Текст книги "Тонкая грань"

Дачные этюды

Гроза в июне

Быстрое движение длинных облаков в небе – грязно-серых и золотисто-розовых – будто переворачиваются в волнах морские раковины: то тёмной ребристой стороной, то гладкой перламутровой, отражающей солнечный свет.

Урчит гром, перекатываясь из стороны в сторону. Поднимается ветер. Разом обрушивается дождь, и тут же яркие ветвистые молнии рассекают небо. Гром мощными раскатами приветствует их. Серая разодранная парусина ливня колышется из стороны в сторону. Пионы с растрёпанными листьями и обнаженными жёлтыми сердцевинами испуганно склонились к земле. Гнутся, дрожат тугие ветви жасмина, усыпают землю белыми лепестками. Шум низвергающихся с небес потоков подобен гулу водопада.

И вдруг всё стихло. Сквозь влажную жемчужную завесу проглядывает солнце. Промытым деревьям и кустам, напитавшейся влагой земле легко дышится. Мокрый воздух благоухает множеством ароматов. Тихо. Только слышно, как через прореху в крыше капает на террасе вода: кап-кап.

Летнее утро

Проснуться ранним утром на даче. Открыть глаза и увидеть кроны деревьев – ажурные верхушки сосен и берёз, тёмные пирамидки елей. В любую погоду – и в солнце, и в дождь, когда небо затянуто ветхой дерюжкой, прекрасны эти первые мгновения начинающегося дня. Вся округа окутана дрёмой, только откуда-то сверху доносится: «тюить-тьюить», «чит-чит» – это переговариваются между собой славки и московки. А то вдруг с шумом вспорхнут с облепихи пестрокрылые сойки, закончившие свой завтрак, да залает вдали сторожевой пёс, честно несущий свою службу. И опять тишина. Поток свежего воздуха вливается в окно, смешиваясь с запахом мяты, пучки которой развешаны по дощатым стенам комнаты. На столе – букет белых и фиолетовых флоксов. Всё овеяно покоем.

Глядя в небо, прикидываешь, как провести этот день – пойти ли в лес или поработать в саду, заглянуть к соседям на чашку чая, заваренного с мелиссой и зверобоем, прогуляться ли в деревню за свежими яйцами и молоком или, если погода не благоволит, просто понежиться среди подушек на диване, закутавшись в плед и обложившись старыми журналами и книгами. Как бы ни сложился дачный день, он непременно принесёт отраду!

Проводы и встречи

Тропинка на станцию идёт сначала через лес, где стройные сосны соседствуют с угрюмыми елями, потом тянется среди густой травы вдоль железнодорожной насыпи. За несколько десятилетий сколько хожено-перехожено по ней! Знаком каждый поворот, каждая рытвина, перетянутая толстыми узловатыми корнями деревьев-исполинов! Приезжают-уезжают дачники, приходят на станцию встречающие и провожающие, часто целой компанией, с детьми, собаками – этакая радость для всех!

Встречающие и провожающие – это особые люди: ведь они укрепляют и поднимают тонус своих близких, согревают их своим вниманием и заботой. А иногда человек идёт от станции один. Согнулся под тяжестью рюкзака или тянет за собой тележку с поклажей. Идёт медленно, не торопясь. Он сошёл с поезда, и никто не встретил его. Возможно, он никого и не ждал, но всё же повертел головой. Пропустил вперёд шумные компании и неспешно двинулся в путь. Но и он не одинок – знакомы ему высокие травы, радуют жёлтая пижма и белые ромашки, приветствуют проносящиеся мимо шмели, кланяются сосновые ветки. Он идёт сначала вдоль железной дороги, а потом исчезает в лесу – столь страшном для новичка, но столь близком и отрадном для старого дачника.

Дворецкий

Хмурое июньское утро. Уже и солнцеворот миновал, а тепла как не было, так и нет.

