Текст книги "«Шизофрения»"

* * *

– Как поживаете, Иван Фомич? Прохлаждаетесь, небось, на берегах Нила под сенью пирамид?… Нет? А что ж тогда ни одной золотой мумии в закрома родины не переслали? Слышал, в долине золотых мумий их сотнями находят… Исправитесь? То-то же! Иван Фомич, просьбочка у меня имеется. Не в службу, а в дружбу. К вам одна женщина собирается – Александра Соловьева – восходящая звезда психиатрии и дорогой мне лично человечек. Присмотрите за ней. Ну, чтоб покомфортнее разместилась, но не перебарщивайте, а то она возвращаться не захочет! – зычный смех раскатился по просторному кабинету с портретом президента на стене, российским флагом в углу и огромным, похожим на палубу авианосца письменным столом, заставленным телефонами. – А то она мне здесь в первопрестольной вскоре может понадобится по личным, так сказать, причинам… Да, да, личная просьба. Послу нашему я тоже позвоню, чтоб в курсе был. Ну, так я на вас надеюсь?.. Да знаю, что не подведете. Старую партийную гвардию по подходу, как кадровых офицеров по выправке, видно. Вы когда на родину, к родным, так сказать, пенатам возвращаетесь?.. В следующем году? Ну что вы, Иван Фомич, я старых отцовских друзей не забываю.

Алексей Викторович Кузнецов положил трубку и, взглянув на часы, нажал кнопку селекторной связи:

– Инга Владимировна! Все собрались? Ну, так приглашайте людей. Время дорого! – пророкотал он.

* * *

– Мсье, остров Ситэ, Нотр Дам де Пари, как вы просили, – услышал Соловьев хрипловатый голос возчика и открыл глаза.

Перед ним в лучах заходящего солнца возвышалось строгое здание собора, в своем готическом величии напоминавшее сказочную крепость. Крепость тысячелетней веры в Богоматерь и Спасителя, который придет и все построит по правде и совести, веры, рожденной в страданиях многими поколениями людей, но теперь закаменевшей в соблазнах земной власти. Ему казалось, что собор стоит на стыке двух миров – почти забытого прошлого, полного искренних исканий и надежд, и нынешнего – полного тех же исканий и тех же несбывшихся надежд.

Глядя на храм, архитектура и символика которого хранила в себе – он это уже знал точно – неразгаданный свод оккультных учений, он ощущал сильное волнение от осознания прикосновения к тайне.

Соловьев подошел к входу и заглянул в полуприкрытую дверь.

– Мсье, уже поздно. Мы закрываемся. Приходите завтра, – вежливо, но сухо произнес служитель, одетый в черную сутану, но, взглянув на изможденное лицо Владимира, в его ясные и безмерно глубокие глаза, молча сделал шаг в сторону, пропуская в храм.

– Благодарю вас, я ненадолго.

Величественная базилика со сводчатыми потолками нефов и уже полутемными витражными окнами словно старалась растворить его в огромном пространстве великолепия и превратить в крошечное создание – ничтожное перед каменным величием веры. Но Соловьева сейчас не интересовала архитектура, он, стараясь неслышно ступать под гулкими в тишине сводами, направился сразу к белой мраморной статуе Богоматери с младенцем Иисусом на руках. Прекрасная Дама Парижа была по-царски величава и недосягаема – под стать храму. Казалось, она вытянула невидимую руку ладонью вперед, предупреждая, что близко подходить никак нельзя. Лицо младенца тоже показалось не детским. Он был скорее похож на умудренного долгой жизнью маленького старичка с крепко сжатыми губами.

«Похоже, это не моя Богиня», – разочарованно подумал Соловьев, вспоминая, что та в видениях была теплой и лучезарной, зовущей к познанию, добру и гармонии.

«Нет, это определенно, не Она, – размышлял он, уже направляясь к выходу, – но это точно Ее собор, потому что в нем есть тайна. Значит должны быть какие-то знаки, которые я просто не увидел в спешке».

– Вы довольны, мсье? – прервал его размышления возчик, ожидавший возле экипажа.

– Вполне, – неохотно ответил Соловьев, который не любил, когда кто-то вторгался в его мысли.

