Текст книги "Сафари на гиен"

– А с чего ж его так разбирает?

– А тут, видишь, какое дело вышло. Был у Лешки этого, Евдокиина сына, дружок, Виталька Боченков. Еще со школы они вместе были, вместе в армию ушли, вернулись одновременно. Виталька сантехником в наш ЖЭК устроился и почти сразу женился. Лешка у него свидетелем на свадьбе был.

Живут молодые, ребеночек родился, а Виталька пить стал. И не то чтобы так сильно, но каждый день, работа такая, сам понимаешь. Жена туда-сюда, а у нас в соседнем квартале как раз тогда объявился целитель, белый маг, по фотографии от всего лечил и брал недорого. Вот соседки и уговорили Виталькину жену к нему обратиться, а та, дура, Виталькиной отдельной карточки не нашла, а принесла ему фото, где они с Лешкой вместе на свадьбе. Тот фотографию взял, деньги тоже, велел ждать.

Проходит некоторое время – Лешка-то как запьет! И с тех пор каждый день тепленький. Ходила Евдокия к тому магу скандалить, он и говорит, ничего, мол, не могу поделать, обратный эффект, двойная петля астральная не так повернулась. Такой случай, говорит, один на тысячу бывает. Жалуйтесь, говорит, в астрал, а больше вам никто не поможет.

– В общем, лапши им на уши навешал. А тот-то, Виталька, пить бросил, подействовало на него?

– Да пить-то он бросил, да только жена от него все равно ушла. Он, понимаешь, после исцеления этого слабоват стал по мужской части, то есть не то чтобы слабоват, а прямо совсем никакой. Жена и ушла к его напарнику. Тот пьет, конечно, но с этим делом зато все в порядке.

– Вот это да! Но морду-то хоть набили они целителю этому?

– Набили, а как же, и не один раз, думаешь, откуда я все подробности так хорошо знаю? Разбирался много с этим делом.

– А откуда же Лешка этот деньги берет, чтобы каждый день в стельку напиваться?

– Вот тут другой секрет. Деньги он берет у Евдокии. Она их, конечно, прячет, а он все равно находит, способности у него такие открылись. Уж она куда только не запихнет деньги эти, а приходит – опять Лешка нашел и пропил. Поэтому у них и скандалы были. И я тебе вот что скажу: Лешка хоть и пьяница, но парень тихий, дружков к себе не водил и убивать Евдокию у него никаких причин не было. Теперь ему и пить не на что будет, и из квартиры выселят, да и вообще, мать же она ему все-таки!

– Э, брось, Пал Савельич, каких только подонков на свете не бывает, мы-то знаем.

