Текст книги "Тонкая грань"

Но вот на противоположной стороне проспекта показался мой дом.

– Если хочешь, притормози здесь, – предложила я Оле. – Я перейду по подземному переходу.

– Да, давай, – согласилась она. – А то разворачиваться долго. Это тебе, – она протянула мне пакет с яблоками, – с дачи. Яблок в этом году – море.

Я шла по переходу и чувствовала, что меня качает из стороны в сторону. Никогда не замечала раньше, что переход такой длинный, а лестница – такая крутая. Да и пакет с яблоками тянет руку.

Но вот я и дома. Как хорошо, когда у тебя есть дом и когда ты дома! Я заварила крепкого чая и порезала в него яблочко, которое оказалось душистым, с приятной кислинкой. Солнце ласково светило в окно.

Надо вытереть пыль. Завести настенные часы. Я снова дома… Слава Богу за всё!

Сон

Паломническая поездка подходила к концу, и перед тем, как покинуть монастырь, группа собралась в трапезной для чаепития. Пришёл батюшка, который только что отслужил литургию и теперь присоединился к паломникам, чему те были несказанно рады, имея наготове свои вопросы. Спрашивали в основном о насущном – о делах житейских и семейных. Батюшка отвечал не спеша, обстоятельно, и присутствующие с жадностью впитывали его слова, пытаясь найти в них высший смысл и применить каждый к своей ситуации. И тут вдруг заговорил один мужчина из группы, хранивший до сего времени молчание. Был он высок, худощав, лет тридцати пяти; весь его вид и манера держаться говорили о том, что человек он замкнутый, нелюдимый.

– Батюшка, а правда ли, что всё возможно Господу? – спросил он негромким, но твёрдым голосом.

– Конечно, – ответил священник.

– И любые чудеса?

– Да, и чудеса любые. Вы же помните евангельский рассказ о пяти хлебах и двух рыбах, которыми Господь насытил пять тысяч мужей? Разве это не чудо?

– Да, но это было давно. А в наше время?

– И в наше время. Известно, например, много случаев, когда в войну пуля не брала молящихся солдат и смерть проходила мимо.

– А вот сейчас, в наши дни, возможно ли что-то необыкновенное? – не унимался мужчина.

– Что вы имеете в виду? – спросил батюшка, отхлёбывая чай из кружки.

– Вот со мной произошла странная история. Послушайте, – начал мужчина. – Я недавно закончил в своей квартире ремонт – долго собирал деньги и наконец осилил это дело. Побелили мне потолки, поклеили новые обои, развесил я по стенам картины, которые остались мне от отца-художника. Знаете, я – человек простой, работаю проектировщиком, получаю немного, поэтому для меня этот ремонт стал большим событием. Я очень радовался, что закончил его и что у меня дома хоть и небогатая обстановка, но зато теперь будет чисто и опрятно.

И вот как-то отлучился я ненадолго из дома, а когда возвращался, то, выйдя из лифта, увидел на лестничной площадке незнакомых людей и среди них – сотрудника полиции. Металлическая дверь в тамбур, где находятся моя и соседская квартиры, была открыта, и когда я придвинулся ближе, то, к своему ужасу, увидел, что и входные двери моей и соседской квартиры тоже открыты и на месте замков зияют неровные проёмы.

– Да что здесь происходит?! – взволнованно воскликнул я, протискиваясь вперёд.

– Две квартиры ограбили, – ответили мне стоявшие рядом. – Среди бела дня замки выломали – видно, выследили, когда никого не было дома.

Сердце сжалось у меня в груди. «Да как же так?! – подумал я. – Ведь я всего-навсего какой-то час и отсутствовал. Ладно сосед – он живёт на даче, но чтоб такое случилось со мной!»

Холодея, я потянул за дверную ручку и вошёл в свою квартиру. Моим глазам предстала жуткая картина: вещи раскиданы, ящичек, где лежали деньги, пустой валяется на полу. Но особенно меня удручило то, что стены непривычно оголились – только шурупы от висевших на них ранее картин уродливо торчали, словно металлические зубы в глумливой ухмылке.

