Текст книги "Синдром отсутствующего ёжика"
Автор книги: Наталия Терентьева
Жанр: Современная русская литература, Современная проза
Возрастные ограничения: +16
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 3 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]
Глава 3
А я в придорожной канаве
На дне
Печально лежу у себя
На спине…
Рената Муха
На следующий день у меня были груднички, ранний утренний прием, я проснулась еще до того, как телефон успел сообщить: «Шесть часов тридцать две минуты». Я всегда ставлю часы на неровное число минут, почему-то от этого мне не так грустно пять дней в неделю вставать по команде. На самом деле без Ийки подниматься так рано было совсем не нужно, потому что половины обязанностей не было. Не буду же я для себя варить овсяную кашу или печь легкие блинчики с изюмом и корицей с утра пораньше.
Я встала сразу, еще до того, как меня стали бы одолевать невеселые мысли. Вот выйду на улицу и обо всем подумаю, там плакать особо не расплачешься, надо следить за маршрутом, не попасть под машину, одной рукой держать сумку, чтобы не утащили еще и ключи от квартиры с двумя пианино, другой придерживать шарф около рта, стараясь не глотать колючий морозный воздух, – в общем, полная занятость. Это не совсем то, что в тепле и уюте постели оплакивать все свое несостоявшееся и несбывшееся.
Я выпила чашку невкусного чая с молоком и попыталась съесть мамин пирожок с яблоками, который она мне вчера впихнула в сумку «для Ийки». Я подступалась-подступалась к главной теме дня, глядя на своих родителей, бесконечно любящих нас с Ийкой, – на оживленную, бестолково толкущуюся по кухне маму и на принарядившегося к моему приходу совершенно беспомощного папу, – да так ничего и не сказала.
Сейчас пирожок в горло не полез, и я сразу вспомнила маленького Владика, который не хотел ни есть, ни пить. Еще бы… Если мама, центр и основа мироздания, бросит тебя, как ненужную игрушку, через весь коридор и уйдет, унеся с собой тепло, свой запах, свое большое тело, около которого не холодно и не страшно, то какие уж тут фруктовые пюре и тефтели из баночки! Выйдя из дома на полчаса раньше нужного времени, я решила заставить себя дойти пешком до поликлиники. Я видела, как к остановке как раз подъехал мой автобус, но мужественно прошла мимо, зная, что ничто так не успокаивает нервы, как самые простые, древнейшие и дремучие рецепты – быстро ходить, загружать себя работой, умываться ледяной водой поочередно с горячей, пока не перестанешь ощущать разницу…
Хочется поплакать – наплюй на косметику, включи воду и подставляй безжалостно лицо воде, минуту, две, три… Потом разотри его самым жестким полотенцем и собери мышцы на лице в подобие улыбки. Мат медсестры Нины Ивановны – в моем случае – обеспечен как минимум.
Вчера мы так и вели прием. Мамаша с детенышем за дверь – я бегом к раковине и лицо под воду. Нин Иванна, не поднимая головы от очередной карточки, вздыхает: «Ну, что ж ты замаялась вся, а! Хлопни пивка и заешь мятной жвачкой, не майся! А я не скажу никому…» Нин Иванна меня не очень любит и мечтает, чтобы ее перевели к другому врачу. Я вполне разделяю ее чувства и тоже не очень люблю. Я знаю, что многие медсестры ближе к шестидесяти годам перестают понимать, почему они не врачи и почему какая-то сопливая, самоуверенная врачиха хочет делать все по-своему – по-новому или, наоборот, по давно забытому старому.
Вдалеке, над самой рекой, были видны силуэты новых домов, в одном из которых спал сейчас маленький Владик. Я решила позвонить его отцу чуть попозже, а сначала узнать, как дела у моего подопечного Гриши, который вчера никак не мог открыть дверь на кухню.
– Да, алло… – с трудом ответила мне его мама Лиля. – Кто?
– Лиля, здравствуйте, это Александра Витальевна, врач.
– О господи… сейчас…
Из трубки донесся недовольный мужской голос, и мне стало ясно, что вчерашние поиски папы для Гриши завершились в однокомнатной Лилиной квартире, на большом красном диване, который всегда стоит разложенный, со смятым тигровым бельем.