– Это точно, а только про Лешку я не верю. Ну, слушай дальше. По работе дворник он и есть дворник, кто на его место польстится? А в подъезде, где Евдокия жила, у нее со всеми жильцами конфликты были. Берем сверху. На девятом этаже Василий Степаныч на гармони играет. Как они ругались, это не передать. Так он ее материл, что заслушаешься, но чтобы ножом пырнуть – да на кой она ему нужна? Дальше, Маргарита Ивановна, врачиха эта, что ее нашла. Евдокия на них с мужем наезжала из-за собаки, потом угрожала донести, что Маргарита дома зубы лечит. Так про это все знают, зачем Евдокию-то убивать? И алиби у нее, у Маргариты, подруга ночевала, вместе они не спали, друг у друга на глазах были. Дальше, на первом этаже на площадке Сидоренки в трехкомнатной, потом Евдокия, а с другой стороны тетя Шура Зверева и коммуналка большая ведомственная, там народ все время меняется, и Евдокия не успевает с ними отношения испортить. С Сидоренками Евдокия вроде ничего жила, это где хозяин на троллейбусе работает, он Евдокию последним живой видел, а с тетей Шурой Зверевой все время скандалы. Эта Шура в молодости на корабле буфетчицей плавала, потом в химчистке работала, а теперь на рынке колготками торгует. Дочка у нее где-то взрослая, а Шура одна живет, и погулять всегда любила, и сейчас любит, хоть и возраст у нее уже солидный. Ну, у нее шум, музыка вечно до полночи орет, дверью хлопают, окурки бросают – в общем, Евдокии эти гулянки были, как нож острый. И даже не в окурках, я тебе скажу, тут дело, а просто не могла она видеть, как люди жизни радуются, норовила настроение испортить. Меня вызывали, я Шуре предупреждение делал, а кто теперь участкового боится? Да и баба-то эта Шура неплохая, беззлобная, ну, повеселиться любит, так за что же на нее наезжать-то? В общем, взял я с Шуры слово, что после двенадцати никаких хождений и никакой музыки. Гости у тебя, говорю, пускай хоть до утра сидят, ты женщина самостоятельная, квартира отдельная, но чтобы все тихо было. Разговор этот у нас с Шурой с год назад был, а прошлой зимой случай произошел. Был у Шуры день рождения или еще какой праздник. Засиделись допоздна, как обычно, но после двенадцати музыку выключили. Поутихли, а потом расходиться начали. И один мужик решил у Шуры остаться. Только Шура его попросила, чтобы он последних гостей проводил, помог им машину поймать. На улице мороз, налегке не пойдешь. Мужик этот куда-то свою куртку задевал, а Шура ему и говорит, что надевай, мол, мое пальто, кто тебя в полвторого ночи увидит. Тот и надел. Проводил приятелей, пошел назад, парадную-то вспомнил, а квартиру перепутал. К Шуре от лестницы направо. А он пошел налево, к Сидоренкам. А у Сидоренок хозяин, Николай Михалыч, в ту неделю в вечернюю смену был. Там пока в парк, пока с диспетчером то да се, развозка его только к двум часам до дому доставит. А Вера, жена его, ждет, спать не ложится, чтобы он не гремел, не звонил, потому что внучка маленькая болела у них тогда.

А того-то, Шуриного хахаля, в последний момент сомнение взяло, та ли квартира, он звонить не стал, а постучал тихонько. Вера к двери подходит и спрашивает: «Коля, ты?» А тот-то тоже Колей оказался, он и отвечает: «Я!» И представь себе: открывает Вера дверь, а на пороге вместо мужа стоит мужик с усами и в дамском пальто с чернобуркой такой пышной! Тут наша Вера Антоновна так заверещала, что не только внучка, а все соседи до девятого этажа проснулись. Сын ее выскочил, мужику этому, не разобравшись, сразу в глаз засветил, а тетя Шура вышла, как давай хохотать, прямо до икоты. В общем, когда соседи все поняли, то тоже посмеялись и разошлись: дело в субботу было, завтра не на работу, ну, ошибся человек дверью по пьяному делу – с кем не бывает? Только Евдокии неймется, орет на Шуру. Я, говорит, жаловаться буду, и не участковому, он у тебя купленный, – это она про меня, значит, – а прямо на прием к начальнику отделения пойду, чтобы тебя за сто первый километр выселили. Ты, говорит, пьяница и тунеядка, живешь на нетрудовые доходы. Тут и Шура не выдержала, это я, говорит, тунеядка, да ты посиди десять часов на морозе, а потом говори. А насчет пьянства, то кто, интересно, твоего Лешку вчера на улице поднял и домой на себе притащил. Это верно, Шура часто его подбирает по доброте душевной. В общем, срам сказать: подрались они прямо на лестнице. Соседи разняли, а утром обе ко мне жаловаться прибежали. Я в глубине души Шуре сочувствую, но формально составил протокол, оштрафовал обеих и пригрозил, что, если еще раз так будет, оформлю на пятнадцать суток. Испугалась Шура, поскучнела, больше никаких гулянок, а Евдокия ходит гоголем, совсем ее загрызла, добилась своего.

– Вот, Сережа, рассказал я тебе много баек, а все равно, я считаю, ерунда все это, не повод для убийства. Мало ли соседок ругаются, друг другу волосы повыдергают, но до убийства чтобы дойти – это, я тебе скажу… Уж ты мне поверь, я участковым двадцать лет без малого работаю, людей знаю.

– Да, Пал Савельич, дохлое это дело убийцу Евдокииного искать. Ты знаешь, это же третье дело такое, у нас считают, что маньяк тут орудует.

– Ну, Сергей, здесь я тебе не помощник, про маньяков я ничего не знаю.