Я бессильно прислонился спиной к стене и закрыл глаза. Боль сдавливала грудь, в глазах стояли слёзы. Стало невыразимо жаль утраченных картин, которые оставались единственной материальной памятью о почившем отце, да и денег тоже было жаль – ремонт обошёлся мне в копеечку, а ведь я собирался ещё помочь тётушке с операцией… Отвратительно было к тому же осознавать, что моя квартира оказалась взломанной, что ещё недавно по ней нагло расхаживала мерзкая шпана и что теперь мне предстоят долгие разбирательства с полицией! Всё это наполнило меня непередаваемым отчаяньем – и я взмолился: «Господи! Пусть это будет сон! Пусть это будет сон!»

И тут я проснулся.

Мужчина замолк, и все в изумлении воззрились на него, ожидая продолжения.

– Вот я и хочу спросить, – обратился мужчина к батюшке, – что же это было? Я всё помню предельно четко, во всех деталях – и произошедшее, и свои переживания! Когда я проснулся и увидел, что всё на своих местах, я перекрестился и с облегчением подумал: «Слава Богу, сон!» Но теперь я думаю: может, всё это случилось на самом деле, а Господь, вняв моей молитве, обратил случившееся в сон?

– Ну это уж вы хватили! – улыбнулся батюшка. – Такого быть не может.

– Почему «не может»? Вы ведь сами говорили, что Господу всё возможно.

– Да, но в вашем случае очевидно, что это был сон. Вы ведь не помните, к примеру, в деталях, куда вы в тот день и зачем выходили, что предшествовало ограблению? – спросил батюшка.

– Не помню, – согласился мужчина. – Но ведь Господь мог это стереть из моей памяти, – и добавил после короткой паузы: – Жизнь, она ведь как устроена: вот мы сейчас сидим, беседуем, и уже скоро наступит завтра. Каким оно будет? Может, таким, а может, эдаким. Бессчётное количество вариаций, зависящих от поступков восьми миллиардов людей, проживающих на планете. Плюс силы природы и силы небесные – мириады вариаций, и лишь одна из них станет реальностью. Вот и в моём случае, может, Бог выбрал сначала один вариант, а потом заменил его другим. Знаете, как на компьютере: сделал шаг, посмотрел – передумал, нажал кнопку reverse – и тут же вернулся в исходную позицию, будто ничего и не было. А следующий шаг уже будет другим. Вот и здесь, реальность в итоге стала другой, нежели предполагалось изначально.

– Не стоит фантазировать, – ответил батюшка снисходительно. – Фантазии – опасная вещь, – и добавил: – Господь действительно может помочь человеку – самым неожиданным образом в самых, казалось бы, безнадёжных ситуациях – но иным образом, не как вы описали.

«А что это я решаю за Господа?» – подумал он вдруг, но добавлять к сказанному ничего не стал. Допив чай, батюшка поднялся.

– Ну что, друзья мои, пора нам прощаться! – обратился он к собравшимся. – Помолимся.

И, прочитав благодарственные молитвы, вышел из-за стола.

Паломники тоже поднялись, разом заговорили, зашуршали своими пакетами, стали собираться, одеваться. И только один мужчина продолжал сидеть неподвижно, глядя в задумчивости прямо перед собой.

Цветы бугенвиллеи

Молчание камня

С террасы небольшого кафе, расположенного на каменистой возвышенности, открывался чудесный вид на бухту Solita с узкой полоской пляжа и серой косой, уходящей далеко в море. Я обнаружила это место случайно: с главного променада сюда вела едва заметная среди сосен тропинка. Посетителей обычно было немного, и я взяла себе за правило приходить сюда по вечерам – почитать в тишине, выпить бокал вина, полюбоваться вечерним закатом. На открытой узкой террасе стояли лицом к морю зачехлённые диваны и круглые, на тонких резных ножках, столики. Было в этой обстановке что-то несовременное, или, может, вневременное – похоже, в таких вот кафе в заграничных приморских городках сиживали некогда наши соотечественники – давным-давно, до войн и революций… В общем, приглянулось мне это место. Вот и в тот раз я устроилась на дальнем диванчике с книжкой. На море царил полный штиль, бирюзовая гладь воды блистала бордовыми полосами вечерней зари. Из глубины кафе раздавалась тихая музыка.