Мы со Светой, моей племянницей, сидим в плетёных креслах в саду, укутанные в пледы, и пьём чай. Холодно. Кажется, выдохни – и пар пойдёт изо рта. Но мы любим наш сад и утренние чаепития за круглым столом и поэтому своим привычкам не изменяем. Пусть пасмурно, прохладно, но хорошо, что хоть дождя нет. И воздух какой свежий! Чистый, как горный хрусталь. Взор отдыхает на зелёных кронах деревьев, бордовых цветах шиповника и тугих бутонах пионов. Сидим, не двигаясь, будто застывши, боясь растерять тепло своих кашемировых гнёзд.

Света, высвободив руку из-под пледа, берёт чашку и делает последний глоток. Сидит какое-то время в задумчивости, а потом говорит:

– А хорошо всё же, когда у тебя есть дворецкий. Сейчас бы позвонить в колокольчик и сказать: «Бэрримор, ещё чая, пожалуйста». И он, прямой, строгий, слегка поклонившись, ответит: «Сию минуту». И вот он уже идёт неспешно с подносом, в белых перчатках, аккуратно ставит на стол чашки, чайник со свежезаваренным чаем, вазочку с печеньем – и незаметно удаляется…

– Да, хорошо бы, – соглашаюсь я. Свой чай я тоже допила, хочется ещё, а подниматься не хочется.

– А в перерывах между чаепитиями, – продолжает мечтать Света, – он мог бы выполнять определённую негрязную работу по дому и саду: например, протирать окна, стричь кусты.

Мы невольно обращаем наши взоры на разросшийся пузыреплодник, за густой листвой которого уже не видно сарая. Да и кусты шиповника рядом потеряли всякую форму, длинные колючие ветки клонятся к земле.

– Бэрримор мог бы жить у нас в доме, – продолжаю я разговор, – проветривать к нашему приезду комнаты, включать при необходимости отопление.

– Срезáть цветы и ставить букеты в вазы, – подхватывает Света. – Он открывал бы калитку, когда мы подходим к дому, а когда уезжаем – выходил бы провожать нас на крыльцо – и стоял бы там, пока мы не скроемся из виду. И всегда такой спокойный, ненавязчивый… Как в «Аббатстве Даунтон», помнишь?

Конечно, я помню. Сама не раз смотрела этот сериал.

– Может, нам повесить объявление на станции: «Ищу дворецкого»? – предлагаю я.

– Ну да, – отвечает иронично Света, – там деревенские мужики, нашабашившись за день, прочитают, позвонят и выскажут тебе всё, что они думают.

– Да, трудно найти нужного человека, – соглашаюсь я.

– Важно ведь, чтобы у него было чувство собственного достоинства, – произносит Света и осекается, словно сказав что-то немыслимое.

Мы сидим молча, углубившись в кресла, перед опустевшими чашками. Где-то неподалеку слышится размеренное металлическое пощёлкивание – и нам кажется, что это Бэрримор аккуратно подстригает кусты жёлтой акации.

Вдруг явственно раздаётся тарахтение подъезжающей машины. Из неё выскакивает мужик, с виду цыган, в грязной майке, затёртых штанах, и кричит на всю округу: «Навоз! Навоз нужен?» Тут же улица оживает, появляются дачники из соседних домов, спрашивают, что за навоз, почём. Мы со Светой вскакиваем с кресел и торопимся к калитке: нам тоже нужен навоз – для подкормки смородины и нашего скромного огородика. Сколько взять? Три мешка? Пять?

– Берите десять, – уговаривает цыган. – Не заметите, как разойдётся.

Перетаскивает тяжёлые мешки под яблоню, мы помогаем аккуратно уложить их, после чего падаем в изнеможении в кресла. В пледах уже нет необходимости: жарко.

– В любом случае, это работа не для Бэрримора, – заключает Света.

Отдышавшись, понимаем, что церемония утреннего чаепития скомкана безвозвратно. Поднимаемся и идём в дом, где нас ждут привычные дела.