– Ладно, пойду я, Пал Савельич, спасибо тебе. Ты тут посматривай, как и что, понаблюдай. Если что заметишь, уж звякни мне или зайди.

– Зайду, а как же. Удачи тебе. Может, и докопаешься до сути, хотя, если маньяк это… – участковый с сомнением покачал головой.

Когда человек увлечен своей работой, он может говорить о ней часами. Римма Петровна Точилло могла, забыв все на свете, в течение двух-трех часов увлеченно рассказывать о внедрении тыквовидного цепня в телесные полости промежуточного хозяина. Если же речь заходила о скребнях, в особенности факультативных, в иновационной стадии – она просто теряла человеческий облик, и однажды в академической столовой, забыв, что ее соседи по столу хотя и биологи, но не гельминтологи, то есть не специалисты по паразитическим червям, так живо описала процесс размножения нематод, что одного немолодого впечатлительного профессора увезли в больницу в состоянии средней тяжести, а от доцента средних лет ушла жена, потому что он перестал есть и вскрикивал во сне.

Римму Петровну такая реакция удивляла. Она не могла понять, как нормальный, развитый, образованный человек может не восхищаться изумительными пропорциями плоских и круглых червей, их поразительной приспособляемостью и жизнестойкостью. Кое-кто из сотрудников шепотом утверждал, что Римма читает рукописи своих статей заспиртованному в банке восьмиметровому бычьему цепню, а злые языки поговаривали, что она собирается посвятить ему свою монографию.

Только одного Римма Петровна не переносила: когда ее любимых гельминтов называли вульгарным словом «глисты».

В этот вечер пятницы в Институте животноводства было весьма оживленно. Тому имелись три причины. Во-первых, приподнятое настроение всегда царило в учреждениях вечером в пятницу, это осталось еще с советских времен. Во-вторых, что гораздо важнее, сегодня утром в институте выдали наконец долгожданную зарплату за весь прошлый квартал. При такой радости каждый сотрудник чувствовал себя именинником, а для прекрасного настроения имелась еще и третья причина. Именно сегодня справлял свой юбилей старинный сотрудник института, всеми любимый профессор Сергей Аполлинарьевич Земляникин, начальник отдела полорогих. Сергею Аполлинарьевичу исполнялось семьдесят лет, но внешне ему никто никогда не дал бы его возраста. Профессор был высоким мужчиной с крупной головой, сидящей на крепкой шее, – в отделе полорогих вообще работали рослые полнокровные мужчины с красными лицами. Говорил профессор густым басом, но при всей своей простецкой внешности был интеллигентнейшим и деликатнейшим человеком. Профессор был сегодня доволен всем: и что выдали зарплату, и что так кстати подвернулся юбилей, и теперь он сможет пригласить к себе всех старых друзей и соратников. Торжественная часть была утром, его поздравляла дирекция, и даже из Москвы прислали телеграмму. Телеграмм вообще было много, но больше всего юбиляр обрадовался одной, присланной из опытного хозяйства. В ней содержалось поздравление с семидесятилетием и сообщалось, что гордость института, племенной бык Сергуня замечательной гернзейской породы, повредивший незадолго до этого ногу, поправился, ест с аппетитом и приступил к своим обязанностям. Словом, профессор Земляникин был бы сегодня наверху блаженства, если бы не… Если бы не досадное препятствие в виде Риммы Точилло. Дело заключалось в том, что Римму никак нельзя было приглашать на юбилей. Потому что она будет весь вечер говорить о своей работе, то есть о глистах. И жена Сергея Аполлинарьевича поставила ему вчера жесткое условие: или она, или Римма. Когда-то давно Сергей Аполлинарьевич уже сделал такую глупость – позвал Римму, неудобно было отказать. Вечер был испорчен. Сотрудники маялись и потихоньку убегали покурить на лестницу, жена и остальные родственники (не биологи) боролись с подступающей тошнотой. Остановить Римму не было никакой возможности. После ее ухода в семье был жуткий скандал. Жена Земляникина утверждала, что увлечение работой тут абсолютно ни при чем, что Римма делает все нарочно, исключительно по вредности характера, и что ей, жене, со стороны виднее. В общем, сегодня Сергей Аполлинарьевич был озабочен только тем, чтобы Римма не прослышала, что он приглашает гостей, и не заявилась собственной персоной или еще того хуже, не поняла, что ее не хотят видеть, и не затаила обиду. Этого-то Сергей Аполлинарьевич боялся больше всего.