Не успела я насладиться этой идиллией, как вдруг послышались шаги, и у входа замаячили посетители – мужчина, женщина и девчушка лет пяти. С виду – русские. За границей русский человек легко определит своего соотечественника по какой-то вселенской усталости, запечатлённой в его движениях и взгляде. Вошедшие разместились неподалёку от меня – к счастью, не слишком близко. Я продолжила чтение, и всё же до моего слуха стали долетать отдельные фразы. Это действительно оказались русские туристы.

Женщина позвала дочку, крутившуюся у стола:

– Катя, иди сюда! Смотри, – она протянула девочке меню с картинками, – будешь мороженое?

– Не-а, – послышалось в ответ. – Буду персиковый сок.

Девчонка – белобрысая, в ярко-розовых легинсах и майке с надписью Star-6 – продолжала, как волчок, носиться по веранде.

Родители сделали заказ подошедшей официантке, после чего мать поймала за руку пробегавшую мимо дочку:

– Катя, персикового сока нет. Апельсиновый будешь?

– Не хочу. Почему нет персикового? – захныкала девочка, опускаясь на корточки.

Через некоторое время я скользнула взглядом в сторону родителей. Сидят, молча пьют кофе, глядя на море. Мужчине на вид лет сорок, высокий, худощавый. Породистая внешность. Порода, как известно, особенно заметна в профиль; так вот у него профиль был выразительный: орлиный нос, высокие скулы, крепкий подбородок. Короткая стрижка ёжиком, на висках – чуть заметная седина. Одет в бриджи цвета хаки и белую рубашку, на ногах – кожаные сандалии. Сидит прямо, расправив плечи, сосредоточенно смотрит перед собой. Не иначе какой-нибудь преуспевающий менеджер или начальник среднего звена. Она – дама с пышным формами, лет тридцати, в ладно сидящем, облегающем фигуру трикотажном платье с глубоким вырезом на спине. Тёмные прямые волосы до плеч. Лицо без какого-либо выражения, брови слегка приподняты – будто в постоянном удивлении.

– Чайки! – послышался снова звонкий детский голос. – Я хочу вниз, к морю!

– Катя, поправь сандалии, – напутствовал её отец.

Мать нагнулась (при этом её зад широко округлился под мягкой тканью), поправила дочери застёжки на сандалиях, и они начали спускаться по каменным ступеням к воде. Девочка резво бежала впереди, а мать с грациозностью львицы следовала за ней.

Я вновь взглянула на отца. Уставший, безучастный. Повторный брак? Да, скорее всего. Дело, видимо, было так (как оно, в сущности, и бывает обычно в случае повторных браков). Работает он себе в каком-нибудь офисе, всё у него благополучно: хорошая зарплата, семья – жена, один или двое взрослых или почти взрослых сыновей (дочерей), перспективная работа. Но вот в коллективе появляется она – молодая, спокойная, вызывающе красивая. Вот они встречаются взглядом в первый раз – и этот взгляд длится чуть дольше, чем принято, таит в себе некий тайный вызов; он впечатлён её большими, по-детски широко раскрытыми глазами. Потом они снова и снова зацепляются взглядами при встрече, потом она просит подвести её до метро:

сумка тяжёлая. Случайное касание рук, жаркий поцелуй… Всё происходит быстро и неожиданно. Мучительный разговор с женой, стыд перед детьми и попытка успокоить себя: мол, взрослые уже. Скорый повторный брак, рождение дочери…

Мать с девочкой возвращаются и садятся на диван. Мать пьёт воду из стакана. Гордая посадка головы, слегка насмешливая линия полных губ. Что ж, эта женщина может быть довольна: она своего добилась – интересный муж, ребёнок, отдых на заграничном курорте.

– Мам, я в туалет хочу.

Мать с дочерью встают и идут вдоль террасы к двери с указателем WC. Отец тем временем достаёт портмоне, отсчитывает несколько купюр и кладёт их на стол, прижимая пепельницей.