– Я вам так скажу, мсье, – на усатом лице возчика появилось доверительное выражение, – может вам будет интересно узнать, моя покойная бабушка рассказывала со слов своей бабушки, что на этом самом месте раньше стоял храм, – он огляделся по сторонам и понизил голос, – Великой Египетской Богини. Внутри была ее статуя, и наш город назван в ее честь.

Соловьев, который уже занес было ногу на ступеньку экипажа, приостановился, слушая с интересом.

– Статуя богини находилась в храме еще триста лет назад, – продолжил возчик, явно польщенный вниманием, – пока христианские священники не догадались, что прихожане и многие паломники, приходят сюда с молитвами и просьбами, потому что, – он снова заговорил тише, – считают статую не Матерью Христа, а Великой Египетской Богиней. Представляете, мсье? – спрятал он хитрую улыбку в пышных усах. – Вот тогда-то и решили старую статую разрушить. И разрушили. Но, людская молва до сих пор говорит, – он опять огляделся и перешел на громкий шепот, – что тайные служители Богини сохранили и спрятали кусочки прежней статуи в разных городах по всему свету. И в Париже тоже. Так-то вот, мсье, – забрался на свое место и щелкнул кнутом.

Экипаж тронулся и загромыхал по булыжной мостовой. Соловьев бросил прощальный взгляд на собор, который уже не казался ему надменным и чопорным. Парижский воздух вдруг пахнул на него запахом восточных благовоний. Египет ждал его. Теперь он это знал точно…

* * *

В Шереметьевском ВИПе только что закончили ремонт. Все кругом блистало новизной и чистотой. Александра сидела на втором этаже и пила чай.

– А была бы моей женой – бесплатно через зал правительственных делегаций ходила бы, – сказал Кузя, поднявшийся с первого этажа, где оплачивал ВИП.

– Бесплатно – это за счет налогоплательщиков? – язвительно спросила она.

– Опять ты за свое, – Кузя пожал плечами и взял чашку с чаем.

– Я поняла, ты хочешь на мне жениться, чтобы по сто евро экономить, – усмехнулась она.

– Сто туда, сто обратно, несколько раз год… – Кузя сделал вид, что в уме посчитывает расходы.

– Еще бизнес-класс, – сочувственно добавила она. – Хотя, если честно, я тебе очень признательна за заботу. Приятно чувствовать себя человеком, к которому в аэропорту относятся уважительно и не заставляют снимать обувь для контроля на отсутствие взрывчатых веществ в подошвах и не ищут наркотики в трусах.

– Не за что, – Кузя расплылся в довольной улыбке.

– Надеюсь, ты не будешь здесь куролесить в мое отсутствие? – Александра уставилась на него нарочно подозрительным взглядом, чтобы сделать приятное.

Довольная улыбка Кузи трансформировалась в умильную.

– Всякие там походы по закрытым стриптиз-клубам, молоденькие шлюшки… – уточнила она.

На лице Кузи появилось выражение счастья.

– Я по тебе уже сейчас скучаю, – глянул он преданными и влюбленными глазами.

– И не вздумай сделать татуировку, – строго добавила она.

– Если только твой портрет, – быстро нашелся он.

– Прошу, только не на ягодице, – Александра все-таки рассмеялась.

– Кстати, Сашенька, я обо всем договорился, – перевел Кузя разговор на другую тему. Остановишься в хорошем доме. Там наши живут из российского представительства. Тебе квартиру выделят. Будешь спокойно работать. Никто мешать не станет. Наоборот, помогут. Там все заняты своими делами. И в то же время будешь под присмотром.

– Каким еще присмотром? – она нахмурилась.

– Сашенька, ты едешь на Восток, в чужую страну. Мало ли какая помощь может понадобиться? А Иван Фомич подстрахует.

– Так значит моего опекуна зовут Иван Фомич?

– Ага, – кивнул Кузя. – И посол тоже в курсе о твоем приезде.

– И что б я без тебя делала? – воскликнула Александра.

Кузя вопросительно посмотрел на нее, не понимая, серьезно она или шутит.