Сотрудники, посвященные в сложную проблему, разбрелись по кабинетам и усиленно делали вид, что работают. Римма пребывала в своем кабинете в обществе банки с цепнем, и младший научный сотрудник Леночка Мохеровская с кафедры козоводства не раз уже подбегала к ее двери, цокая каблучками, и подсматривала в замочную скважину.

Рабочий день близился к концу. Надо было решаться. Земляникин жутко боялся Римму Петровну, но в данном случае жену он боялся больше, да и не хотелось портить всем праздник. Профессор решился:

– Выходим по одному, в коридоре больше двух не собираться!

Перешептываясь как дети, сотрудники на цыпочках устремились к выходу под неодобрительным взглядом сторожа Васильича. Васильич Римму сам терпеть не мог, но делал вид, что ни капельки ее не боится.

Земляникин позвонил жене, шепотом сказал ей, что они едут, потом запер кабинет и вышел. Проходя мимо двери с раздававшимся оттуда стуком пишущей машинки, он замедлил было шаги, потом махнул рукой и почти побежал к лифту, столкнувшись по дороге с Васильичем.

– Ну, ни пуха вам! – крикнул тот на прощание.

И уже войдя в лифт, профессор услышал, как стукнуло ведро, хлопнул себя по лбу и побежал по коридору.

Худая изможденная женщина мыла пол. Вот она устало облокотилась на швабру, и тут наскочил на нее профессор Земляникин. Он обнял ее за плечи и зашептал на ухо.

– Анна Давыдовна, голубушка, да бросьте вы ваши ведра-тряпки хоть на один вечер! Поедемте ко мне. Все у меня сегодня будут. Посидим, повспоминаем, отвлечетесь…

– Спасибо, Сергей Аполлинарьевич, – слабо улыбнулась она, – да разве ж я могу работу бросить? Кто же за меня сделает? А если не уберу, то запросто выгонят меня. Так что желаю вам хорошего вечера, а я уж тут…

Тень набежала на радостное лицо профессора, но он отогнал ее, похлопал уборщицу по плечу и был таков. Анна Давыдовна поглядела ему вслед и очнулась только от окрика Васильича.

– Ты чего это, Анна, стоишь тут?

Она торопливо продолжила свое дело. Васильич, которому было скучно, ходил за ней по пятам, тушил свет и проверял запоры на дверях кабинетов. Еще он помогал уборщице двигать мебель. Понемногу продвигались они к кабинету Точилло.

– Турну я сейчас эту Точилло! – хорохорился Васильич. – В самом деле, пятница, а она сидит. Тебе же убирать нужно.

Анна Давыдовна молчала. Она так устала, что не хотела тратить силы на пустые разговоры.

– Римма Петровна, можно к вам? – тихонько стукнул в дверь Васильич.

За дверью была тишина, раздавались только какие-то странные ритмичные звуки, не то капанье, не то плеск.

– Что она там делает? – удивился Васильич вполголоса, но постучал увереннее, а потом открыл дверь и замер на пороге, как изваяние.

Анна Давыдовна протиснулась мимо него и прижала руку к губам, удерживая крик. На полу собственного кабинета лежала Римма Петровна Точилло, кандидат сельскохозяйственных наук и начальник лаборатории гельминтологии, и глядела в потолок остекленевшими глазами. В груди у нее торчал нож, к ножу была приколота записка, а пониже ножа, на животе, лежала темно-красная роза, и капельки жидкости из разбившейся банки с восьмиметровым бычьим цепнем блестели на ней, как бриллианты.

Банка разбилась не полностью, но цепень вывалился на пол и лежал теперь у ног так обожавшей его Риммы Петровны, как верная собака Амундсена, умершая на могиле своего хозяина.

Васильич шумно сглотнул и сделал шаг ближе. Анна Давыдовна последовала за ним. Клочок бумаги оказался запиской. На ней черным жирным фломастером было нацарапано: «С днем рождения!».