Через несколько минут появляются мать с дочерью. Садятся, женщина принимается переплетать девочке растрепавшуюся косичку.

– Как чайки, не испугались тебя? – спрашивает отец, наклоняясь к дочке.

– Не-а, я им хлеба покрошила… А мы сегодня вечером на дискотеку пойдём?

– Ты опять танцевать хочешь? – спрашивает он, поглаживая дочку по голове.

Обычная семейка. И всё же что-то не так. И тут до меня доходит: за всё время, что они тут находятся, родители не обмолвились между собой ни словом! Конечно, бывают ситуации, когда слова не нужны, но… Как заметил кто-то, молчание моря всегда отличишь от молчания камня… Что ж, если подумать, то за шесть лет вполне возможен путь от пылкой влюблённости – через скуку и раздражение – к полной окаменелости чувств.

Отец встаёт и направляется в то заведение, откуда только что вернулись женщина с ребёнком. Когда он исчезает из виду, мать достаёт из сумки телефон и быстро-быстро скользит по экрану пальцем. Потом берёт девочку за руку, и они направляются к выходу.

Через некоторое время появляется отец – крутит головой в поисках своих. Кивком указываю ему, в какую сторону они ушли. Он едва заметно кивает в ответ. Пройдя несколько шагов по галерее, он останавливается, поворачивается лицом к морю и, скрестив на груди руки, некоторое время смотрит в задумчивости на слабое колыхание волн. Затем глубоко вздыхает и направляется дальше, к выходу.

Портрет

– Я хотел бы написать твой портрет, если не возражаешь, – Мирослав вопросительно взглянул на Таю и неспешно отпил кофе из маленькой керамической чашки. – Скажи, когда у тебя будет время.

Они сидели в небольшом кафе на Кайзерграхт, неподалёку от его галереи. За окнами, как это водится в Амстердаме, шёл дождь, небо затянули плотные тучи – от этого в кафе, освещённом мягким светом ламп в цветных абажурах и пронизанном запахом кофе, сделалось особенно уютно.

Тая была польщена: она считала Мирослава талантливым художником, и то, что он предложил написать её портрет, было для неё и неожиданно, и приятно.

– Чудесная мысль! – отозвалась она. – Можем начать через пару недель, когда я вернусь из Гронингена – если, конечно, опять куда-нибудь не укачу.

Тая придвинула свою чашку и глубоко вдохнула терпкий аромат чудесного кофе, которым издревле славится Амстердам. По всему телу растеклось приятное тепло, на душе сделалось необычайно спокойно.

– Хорошо здесь, правда? – улыбнулся Мирослав, угадав её настроение.

Они познакомились полгода назад, когда Тая случайно оказалась в его галерее на Халсстраат, спасаясь от внезапно начавшегося дождя. Галерея эта была совсем маленькой – всего пара крошечных залов, но то, что она увидела там, едва переступив порог и стряхнув с себя брызги дождя, глубоко тронуло её. Картины, плотными рядами висевшие на стенах, были разных жанров – портреты, городские пейзажи, натюрморты, но все они, безусловно, принадлежали кисти одного художника, и было в них нечто особенное – пронзительное, светлое, берущее за душу. Хозяин галереи оказался и автором картин – они разговорились и с первых минут почувствовали себя давними знакомыми, которых связывает много общего. И хотя их последующие встречи случались нечасто, они всегда приносили им неподдельную радость. Для Таи, чья жизнь была до краёв заполнена деловыми поездками, контрактами и переговорами, этот чех с его друзьями-художниками стал настоящим спасательным кругом, не дающим ей окончательно сгинуть в холодной пучине бизнеса. Конечно, его образ жизни был иным, чем у неё, но богемность, неизбежно присущая всем художникам, не казалась у Мирослава вычурно-нарочитой, а как-то мягко и естественно пронизывала его сущность. Казалось, он был связан глубокими, давними корнями со своей родной туманно-чувственной Богемией. Тая была в восторге от его работ, живо и тонко передающих многоплановые настроения окружающего мира. Со временем она определила для себя эту особенность его стиля как «предельную искренность». Казалось, этот молодой белобрысый чех никогда не фальшивил – ни в живописи, ни в жизни.