– Спасибо, Кузенька, ты мне правда очень помогаешь, – решила она не оставлять ухажера в сомнениях на две недели. А может, и больше. Она еще не решила. Ведь неизвестно, как в Египте все сложится.

Глава вторая

Самолет набрал высоту, о чем сообщила погасшая надпись «Пристегните ремни».

– В Каир по делам? – взъерошенный мужчина в соседнем кресле смотрел с интересом. – Или на кинофестиваль?

– А вы на кинофестиваль? – уклонилась Александра от ответа.

– Ну да, пригласили в жюри, – небрежно сказал он и поднял руку, подзывая стюардессу. – Будете сок или… – глянул вопросительно.

– «Или» – не буду, – улыбнулась Александра. – Воду без газа принесите, пожалуйста, – попросила она стюардессу.

– А мне – коньяк, – дополнил заказ мужчина.

– «Режиссерский чай?» – продемонстрировала Александра знание специальной терминологии, вспомнив, как Вадик однажды затащил ее на съемочную площадку, где его приятель снимал очередную серию бесконечного телевизионного фильма со стрельбой, кетчупно-красной кровью жертв и кукольными страстями уставших играть самих себя актеров, обреченных телевидением на популярность. «Мотор!» – небрежно командовал режиссер. «Мотор!» – вторил ему крупнотелый помощник, грезивший самостоятельностью и оттого неутомимо отрабатывавший настоящий режиссерский голос. Потом они оба приникали к экрану монитора, на котором разворачивалось действо, призванное скрасить досуг впечатлительных домохозяек. «Снято!» – устало-небрежно командовал режиссер после очередного дубля. «Снято!» – бодро вторил ему помощник, гордясь сопричастностью к волшебной магии, принесенной паровозом Люмьера. «А не выпить ли нам по чашечке режиссерского чая?» – глубокомысленно вопрошал режиссер, со значением глядя на администраторшу. Та суетливо исчезала в районе гримерки, а потом появлялась с чайничком и чашками, которые немедленно наполнялись пахучей жидкостью, призванной восстановить иссякающие творческие силы. «Режиссерский чай», – восторгался помощник, жадно припадая к чашке с коньяком, и, видимо, представляя тот прекрасный день, когда и он сам сможет вот так, пренебрежительно поглядывая в сценарий, навязанный придурком-продюсером, ничего не понимающим в настоящем творческом процессе, но которого все же приходится терпеть вместе с вечно недовольным сценаристом, сидеть в кресле перед монитором, передвигая командами и жестами людей, аппаратуру и события, а в паузах между съемками трахать глупых девчонок, мечтающих сняться в кино.

– Откуда знание тонкостей съемочного процесса? – живо поинтересовался попутчик.

– Особенности профессии, – туманно ответила Александра.

– Позвольте представиться, – спохватился тот. – Максимилиан.

– Волошин? – с улыбкой поинтересовалась она.

– Нет. Кинокритик, – рассмеялся он, протягивая визитную карточку, извлеченную из портмоне.

– Александра. Врач… психиатр, – добавила она, решив сразу расставить точки над «и».

– Никогда бы не подумал, что… бывают такие психиатры, – заулыбался попутчик, разглядывая ее с нескрываемым восторгом.

– Вы меня на работе не видели, – небрежно бросила она.

– Готов прямо сейчас… – он сделал паузу, – продемонстрировать свою психическую несостоятельность и… в лечебницу. При условии, конечно, что лечащим врачом будете именно вы.

– Сначала надо диагноз поставить, – усмехнулась Александра. – А то вдруг вы на себя наговариваете?

– Так ставьте же скорее, – весело сказал Максимилиан, принимая у стюардессы заказанные напитки и протягивая воду Александре. – Задавайте же свои психологические вопросы, – он выжидательно уставился на попутчицу.

– Ну, и когда же у нас снова будет хорошее кино? – сделав строгое лицо, спросила Александра и отпила глоток воды, со скрытой усмешкой наблюдая за выражением лица Максимилиана, который явно не ожидал такого поворота беседы. – С психологизмом – чувствами, страстями, полутонами, искренней и талантливой игрой актеров, фразами, в которые хочется вслушиваться, с послевкусием и желанием посмотреть еще раз. Когда перестанем американскую жвачку пережевывать? Или перевелись на Руси «кинобогатыри»? – она насмешливо глянула на попутчика.