– Вы простите, Лиля, просто я вчера приходила…
– Он разве болеет? Я же не вызывала вас… – Голос у Гришиной мамы был со сна с хрипотцой, но, как обычно, доброжелательный и приятный.
– Нет, но я просто волнуюсь, как он.
– Да нормально! – Лиля зевнула. – Ой, извините.
– А он пойдет в музыкальную школу сегодня?
– В музыкальную школу? – Гришина мама как будто удивилась. – Ну да, кажется, надо… Там расписание поменялось… Он вообще-то у соседки ночует! Ну, вы знаете, у Гали, у которой корь у детей… – Она запнулась. – Ну, то есть… у них уже нет температуры…
Я нажала на «отбой», чтобы не выругаться. Иногда я жалею, что ни мои интеллигентные родители, ни вся взрослая жизнь не научили меня ругаться матом, так, чтобы врагам тошно стало. Бей врага его оружием. Что, к примеру, Лиле или Нин Иванне мои «Извините, вы, кажется, не очень хорошо поступаете»? Плюнут, разотрут и дальше пойдут. А вот если бы я… Я одернула сама себя. И пошел бы весь мир, растопыря пальцы и матерясь. Так, что ли?
Перейдя дорогу, я достала медицинскую карточку Владика и набрала их домашний номер. Его папа, к счастью, не спал и ответил сразу:
– Слушаю.
– Здравствуйте, это врач из районной поликлиники, я вчера у вас была…
– Да, помню, конечно! – Мне показалось, что он обрадовался. – А Владик как уснул вчера, так и спит до сих пор. Я даже уже волнуюсь, но он так спокойно дышит…
– А температура есть у него?
Папа Владика растерялся:
– Температура? А как же я узнаю, если он спит?
– А вы потрогайте лоб губами или своим лбом, сразу почувствуете.
– Хорошо.
Я услышала, как он идет к мальчику. Несколько мгновений он молчал, и я слышала только его дыхание, потом ответил:
– Вроде прохладный лоб… Но я точно не понял.
– Знаете, я вчера не сказала вам… Это очень важно… – Я прекрасно знаю, как мужчины относятся к подобным вещам, и поэтому хотела найти нужные слова, чтобы не спугнуть его. – Вам нужно сейчас с Владиком обращаться… как бы сказать… очень мягко, не ругать и, главное, стараться больше брать его на руки… целовать, гладить. Ему это сейчас очень нужно.
Я ожидала, что он в ответ хмыкнет или скажет что-то вроде «У меня мужик растет!», как часто заявляют папы в ответ на мои предложения меньше бить своих детей и воспитывать не только наказаниями и ором. Но он помолчал и сказал:
– Хорошо, я понял.
– До свидания, я буду звонить, узнавать, как у мальчика дела. Постарайтесь сделать ему хотя бы общий анализ крови, просто чтобы убедиться, что все в порядке. И кормите его, по возможности, почаще и повкуснее. Лучше что-то сварить, домашнее. Хотя бы просто пюре. Но не из банки. Хорошо?
– Спасибо… м-м-м… Простите, как вас зовут?
– Александра Витальевна.
Как зовут растерянного папу Владика, я так тогда и не посмотрела, побыстрее запихнув замерзшими руками карточку в сумку. Небывалый мороз в конце марта создавал странное ощущение – как будто никогда не было и не будет больше лета и тепла. Бесконечная темная зима, когда снег с дождем – как подарок после трескучих морозов, от которых ночью падают замерзшие голуби и невозможно по утрам глубоко вдохнуть ледяной, распирающий горло воздух.
Я отправилась к поликлинике по большому кольцу – напрямик я бы давно уже была там. Шла ровным быстрым шагом, обгоняя спешащих к остановкам студентов и служащих, и думала о жизни. Одиночество способствует размышлениям – естественная и иногда очень полезная компенсация.
