Текст книги "«Шизофрения»"

В воздухе вдруг запахло чем-то паленым. Ревзин принюхался.

– Горит что-то, – обеспокоено пробормотал он, оборачиваясь. – Может, на кухне чего сожгли? – посмотрел на Соловьева, снова принявшегося за еду.

– Я только вспомнил, что не ел со вчерашнего, все недосуг было, – словно оправдываясь, сказал тот. – Да и то – после рыбного желе, которым меня супруга Янжула пичкала, аппетита пять дней как не было вовсе! – он снова добродушно рассмеялся, но вдруг, резко прервав смех, нахмурился и подался вперед. – Для установления настоящей метафизики, – проговорил он, – спиритические явления не только важны, но и необходимы, но говорить открыто об этом нельзя-я, – он помахал пальцем перед собой. – Делу это пользы не принесет, а мне доставит плохую репутацию.

– Неужто и ты тоже церковного гнева боишься? – усмехнулся Ревзин.

– Гнева не боюсь, тем более, что даже в Европе давно еретиков на кострах не жгут, однако же до истины хочу докопаться сам без внешних воздействий и давлений.

Ревзин обеспокоено втянул воздух.

– Не чувствуешь? Правда горит что-то!

– Горит и горит, – отмахнулся Соловьев. – Ежели пожар – нам скажут. Чай не костер инквизиции, – засмеялся он. – Скажи лучше, чего тебя в библиотеке-то не видно? Здесь, в Лондоне вроде как и нечем больше заниматься. Погода скучная, люди – такие же, сиди да работай.

– Я, Владимир, живу-то ведь не как ты в меблированных комнатах напротив библиотеки, а на другом конце города, – в голосе Ревзина послышались скорбные нотки. – Дороговизна помещений здесь совсем не по моему карману. Высунешь утром нос на улицу – вроде солнышко глянуло, чаю выпьешь, снова глянешь – небо в минуту тусклое, дождь накрапывает, или того хуже – грязное облако фабричного дыма, от которого все чрезвычайно быстро чернеет, даже крахмальные рубашки надо менять два-три раза в день, грязь на дороге, и никакого желания покидать помещение не наблюдается. А тебе-то не надоело гностиками да Каббалой заниматься? – он чуть отстранился, давая возможность подошедшей девушке забрать пустые тарелки.

Та наклонилась, снова, будто ненароком, коснулась пышной грудью плеча Ревзина, отчего тот замер, подхватила посуду и, повиливая бедрами, уплыла на кухню.

– Скучно, поди? Неужто ничего иное в голову не идет? – продолжил Ревзин, провожая девушку взглядом. – Женщины, к примеру. Женщины – они точно для удовольствия Богом созданы. Вот смотришь – и уже глаз радуется…

– Каббала… гностики… – задумчиво повторил Соловьев, разглядывая что-то на столе.

– Женщины, я говорю, – хмыкнул приятель.

– Каббала, гностики, женщины… Я как раз об этом, – Соловьев вскинул голову. – Ты слыхал, думаю, что человек, – ну, это всегда признавалось, – был изначально андрогинным существом, и потому разумно предположить, что он сохранит это двуполое состояние. В отношении того, как это будет сделано, существовало две точки зрения. Одна школа утверждала, что человеческая душа была разделена на две части – мужскую и женскую – и что человек остается несовершенным созданием до тех пор, пока эти части не воссоединятся через эмоции…

– Любовь, – уточнил Ревзин.

– Любовь, – кивнул Соловьев. – Отсюда – теория о «родственных душах», которые маются веками в поиске дополняющей их части разделенной души. Но вот послушай, какая штука! – он оживился. – Есть, понимаешь ли, еще одна теория, будто разделение полов произошло в результате подавления одного из полюсов андрогинного существа, чтобы таким образом жизненные энергии могли быть направлены в сторону развития рациональных мужских способностей.