Васильич вздрогнул, Анна Давыдовна почему-то перекрестилась.

– Мать моя, надо же в полицию звонить! – первым опомнился Васильич. – Тут телефоны уже отключены, нужно вниз спуститься. Пойдем, Анна.

– Ты иди, Васильич, а я тут присяду. Нехорошо мне что-то.

– Ну смотри, не забоишься одна-то? Вон зараза какая, смотреть противно, – его палец указывал на цепня.

– Я и не такое видела, – устало отмахнулась Анна Давыдовна.

– А, ну да. Так я пошел?

– Иди уж, скорее надо.

– Куда теперь спешить? – проворчал Васильич на ходу. – Нам торопиться некуда, а она на тот свет уже успела. Однако, кто ж это ее…

Сергей устало плелся по лестнице собственного подъезда – лифт не работал. И хоть было еще не поздно, десятый час всего, он чувствовал, что устал неимоверно. Настроение портило дурацкое дело об убийствах женщин. «Маньяк с розой», как его условно называли, действовал упорно, и вот сегодня открыли еще одно дело об убийстве Точилло Риммы Петровны, сотрудника Института животноводства.

Открылась дверь у соседей, и Надежда молча втащила его в свою квартиру.

– Ты чего это, теть Надя?

– А ты что от меня бегаешь? – рассердилась она. – Три дня уже не заходил.

– Чего заходить-то? – уныло протянул он.

– Обедать, вот чего, – строго сказала Надежда. – И заодно меня в курс дела ввести.

– Ты как в воду глядела, – покорно начал Сергей, – а что, опять Сан Саныч на работе? Так и заездить мужика недолго. Когда придет-то?

– Сегодня вообще не придет, – невозмутимо ответила Надежда. – Ушел к девяти утра на сутки. Электриком сменным в Эрмитаже работает. Не смотри на меня волком, это случайно получилось. Товарищ его старый, Паша Соколов, там работал. Он сам вообще-то доктор наук, трудился в институте одном – ну, ты понимаешь… А тут устроился сутки через трое, платят, между прочим, хорошо. А раньше главным конструктором заказа там в институте был, голова у него хорошая. И вот, когда рассекретили все разработки, он возьми да и пошли одну работу свою во Францию в один журнал. Там напечатали, и тут вдруг приходит ему приглашение на симпозиум там, в Париже. Надо же доклад делать! Он хватился – тот образец опытный, что у них был, мужики уже на винтики растащили. Кое-что смастерил на живую нитку, материалы свои с трудом отыскал и улетел на неделю. А Сашу пока попросил два раза подежурить. Не бросать же такую работу! В Эрмитаже хорошо платят… А в ларьке зоологическом я за Сашу пока посижу. Ты садись, рассказывай.

– Надоело все, – жаловался Сергей. – Ведь еще одна тетка такая же появилась.

– Да ну? – притворно изумилась Надежда.

– Не придуривайся, – рассердился Сергей, – сама же и накаркала: «Будут еще два трупа!» – в сердцах передразнил он.

– Ты остынь, – примирительно заговорила Надежда, – я уж тут и вовсе ни при чем. Просто по логике вещей получается, что пока у него ножи не кончатся, он и будет дам… так оригинально с днем рождения поздравлять.

– Знать бы еще, для какого беса ему это нужно? – вздохнул Сергей. – Нож такой же из набора, розочка опять же, записка…

– А что за тетка-то?

– Приличная женщина, кандидат наук, в Институте животноводства работала.

– Есть такой институт?

– А ты как думала! Раз животноводство есть, то и институт должен быть. Ее прямо там и убили. Не отходя, так сказать, от рабочего места. Это в пятницу было. В выходные все равно народу никого там нет, а завтра пойду, сотрудников поспрашиваю. А только уверен я, что все будет как и в других случаях: никто ничего не видел, у всех алиби, смерти вроде бы никто не желал, но доставала она всех здорово… А чем это так вкусно пахнет?

– Курица в духовке. Так что давай-ка с тобой ужинать, вот и Бейсик уже ждет, а про убийства потом поговорим.