… После Вадика Хисейкина я сделала еще одну попытку выйти замуж. Вадика я уже не любила, прошло лет пять после развода. Сережу знала давно, почти четыре года, и успела приноровиться к его привычкам. А это так важно, чтобы не раздражали, скажем, пряный запах табака или пристрастие к большим мохнатым собакам, которые моются в той же ванне, что и хозяева, с удовольствием спят в их постелях, садятся за общий стол и ревниво оберегают хозяина и его личные вещи. У Сережи был как раз такой пес – душевный, громогласный, слюнявый, большой любитель человеческой еды и даже напитков. Огромный сенбернар Кузя привык допивать хозяйское пиво и баловаться пирожками, докторской колбаской, рассольником и изюмом. И я к Кузе привыкнуть-то привыкла, но не полюбила – ни его, ни другие Сережины холостяцкие привычки, вполне сносные и нормальные. И вместо свадебного путешествия к его маме в Казань поехала с Ийкой в «Артек».
Я работала там врачом, так что мы еще и деньги получили за наш почти двухмесячный отдых на море. Я договорилась в своей поликлинике, мне продлили отпуск, и потом еще две недели мы провели в Гурзуфе. Ийка посвежела, прозрачные серые глаза на тонком загорелом личике просто светились, ее без устали фотографировали, рисовали местные и приезжие художники, и она сама карандашиками рисовала огромные, диковинные цветы, падающие в море, вырастающие из моря…
Когда мы вернулись в Москву, меня ждало короткое письмо от бывшего друга и жениха Сережи, которому бы радоваться и радоваться, что я не пошла с ним под венец, не лишила его драгоценной свободы. Но он в нескольких грубых выражениях постарался обидеть меня, чтобы хоть как-то отомстить. Я поняла, что Сережа очень растерялся.
Иногда мне кажется, что мужчины вообще больше растеряны в жизни, чем женщины. Может быть, потому, что для них не так четко сформулирована их задача в этом мире. У женщин ведь все относительно просто, продолжение жизни на Земле – основная и конечная цель, она заложена глубоко, ежемесячная цикличность женского организма не дает забывать об этом ни одной женщине. И ни один самый скептичный философ не отважится сказать: «А в чем тут смысл?», глядя на крошечное, радостное, чистое существо, требующее самого главного и драгоценного, что есть у любого человека, – любви. Смысл – в радости и любви.
Мужчина же мается на Земле, играет, пьет, скучает, пытается развлечь себя всеми возможными способами, создает средства уничтожения себе подобных, несовершенные средства передвижения по планете, выдумывает, как бы половчее сделать так, чтобы удовольствия было больше, а детей – меньше. И больше всего озабочен тем, как стать главным. Не удовлетворяясь, мается.
«А ты не страдаешь и не маешься? – может спросить меня сейчас какой-нибудь любитель ледяного пива и быстро катящихся по траве мячиков. – Тебе сегодня хорошо, продолжательница рода?»
Нет, мне тоже плохо. Любя Ийку больше всего на свете, я что-то явно сделала не так. Я, наверно, должна была все эти годы сидеть дома и растить свою дочку, с утра до вечера заниматься ею, следить за каждыми маленькими достижениями в музыке и рисовании, подбадривать и вселять в нее уверенность в своих талантах.
А на моем участке детей мог бы лечить, к примеру, бывший муж Вадик, если бы после окончания мединститута пошел работать в поликлинику И не развернулся бы он сейчас, и не стал бы директором и хозяином одной из многочисленных клиник пластической хирургии, где можно обрезать трясущиеся складки на ляжках, натянуть обвислые веки и поддуть парафином сморщенные губы. Правда, к хирургии и косметологии он не имеет никакого отношения, он педиатр, как и я, но пациенты, приходящие к нему, его об этом не спрашивают. Украшена стена орнаментом из разноцветных дипломов, половина из которых не стоит ничего, – и ладно.
Если бы, если бы… Что об этом думать! Все случилось, как случилось. Вадик был в ужасе, узнав, что девушка, которая ошибочно принимала его приглашения переспать с ним за объяснения в любви, собирается зачем-то рожать. И когда родилась Ийка, он никак не мог взять в толк, почему должен теперь думать о ком-то другом, кроме себя. Но самое главное было не в этом. Я любила какое-то время Вадика, а он меня – нет. Мало ли девушек может встретиться в двадцать пять лет! Под давлением своих порядочных родителей и на удивление единодушных друзей он сделал мне предложение, но ни одного дня больше не радовался рядом со мной.