Друзья-товарищи

Проводив племянницу в Москву, я возвращалась на дачу. На душе было грустно: заканчивался ещё один день. Тихий, радостный – но вот уже почти ничего не осталось от него: ещё немного, стемнеет – и исчезнет он во мгле. Как всё быстротечно! Кажется, только что зацветал жасмин, и вот уже минул Ильин день, отгремели грозы, зажелтела листва на деревьях. В лесном воздухе появились резковатые осенние нотки.

Тропинка шла вдоль железной дороги, а впереди высился изумрудной стеной еловый лес – сквозь него надо пройти немного. Днём идешь, не замечаешь дороги, а тут в сгущающихся сумерках стало мне отчего-то боязно. Впереди на тропинке появились вдруг навстречу двое мужчин, идущих друг за другом. Первый был высоким, крупным, шёл решительным шагом, отмахивая воздух ладонями, словно лопастями. Приглядевшись, я узнала в нём дачника Бориса с дальнего участка. Он тоже узнал меня, остановился. За ним остановился и товарищ его – мелкий, жилистый, подслеповатый на один глаз.

– Что, моцион вечерний совершаете? – спросила я. Неудобно было так просто мимо пройти – как-никак мы знакомы, пару лет назад помогал мне Борис забор поправить.

– Нет, – ответил он. – Идём к другу нашему, машинисту. Скоро поезд на Калугу подойдёт, и, пока стоит, мы пообщаемся. – Борис двинулся было дальше, но остановился. Его товарищ, поспешавший за ним, чуть не врезался в него. – А хотите, пойдём с нами, – предложил Борис, – потом вместе вернёмся.

Но я отказалась: поздно уже, тьма сгущалась, да и устала я за день.

Пошла лесом, и было уже не страшно, всё вокруг снова казалось приветливым и знакомым. Вскоре послышался шум приближающегося поезда, а потом затих – поезд остановился на нашем полустанке. А потом снова застучали колёса, сливаясь в удаляющийся гул. Сколько стоял поезд? Минуту, не более. И за это время старые друзья-товарищи успели поприветствовать друг друга, может, даже перекинуться парой слов. Наполнили друг друга радостью встречи, и неважно, что она была столь краткой.

На подходе к дачным участкам лес расступился, обнажив дивное вечернее небо. Закат растекался по нему золотисто-персиковым вареньем, с малиновыми прожилками, светился, играл в лучах заходящего солнца, а над ним синим покровом сгущались вечерние сумерки. Я постояла у ворот, не в силах оторвать взора от этого чуда Божия. А я-то думала, исчерпал себя день. Ан нет – порадовал ещё сюрпризами! Да ведь и лето ещё не закончилось. Столько, может, ждёт ещё всего впереди…

Бобровые норы

Я направлялась к дальним дачам, чтобы самой увидеть то, о чём уже давно говорили соседи: в пруду поселились бобры, которые изрыли своими норами всю береговую полосу. С одной стороны, нашествие бобров радовало, свидетельствуя о чистоте воды и в целом неплохой экологии нашей местности, но, с другой стороны, оно принесло с собой целый ряд проблем – грунт на крутом берегу начал осыпаться и проваливаться, ходить по тропинкам стало небезопасно, и даже к мосткам для купания не каждый решался теперь подойти. Говорили, что бобры подгрызают и заваливают даже большие здоровые деревья, устраивая запруды, – но в это мне верилось с трудом.

К тому времени, как я собралась на пруд, почти все дачники уже разъехались: и с наших участков, и с «Минерала» – соседнего кооператива, непосредственно примыкающего к пруду. Начало сентября выдалось ясным и тёплым, привычные шум и зелень сменились жёлто-бордовыми красками и какой-то оглушающей тишиной. Я дошла до самого пруда, не встретив ни одного человека. В первые осенние дни, спокойные и светлые, пруд выглядел тихой заводью – ни малейшая рябь не тревожила его зеркальной поверхности. Приглядевшись, я заметила у воды на противоположном берегу целый ряд довольно больших углублений – они явно походили на бобровые норы. Но где же их хозяева? Или отправились уже на спячку?