– А кому-нибудь, кроме вас, меня и еще небольшой группы зрителей сегодня нужно такое кино? – чуть помедлив, спросил тот. – Ваше здоровье! – пригубил коньяк. – Российский зритель за последние годы настолько оболванен, что размышлять, а уж тем более сопереживать не желает. Ищет острых ощущений, спецэффектов и компьютерной графики. Целое поколение уже выросло на американском киношном фастфуде. Забежал, проглотил, побежал дальше. Вроде бы перекусил, а тяжесть на желудке быстро пройдет, – он отпил еще коньяка. – Хотя, без всякого сомнения, у американцев есть талантливые фильмы, заставляющие зрителя рефлексировать, задевающие тонкие струны души, но…

– С этим я не спорю, – Александра упрямо наклонила голову, – вопрос в том, почему мы в кино и на телевидении все время пытаемся подражать и копировать не самое лучшее? Повсюду «эрзац»! Старательно подменяем искренние чувства животными инстинктами и рефлексами, великолепный русский язык – «новоязом». А оболваненные подростки жуют попкорн, запивают колой, смотрят на экран и думают: «Блин! Он – такой же, как я! И говорит также! Значит я – правильный», и уверены, что настоящая дружба – это как в бандитской «Бригаде», а друзья – это братва. Почему развращаем наших девочек, непрерывно показывая и называя «светскими львицами» тех, кого раньше всегда называли… – она помедлила, подбирая слова, – шлюхами и шалавами? Это все умышленно или от собственной пустоты?

– По поводу шлюх и шалав могу вам, сударыня, одно словечко подкинуть, которое моя бабушка покойная еще с дореволюционных времен сохранила. Распутных девок знаете как тогда называли?

– И как же?

– «Горизонталки».

– Спасибо, запомню, – кивнула Александра.

– А по поводу подражания и копирования худшего в наших СМИ скажу так: это – война, которую мы, к сожалению, проигрываем. Потому что играем по чужому плану.

Александра вопросительно посмотрела на него.

– «Война смыслов», – пояснил Максимилиан. – Раз невозможно победить Россию военными средствами и затруднительно подчинить экономическими, особенно при высоких ценах на нефть и газ, главным оружием американцев становится навязывание смыслов в собственной трактовке, то есть, уподобление противника себе.

– Ну, да, есть такой прием нейролингвистического программирования, – согласилась она. – Если хочешь завоевать расположение и доверие собеседника – подстраивайся, повторяя его жесты и слова, становись похожим на него.

– А здесь – ровно наоборот, – продолжил Максимилиан, – не подстройка, а навязывание русскому народу собственных ценностей, модели поведения, символов, жестов, мимики, оборотов речи, внедрения «новояза», как вы верно подметили. И все это, товарищи, посредством средств массовой информации, в том числе, кинематографа как важнейшего из искусств! – последние слова он сказал, слегка картавя, подражая интонациям и жестикуляции вождя мировой революции. К счастью ногами на кресло, как на башню броневика, залезать не стал.

Александра рассмеялась.

– Подстраивается большая часть нашей так называемой властной и денежной элиты, – продолжил Максимилиан, – в неудержимом желании понравиться и выглядеть на Западе своими. На случай бегства.

– Без сомнения, знаки, образы и символы для разных людей могут иметь разное значение и восприниматься ими по-разному, – сказала она и, зябко поежившись, отвернула в сторону сопло воздухопритока. – Для китайца крест – это просто пересечение двух палок, а для христианина символы инь и ян, – всего лишь завитушки на черно-белом фоне. Кстати, не знаете, как правильно: «ян» или «янь»?

– И так и так говорят, – махнул рукой Максимилиан. – Но до тех пор, пока у нас есть общие, одинаково понимаемые и принимаемые смыслы – мы способны к национальной самоидентификации. Пока есть эта идентичность – есть русский народ и армия. Но когда уходят одни смыслы, на их место неизбежно приходят другие, или их приносят извне, как нам в Россию. И тогда происходит подмена на разных уровнях. Возьмите, к примеру, слово «любовь», – посмотрел с лукавинкой в глазах.