Его раздражало, как я ем, как краснею, как у меня весной выступают веснушки, как непослушные волосы вылезают из любой прически, из самого тугого хвоста. Он кривился, когда я читала детективы, и искренне недоумевал, видя у меня книжку Бунина или Чехова. Он любил жареную рыбу, а я – вареную куриную грудку, он терпеть не мог запах моих любимых духов, нежных и ненавязчивых, а я – запах свежего чеснока, без которого Вадик не обедал и не ужинал.
Если бы разводы были запрещены, мы бы и дальше жили – в разных комнатах или по разным углам одной гостиной (она же спальня, и столовая, и домашняя библиотека). А так – каждый обрел свободу и возможность жить без ненависти и без привычного, утомительного и удручающего вранья. «Ты почему такой сегодня?» – «Да нет, я просто устал». – «А вчера?» – «И вчера устал». – «А завтра тоже устанешь?» – «Вот ты и накаркала…»
Первое время мне было плохо и пусто без него. А когда это прошло, довольно быстро, я все никак не могла взять в толк, глядя на бывшего мужа, – а без чего же именно мне было плохо. Меня теперь тоже раздражало, как он смеется, беззвучно открывая рот, как жует, долго перекатывая еду во рту, как у него блестят жирные редкие волосы и все больше и больше с годами открывается неровный, шишковатый череп. И когда я представила, что вот так он, бедный, четыре года, что мы жили, не любил меня, мне просто стало его жалко.
У меня даже стало изредка появляться подобие доброго чувства к Вадику. Он не забывает Ийку мне не приходится напоминать ему об алиментах (или забыть о них раз и навсегда), он может, расщедрившись, дать ей побольше денег на лето и купить хорошие туфельки…
Да, вот я, кажется, и поймала сама себя. Такая ведь простая арифметика. Не я ли приучила Ийку к мысли, что иметь хорошие туфельки лучше, чем плохие? Не я ли объясняла ей, что нужно уважать папу и благодарить его за подарки и проведенное весело время? Так могла ли она поступить иначе, чем поступила сейчас? Не знаю. Для меня-то самой туфельки – дело десятое. И я думала, что мне удалось именно так воспитать Ийку.
После приема я сразу пошла на вызовы, продолжая время от времени набирать Ийкин телефон. Он был отключен, что меня очень настораживало. Ийка обычно онлайн. У нее всегда удивительным образом находятся темы для бесед с девочками и мальчиками из класса, с дачи. С ней очень приятно разговаривать. Не знаю, что она пишет в ответ, но когда ей звонят, Ийка все больше молчит, лишь иногда негромко смеясь и говоря: «Правильно, ты все правильно говоришь». Чтобы она рассказывала о себе, я не слышала ни разу.
Получается, я вообще мало что знаю о своей дочери. Я ведь даже не подозревала, какие планы зреют у нее в голове. Но ее решение не было экспромтом. Она собрала все нужное, очень предусмотрительно взяла вещи на лето, все учебники и тетрадки – так, чтобы не было лишнего повода зайти домой.
Ийка не собирается возвращаться. Но думать об этом невозможно. Я не смогу жить с ощущением бессмысленности проигранной жизни. Проигрыша в главном. Ведь Ийка – это часть меня, самая важная, драгоценная, лучшая… За пятнадцать лет я расставалась с ней самое большее – на день, на два, когда не приезжала вечером на дачу, где она жила все лето с дедушкой и бабушкой. И даже если Ийка выросла и перестала быть моей частичкой и оторвалась от меня насовсем, вдруг в одночасье признать это и смириться – невозможно.