– И что? – Ревзин посмотрел рассеянно и со стуком поставил опустошенную кружку на стол.

– С этой точки зрения, – продолжил Соловьев, – человек до сих пор является андрогинным существом и по-прежнему изначально духовно полон, но в материальном мире женская часть мужской природы и мужская часть женской подавлены. Однако же через духовное развитие и познание мистерий скрытый элемент в каждой природе постепенно приобретет активность и, таким образом, человек восстановит половое равновесие. По этой теории женщина эволюционизирует от положения спутника мужчины до равенства с ним.

– Таким образом женитьба… – Ревзин пренебрежительно поморщился.

– …станет союзом компаньонов, – пояснил Соловьев, – в котором два сформировавшихся индивида пробуждают друг в друге скрытые способности, помогая друг другу достичь полного индивидуального завершения. С моей точки зрения, эта теория более адекватна. Хотя есть и еще одна полностью противоположная теория и практика. Мы тут с Янжулом книгу Джона Хамфри Нойеса о «Библейском коммунизме» читали.

– И что там? – Ревзин изобразил заинтересованность на лице.

– Нойес основал в США несколько коммунистических общин под названием «Онайда», среди обитателей которых проповедовал свободную любовь. Считал правильным разорвать индивидуальные связи между мужчинами и женщинами, чтобы переключить скованную в них энергию на приверженность обществу. Социализм для него – учение о новом экономическом порядке, а коммунизм – о сексуальном. Считает, что социализм без коммунизма обречен, потому брак должен уступить свое место коммунизму. В «Онайде» все – мужья и жены друг другу, нет родителей и детей, поощряется секс, но запрещена любовь. Романтическая сторона – побоку. Все трапезы, труд и развлечения в общине коллективные. Партнеры находят друг друга в общем зале во время общего вечернего досуга, а потом на некоторое время уединяются в одной из спален. Но не на всю ночь во избежание романтических привязанностей.

– Интересно, – протянул Ревзин, глаза которого возбужденно заблестели. – Чем-то напоминает четвертый сон Веры Павловны в «Что делать?».

– У Чернышевского все гораздо… – Соловьев запнулся, – утопичнее, что ли, светлее и по-литературному – красивее. Хотя, помнится, – он наморщил лоб, – слова «любовь», по-моему, в сне Веры Павловны тоже нет. «Радость» есть, «веселье» есть, «наслаждение» есть, а «любви» нет. И вправду что-то горит, – он принюхался и огляделся. – Пойдем отсюда от греха подальше. Да и закрываются они скоро, – положил на стол несколько монет и встал из-за стола.

– Да-да, пойдем, – Ревзин медленно, будто обдумывая что-то, поднялся следом и направился к выходу, бросая взгляды в сторону кухни, откуда, словно ненароком, выглянуло озорное личико, – от греха, – добавил он и подмигнул девушке, на лице которой появилась обнадеживающая улыбка.

Вышли на улицу. Соловьев подхватил рукой цилиндр, чуть не слетевший с головы под порывом ветра.

– Мерзкий, мерзкий климат, – проворчал он. – Ни зимы, ни лета. Даже солнце и то в вечной каминной дымке. Не зря все наши разъезжаются. И Ковалевский, и Капустин. Остались только мы с тобой да Орлов.

– Это какой же Орлов?

– Дьякон русской церкви.

– А ты как, Владимир, тоже собираешься?

– Мне ехать отсюда еще рано. Поживу до будущей весны, тогда уж… Задумал я, понимаешь ли, один важный труд… – Соловьев замолчал, провожая взглядом кэб, прогромыхавший по булыжной мостовой.

– Поеду я, Владимир, – Ревзин, прерывая разговор, протянул руку для рукопожатия. Поздно уже. Хозяйка на порог не пустит. Спасибо за ужин.