– Ты, теть Надя, меня избаловала совсем, к хорошей еде приучаешь. А холостой мужчина должен пельменями питаться, чтобы не расслабляться.

– Неправильно рассуждаешь, – возразила Надежда. – Холостой мужчина должен питаться хорошо, потому что, во-первых, у него и так стрессов много, а во-вторых, на пельменях да сардельках отощает он, бдительность потеряет, и потом, как только встретится ему женщина, которая хорошо накормит, он сразу на ней и женится, не разобравшись. Так и снова ошибиться можно. Нет уж, второй раз жениться нужно по-умному, на всю оставшуюся жизнь, тут не желудком надо думать, а головой и сердцем.

Сергей открыл тяжелую дверь и зашел в огромный вестибюль Института животноводства. Здание было старым, но прекрасно сохранившимся, до революции дом принадлежал не то какому-то графу, не то князю, Сергей точно не знал. Вестибюль впечатлял. Огромное помещение с гранитными колоннами и камином. Пропорции лестницы с красивыми коваными перилами были несколько испорчены втиснувшейся внутрь кабиной маленького лифта. Не было вертушки, как обычно в учреждениях, хотя в углу в стеклянной кабинке сидела обычная тетенька и вязала. На прошедшего Сергея она даже не взглянула.

«Дохлое дело, – подумал Сергей. – Кто угодно мог войти, тут народу пропасть, да еще небось и под офисы они помещения сдают».

Он вздохнул и отправился на третий этаж, где находился кабинет покойной Риммы Петровны Точилло. Встретил Сергея профессор Земляникин сам лично. Они пожали друг другу руки, профессор Сергею сразу понравился.

– Вы мне дайте в провожатые кого-нибудь, я тут похожу, определюсь, все посмотрю.

– Зачем же кого-нибудь. Я и сам с удовольствием вам все покажу и на все вопросы отвечу. Я тут без малого сорок лет работаю, всех знаю.

– И с Точилло хорошо знакомы были?

Профессор помрачнел.

– Был знаком долгое время, но чтобы дружить – это нет. Она ни с кем не дружила, такой уж характер был.

Они вошли в кабинет профессора Земляникина и сели к столу. Профессор вздохнул и начал:

– Мне, молодой человек, – кстати, как вас по имени?

– Сергей.

– О, еще и тезка, – обрадовался профессор. – Так вот, мне ходить вокруг да около не к лицу. Лет мне много, да и положение все-таки обязывает. И я вам прямо скажу: уж так я рад, что в пятницу вечером все сотрудники вместе ушли в одно время ко мне на юбилей. И Римма Петровна в это время была жива, это точно, потому что все слышали, как она на машинке стучала. Стало быть, с нас со всех подозрение снимается. То есть вы, конечно, можете расспрашивать людей, но все вам то же самое скажут. И еще раз повторяю, что очень я этому рад, то есть не тому, что Римму угробили, а что сотрудники вне подозрений.

– Что, не любили покойницу у вас?

– Не любили, – твердо ответил профессор. – И даже не могу сформулировать, за что конкретно. Ну конечно, обедать с ней никто не ходил, потому что она в столовой норовила про своих гельминтов рассказывать. А от этого у любого аппетит пропадет. По той же причине я ее на юбилей не позвал – всем бы праздник испортила. Вы вот на меня смотрите и – вижу – усмехаетесь: ерунду, мол, профессор Земляникин несет. За скверный характер, мол, не убивают. А я про убийство ничего и не знаю. Просто вид у нас никто не станет делать, что расстроены мы. В коллективе теперь легче дышать станет. Потому что ее ведь не только не любили, но и боялись. Если, не дай бог, поссорится с ней кто – обязательно с ним неприятность случится. И вроде бы никак с Риммой эта неприятность не связана, а только обязательно гадость какая-нибудь. Вот, к примеру, случай с Борей с кафедры мериносов, вы его в коридоре встретили, кудрявый такой. Вызвала его Римма как-то к себе и велела банки с глистами переставлять. А он случайно разбил сосуд с нематодами. Римма раскричалась, тогда Боря тоже ответил ей в том смысле, что сама со своими глистами возись, а его и так тошнит. И что вы думаете? До этого посылал он документы в Штаты на конкурс в университет в Чарлстоне. Была там вакансия, ему уже обещали… и тут вдруг – сразу же приходит отказ! Или Валентина Холмогорова с кафедры свиноводства. Сделала ей замечание в столовой, так сразу в этот же день, идя домой с работы, сломала ногу. А она женщина крупная, весит много, с трудом перелом зажил, долго в больнице провалялась. Верите, дамы наши считали, что Римма… ну не то чтобы ведьма, но что-то такое умеет, и на работе в ящике столов держали аметистовые щетки.