Пройдя немного вдоль пруда, я вдруг заметила рядом, почти у самой воды, человека, который внимательно осматривал прибрежные ёлочки и кусты.

– А правда, что бобры хозяйничают тут с недавнего времени? – спросила я у мужчины, поздоровавшись с ним.

Он выпрямился и улыбнулся, видимо, обрадовавшись живому человеку среди полного безлюдья. Весьма преклонного возраста, он выглядел бодрым и приветливым. Высокий, спортивного телосложения. Одет в светлые холщовые брюки и застиранную футболку.

– Да, с прошлого года боремся с ними, – ответил он, отряхивая руки. – Столько деревьев за это время погубили! Видите, приходится теперь меры принимать. – Он указал на стоящие у воды берёзы, и я только тут заметила, что стволы у них на метр от корней обёрнуты толем. – А то, бывает, повалят вечером дерево, а к утру от него уже и следа нет: всё разделали, перегрызли и в норы утащили. Один ошкуренный пенёк на берегу торчит да кучка стружки рядом.

– Не может быть! – удивилась я.

– Да-да, – покачал он головой. – Особенно осины да берёзки жалуют, да ивы тоже. А норы у них глубокие – под самые дачные участки уходят. Вокруг – каналы и лабиринты. И склады – будь здоров! Для них ведь древесина – и пища, и стройматериал. Запасаются на всю зиму, – со знанием дела добавил он. – Впрочем, я к ним претензий не имею. Это ведь мы к ним пришли, а не они к нам.

– Ну уж наши дачи столько лет здесь стоят! – не согласилась я.

– Давно! Так давно, что почти все, кто тут начинал, уж в царствии ином… Какая поначалу тут жизнь бурлила! – слабо улыбнулся мужчина. – А теперь – тишь да гладь.

– А это вы стволы обернули? – уточнила я, разглядывая деревья на берегу.

– Да, – ответил он без хвастовства. – И вот это, – он указал на ладно сработанную лавочку меж ёлок, – сделал на пеньках берёзок, что остались после бобрового разбоя. – Он помолчал, а потом, склонив голову набок, вдруг сказал: – Меня Валерий зовут. А вас?

Я представилась. После состоявшегося знакомства из уст Валерия сама собой потекла бойкая речь. Мысли его перескакивали с темы на тему, обо всём он говорил взволнованно, увлекаясь. Я присела на лавочку. Уйти, оборвав человека на полуслове, казалось неудобным. Да и наскучался, видимо, этот труженик в одиночестве.

– Америка летит в тартарары! – восклицал Валерий. – Каких президентов они себе выбирают! Ничего хорошего не сделано в последнее время. Пропадут! Да и Европа тоже… Пусть у них там всё комфортно, изысканно, красиво, но главного нет! У нас пусть не так… – он неопределённо махнул рукой в сторону дач, – но нам Человек важен! Мы по правде, по совести живём.

«Пытаемся жить, – мысленно поправила я. – Но и за это, должно быть, Господь терпит нас».

– Они там всё святое попрали, – волновался Валерий. – Мыто без них проживём, а они без нас – нет! Да без одних наших удобрений с голоду помрут, – довольно заключил он, сомкнув руки замком.

Я молчала, полагая излишним вступать в дискуссию с человеком почтенного возраста.

– А вы что у себя выращиваете? – неожиданно спросил он.

Его вопрос застал меня врасплох.

– Да ничего особо не выращиваю, – ответила я. – Растёт то, что само растёт: смородина, черноплодка…

– А картошку? Огурцы, кабачки?

Я отрицательно покачала головой. Валерий посмотрел на меня сочувственно.

– Да как же так можно? – пробормотал он. – А чем же вы занимаетесь?

И опять я не знала, что ответить. Я ведь не сижу на даче сложа руки – всё время чем-то занята. Но дела мои какие-то мелкие, незначительные – видимых результатов не приносят.

– У меня цветы растут, – добавила я. – Флоксы, гортензия, хризантемы.

