с хроническим воспалением среднего уха. Если я его сейчас не вылечу, он оглохнет, хороший, талантливый ребенок. А мама его будет так же курить одну сигарету за другой, хохотать по телефону, стряхивая пепел ему в тетрадки и на голову, и оставлять его одного, пытаясь найти ему нормального отца… или хоть какого отца… Или никого не найти, но не упустить своей утекающей сквозь пальцы молодости. Пока новый педиатр разберется, что к чему, Гриша перестанет слышать совсем, и его ждет убогая жизнь инвалида…
Размышления о Грише неожиданно отрезвили меня. Что это я вдруг так – сразу на тот свет захотела? Странная и непривычная для меня мысль… Наверно, первый раз в жизни посетившая меня, простая и ясная. Как единственная понятная возможность избежать дальнейших мучений. Надо же, а я ведь всегда с таким удивлением слушала чужие рассказы о подобных моментах слабости! Но в то мгновение, когда за Никой закрылась дверь, мне показалось, что у меня отняли что-то, без чего жить дальше невозможно. Ни вздохнуть, ни продохнуть… Но ведь это не так! И наверняка еще все можно изменить! Не привыкнуть, нет, а изменить. Все же в моей власти…
Я убеждала себя и убеждала, а в ушах все звучал нервный и неприязненный Ийкин голос и все ее нелепые, но для нее-то выстраданные и наверняка нелегко давшиеся ей слова.
– Женщина, я второй раз говорю вам – показывайте проездной документ!
Я не сразу поняла, что толстая контролерша обращается ко мне. Она увидела, что я не слушаю ее, и слегка постучала меня по плечу.
– Билет? Да, конечно… – Я стала рыться в сумке, ища билет, который я только что положила туда, и проклиная себя за то, что выбросила мокрый платок. – Сейчас, где-то он тут… Я же прошла через турникет…
– Кто проходит, а кто и пролазит! Потому и проверяем! – объяснила мне контролер.
Увидев у меня в сумке кучу карточек с историями болезни, она сочувственно спросила:
– Врачиха, что ли? По вызовам ездишь?
– Ну да… Сейчас найду…
– Да ладно, не ищи! – она величественно махнула рукой и подмигнула мне. – Верю! По вам видно, что билет есть…
Я смотрела, как она пошла дальше по салону троллейбуса и уже похлопывала по плечу паренька, спавшего у окна, а сама продолжала машинально перебирать сумку, с ужасом понимая, что в сумке нет кошелька. В кошельке у меня была карточка, на нее только что перевели зарплату, плюс отдельно деньги на оплату квартиры за два месяца – зачем я только их снимала! Немного денег я хотела отвезти родителям сегодня вечером. Ужас, вот ужас-то! Неужели кто-то позарился на мою большую невразумительную сумку, когда я стояла на остановке и ревела? А сумка, наверно, осталась открытой, когда я доставала носовой платок… Надо, конечно, вернуться на работу и попробовать поискать в кабинете, но… нет. Я не доставала на работе кошелек, незачем было.
Я быстро набрала номер, по которому надо звонить, если у тебя украли карточку, заблокировала счет. Громко сказано, конечно, «счет», но хотя бы зарплата останется цела. Через полсекунды мне пришла эсэмэска: кто-то успел купить на мою карточку… Я всмотрелась в название магазина – ну да, это магазин на той остановке, где я плакала и проворонила кошелек. Что-то успел купить, одним словом. Три китайских пальто, что ли? А что еще можно купить на всю мою зарплату, не сильно раздумывая… Ладно.
Беды ходят парами, тучами, толпами… В разных языках есть похожие пословицы. Значит, это правда для любого человека на земле. Странно, почему так? То ли человек слабеет от своей беды и не в силах бороться с новыми напастями? То ли здесь действует какой-то таинственный закон нашей жизни, о которой мы так мало знаем и не продвинулись за столетия ни на шаг в поисках главного ответа: зачем все это? То, что вокруг и внутри нас?
Я сошла на остановку раньше, решив сначала зайти к Грише, к которому меня не вызывали. Наверно, мне просто хотелось, чтобы кто-то посмотрел на меня с надеждой и любовью.
Я долго звонила в дверь, но никто не открывал. Уже собираясь уйти, я вдруг услышала голос мальчика за дверью:
– Это кто?
– Гришенька! Это Александра Витальевна. А мамы нет?