– Да-да, езжай. Мне тоже… пора… – рассеянно махнув рукой, Соловьев в раздумье медленно двинулся в сторону дома, не заметив, как его приятель, подождав немного, снова нырнул в таверну…

* * *

Водяная пыль, прыснувшая с неба на лобовое стекло машины, напомнила о скором окончании «бабьего лета». Стеклоочистители призадумались на секунду, но все же нехотя сделали свою работу. Порыв ветра полоснул по макушкам деревьев вдоль дороги, срывая разноцветное убранство и закручивая листья в феерическом прощальном танце. Заходящее солнце, с трудом прорвав одиноким лучом дождливую черноту горизонта, бросило беглый взгляд на серый город и снова спряталось, словно ужаснувшись увиденному. Радиопередача прервалась сообщением о пробках на дорогах, которое напоминало сводку из района боевых действий.

«Потери узнаем вечером», – подумала Александра и перестроилась правее, чтобы пропустить прилепившуюся сзади «девятку», водитель которой явно искал повод попасть в новостной блок о дорожных происшествиях.

Когда она подъехала к дому, черный Кузин «мерседес» уже стоял на площадке возле участка. Она вышла из машины, чтобы открыть ворота. Водитель, степенный Петр Петрович, оторвавшись от телевизионного экрана на передней панели, приспустив стекло, с достоинством кивнул и проинформировал о том, что Алексей Викторович пошел в дом, потому что уже минут пятнадцать как приехал. Это было похоже на упрек. Отношение Петра Петровича к ней было неровным и колебалось в зависимости от ее отношений с Кузей в диапазоне от уважительно-подобострастного до осуждающе-недоуменного. В последнее время он, судя по всему, занял выжидательную позицию, решив просто наблюдать, хотя его взгляд по-прежнему говорил: «И чего ты, девка, выкобениваешься? Другая б с закрытыми глазами за такого жениха выскочила».

– Резину скоро надо будет на зимнюю менять, – помогая открыть ворота, не преминул наставительно напомнить Петр Петрович, с тем превосходством в голосе, которое слышится у всех пожилых и многоопытных водителей по отношению к женщинам, не способным отличить аккумулятор от генератора.

– Посоветуйте потом, Петр Петрович, какая лучше, «Гудиер», «Мишлен» или «Пирелли»? – небрежно бросила Александра названия, усвоенные из рекламы, и снова села за руль, чтобы загнать машину в гараж. – Ворота закроете? – попросила Петра Петровича, который, погрузившись в размышления над тайнами качества шинной продукции, молча кивнул…

…Кузя, удобно расположившись на диване перед телевизором, что-то жевал.

– Добрый вечер, Сашенька! – радостно пробасил он и поднялся навстречу, раскинув руки.

– Алексей Викторович! Вы когда соизволите мне ключ от дома отдать? – Александра увернулась от объятий. – Может, я с любовником приехала, а тут ты сидишь.

– Ага. Ключ отдам, – пообещал он. – На таможню тоже с любовником поедешь? – все же бросил обеспокоенный взгляд ей за плечо. – А где ж любовник-то? – спросил подозрительно.

– Отстань! В багажнике – в пакете! – отмахнулась Александра, решительно направляясь к холодильнику. – Мне не до шуток, когда я голодная. Когда я голодная – убить могу!

– Голодная? – удивленно переспросил Кузя.

– Так спрашиваешь, будто обед приготовил, – она печально осмотрела содержимое холодильника и, повертев в руках упаковку со сметаной, украшенную молодецкой надписью «Подружись с Изидой новой, будешь сытым и здоровым!», возмущенно воскликнула:

– А где мой сыр?

– Ты имеешь в виду такую ма-аленькую сухую корочку? – смущенно спросил Кузя, отводя глаза в сторону.

Она кивнула.

– Грустную такую, скукоженную? – на всякий случай уточнил он.

Александра подозрительно прищурилась и кивнула еще раз.

– Я, Сашенька, понимаешь ли, ее съел. Чтоб не мучилась. Переживешь?