– И что же такое любовь? – с интересом взглянула на него Александра. – Неужели сможете дать определение?

– Любовь, это то, о чем я собирался с вами говорить, когда увидел в Шереметьевском ВИПе, и особенно потом, когда оказался здесь – в соседнем кресле, – заулыбался он.

– Насмотрелись в юности фильмов про Эммануэль? – хмыкнула Александра.

– Это вы про ту сцену в самолете? – оживился он. – Так это же не любовь, а секс. Примитивный уровень физического тела, просто похоть.

– Перестаньте, Максимилиан, я серьезно, – нахмурилась она.

– И я серьезно. О подмене смыслов. Американское «to make love» – это что, по вашему «любить»?

Александра промолчала.

– Вот именно – «заниматься любовью», – ответил он сам, – то есть, тра-хать-ся. На животном уровне. Да и в любовь, кстати, они не взлетают, а падают. Вспомните «to fall in love».

– Куда ж денешься от инстинктов тела и играющих гормонов, – примирительно сказала она.

– А брак по расчету разве любовь? – продолжил Максимилиан.

– Нет – не любовь. Договорные отношения, – согласилась она. – Для меня любовь находится в поле романтизма. Там где стихи, романсы и одухотворенность.

– Значит, на уровне души, – уточнил он. – А еще выше – дух. Там – готовность к самопожертвованию ради любимого человека. Ведь так?

– Пожалуй, так, если пользоваться религиозной терминологией.

– А научной терминологией «любовь» не объяснить, сколько ни старайся. В русском языке смысл слова «любовь» всегда находился на уровнях души и духа, а не инстинктов и ментальности. А нам изо всех сил внушают, что любовь – это секс, то есть удовлетворение похоти, и расчет, на случай раздела имущества при разводе.

– Вам мясо или рыбу? – подошла к ним стюардесса с любезной улыбкой.

– Рыбу, – сказала Александра.

– А мне – мясо и еще коньяку, – распорядился Максимилиан, протягивая стюардессе пустой бокал. – И подмена происходит сейчас на всех уровнях, – продолжил он разговор. – Западные торговые марки, знаки и логотипы – повсюду. Рекламный «новояз», когда нам предлагают «сникерснуть» или выпить пива из «позитивной светлой бутылки». Опрокидывающие русское понимание нравственности и чести модели поведения, когда актеришка, нацепивший форму русского офицера (!) снимает с шеи своей дамы ожерелье и отдает… за пиво! Модный поп-певец, который, ничуть не смущаясь, сообщает с телеэкрана, что он, кстати, до сих пор не отдал девятьсот рублей человеку, который когда-то выручил его, жившего впроголодь. Или известный кинорежиссер, который уверенно вещает с того же телеэкрана, что государственная власть – это вертикальная часть креста, а культура – горизонтальная. Перевернутая система координат! Все смешалось в головах!

– Ну, так это он вертикаль власти, наверное, имел в виду, – заметила Александра.

– Власть – всегда пирамида и к кресту отношения не имеет! – Максимилиан откинулся на спинку, давая возможность стюардессе вытащить столики из подлокотников и накрыть их салфетками. – А вот когда русский народ «уподобится», – продолжил он, снова повернувшись к Александре, – и станет воспринимать чужой менталитет и культуру, как собственную, его станет легко победить. «Уподобленные» не будут сопротивляться. Как можно воевать против ценностей, принимаемых как свои, то есть против собственного «Я»?

– И что, никто этого не понимает? Невероятно! – воскликнула Александра, покручивая в ладонях бокал с водой.