– Мама ушла…
– А ты не можешь открыть мне дверь?
Мальчик молчал.
– Гриша!.. Ну, хорошо… А мама давно ушла?
– Давно.
– А ты ел что-нибудь?
– Я не могу дверь на кухню открыть… Я случайно ее запер на защелку… И свет в комнате не включается…
– Понятно. Но ты ведь не плачешь, нет?
– Нет, – еле слышно ответил мне Гриша.
– Может, ты попробуешь как-нибудь мне дверь открыть?
– Мама сказала никому не открывать.
– Правильно, конечно. Гриша… как у тебя уши сегодня? Не болят?
– Болят.
– Ты в школу не ходил?
– Нет…
Я услышала, как мальчик подошел совсем близко к двери.
– Это вы?
– Я, конечно, я, Гриша. Ну все, малыш, ты не стой у двери, иди играй, мама скоро придет.
Хотелось бы в это верить…
Я ходила по вызовам до самого вечера, решив, что в справочное бюро я сегодня не поеду Нет, наверно, никакого смысла так срочно разыскивать Ийку и бежать завтра к ней, если она прячется от меня в своей ракушке. Долго она в ней не просидит, так мне кажется.
Домой спешить не надо было, и я могла дольше, чем обычно, слушать жалобы мамочек и бабушек моих маленьких пациентов. Я обратила внимание – если начинаешь вслушиваться и разговаривать, то тебе расскажут обо всем – о том, чем болеет папа, больше всего замужние женщины любят рассказывать о своих мужьях, и о том, сколько бы надо скопить денег на ремонт, а также о том, отчего вспучило все банки с заготовками в прошлом году… Так что в общем, если рассматривать вызовы как визиты к знакомым, можно считать, что мне даже повезло: кто же еще так много раз за неделю ходит в гости? Причем, если не отказываться, то можно и чаю попить, и пообедать, и пирожками угоститься… И так хорошо, если можно не спешить. Ведь тебя прождали целый день, у ребенка уже упала и снова поднялась температура, и маме хочется рассказать всю историю не только болезни своего дитя, но и своей собственной жизни, начиная с того момента, как она познакомилась с будущим отцом…
Когда оставался один вызов, позвонила администратор из поликлиники.
– Саш, ты сходи побыстрее на Твардовского, ладно? Последний адресок я тебе давала, помнишь? Папаша уже четыре раза звонил, матерился.
– Как раз иду, – вздохнула я. Есть все-таки некоторое отличие от похода в гости…
Три рыже-коричневых новых дома, построенных на самом берегу Москвы-реки, немного испортили привычную идиллическую картину берега. Чистую пойму реки с низким берегом и далеко выдающимся мысом, на котором прекрасно разрослись за двадцать пять лет настоящие ивовые рощи, так красиво обрамляли белые многоэтажки, аккуратно повторявшие естественный ландшафт района – то вползая на пригорок, то спускаясь по пологому склону. Раньше мы часто гуляли на мысе с Ийкой. Ее любимой игрой было спрятаться от меня, по-настоящему, так, чтобы я искала и не могла найти. Однажды зимой, ей было лет шесть, она засыпала себя снегом и просидела в таком самодельном сугробе минут пятнадцать. Когда я вынула ее из сугроба, то не знала, плакать мне или смеяться, – на шапочке у лба от ее горячего дыхания повисли длинные сосульки, ресницы и челка заиндевели…
Размышляя, я прошла ворота во двор нужного мне дома, и теперь мне пришлось вернуться. Я нажала на кнопку звонка на металлической ограде, объяснила, что иду по вызову к ребенку. Кто-то невидимый открыл мне дверь, и я вошла во двор.
Это называется сейчас – жилье «бизнес-класса», элитная новостройка – для сделавших мощный прыжок через голову, из пионеров всей страны в ее же элиту. Вот, оказывается, о чем втайне мечтали мы, пионеры семидесятых и восьмидесятых, отдавая салют смотрящим в вечность бюстикам дедушки Ленина, – о туевых деревцах в подъездах фешенебельных домов, о ласковых консьержах, бдительно охраняющих вверенный им мирок от чужих, о швейцарских горнолыжных курортах, о школах для избранных детей, о закрытых клубах… Мы ведь мечтали о неравенстве, разве нет? О том, чтобы было видно, кто лучше, кто талантливее, кто сноровистей… Чтобы не под одну гребенку… А вышло вот оно как.
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?