– Всю?! – голосом, который шел из самой глубины измученного очередной диетой желудка, воскликнула она, гневно глядя на Кузю, который старательно изображая смущение, съежился и вжался в спинку дивана.

– Это, между прочим, был мой обед! – сообщила Александра трагическим голосом. – Твердый сорт сыра с пониженной жирностью.

– Бедная моя, опять на диете, – фальшиво посочувствовал он.

– Теперь уже пощусь, – ехидно уточнила она. – По твоей милости, между прочим.

Вероломный пожиратель сыров виновато потупился.

– Не переживай, Сашенька. Там в уголке холодильника в фольге полкусочка еще осталось. И вот вино еще есть, – указал на открытую бутылку. – А я тебя после таможни в рестора-а-анчик хотел сводить, – пряча змеиную усмешку, голосом демона-искусителя протянул он. – Очень, кстати, прилично готовят. Особенно – рыбу. Речную форель. Как в рекламе.

Александра, бросив на него негодующий взгляд, снова открыла дверцу холодильника, извлекла из фольги остатки сыра и с наслаждением принялась грызть низкокалорийный продукт, запивая красным вином – второй и последней составной частью диеты.

– Сашуль! – Кузя благоразумно решил перевести разговор на другую тему и потому ткнул пальцем в экран телевизора, где парочка ведущих – один средних лет в очках, другой помоложе, нежно переглядываясь и манерничая, беседовали с гостем передачи – субъектом с наглыми глазами, старомодно подкрученными усами, одетым в яркий пиджак в крупную клетку, с красным галстуком-бабочкой и руками в перстнях. Гость небрежно поигрывал курительной трубкой, вероятно, призванной подчеркнуть неординарность его личности и несомненную принадлежность к когорте великих, богемных и общественно-признанных. Закинув ногу на ногу и обнажив волосатую полоску кожи между брюками и краем носков, гость демонстрировал окружающим ботинок с золоченым носочком, который немедленно заворожил телеоператора концептуальностью кадра.

– А вот такой прикид у мужика, это как, по-вашему, называется? – живо поинтересовался Кузя.

– Ну, посмотри сам на этого эпатажника, – Александра проглотила кусочек сыра и сделала глоток вина. – Держит себя вычурно, театрально, перебивает собеседников, беседу переводит в собственный монолог. Типичная истероидная акцентуация, – поставила она диагноз.

– Ой, умна-а-я-я… – заискивающе протянул Кузя.

– Ладно, чего уж там! – примирительно проговорила она, медленно пережевывая сыр, чтобы растянуть удовольствие.

В связи с тем, что отвлекающий маневр удался, пожиратель сыров решил развить успех.

– Скоро на телевидении сексуальные меньшинства станут мажоритариями, – проговорил он глубокомысленно, снова указывая на экран, где сладкая парочка продолжала любезничать друг с другом, почти позабыв о госте программы.

– Только на телевидении? А у вас во власти? – разочарование по поводу сыра, съеденного поклонником, оставило в ее душе слишком глубокий след.

– А что у нас во власти? – Кузя изобразил недоумение.

– Не делай вид, что не знаешь. Сексуальная ориентация легко распознается по жестам, походке и мимике человека. Большинству людей требуется всего одно мгновение, чтобы безошибочно понять, кто именно перед ними в данный момент – гетеро– или гомосексуалист.

– Ну-у, – замялся Кузя, – и у нас встречаются, конечно, представители влиятельной группы с… – он запнулся, подбирая слова, – … с красноречивыми движениями и интонациями.

– Впрочем, – Александра сделала еще глоток вина, – среди мужчин с нетрадиционной сексуальной ориентацией есть вполне приличные люди с точки зрения человеческих качеств и приятные в общении по сравнению с волосатыми обезьяноподобными особями, дышащими перегаром и тупостью.