«Написать портрет…» – вспомнила Тая вечером, работая дома за компьютером. Как возникает такое желание? Наверное, он находит её интересной. Тая улыбнулась. Потрет в его исполнении должен получиться чудесным! А что дальше? Оставит ли он его себе или отдаст ей? Ей хотелось бы одновременно, чтобы он был и у неё дома, и в его галерее – среди других картин, которыми каждый день любуется столько людей! Она постаралась представить себе, как будет выглядеть на портрете, и сразу множество образов возникло в её воображении: светская дама; спортивного вида путешественница; жительница Петербурга, влюблённая в свой город; европейская бизнес-леди – всё это была она. Какой же образ выбрать для портрета? И в каком ракурсе лучше позировать – анфас или вполоборота? Пожалуй, вполоборота лучше. Тая открыла в компьютере файл с фотографиями и стала листать его, останавливаясь на наиболее удачных снимках. Прошлые события, города, люди проносились перед ней как ускоренная кинопленка – всё вроде было недавно, но вот уже кануло в Лету, ушло навсегда.

Листая страницы, Тая через некоторое время поймала себя на том, что испытывает какое-то смутное недовольство. Она постаралась понять причину. Фотографии были хорошие, получалась она, как правило, удачно – так что же? Она остановилась, полистала снимки назад, внимательно всматриваясь в них. И тут вдруг ей стало ясно, почему они не нравятся ей: повсюду у неё было совершенно одинаковое выражение лица – вернее сказать, отсутствие всякого выражения. Лёгкая улыбка, эффектная поза – она вдруг напомнила себе растиражированный образ с какого-нибудь рекламного плаката. Рядом с ней на фотографиях находились разные люди – молодые и старые, весёлые и хмурые, но у всех у них были живые лица, выражавшие настроения и чувства. И только она оставалась везде одинаково-статичной, её тёмные глаза казались кукольно-безжизненными. «Как две пуговицы», – в ужасе подумала Тая.

От этого открытия ей стало не по себе. Она быстро встала и подошла к зеркалу. Ну нет, на манекен она не похожа: большие глаза смотрели из зеркала вполне живо – с тревогой и волнением. Тогда в чём же дело? Может, она просто получается так на снимках? Тая будто пыталась ухватить за кончик хвоста юркую рыбку – что-то важное крутилось в её сознании, было совсем рядом, но могло выскользнуть, исчезнуть в любой момент.

Дом вдруг стал тесным для неё. Тая накинула плащ и вышла на улицу. Моросящий дождь размывал в вечернем сумраке силуэты тесно прижатых друг к другу средневековых домов, отчего их резные фронтоны казались грядой причудливо изрезанных холмов. В тёмной воде каналов яркими звёздами покачивались огни фонарей. От канала веяло сыростью и холодом, Тая почувствовала внезапную дрожь.

«Наверное, внутри у меня – пустота, – подумала Тая – в этом всё дело. Что я представляю собой? Если снять с себя, как одежду, работу, должность, повседневные дела – что тогда останется? Что? Пустой сосуд, потухший светильник… Мирослав поймёт это, как только начнёт писать мой портрет, – от него ничего не утаишь. Одно дело – беседовать за чашкой кофе о том о сём, а другое – заглянуть в душу». Ей представилось, как Мирослав, начав её портрет, вдруг остановится на минуту в задумчивости, пристально взглянет на неё, и лёгкая тень пробежит по его лицу…

Она шла вдоль канала в сгущающейся темноте, и в какой-то миг ей показалось, что она у себя дома, в Петербурге, идёт по набережной Мойки. Ей вспомнился Русский музей, куда они, бывало, захаживали с мамой. От некоторых портретов невозможно было оторваться – что за необычные, красивые люди смотрели с них: с яркими характерами, выразительными взглядами умных глаз, благородными лицами. Таких Тая не встречала в современной жизни – ни в Петербурге, ни в Европе. Там были личности, здесь – обычные люди. Личности… А что это вообще такое – «личность»? Ей вспомнился университетский курс психологии, что-то насчёт самосознания, индивидуальных черт характера и привычек. Но всё это и прежде не давало ответа на мучившие её вопросы. Допустим, с характером и привычками всё понятно, а самосознание – что это? Система убеждений, с которой ты накрепко спаян? Чёткий вектор жизни? Тая растерялась: не то что о системе – вообще о своих убеждениях она редко задумывалась, просто проживала каждый день со всеми его хлопотами и заботами. Тае стало от этой мысли неуютно. Она даже поёжилась от внутреннего озноба. Захотелось нырнуть в тёплое детство, укрыться от ответственности, начать всё сначала.