Глава 4
Я постаралась нигде зря не задерживаться и уже к четырем часам была свободна. По дороге я сняла немного с карточки, на которой за год потихоньку собираются деньги на отпуск и на хороший подарок ко дню рождения Ийки. Пока я стояла на остановке, я смотрела на маленькую девочку, чем-то похожую на Ийку, когда она только пошла в школу, и размышляла о том, зачем все-таки Хисейкину нужно было брать Ийку в гувернантки. Неужели не нашлось во всей Москве другой девушки на такую работу? Или это воспитание детей в американском духе? Папа гребет деньги лопатой, а детишки моют чужие машины, прежде чем взять папину лопату в руки. Но Ийка вовсе не избалована, ей-то не нужно проходить подобную школу жизни.
Цена компромиссов. Вот она, цена компромиссов, о которых я все думала и думала. И все соглашалась на них и соглашалась. Чтобы Ийка слаще ела, чаще видела меня дома… Я не ушла из поликлиники, даже когда там платили копейки, – было таких несколько лет. Я разрешала ей встречаться с Хисейкиным, когда он этого желал. А может, не надо было? Но ведь я знаю столько историй, когда запретный папочка становился тайным детским мифом!
Не важно, что какой-нибудь папа ушел по-свински, бросив совершенно беспомощную, неприспособленную к жизни жену с трехлетним ребенком, поделив при разводе ровнехонько, до копеечки, все, что было. И теперь вовсе не желает знать, как растет, чего боится, о чем мечтает его дитя. Дитя же твердо себе придумало: «У меня где-то есть папа. Мой папа!.. Как же мне плохо без него!» Даже если мама дает все – и любовь, и тепло, даже если сумела, в отличие от меня, найти способ зарабатывать много денег.
То, что находится на расстоянии и недоступно, с годами приобретает устойчивую мифологическую окраску, золотисто-розовую. Особенно если мама поступает благородно и не рассказывает гадостей о навеки отчалившем отце.
Я не хотела, чтобы занудливый, жестокий и самовлюбленный Хисейкин был для моей Ийки сладким мифом. И вот тебе на. Все получилось наоборот. Он стал для нее, несмотря на свою вредность, скаредность, занудливость и отвратительный блеск шишковатого черепа, хорошим, желанным другом. А я…
А я должна радоваться, если радуется мой ребенок, и не подминать его эгоистично под свои «хочу» и «не хочу» – напомнила я себе прописные истины педагогики и постаралась сосредоточиться на чем-то конкретном. Например, на том, как мне все же найти Ийку, иначе за оставшиеся несколько дней ее весенних каникул (она как будто специально время подобрала!) я незаметно сойду с ума. Просто сидеть и ждать, что будет завтра, я уже больше не могу.
Я заранее узнала адрес Центральной справочной службы, где можно разыскать любого человека в России, если он живет под своей настоящей фамилией и хоть где-то зарегистрирован. Приехав туда, я заполнила бланк и пошла прогуляться. Через двадцать минут мне сообщили, что Вадим Хисейкин не проживает ни в Москве, ни в Московской области.
И наивно было полагать, что в нынешние времена за двести рублей можно получить справку с точным адресом небедного и не самого законопослушного москвича… Наивно… или же просто глупо? Как многое из того, что я делаю в этой жизни.
Я присела на мокрую лавочку и почувствовала, что у меня промокли сапоги. Какой же отвратительный март в этом году! Первый месяц весны… То невыносимо холодно, то мокро, и солнца нет уже которую неделю… «И некому руку подать в минуту душевной невзгоды…», как написал поэт, не доживший до тридцати лет, но успевший многое понять о жизни. Вот у меня хотя и много подруг, а хожу я одна и сама с собой беседую, конфликтую, переживая и пережевывая собственные ошибки…
Одно время Хисейкин в «родительские дни» все приглашал нас в ресторан, вместе пообедать. Мне казалось, что он не знает, о чем говорить с Ийкой, и поэтому с удовольствием болтал со мной, все-таки не совсем чужие. А Ийка, уже не очень маленькая, оглядывалась по сторонам, и в глазах ее был непонятный мне восторг. Ей так нравился весь антураж, она с интересом рассматривала посетителей, всерьез относилась к дежурным фразам швейцаров «Приходите к нам еще!» и искренне отвечала: «Конечно, постараемся!» Она с упоением читала красочное меню и с разрешения Вадика заказывала себе все, что хотела, что потом с трудом доедала я – настроение Вадика легко и надолго портилось от оплаченного им и не съеденного нами блюда…
Я остановила поток мыслей, способных своей тяжестью раздавить меня сейчас, и достала телефон, размышляя, кому позвонить. Кто мог бы взглянуть на все происшедшее с другой стороны. Мои дорогие подружки, скорей всего, начнут ругать Хисейкина и заодно Ийку.