– Ты шутишь?! – удивился Кузя. – Педики – нормальные? Нормальные – это мы! – хлопнул себя ладонью по выпяченной груди. – Мужчины, ведущие здоровый образ жизни, – сказал, явно напрашиваясь на комплимент.

– Не шучу. Не забывай, что человек по природе своей андрогинен – в нем присутствует и мужское и женское начало. Под влиянием многих причин может произойти сдвиг, который…

– Вот именно – сдвиг! – перебил Кузя. – Когда в старом уголовном кодексе была статья, гомики хотя бы этот самый сдвиг не демонстрировали.

– Во всяком случае, – Александра медленно, с видимым наслаждением дожевывала драгоценный продукт, постепенно успокаиваясь, – я знаю несколько чудесных ребят, мой стилист, например, – сказала с вызовом, намекая Кузе, что еще не забыла его дурацкую ревность, – которые отличаются от вас – гетеросексуалов тем, что у них другое восприятие окружающего мира. Они способны любить, жертвовать собой ради любви, чувствовать прекрасное так, как вам и не снилось…

– Ага, чувствовать прекрасное! – передразнил Кузя, неожиданно хлопнув себя по бедру.

– Глупо, – пожала она плечами, – и печально, когда власть с одной стороны запрещает и разгоняет собрания геев и лесбиянок, являющихся полноправными гражданами страны, а с другой, награждает орденами и называет улицы именами лиц нетрадиционной ориентации, которые ей прислуживают. А в СМИ, – ткнула пальцем в экран, – и на эстраде не останавливает навязчивую пропаганду этих специфических отношений и их внешней атрибутики. Заметь – между мужчинами. Лесбиянки – умнее! И скромнее! – сказала не потому, что действительно так думала, а потому, что последние были все-таки женщинами, и женскую солидарность пока никто не отменял.

Остатки сыра были с сожалением отправлены в рот.

– Впрочем, как и все женщины вообще, – она с вызовом посмотрела на поклонника, ожидая услышать возражения, но Кузя почему-то решил не спорить.

– Ладно, – Александра облизнула пальцы, еще хранившие волшебный сырный запах, – пойду переоденусь, и поедем на таможню.

Кузя, расслабившись, откинулся на спинку дивана.

– Ключи от дома положи на стол. Последний раз прошу! – строго сказала она поклоннику.

Тот неожиданно покорно кивнул и с притворным вздохом извлек ключи из кармана.

– Дубликат – тоже, – Александра приостановилась в дверях, но Кузя посмотрел таким невинным взглядом, что она решила не настаивать.

* * *

– Ты, блин, что ж, даже бабу до дома проследить не смог? Ничего нельзя доверить! Как бабки из шкатулки делить, небось первым прибежишь? А дело простое сделать слабо…

– А что я? На посту на выезде из города мент ей козырнул, а меня тормознул.

– Козырнул-тормознул. Ты хоть фамилию ее узнал?.. Как, как! По номеру тачки. База данных «гаишная» на каждом углу продается…

* * *

На таможню они с Кузей съездили впустую, если не считать радушный прием, оказанный местным начальством. Да что толку? А еще говорят, что они там все могут просветить.

«Мы не можем дать определенного заключения, позволяющего идентифицировать природу того, что находится внутри шкатулки», – мысленно передразнила Александра таможенника, битых пятнадцать минут нажимавшего кнопки на своем аппарате. А потом – на другом, потому что первый вроде как стал «глючить». Впрочем, второй тоже. Он даже собаку приводил понюхать. А на ее простой вопрос о том, есть ли в шкатулке вообще хоть что-нибудь, – только растерянно пожал плечами. «Во всяком случае, драгоценностей и наркотиков там точно нет». Кузя даже расстроился. Впервые не смог исполнить ее желание.