Валерий сокрушённо покачал головой. Потом как-то выпрямился, подтянулся и торжественно произнёс:

– Позвольте вам в таком случае сделать небольшой презент. Вот мой участок, пройдёмте.

Весь его решительный вид и тон, каким это было сказано, не допускал отказа.

Мы прошли сквозь калитку и оказались на участке, сплошь занятом хозяйством. Перед нами простиралось небольшое картофельное поле, грядки, за ними – два самодельных парника. К дому примыкал покосившийся навес, забитый инвентарём и всевозможными инструментами. На притолоке, рядом с сараем дремал дымчатый упитанный кот.

– Я сейчас. Подождите, – сказал Валерий и исчез в парнике.

Я огляделась. Дом хороший, но старый. Видимо, строили в одно время с нашими дачами – более тридцати лет назад. При всей кипучей энергии хозяина вокруг всё же чувствовалось какое-то запустение, свойственное холостяцкому жилью. Цветов на участке не было – лишь два красных розанчика ютились у крыльца.

Вскоре появился Валерий – с полными руками даров. Он предъявил мне и аккуратно сложил в пакет увесистый кабачок, с дюжину огурцов и мелких помидоров. Как я ни пыталась хотя бы уменьшить число его даров, всё тщетно.

– Вот занимаюсь тут огородом, – сказал Валерий, обводя взглядом своё хозяйство. – А цветы – только эти. – Он указал на розовые кусты и вздохнул. – Неля, жена моя, их сажала, вот я их и берегу. Умерла она пять лет назад от рака. – Он опять вздохнул. – Я её семь месяцев с ложечки кормил, под конец не узнавала меня уже…

Он посмотрел вверх, где в листве черёмухи чирикали воробьи, и вдруг неожиданно весело сказал:

– Я им там кормушку приладил, вот они и щебечут. И знаете, у всех разный характер: один прилетит, возьмёт семечку и сядет деликатно на ветку, а другой расположится в кормушке и не подпускает никого – ну прямо как у людей. – Он рассмеялся.

Когда мы проходили мимо сарая, кот вдруг неожиданно поднялся и угрожающе изогнул спину.

– Всё хорошо, всё в порядке, Дымок, – поспешил успокоить его хозяин. – И лопата на месте.

– Он у меня сторож, – с улыбкой заметил Валерий в ответ на мой удивлённый взгляд. – И почему-то всегда за лопату особенно переживает.

Мы попрощались у калитки, и я пошла к себе с полной сумкой неожиданных даров. Шла и думала, что действительно есть в русских людях что-то такое, чего нет в других. Где ещё, скажите, человек после пяти минут знакомства поделится с тобой своими сокровенными мыслями и чаяниями, пригласит в свой дом и одарит, предложит тебе хлеб насущный? Да, как бы ни ценили мы свой привычный комфорт, без него всё же можно обойтись, а вот друг без друга, без веры…

Трясина

Случилось это, когда мы только начинали строить свою дачу в Калужской области, рядом с деревней Ерденево. На месте нынешнего дома лежала лишь груда брёвен, а участок представлял собой неровную пустошь с торчавшими тут и там пнями. Отец наш к тому времени уже умер; мы с братом вечно были заняты своими делами, и маме пришлось взять на себя весь нелёгкий груз дачного строительства. Она то и дело ездила в соседний Малоярославец, чтобы заказать стройматериалы, договориться насчёт обработки брёвен, доставки цемента и прочих надобностей. Не женское это было дело – сложное и хлопотное, но мама не жаловалась: уж очень хотелось ей, городской жительнице, пожить на склоне лет на природе, в своём собственном бревенчатом доме.

Неудобство этой строительной эпопеи заключалось ещё и в том, что транспортное сообщение между Ерденево и Малоярославцем было нерегулярным: и электрички, и автобусы ходили довольно редко. Заехав в Малоярославец по очередному делу, маме приходилось подолгу задерживаться там в ожидании обратного поезда. В тот памятный день, быстро закончив свои дела и освободившись, мама решила не ждать электрички, а вернуться «на дачу» пешком. «Дачей» мы называли тогда крошечный хозблок на нашем участке, где останавливались, приезжая из Москвы. Идти было далеко – больше часа, но мама решила, что без труда преодолеет этот путь: она любила ходить пешком и обычно не уставала.