А вот если… Был у меня один хороший товарищ, врач, мы учились когда-то на одном курсе. Я ему нравилась, но сама не была влюблена в него. Мы дружили несколько лет, но когда Олег женился, дружбе нашей пришлось потесниться. Его жена оказалась капризной и необыкновенно ревнивой. С такими, мне казалось, долго не живут. Но они благополучно родили двоих детей и по сей день живут вместе, вполне довольные всем. Одно время Олег по старой памяти звонил мне, иногда пытался жаловаться на ревность жены, и я слушала, чувствуя, что на самом-то деле он счастлив.
Если рассказать ему об Ийке, что он скажет?
Кстати, пора все-таки признаться родителям. Иначе как я потом буду объяснять, что столько времени врала им?
И, конечно, глупо не воспользоваться тем, что у меня есть прекрасная подруга, Алиса, хорошая и умная женщина. У нее муж психиатр, даст мне полезный совет, как не сойти с ума от чувства собственной вины и беспомощности…
И вторая моя подруга, Ксения, тоже разумная и порядочная особа, и даже лучше войдет в мое положение, потому что у нее мужа нет.
А еще лучше пообщаться с Сонькой, у которой такая неразбериха с мужьями, что она и вслушиваться не будет – тут же расскажет мне свои последние новости, и я на время забуду о своих бедах, пытаясь разобраться, кто, кого и откуда на сей раз прогнал.
Я вздохнула и набрала номер четвертой подруги, Ирки, наиболее способной к компромиссам. На улице долго не поговоришь, меня это устраивало. Домашние длинные разговоры изматывают меня невероятно, может, оттого, что я и так слишком много говорю и слушаю за день на работе.
Ирка взяла трубку почти сразу. Услышав ее энергичное «Алло!», я вдруг пожалела, что выбрала именно ее.
– Слушаю! – нетерпеливо проговорила она.
– Ирка, это я.
– Сашуня! А что так трагично? Ты не заболела?
Да нет, вовсе не напрасно я ей позвонила. Иркин голос всегда действует на меня хорошо, даже если особо не вслушиваться в то, что она говорит.
– Нет, не заболела. Ирка, я накоротке. У меня, знаешь… Надо посоветоваться.
– Приезжай давай, если хочешь! А то мой толстомордушка не выпускает меня из дома третий день! – Ирка засмеялась. – Я плохо себя вела.
– Да? – вежливо спросила я. – А что ты сделала?
– Заставила его купить мне одно симпатичное платьишко и тут же забыла, где живу. Случайно переночевала у подружки… Он, конечно, проверил, что действительно я у одноклассницы просто выпила и уснула, только поэтому не убил. Ну, правда, не сядешь же за руль после трех коктейлей, а в моей шубке на такси не поедешь – стрёмн… фу, то есть страшно! Я борюсь со своим жаргоном, ты знаешь. Ляпнула тут что-то на приеме, как раз в тот момент, когда рядом посол какой-то стоял и наши всякие… И всем прямо так стыдно стало за меня! Сами как будто таких слов не знают. Просто они умеют переключаться с языка на язык – там можно, здесь нельзя…
Я нажала кнопку отбоя и выключила на время телефон. Ирка очень хорошая, добрая. Она так бедно жила с мамой! Прямо как Ийка со мной, кстати… И первый раз замуж вышла за никчемного звукорежиссера из подмосковного Дома культуры, худого, злого, сильно пьющего. Иркин муж писал песни без начала и конца и ненавидел в этой связи всех успешных музыкантов, да и весь мир. Через пару лет, которые моя подружка с ним протерпела, пытаясь утешать, кормить его и лелеять, он умудрился еще и бросить красивую Ирку и тут же женился на женщине с двумя детьми, рассмотревшей его талант.