Александра поднялась на второй этаж в небольшую, обитую вагонкой комнату, носившую гордое название «кабинет», потому что в ней уместились небольшой письменный стол, кресло и книжные полки, забитые специальной литературой, поставила шкатулку на стол и немного посидела на диване, задумчиво поглядывая на таинственный предмет с неизвестным содержимым. Потом переоделась в джинсы и рубашку в клетку, завязав ее по давней привычке узлом на животе, и села в кресло.

«Может, позвонить Онуфриенко и поставить условие: пусть или говорит, что в шкатулке, или вообще забирает? – подумала она протянула руку к мобильнику. – Нет. Глупо. А вдруг и правда согласится забрать?»

Не успела убрать руку, как мобильник зазвонил. Она сдвинула крышечку. Номер не определился. Нажала кнопку соединения.

– Александра? Добрый вечер, это Александр… Онуфриенко, – пояснил на всякий случай «хороший человек». Будто можно было не узнать.

«Легок на помине», – подумала она.

– Добрый вечер, Александр, – сказала почти равнодушно, чтобы скрыть радость.

– Как ваши дела? У вас все в порядке? – спросил Онуфриенко таким тоном, будто что-то почувствовал.

Александра неопределенно промычала, подразумевая, что все, конечно, могло бы быть в порядке, если бы не одна неразрешимая проблема, которую он же и создал.

– А я, значится, сижу сейчас и думаю, кто это дергает меня на тонких планах? Не вы ли? Признавайтесь, – заботливо поинтересовался Онуфриенко.

«Может, спросить про шкатулку? – заколебалась она. – Так ведь спрашивала уже».

– Признаюсь. Минуту назад думала, какой бы повод найти, чтобы вам позвонить.

– А вы не ищите повода. Нам эти церемонии не нужны. Знаю, хотели про шкатулку небось спросить?

– Я!? Про шкатулку!? – возмущенное недоумение удалось изобразить настолько хорошо, что Онуфриенко быстренько сменил тему.

– А что вы сейчас делаете? Подождите. Я вам сам скажу. Сидите и пытаетесь работать. Работа не складывается. Мысли растекаются. Я прав? А вы посмотрите-ка, сегодня – 19-й лунный день. Ничего хорошего он не сулит. Так что и не мучайте себя зря. А вот завтра у нас – 20-е лунные сутки. Поездки и новые дела весьма благоприятны. Я, собственно, чего вам позвонил. Вы, помнится, сказали, что в Египет собираетесь.

– Разве? – удивленно спросила Александра, силясь припомнить, действительно ли такое было.

Онуфриенко будто не услышав, продолжил:

– Так вот, мне сегодня Исида сказала, что ехать туда надо, – он сделал паузу, – мне самому. Нет желания присоединиться? Я много чего интересного могу показать.

– Не знаю, я не решила пока, – неопределенно ответила Александра, хотя предложение показалось ей заманчивым. Удача шла прямо в руки. Посмотреть Египет глазами НФР! В том, что Онуфриенко и есть НФР – она практически уже не сомневалась. Особенно после слов про Исиду.

– Ну, значится, решайте! – почти равнодушно сказал он. – Если надумаете, позвоните. Я лечу в следующий вторник. Билет уже купил. Остановимся у египтологов, – сказал, как о чем-то уже решенном. За нее. А она за себя все решает сама. Всегда.

– Договорились! А как мне вас в Каире найти, если все-таки полечу? – поинтересовалась Александра.

– Проблем не будет. Наш мир – тесен, – сказал Онуфриенко, выделив слово «наш».

Уточнять про «наш» мир она не стала. Пока.

– Кстати, скажите, Александр, а вы когда родились?

– Я? – Онуфриенко помолчал. – Видите ли, Александра, эзотерики не открывают дату своего рождения.

– А вы разве эзотерик? – она изобразила удивление. – Ну, хорошо. А хотите, я попробую угадать день, в который вы справляете именины? 12 июня. Нет?

Короткие гудки неожиданно отсоединившегося телефона позволили предположить, что она права.