– Это что еще такое? – удивился Сергей.

– Да вот, – профессор смущенно протянул ему кусок кристалла.

– Когда кристаллы аметиста вот так срастаются в природе, это и называется – аметистовая щетка. Считается, что это предохраняет от дурного глаза. Лет пятнадцать назад ездили мы в экспедицию на Алтай, оттуда и привезли.

– Да-да, – рассеянно проговорил Сергей. – Знаете, по некоторым признакам можно думать, что убийца – чужой человек, посторонний.

– А я вам о чем говорю? – обрадовался профессор.

– Но у вас там внизу кто угодно пройдет.

– Да, то есть вечером-то народу немного, может, дежурная и заметит, а днем спокойно можно пройти, – согласился профессор.

– Ладно, – поднялся Сергей, – мне бы еще со сторожем поговорить и с уборщицей. Кстати, что вы о них мне рассказать можете? Что за люди?

– Васильич в институте немногим меньше меня работает, все его знают.

– А уборщица?

– Анна Давыдовна… Вы знаете, она вообще-то не уборщица. Она раньше на кафедре крупного рогатого скота работала, старшим научным сотрудником. Но вот года два назад несчастье у нее случилось, – профессор поморщился. – Не подумайте, что я сплетни собираю. Просто столько лет в одном котле варимся, все про всех знаю. Так вот, от Анны муж ушел. И она на этой почве даже в больницу попала, в клинику нервную. Долго болела, похудела – одни глаза остались. Раньше-то видная женщина была, интересная. А потом выписали, куда идти? Ей пятьдесят лет, кто возьмет на приличное место? Ставка у нее маленькая была, хоть и кандидат, почти доктор, но сами знаете, какие сейчас в науке заработки. Вот она и попросилась к нам уборщицей. Так ей удобнее – неполный рабочий день, она говорит, что еще где-то подрабатывает. Вы поговорите тут у меня, я выйду. И еще, – он остановился и поглядел Сергею в глаза, – вот как раз у нее-то с Риммой никаких конфликтов не было никогда. Она женщина безобидная.

Через минуту в дверь заглянула женщина и молча остановилась на пороге, устало опустив руки.

– Садитесь, – кивнул Сергей. – Вы – Анна Давыдовна Соркина?

– Да, – еле слышно ответила та.

На лице женщины, усталом и равнодушном, жили одни глаза. Глаза выделялись, как будто они были совсем не с этого лица. В них тоже было страдание, но они были живыми. Сергей задумался – где он видел такие глаза. И только под конец беседы вспомнил, что глаза эти он видел в Русском музее на картине художника Александра Иванова «Явление Христа народу», когда был там много лет назад на экскурсии в восьмом классе.

Женщина села и ответила на все его вопросы спокойно и подробно, ничуть не смущаясь. Сергей вспомнил, что и ребята, которые выезжали по сигналу на труп, рассказывали, что свидетельница попалась толковая, не падала в обморок и немногословно, но четко отвечала на поставленные вопросы. Мертвую Римму она не боялась, к выпавшему из банки цепню относилась совершенно спокойно. Теперь понятно почему, думал Сергей, она сама биолог.

После его ухода профессор Земляникин заглянул в собственный кабинет. Анна Давыдовна сидела в кресле, закрыв глаза.

– Анна Давыдовна, вам плохо? – испугался профессор.

– Что вы, не надо беспокоиться, просто устала, – она сделала попытку встать.

– Сидите, отдыхайте, – замахал он руками. – Трудно вам при такой работе?

– Кому сейчас легко, – отшутилась она.