Ирка маялась, маялась одна, уже совсем отчаялась выйти замуж и вдруг в тридцать два года нашла просто невероятную партию. Подружка моя летела отдыхать в Турцию. И в самолете она уговорила стюардессу пересадить ее на другое место, потому что сосед сразу напился и стал приставать к аппетитной Ирке, да так энергично, что даже соседним пассажирам пришлось вмешаться. Свободное место нашлось лишь в салоне первого класса. Ирка, хоть и в первый раз очутилась в таком салоне, виду не подала. Она непринужденно села на предложенное ей место и улыбнулась сидящему рядом толстомордому дядьке.
Дядька оказался депутатом, бизнесменом, членом всяких государственных комиссий и совладельцем крепенького негосударственного банка. Он летел в дорогой отель в Фетхие на Эгейском море, отдохнуть и слегка развеяться после мучительного развода. Ирка летела в дешевый трехзвездочный отель на третьей линии от моря в пыльном, искусственно озеленяемом местечке Сиде, с очень вялой надеждой с кем-нибудь на отдыхе познакомиться. Дальше все произошло просто по-сказочному. Ирка вытянула полную, ровную ножку, вполне прилично прикрытую до колена симпатичной юбочкой, еще разок улыбнулась и сама протянула соседу свою мягкую, приятную ручку.
Моя подружка, несмотря на годы одиночества и мытарств с пьяницами и женатыми холостяками, сохранила удивительную открытость и простодушие. Не думаю, что ее будущий муж купился именно на это, возможно, не последнюю роль сыграли пышная Иркина грудь, в некоторых ракурсах кажущаяся просто неправдоподобно огромной, а также вся ее милая внешность и готовность влюбиться. Даже увидев ее избранника воочию, я поверила, что она действительно влюбилась в немолодого, обрюзгшего и слегка чудаковатого человека, влюбилась как в символ будущего семейного счастья, собственной добропорядочности и, разумеется, приятного социального статуса – с большими деньгами, большими расходами, большими домами и автомобилями…
Я подержала в руке выключенный телефон, вздохнула и пошла к киоску с журналами. Хотела было купить какой-нибудь журнал с цветами – картинки с прекрасными садами действуют на меня умиротворяюще. Я люблю читать, как выращивать многолетники, как и когда подстригать кустарники, куда лучше сажать сортовые лилии… Никогда этого не делаю, но читая, успокаиваюсь и прекрасно отдыхаю.
Я уже выбрала себе один журнал, на обложке которого так привлекательно спускались на беседку плетущиеся ветви красивого растения с небольшими малиновыми колокольчиками. Но тут к киоску подошла девочка и остановилась рядом со мной. Взглянув на нее в профиль, я ахнула. Она была так мучительно, так неправдоподобно похожа на Ийку… Такая же хрупкая, бледненькая, в невразумительном легком пальтишке, хотя к вечеру, несмотря на дневную оттепель, опять подморозило. Голой покрасневшей рукой она натянула поглубже шапочку и опять запихнула руку в карман. У меня стукнуло сердце. А что, если моя Ийка вот так же сейчас, голодная, холодная, стоит где-то и не понимает, что ей делать…
Девочка тем временем спросила у киоскера чуть сипловатым, простуженным голосом:
– «Работа для вас» есть?
Киоскерша почему-то ухмыльнулась, глядя на девочку, и ответила довольно грубо:
– Куда она денется! Двенадцать рублей!
– У меня только семь… – растерянно ответила девочка и чуть отошла в сторону.
Киоскерша захлопнула окошко, чтобы не мерзнуть, а девочка, не поворачиваясь ко мне и опустив голову, спросила меня:
– Вы… не могли бы дать мне пять рублей… Мне не хватает на журнал… Я хочу найти себе работу…
Я открыла кошелек и протянула ей десятку.