– Бросьте! – Максимилиан махнул рукой. – Большинство наших СМИ давно уже по содержанию – желтые, по форме – голубые, а по отношению к власти – пушистые. Изредка прорывается что-то светлое, но и то – скорее по недосмотру. Их хозяева и руководители первыми же и были отравлены чужими символами в виде зеленых дензнаков и стали первыми «уподобленными». Уподобленность давно стала неотъемлемой частью их внутренней природы. Телом они вроде бы в России, но квартиры и дома по велению расчетливого разума и зову переродившейся души покупают в Америке и Европе. А потом… потом они начали старательно клонировать себе подобных на низших уровнях шкалы человеческих ценностей – там, где соблазны тела и расчет, чтобы легче было манипулировать и превращать людей в стадо. К тому же, человека легче опустить в порок и примитивизм, чем поднять до души и уж тем более до духа. Поэтому наши СМИ не ищут трудных путей, – усмехнулся он. – Зачем париться? Приобретение духовных ценностей требует работы, которая длится всю жизнь. К тому же, если «гомо сапиенс» духовен, превратить его в болванчика весьма затруднительно. Потому и государству такие СМИ ко двору, – грустно констатировал он. – Именно поэтому, товарищи, целенаправленное отключение души и духа у русского народа является архиважной политической задачей! – снова прокартавил он голосом еще недавно такого вечно живого вождя мирового пролетариата. – Главный вопрос, – Максимилиан снова стал серьезным, – кто и как трактует смыслы. Слова свобода, равенство, братство, справедливость и демократия по форме великолепны! Но смыслом их наполняют те, кто сильнее и успешнее.

– В советские времена таких, как вы, диссидентами называли, – с усмешкой заметила Александра.

– Ну, какой же я диссидент? – делано засмущался Максимилиан. – Я – простой русский кинокритик, в душе нескромно считающий себя не только интеллектуалом, но и интеллигентом, – он снова откинулся на спинку кресла, давая возможность стюардессе поставить на столики квадратные стеклянные тарелки с едой. – Должен заметить, подача в «Аэрофлоте» стала заметно лучше, – отметил он, разглядывая ломтики семги, разложенные на нарядных листьях салата в обрамлении долек тонко нарезанного лимона, крохотных помидоров-черри и розочки из сливочного масла. – А в общем, дорогая Александра, замечу, что разговор, затеянный нами, не способствует улучшению аппетита. Скажу в заключение только то, что их… «наши» СМИ, – он сделал многозначительную паузу, – усиленно формируют для русского народа цель – получение денег любыми средствами, идеал – в виде «гламурной» жизни, и исподволь обеляют почти все смертные грехи, чтобы люди не стеснялись тратить бабки на наслаждения и комфорт. Усиленно вбивают в головы американскую формулу: «Счастье – это неограниченное потребление»! Ваше здоровье! – приподнял бокал с коньяком.

– А что такое счастье, по-вашему? – немедленно поинтересовалась Александра.

– Скажу так, – Максимилиан задумался. – Счастье у каждого свое, как и правда. Зависит от внутренней шкалы ценностей или степени испорченности. Для меня счастье – это свобода и востребованность творчества. Приятного аппетита, приятная собеседница, – он взял в руки вилку и нож…

– Фильм посмотреть не желаете? – после еды к ним подошла стюардесса с подносом, на котором были разложены упакованные в пластиковые пакеты наушники.

– Нет! – в один голос воскликнули Александра и Максимилиан.

– Вы почему сказали «нет»? – спросила она, когда стюардесса отошла.

– Потому что еще насмотрюсь до тошноты на кинофестивале. А вы?

– Не хочу становиться «уподобленной», – улыбнулась она.

– Не берите в голову, – Максимилиан тоже заулыбался. – Если у вас с духовностью и здравым смыслом все в порядке – «уподобленным» вас не пробить…

Уже спускаясь по трапу самолета на летное поле Каирского аэропорта, Александра повернулась к попутчику:

– Приятно было познакомиться с вами, Максимилиан. Но должна вас огорчить. Экзамен на госпитализацию вы не выдержали. Продолжайте лечиться амбулаторно.

– И что ж, никаких шансов? – вопросительно глянул он.

– Может быть… когда-нибудь… в будущем, – решила она все-таки дать надежду, – при появлении более ярко выраженных симптомов.

– Телефончик дадите на всякий случай? Ну, если там… – он указал рукой вверх, – вдруг опять охоту на диссидентов объявят… Тогда я только к вам буду проситься…