«Но если я об этом не думала, это не значит, что у меня нет убеждений, – успокоила она себя. – Ведь убеждена я, к примеру, что нельзя делать другим зла, обманывать, унижать. Надо помогать друзьям, ближним, проявлять любовь. Мама называла это “христианские ценности”», – вспомнила она. Но ведь убеждения – это не просто мысли, а спроецированный ими образ жизни. Человек должен защищать свои убеждения даже ценой собственной жизни – готова ли она к этому? Тая не находила ответа. Её жизнь в Голландии была устроенной и благополучной, и за все восемь лет, проведённых здесь, ей ни разу не представился случай испытать себя, заглянуть в свои глубины. Каждый день она ходила на работу, добросовестно продвигая вверенные ей проекты; в выходные, если не было командировок, садилась в машину и ехала осматривать очередной голландский город; порой встречалась с приятелями в каком-нибудь очередном брюнкафе, потемневшем со временем от табачного дыма и людских пересудов; иногда выезжала на море… Ровный, спокойный образ жизни. Она была вполне самодостаточна и не тяготилась своим одиночеством, скорее наоборот – дорожила им. И всегда думала, что у неё всё в порядке. А тут вдруг оказалось, что чего-то очень важного не хватает в её жизни, организованной и рассчитанной по часам и минутам.

Тая задумалась: а что она, собственно, знает об окружающих её людях? О Мирославе, с которым вот уже полгода пьёт кофе и ведёт светские беседы? Да толком ничего. Талантливый художник, родители которого в своё время выехали из Праги, от тоталитарного режима. Вот у них-то точно были твёрдые убеждения… Мирослав – приятный парень… Почему у неё никогда не хватало времени внимательно выслушать его, узнать, чем он живёт, спросить, не нужна ли ему её помощь? Людям свободных профессий порой приходится совсем непросто…

Тая остановилась на небольшом каменном мосту, перекинутом через канал. Сырая ночь накрыла угомонившийся город, и только дождь шуршал не переставая, усердно полируя блестящие булыжники бугристых мостовых. Она стояла в задумчивости, засунув руки в карманы плаща, глядя на мрачные силуэты онемевших зданий, вплотную подступающих к воде. Сколько людей прошло за минувшие столетия по этому мосту, мимо этих домов, неся в себе свои радости, горести, заботы! Вот и её мысли отпечатаются на этих камнях, и когда-нибудь, через много лет, она вернётся сюда и прочитает их снова… Ей стало вдруг нестерпимо одиноко. Захотелось увидеть хоть какого-то прохожего, окликнуть его, перекинуться парой слов – но вокруг не было ни души, лишь лодки покачивались внизу в темноте, глухо ударяясь бортами. Стоя на мосту и слушая невнятное бормотание дождя, она впервые за долгие годы почувствовала вдруг свою бесприютность в этой ухоженной, энергичной, удобной для жизни стране – холодной, чужой стране. Возможно, то же испытывают и её друзья?

«Вернусь из Гронингена – созову гостей, приглашу Мирослава, – решила она. – Накрою стол на террасе, расставлю в вазах цветы. Будем сидеть разговаривать, слушать музыку, смеяться и немного грустить… И наша беседа, подобно золотому пчелиному рою, будет медленно подниматься ввысь, прорывая облака, давая ход солнечному свету, который прольётся на террасу, заполнив всё пространство, бросив на пол узорчатые коврики, играя бликами на вазах и чашках, отбеливая и без того белоснежные салфетки и стулья… И будет всем так радостно и хорошо, что не захочется расставаться. И у всех будут такие прекрасные лица!»