– С-спасибо. – Девочка улыбнулась посиневшими губами. – А… – Она запнулась, посмотрела на меня и снова опустила глаза. – А вы не могли бы… Мне еще билет надо купить…
Она не стала продолжать, а я уже все давно поняла. Я дала ей сто рублей и побыстрее пошла прочь. Очень хотелось надеяться, что она не понесет эти деньги жирному, наглому хозяину, и он не запихнет их в свой толстый кошелек, прогнав замерзшую девочку попрошайничать дальше. Я была бы очень рада, если бы узнала, что она пошла прямиком в магазин и купила себе поесть на эти деньги. И достала бы, наконец, из кармана перчатки и надела на свои окоченевшие руки. Как-то не хочется верить, что у двенадцатилетней девочки может совсем не быть перчаток или варежек…
Я шла вверх по Тверской улице к Пушкинской площади, собираясь там сесть на троллейбус и доехать до Арбата, и думала.
Для начала надо все-таки попробовать поговорить с Хисейкиным. Я не очень рассчитывала, что от этого будет какой-то толк – скорей всего, он ускользнет от разговора любым способом. Но надо все же попытаться.
Скрепя сердце я решила съездить к нему в «клинику», как он гордо именует свои четыре кабинета пластической хирургии, не считая двух палат, где после операции можно полежать с перевязанными лицом или бедрами пару дней, если не начнется сепсис. А с сепсисом, иными словами, с заражением крови, в любом случае лучше перебраться в настоящую больницу, городскую или частную – по средствам.
Некоторые пациенты, наверно, и не догадываются, что солидная клиника, в которую они пришли исправлять неудачи природы на своем лице или теле, занимает едва ли сто квадратных метров, что там нет даже штатного реаниматора и соответствующего оборудования. Из просторного вестибюля пациент попадает в узкий, не очень длинный коридор с кабинетами и палатами. Никому и в голову не приходит, что за большой дверью, перегораживающей коридор, на которой светится надпись «Не входить!» – глухая стена, а за стеной – риелторская контора, вход в которую – с другой стороны здания.
Хисейкин когда-то с восторгом рассказывал мне об этой своей придумке – он сам и предложил идею архитектору, перестраивавшему под клинику коммунальную квартиру в одном из арбатских переулков. Так нужно было для «солидности», объяснял он мне с раздражением, когда я никак не могла взять в толк, как можно и зачем обманывать доверчивых пациентов.
Кто-то приходит с настоящим физическим уродством – ужасный пористый нос, висящий мешком подбородок, чудовищная бородавка на щеке у милой девушки, а кто-то – с неудавшейся жизнью, которую хотят поправить с помощью хирургического ножа. Редкие пациенты делают «пластику» просто так, с жиру. Ведь даже попытки остановить возраст, подрезая веки и подтягивая к ушам щеки, совершают не все женщины, у которых есть на это деньги, а только те, которым позарез нужно в пятьдесят пять обмануть себя, природу, кого-то еще…
Не могу себе представить свою маму, вдруг захотевшую помолодеть на десять лет. Ей никогда это просто не было нужно. Папа ее любил и любит, они ходят, с каждым годом все медленнее, за ручку в магазин и поликлинику, но и раньше, когда папа мог обходиться без маминой помощи, я не помню, чтобы он один куда-то ходил, кроме работы.
Размышляя, я незаметно для самой себя подошла к тому самому месту, куда несколько раз привозила Ийку для встреч с Хисейкиным. Маленький сквер, огороженный низкими коваными заборчиками. Ничего особенного – пятнадцать старых деревьев, перемежающихся с молоденькими посадками, три скамейки, две дорожки. А напротив него – угловой дом в тупиковом переулке, начинающемся от Тверской улицы. Серый, тяжелый, некрасивый дом, с узкими высокими окнами. Наверно, по два окна в каждой комнате. Вот и ворота, запертые на ключ, а рядом калитка, тоже запертая. Чтобы кто-то вышел, надо нажать на круглую кнопочку звонка.
Худой усатый охранник не вышел, а приоткрыл окно будки и крикнул:
Правообладателям!
Данное произведение размещено по согласованию с ООО "ЛитРес" (20% исходного текста). Если размещение книги нарушает чьи-либо права, то сообщите об этом.Читателям!
Оплатили, но не знаете что делать дальше?