День стоял погожий. Июльское солнце ласково припекало после недавно прошедшего дождя, а лёгкий ветер смягчал духоту полуденного зноя. Тропинка петляла, то углубляясь в тенистый лес, то выходя на опушку, то спускаясь в овраг. Неподалёку, параллельно тропинке тянулась железная дорога, поэтому хоть мама и шла этим путём впервые, но он казался ей знакомым. Идти поначалу было несложно, но, когда мама спустилась в низину, земля под ногами начала пружинить, утрачивая твёрдость. Вскоре всё пространство вокруг оказалось заполнено лужами, и земля превратилась в вязкое месиво.

«Видимо, это болото, – подумала мама. – Или, может, просто скопилась дождевая вода?» Она попробовала взять выше, но неожиданно увязла в жидкой грязи по щиколотку. «Хорошо, что я в резиновых сапогах, – подумала она, – а то туфли пришлось бы уже выбросить». Она повернула назад, к тропинке, но не увидела её, а сапог, глубоко погрузившись в тёмную жижу, издал громкий чавкающий звук. Мама остановилась, не зная, что делать: со всех сторон её окружала топкая местность, и дороги не видно. Она стала осторожно продвигаться дальше, наступая на редкие кочки и пытаясь нащупать твёрдую почву под ногами. Её охватила тревога: теперь она понимала, что оказалась посреди топкого болота. Идти становилось всё сложнее, мама совсем выбилась из сил и в какой-то момент обнаружила, что жидкая грязь скоро начнёт заливаться в сапоги. Мама замерла, внезапно с ужасом осознав, что трясина постепенно засасывает её и что ей, очевидно, самой не выбраться отсюда.

«Какой кошмарный конец! – подумала она. – Никто даже не узнает, что произошло. Меня будут искать, с ног собьются, и никто никогда не найдёт…» Случившееся казалось одновременно и жутким, и абсурдным. Она видела себя как бы со стороны, отказываясь верить, что этот кошмар происходит с ней. В окружающем мире ничто не изменилось: по-прежнему светило солнце, в вышине парили птицы, а она стояла, как соляной столб, не в силах сдвинуться с места.

«Господи, милосердный Боже, спаси меня! – в отчаянии взмолилась мама. – Святый отче Николае, помоги мне, не дай пропасть этой жуткой смертью!» Сердце её билось, как колокол, не нарушая тишины июльского полдня. Она хотела крикнуть, но горло пересохло и онемело. Да и кого звать? Вокруг ни души. Место совершенно пустынное – лишь вдали периодически проносились со свистом электрички…

Мама в изнеможении прикрыла глаза, а когда открыла их снова, то увидела рядом с собой неизвестно откуда взявшегося мужчину – средних лет, приятной наружности, со спокойным добрым лицом в обрамлении русых волос и небольшой бородки.

– Идите за мной, – сказал он маме и, ни о чём не спрашивая, пошёл впереди, легко переступая с кочки на кочку.

Мама шла за ним, наступая след в след – сначала с трудом, потом увереннее, и с каждым шагом земля под её ногами становилась всё более твёрдой.

И вот наконец они оказались на опушке, на сухом тёплом пригорке. Мама с облегчением перевела дух и собралась поблагодарить своего спасителя – но тот будто исчез. Мама с удивлением огляделась по сторонам: куда же он мог деться – ведь только что был рядом?! Но никого не было вокруг – лишь редкий лес приветливо шелестел листвой. «Не иначе как сам святитель Николай помог мне», – пронеслось у неё в голове.

Мама обессиленно опустилась на землю и, прислонившись спиной к берёзе, расплакалась от лавины прорвавшихся чувств – пережитого страха, напряжения, радости, благодарности за своё чудесное спасение, любви ко всему, что жило и светилось вокруг мягким ласковым светом.