– Помнится, говорили вы, что у вас родственники в Израиле, – неуверенно начал профессор, – может быть, вам к ним уехать… совсем, – и, поскольку она молчала, продолжил увереннее: – Голубушка, что вам тут… одной-то? А там все-таки… родственники и, опять же, пенсия какая-нибудь.

– Мне до тамошней пенсии рано, я и до нашей еще не дослужилась. Спасибо вам, Сергей Аполлинарьевич, за заботу, – она тяжело поднялась, – пойду я.

Глядя ей вслед, профессор Земляникин скорбно покачал головой.

Анна Давыдовна вздохнула и закрыла за собой дверь. Славный человек, Сергей Аполлинарьевич, искренне желает ей добра, жалеет… В наше время люди отвыкли от жалости, у каждого свои проблемы, а профессор Земляникин всегда был хорошим человеком. Когда она лежала в больнице, Сергей Аполлинарьевич даже навестил ее однажды, в какой-то праздник, фруктов принес…

Еще с улицы Витя Петренко услышал раскаты зычного командирского баса. Ясно: Мадам на мостике.

Когда он вошел в кабинет, она как раз обрабатывала безответного Судакова.

– Ты, конечно, накладные по пластиковым трубам не подготовил?

– Подготовил, Марианна Валерьянна.

– Тогда, значит, счета для «Трех граций» не оформил?

– Оформил, Марианна Валерьянна.

– Значит, факс в «Мессалину» не отослал?

– Отослал, Марианна Валерьянна.

– А прайс из «Бахчисарайского фонтана» получил?

– Нет, не получил еще.

– Ну, я же знала! Я знала, что у тебя ни черта не сделано! Тебе ничего нельзя поручить! Тебя везде надо подталкивать! В коммерческой структуре так не работают! Ты у меня в шесть секунд вылетишь на улицу.

С каждым ее словом Судаков все ниже и ниже пригибался к столу.

– Но, Марианна Валерьянна, – сделал он жалкую попытку вклиниться с оправданиями.

– Никаких «но»! – припечатала она его пудовым окриком, развернулась на месте и строевым шагом, от которого закачались люстры и задребезжала посуда на полке, направилась в свой кабинет.

– Марианна Валерьянна, – робко пискнула показавшаяся в дверях Людочка Петушкова, – к вам «крыша» пожаловала.

Марианна помрачнела, окинула Людочку суровым взором, распахнула дверь своей «парилки», как называли ее личный кабинет подчиненные, и, чуть ниже, чем обычно, бросила:

– Зови.

В «парилку» проследовала традиционная «тройка»: бригадир Денис, пошустрее, посообразительнее и поменьше ростом, чем его коллеги: Вася – здоровенный, широкоплечий, неповоротливый с виду, в недавнем прошлом – борец-тяжеловес; и Андрей – тощий, сутулый, с землистым цветом лица и пустыми невыразительными глазами. Его рыбий взгляд почему-то наводил на всех ужас. От него веяло таким холодом, что Люда Петушкова вздрогнула и закрыла форточку.

– Ну его, – сказала она Судакову почти шепотом, – я что-то так этого худого боюсь!

– Да брось ты, – Судаков встал из-за стола и потянулся, хрустнув пальцами, – я нашу Мадам боюсь гораздо больше: я на Мадам поставлю десять к одному. Давай-ка, пока они там отношения выясняют, кофейку дернем. Вот и Витька с нами выпьет, а он небось и печенья принес.

Из «парилки» доносились приглушенные голоса. Голос Мадам был гораздо слышнее тенорка Дениса. От минуты к минуте Мадам набирала большую мощь, и скоро стали отчетливо слышны все слова:

– Ты меня, мозгляк уголовный, на понт не бери! Я таких покупаю коробками! Если надо, я и до Кирпича дойду!

В ответ послышался примирительный пассаж Дениса, и разговор перешел в более мирное русло. Кофе был выпит, и Людочка поскорее вымыла чашки, чтобы скрыть следы преступления.

Наконец дверь открылась, и, поскольку открылась она без грохота, стало ясно, что это не Мадам. «Тройка» покинула кабинет, Денис шел замыкающим. Задержавшись у Витиного стола, он восхищенно произнес: