Текст книги "Камея римской куртизанки"

Один из тех людей – рыжеволосый, долговязый – разглядев тело на полу, присвистнул. А потом наклонился над мертвым телом и произнес странное слово:

– Реверанс.

– Что еще за реверанс? – спросил рыжего другой человек.

– Роза сорта «реверанс». У меня теща такие разводила. Вечно над ними тряслась, только о них и разговору было…

Та женщина, которая своим невыносимым визгом вытащила Анну из беспамятства, снова принялась повторять на одной ноте, только теперь она повторяла другое слово:

– Она! Она! Это она! – И при этом тыкала в Анну коротким пальцем с красным облупленным маникюром.

Анна пыталась, конечно, возражать, но ее возражения никого особенно не интересовали.

Ей задавали какие-то вопросы, на взгляд Анны, совершенно бессмысленные – как она попала в квартиру, как открыла дверь…

Она отвечала через раз, поскольку слова с трудом пробирались в ее заторможенное сознание. Впрочем, полицейских ее ответы не особо интересовали.

Потом рыжий полицейский рывком поднял ее с пола, ее вывели из этой квартиры и увезли в другое место.

Анна была даже благодарна за это – она больше не могла там находиться, но не могла и сама решиться на что-то.

Потом потянулись одинаковые бесконечные часы, складывающиеся в такие же бесконечные, одинаковые дни. Ее вызывали на допросы и задавали все такие же бессмысленные вопросы. Она отвечала иногда невпопад, ее поправляли, задавали другие вопросы.

Чаще всего ее допрашивал тот рыжеволосый человек, который первым приехал в квартиру Эмилии.

Он смотрел на Анну с каким-то странным выражением и говорил своему коллеге:

– Не могу поверить, чтобы она могла вот так… это кем же надо быть… нет, никак не могу поверить!

На что коллега отвечал, ничуть не стесняясь Анны:

– Ее же прямо на месте преступления взяли! Так?

– Так-то оно так, но… но вот не могу поверить, чтобы она могла… ты был на месте преступления? Вот то-то! А я был! Глаза эти вырванные видел? А я видел! И роза эта, черт бы ее взял! Вот откуда она ее выкопала? В салоне красоты говорят – не было у нее в руках ничего – ни ножа, ни цветка, сумки даже не было! Откуда она эту розу взяла?

– Убитая же у нее мужа увела, так?

– Так-то оно так, но…

– Значит, у нее мотив имеется, да еще какой!

– Это конечно, но…

– Да что ты заладил – но, но… я тебе что – лошадь? Ты уголовную статистику знаешь? По статистике при таких убийствах в девяти случаях из десяти убийца – либо любовник, либо соперница!

– Так, может, это любовник?

– Да что ты несешь? Любовник – это вот как раз ее муж, и у него на время убийства стопроцентное алиби. Он накануне из нашего города уехал. В командировку, отчет официальный имеется, по всем правилам оформленный. В общем, муж тут не при делах. Так что все на нее указывает – и свидетельница Мухоморова, которая ее на месте преступления застала, и свидетельница Сычева, соседка по дому, у которой она адрес потерпевшей выпытала, и весь коллектив парикмахерской «Далила», куда она перед преступлением заходила, чтобы найти потерпевшую… ты это понимаешь?

– Понимаю, но… орудия не нашли… По-твоему, она голыми руками глаза у этой бабы выцарапала?

– А что, брошенные бабы еще и не то могут… ты вот со своей спокойно развелся, культурно, можно сказать, так не знаешь, что у людей творится. Шекспир отдыхает!

– Да знаю я! Но…

– Опять ты со своим «но»! Ты нормально говорить умеешь или только нокать? У нас есть готовая подозреваемая, есть отличные улики, так что пора дело оформлять и в суд передавать. Начальство уже недовольно. Ты это понимаешь? До тебя это доходит?

– Понимаю… – Рыжий снова тяжело вздохнул и на этот раз не добавил свое «но».

И после этого Анну перевели в другую камеру, где она должна была дожидаться суда.

С соседками по камере она не разговаривала, только сидела в углу и раскачивалась, как маятник. И мычала тихонько, так что самая скандальная баба, Нелька по кличке Пирожок однажды не выдержала и устроила скандал, а другие ее поддержали.

– Уберите от нас психованную, – орали бабы, – с ней посидишь – сам психом станешь!

Никуда ее, конечно, не перевели, но к ней стал заходить пожилой человек в белом халате, с густыми клочковатыми бровями, и стал задавать ей вопросы – только вопросы были совсем другие, какие-то странные.

Он спрашивал Анну о ее детстве, еще спрашивал, что она думает о том-то и том-то, еще показывал какие-то странные картинки – черные размазанные кляксы, и спрашивал, что она на этих картинках видит. И часто качал головой.

А потом Анна узнала от той же Нельки, что как раз в это время у них в городе случилось еще одно убийство. Точно такое же, как то, в котором обвиняли Анну.

Жертва – молодая женщина, блондинка, работала официанткой в кафе на площади. У нее тоже были вырваны глаза, и во рту у нее был такой же цветок – темно-красная роза сорта «реверанс».

И тогда Анну перевели из той камеры, где дожидались суда, в обычную.

Она думала, что снова станут таскать на допросы, но говорил с ней только один рыжеволосый полицейский. И вопросов больше не задавал, а только смотрел сочувственно и писал какие-то бумаги.

А потом Анну перевезли в больницу, в палату с белыми стенами, и к ней снова зачастил пожилой человек с кустистыми бровями.

Ей давали какие-то таблетки и делали уколы, от которых все становилось безразлично и совсем не хотелось жить. Впрочем, жить ей и так не хотелось, но как-то по-другому.

Так прошло много времени. В больнице дни похожи один на другой, так что перестаешь их замечать.

А потом в один прекрасный день к Анне в палату снова зашел пожилой человек с кудлатыми бровями, он был очень жизнерадостный, потирал руки, улыбался и сказал, что Анна чувствует себя гораздо лучше и ее можно выписать.

Анна не стала спорить, хотя вовсе не чувствовала себя лучше.

Ее отпустили домой, и она стала жить одна. Потому что муж Ростислав за это время оформил с ней развод. Просто сунул кому-то денег, и развод оформили без ее согласия.

Впрочем, Анне и в голову не приходило возражать или сопротивляться.

Про мужа она просто забыла. Он ни разу не пришел ее навестить в больнице и до этого ни разу даже не передал в тюрьму ни пакета сухарей, ни пачки печенья. Она, правда, ничего и не ждала.

Просидев, точнее, провалявшись без чувств возле трупа его любовницы какое-то время, Анна очнулась без мужа. Как будто вынули из ее души и памяти все, что было с ним связано, как будто не было этих восьми долгих лет, что жили они с ним вместе.

Все это осознала она гораздо позже, а вернувшись в квартиру, ничуть не удивилась, увидев голые стены.

Муж забрал все, даже кое-какую мебель, оставил только старый телевизор, кухонный стол и кровать со сломанной спинкой. Он бы и квартиру оттяпал, но никак не вышло: квартира была Аннина, они жили в ней вдвоем с мамой.

А теперь она стала жить одна. Устроилась телефонным диспетчером, отвечала на вызовы, редко выходила из дома – в магазин только.

Никто к ней не приходил, с соседкой Вероникой Петровной она не общалась, хотя та пыталась ее разговорить.

Потянулись дни, заполненные тоскливой рутиной – встать, принять душ, выпить кофе, потом отвечать на вызовы, затем обед, вечером – телевизор. И так семь дней в неделю.

А потом пришло письмо от Светланы.

– Вот так вот, – Анна грустно улыбнулась, – вот так все и было. Письмо долго в ящике валялось, соседка его вытащила, она вечно все замечает. Я-то сначала подумала, что на почте ошиблись, хотела туда отнести. Нет у меня никаких знакомых с такой фамилией. А потом… понимаете, она все так правдиво описала… Оказывается, отец перед смертью ей все рассказал – что есть у него дочка где-то далеко, он про нее и не знает ничего, знает только, что увезла ее мать в Дальнереченск. Светлана сразу призналась, что тогда и значения его словам не придала, закрутилась как-то с похоронами. А как прошло время да развелась она с мужем, стала она вещи разбирать в той квартире, где отец жил, ну и нашла письма с адресом моим. Оказывается, отец предлагал моей матери денег, а она написала ему письмо с отказом. Резкое такое письмо, мама вообще в словах не стеснялась. Не знаю, что у них там произошло, но я-то при чем? Если бы вы знали, как бедно мы жили… да и время было такое ужасное… – Анна замолчала, глядя в одну точку.

– Ну что теперь об этом думать, – вставила Дуся.

– Ну да, а отец, Светлана пишет, тоже, видно, характером был крут. Не надо денег – ну и не надо, два раза предлагать не стану… Хочешь одна ребенка растить? Да флаг тебе в руки, мне только лучше, забот меньше. Вот так вот сами все решили, меня никто не спросил.

– Понимаете, – доверительно начала Дуся, – мы же не можем просто так явиться к вашей сестре и допрашивать ее. Формально она ничего не совершила, упрекнуть ее не в чем.

– А я, значит, совершила, – горько сказала Анна, – раз под следствием была и в камере с уголовницами сидела. Но меня же отпустили, никаких обвинений не предъявляли.

– А в больнице вам какой диагноз поставили?

– Посттравматический синдром, у меня в той квартире и карта есть медицинская. Доктор сказал, что я полностью вылечилась… Только как я теперь в ту квартиру попаду, если ключи пропали?

– Разберемся, – улыбнулась Дуся, – это не проблема. Значит, вы пока тут полежите, поправляйтесь, вот возьмите мой номер телефона на всякий случай, а там посмотрим.

– Да меня по-любому скоро выпишут, и то медсестры ругаются, что место занимаю. Травм никаких серьезных нет, а царапины заживут. Кто меня тут держать станет?

– Разберемся, – обнадежила Анну Дуся, вспомнив, какими глазами смотрел на нее заведующий отделением.

Когда Дуся вернулась на работу, Лебедкин засыпал ее вопросами:

– Ну что? Ну как? Удалось что-нибудь узнать? Или она с тобой и разговаривать не стала? Что там с машиной этой?

– Как тебе сказать, Петруха… вообще-то мы с Воробьевой хорошо поговорили. Но только я ужасно проголодалась. Может, пойдем пообедаем, а потом я тебе все расскажу?

– Да ты что? Какой обед?! Ты вечно только о еде думаешь! Я не вытерплю! Рассказывай прямо сейчас! А потом уже пойдем обедать, я тебе обещаю! Свожу тебя в «Три поросенка»…

Дусе хотелось подразнить напарника и заставить помучиться, но природная доброта взяла свое.

– Да, по-моему, эта Воробьева – нормальная женщина, только перенесла тяжелый стресс. После такого кто угодно мог в лечебницу угодить… – И она вкратце изложила историю Анны.

Услышав об убийстве, в котором Анну Воробьеву едва не обвинили, Лебедкин буквально загорелся и не успокоился, пока не выпытал у Дуси все подробности этого дела.

Когда же выпытал, возбудился еще сильнее.

– Глаза вырваны и роза во рту? Где-то я такое уже встречал… года два назад или три… это же наверняка серия… как пить дать серия… – И он кинулся к компьютеру.

– Ну, Петька, имей совесть! – возмутилась Дуся. – Ты же мне обещал, что мы пойдем обедать. В «Три поросенка». Ты слово свое держишь или как? Или «хочу даю слово, хочу беру обратно»?

– Держу, держу… – отмахнулся от нее напарник. – Я вот только найду то дело, и мы сразу пойдем…

– Ну все, капитан Лебедкин надолго потерян для общества! – мрачно констатировала Дуся. – Как только ему привидится серийный убийца – он теряет человеческий облик… придется мне, видно, одной идти обедать… который уже раз…

И Дуся покинула кабинет.

«Надо же, – думала она на ходу, – а Генка Соловьев ни слова про это не сказал. Только короткую справку дал по Воробьевой – замужем была, развелась, в психушке лежала, обвиняли ее в убийстве любовницы мужа, но потом отпустили. И не сказал, почему отпустили – потому что вторую жертву нашли.

То есть, получается, это уже серия и есть. И отчего Гена не сказал? Наверное, закрытая информация, раз маньяк у них объявился, нельзя по телефону про это трепаться. А может, не знал подробностей.

Минуточку, а вот Анна говорила, что допрашивал ее такой рыжий и долговязый. Так это же Генка и есть! Значит, он наверняка полностью в курсе дела. И вот вопрос, говорить про это Петьке или не стоит. Наверное, не нужно, а то он совсем с катушек сойдет, все дела забросит. Он на этих маньяках повернутый просто… Ох, есть как хочется!»

Выйдя на улицу, Дуся огляделась.

Можно было пойти в соседнюю забегаловку, а можно – в кафе «Три поросенка», которое упомянул Лебедкин. Это подальше и подороже, но там гораздо вкуснее кормят.

И тут рядом с ней остановилась большая черная машина, и бархатный голос промурлыкал:

– Дуся, Дусенька, садитесь!

– Я к незнакомым мужчинам не сажусь… – машинально проговорила Дуся, но тут же сообразила, что человек в машине назвал ее по имени, значит, они знакомы. Что он тут же и подтвердил:

– Неужели вы меня забыли? Вот я вас никогда не забуду!

Дуся оглянулась.

Из машины выглядывал лысоватый немолодой мужчина с темными маслеными глазами. Это был нотариус Рубен Варламович Семибратов собственной персоной.

– Вы ведь, наверное, обедать собрались? – промурлыкал нотариус, взглянув на роскошные часы. – Я тоже еду обедать. Давайте пообедаем вместе! Я знаю неподалеку одно чудное местечко…

– А почему бы и нет? – протянула Дуся.

В самом деле – почему бы и нет?

Она проголодалась, а Петька со своими серийными убийствами потерял человеческий облик и вернет его очень нескоро… а нотариус уже тем подкупил ее, что не назвал противным полным именем. И вообще, она имеет полное право на обед, сегодня уже набегалась.

И Дуся села в машину нотариуса, отчего та слегка накренилась и даже тихонько крякнула.

Через десять минут они подъехали к ресторанчику, над дверью которого висела вывеска с названием «Ахтамар». Рядом с названием была нарисована симпатичная овечка в цветочном венке, и буквами поменьше написано «Настоящая армянская кухня».

Ресторанчик был небольшой, но уютный, кормили очень вкусно, правда, нотариус непрерывно сыпал двусмысленными комплиментами и то и дело гладил Дусю по ручке, но она сносила это благосклонно.

Когда же принесли кофе, Дуся расплылась от одного аромата.

В это время у нотариуса зазвонил телефон.

Он извинился перед Дусей и ответил:

– Да, Изабелла Юрьевна, слушаю вас… что? Чекан? Она же записана на следующую неделю! Хочет перенести? Ну желание клиента – закон… посмотрите, у нас на этой неделе есть свободное время? Ну постарайтесь! Я в вас верю! Не может быть, чтобы ничего не нашли!

Услышав фамилию Чекан, Дуся насторожилась, сделала стойку, как охотничья собака при виде дичи. Ведь фамилия сводной сестры Анны Воробьевой была именно Чекан. Совпадение ли это?

Наконец Рубен Варламович нажал кнопку отбоя и еще раз извинился перед Дусей:

– Дела, дела… даже во время обеда приходится решать какие-то важные вопросы…

– Вы назвали фамилию Чекан, – проговорила Дуся заинтересованно. – Это кто такая?

– Ну, Дусенька, вы же знаете, что такое профессиональная тайна… – заюлил нотариус. – У вас ведь тоже есть тайна следствия…

– Ну да, конечно… я ведь не выпытываю у вас подробности, мне просто интересно – это, случайно, не Светлана Игоревна Чекан?

– Да, это она… а почему она вас интересует?

– А какое у нее дело?

– Ну, Дусенька, я же сказал – это профессиональная тайна.

– И что – нельзя даже намекнуть? – Дуся игриво взглянула на нотариуса. – А если я соглашусь с вами поужинать?

– Правда? – Глаза нотариуса вспыхнули. – Ну если так… намекнуть можно. Дело у нее наследственное… но я вам, само собой, ничего не говорил!

– Само собой! – подтвердила Дуся. – Мы же с вами профессионалы, и тайна для нас – это святое! И раз мы с вами обо всем договорились, то скажите, велико ли наследство?

– Ну, моя дорогая, это уж чересчур! – Рубен Варламович шутливо погрозил ей пальцем. – Этак я могу и лицензии лишиться!

– А ужин вдвоем? – напомнила Дуся.

– Вот тогда и поговорим! – Глаза у нотариуса блеснули, он смягчил резкий тон улыбкой.

«Обманет, – подумала Дуся, – ну мы тоже не лыком шиты».

После работы Дуся заехала домой, чтобы переодеться. Правда, когда она попыталась влезть в свое самое красивое платье, выяснилось, что оно ей безнадежно мало.

Дуся не слишком расстроилась, надела другое, попроще, и решила, что она и в нем хороша. А то выходное платье просто село.

Нотариус ждал ее в машине.

На этот раз они приехали в другой ресторан, куда более помпезный.

Перед входом их встретил молодой человек в бархатной черкеске, проводил к самому удобному столику.

На сцене пела на каком-то гортанном языке полная волоокая певица, по залу сновали смуглые официанты в восточных костюмах.

Нотариус распустил хвост, как павлин. Он заказал бутылку самого дорогого вина (из виноградников Эчмиадзина, как он с гордостью сообщил), непрерывно подливал Дусе и угощал ее какими-то поразительными восточными сладостями.

Сам он тоже пил бокал за бокалом, лицо его раскраснелось, а глаза горели ярче обычного.

Дуся воспользовалась тем, что он отвлекся от своего бокала, и поменяла свой полный бокал на его пустой. Нотариус не заметил ее маневра, выпил и снова подлил ей. Дуся повторила свой маневр, и снова успешно.

Рубен Варламович раскраснелся и стал еще разговорчивее, чем прежде.

Дуся решила, что нужно ковать железо, пока горячо, и перевела разговор на интересующую ее тему.

Начала она издалека:

– Везет же некоторым!

– Кого вы имеете в виду?

– Тех, кому оставляют наследство. Мне вот, например, никто никакого наследства не оставлял. Хотя, конечно, наследство наследству рознь… бывает, оставят какую-нибудь хибарку в садоводстве, а тоже называется наследство! Вот эта ваша Светлана Чекан – наверняка ей ерунду какую-то оставили… какую-нибудь щитовую развалюху в трех часах езды от города да альбом со старыми фотографиями…

– Ну это вы зря! – обиделся нотариус. – Я мелочами вообще не занимаюсь, а в случае Светланы Игоревны вы точно пальцем в небо попали! Там такое наследство, такое… но это, конечно, профессиональная тайна, тс-с! – И он поднес толстый палец к губам.

– Да что вы говорите? – Дуся изобразила недоверие и еще сделала вид, что она пьянее, чем на самом деле. – Ну это вы, наверное, преувеличиваете! Как все мужчины, набиваете себе цену… – И она игриво хлопнула нотариуса по руке и состроила ему глазки.

– Обижаете, Дусенька, обижаете! – фыркнул Рубен Варламович. – Ничуть не преувеличиваю, даже наоборот! Если бы я мог, я бы такое рассказал, такое… – Он округлил глаза, но тут же прижал палец к губам: – Но вы ведь понимаете, я не могу об этом говорить… это профессиональная тайна… кому об этом не знать, как вам… у вас же тоже наверняка есть тайны следствия…

– Да, конечно, есть! – подхватила Дуся. – Вот, например, есть даже кое-что, связанное с вашей нотариальной конторой… но тс!..

– С моей конторой? – Рубен Варламович насторожился, насколько это удалось ему на той стадии опьянения, на которой он находился. – Что может быть связано с моей конторой? У меня в конторе всегда порядок, полный порядок, Дусенька! Полный порядок!

– И что – никто к вам не вламывался? Даже не пытался?

– Ну даже если бы кто-то и попытался – его ждало бы разочарование! – Нотариус снова приосанился. – Я установил самую современную систему сигнализации и все важные документы храню исключительно в сейфе. А сейф самый лучший из всех, какие есть!

– И документы по наследству Светланы Чекан тоже хранятся в этом замечательном сейфе?

– Конечно, в сейфе! А сейф у меня такой, что его просто невозможно вскрыть без ключа и секретного кода! Фирма-производитель это гарантирует! Совсем недавно его поставил, кучу денег отдал, но не жалею, оно того стоило! Простому взломщику такой сейф никогда не открыть!

Тут Рубен Варламович заметил, что Дусин бокал полон, и обиженно загудел, как большой шмель:

– Дусенька, а почему вы не пьете? Это же такое удивительное вино, вы его больше нигде не найдете!

– Я пью, пью! – протянула Дуся, взглянув на бокал, и подумала, что уже и так переборщила. Но ничего толком не выяснила.

Дуся рассердилась на себя, что случалось с ней крайне редко, и попросила принести кофе.

– Мы еще десерт не пробовали! – всполошился Рубен Варламович. – А может быть, мы… возьмем бутылку хорошего французского шампанского, фруктов и сладостей и поедем?.. – Он наклонился к Дусе слишком близко и смотрел так умильно, что Дусе даже стало его жалко. Рассчитывать-то ему не на что, он ей совершенно не нравится.

Хоть мужчина рядом с ней и был прилично выпивши, он все же головы не потерял. А также не потерял профессионального чутья.

Он понял, что Дуся недовольна, а также то, что она и пришла-то в ресторан, чтобы что-то у него выведать. А поскольку она все же была не просто какая-то легкомысленная девица, а капитан полиции, то нотариус понял, что дело это серьезное.

– С этой Чекан что-то не так? – спросил он вполне трезвым, настороженным голосом.

– Пока не знаю, – поколебавшись, ответила Дуся, – это зависит от… Вы сказали, она получает большое наследство. Мне не нужны цифры. – Она замахала руками, видя, что Рубен Варламович нахмурился.

– Ну хорошо, – вздохнул он, – я понял. Могу сказать только одно: наследство ей оставил очень обеспеченный человек, мой старый клиент. Очень порядочный, ни в чем криминальном не замешан, я знаю его много лет. Кем она ему приходится – понятия не имею, там не указано. Почему ей – тоже не знаю, он не объяснил, это не требуется. У меня только создалось впечатление, что он эту Светлану мало знает.

– А имя? – заикнулась Дуся.

– Все правила я с вами нарушаю, – снова вздохнул он, – ну ладно, так и быть, записывайте: Броницкий Сергей Сергеевич, очень крупный коллекционер. Ну что, помог я вам?

– Очень помогли! Спасибо вам! – Дуся посмотрела на нотариуса такими сияющими глазами, что он тут же придвинулся еще ближе.

Тут ее телефон зазвонил.

Она поднесла телефон к уху и проговорила не слишком трезвым, запинающимся голосом:

– Само… Самохвалова слушает!

– Одиннадцать часов ноль минут! – раздался в трубке удивительно знакомый голос.

– Кто это? – протянула Дуся удивленно.

– А ты как думаешь? – переспросила трубка.

Дуся не стала гадать, она взглянула на дисплей и увидела имя своего боевого напарника.

– Ты, Петя? Случилось что-нибудь?

– А ты что – забыла?

– Что забыла?

– Все забыла! Дульсинея, ты же меня попросила в одиннадцать часов позвонить!

– Ох ты!

Дуся все вспомнила. Должно быть, ей помогло ненавистное имя, от которого она тут же протрезвела. Не иначе Петька нарочно ее так назвал, чтобы она от злости пришла в себя.

Действительно, собираясь на встречу с нотариусом, она попросила Лебедкина позвонить ей в одиннадцать часов вечера, чтобы обеспечить возможность безболезненного ухода. Уж Петька точно не забудет, он в этом смысле человек обязательный.

– Ты что, Дуся, выпила? – посмеивался в трубке Лебедкин.

– Так точно, товарищ майор! – ответила ему Дуся.

– Какой я майор?! – вздохнул Лебедкин.

– Все поняла, товарищ подполковник! – отчеканила Дуся.

Лебедкин поспешил прервать разговор, пока напарница не повысила его до генерала.

А Дуся перевела взгляд на нотариуса и проговорила с фальшиво-разочарованным вздохом:

– К сожалению, я должна вас покинуть. Начальник звонил, срочно вызывает на службу.

– В такое время? – ахнул Рубен Варламович, взглянув на часы. – Уже двенадцатый час!

– Да, что поделаешь! – подтвердила Дуся, поднимаясь из-за стола. – Наша служба, как известно, и опасна, и трудна. И всевозможные злоумышленники не дремлют. Так что и нам не приходится дремать. Но это, как вы понимаете, – тайна следствия… – И она приложила палец к губам. – Не провожайте, не нужно, я такси возьму!

Проходящий официант с восточной внешностью посмотрел на Рубена Варламовича с легкой насмешкой: «Продинамила, мол».

– Но зато какая женщина! – взмахнул тот руками.

С этим трудно было не согласиться.

На следующее утро Дуся решила направиться на квартиру покойного Сергея Сергеевича Броницкого.

Лебедкина вызвали на опознание, начальство укатило на совещание, остальные сотрудники разбежались по делам, так что Дуся решила, пока суд да дело, быстренько смотаться на квартиру Броницкого, не понимая еще, что это может дать. Ну на всякий случай…

Дуся нажала на кнопку звонка. За дверью раскатилась длинная выразительная трель.

Некоторое время ничего не происходило, и Дуся собралась уже позвонить второй раз, но тут за дверью послышались шаркающие шаги, а потом суровый неприязненный голос произнес:

– Я тебе позвоню! Я тебе сейчас так позвоню – мало не покажется! Я сейчас полицию вызову…

– Так я и есть полиция! – невозмутимо сообщила Дуся.

– Полиция? – недоверчиво переспросили за дверью. – А не врешь? Что-то непохоже…

– А вот мое удостоверение! – И Дуся развернула служебные корочки перед дверным глазком.

Некоторое время через дверь было слышно только шумное дыхание, наконец, замок лязгнул, и дверь открылась.

На пороге стояла сухопарая женщина лет семидесяти, в руке у нее была зажата тяжелая деревянная скалка для теста. Скалка была старинная, деревянная, но очень массивная.

За спиной у старухи виднелась просторная, красиво обставленная прихожая. Была здесь и резная вешалка, и тумба красного дерева, и даже пара темных картин на стенах.

– Ты что – правда из полиции? – уточнила женщина, подозрительно оглядев Дусю.

Когда она заговорила, во рту тускло блеснул набор стальных зубов. И вообще, весь ее облик не вязался с этой огромной профессорской квартирой, полной картин и антиквариата.

– А что – разве не похожа? – усмехнулась Дуся. – Я же вам документ свой показала.

– А ты покажи еще раз. Через глазок-то не больно разглядишь. Мало ли что там у тебя за книжица.

Дуся протянула удостоверение, и женщина внимательно его изучила, проверив каждую запятую.

Получив обратно документ, Дуся уважительно взглянула на скалку и осведомилась:

– Серьезная вещь. Основательная. Не хуже бейсбольной биты. Это у вас для самозащиты?

– Ни для какой ни для защиты, а на всякий крайний случай. Мало ли, тот придет.

– Это вы о ком?

– Да мало ли о ком… а вы вообще по какому поводу пришли? Насчет чего конкретно?

Как видно, Дусино удостоверение все же произвело на старуху впечатление, раз она перешла на «вы».

– Для начала скажите, кто вы такая и что делаете в квартире покойного Сергея Сергеевича Броницкого?

– Кто я такая? Известно кто. У кого хочешь, спроси, любой тебе ответит. Солдатова я, Ксения Федоровна Солдатова. А у Сергея Сергеевича я без малого двадцать лет все делала – и прибирала, и готовила, и в магазин, и остальное что нужно по хозяйству…

– Домработница, значит?

– Ты еще прислугой меня назови! – Бабка снова взялась за старое. – Никакая я не домработница, а помощник по хозяйству. Меня и сам Сергей Сергеевич исключительно так называл.

Она вздохнула и продолжила:

– Без малого двадцать лет я у него прослужила, и всегда Сергей Сергеевич всем был доволен. Слова мне плохого не сказал!

– А как же теперь, когда его не стало?

Ксения Федоровна неожиданно всхлипнула, но тут же взяла себя в руки, высморкалась в мужской клетчатый платок и ответила, отчетливо щелкая стальными зубами:

– А теперь я здесь жду, как мне Сергей Сергеевич велел, когда новый хозяин придет. Или хозяйка. Вот когда новый хозяин придет и бумагу мне покажет, где Сергея Сергеевича подпись, – тогда я пущу, а другого – никого. Особенно того не велел пускать… ну, вас-то я пустила, потому что из полиции, вас попробуй не пусти…

– Ну это вы зря… – вздохнула Дуся. – А мы что – так и будем в прихожей разговаривать?

– Ну ладно, пойдем уж на кухню…

Войдя на просторную, светлую и удивительно аккуратную кухню, Дуся капитально устроилась за столом, положила на стол локти и продолжила свои расспросы:

– А про кого это вы все время говорите? Кто это тот, кого вам не велено пускать?

– Тот-то? Так это племянник его…

– Племянник Сергея Сергеевича? – уточнила Дуся.

– Ну да, а чей же еще? – Домработница взглянула на Дусю, удивляясь ее непонятливости.

– А я и не знала, что у него племянник есть! – проговорила Дуся, наивно моргая глазами. – А что, они поссорились?

– Ох, не то слово! – тяжело вздохнула Ксения Федоровна. – Совсем незадолго до смерти это случилось. До того Сергей Сергеевич в племяннике души не чаял, лучше его не было, а тут вдруг что-то случилось, и так они поругались – хоть святых выноси!

– А из-за чего поругались – вы не слышали?

– Не слышала… – горестно вздохнула домработница. – Здесь же стены, сами видите, какие толстые… слышала только голоса – Сергей Сергеевич очень сердился, а тот вроде как оправдывался… а потом они в прихожую выскочили, и Сергей Сергеевич того вытолкал и вдогонку ему кричал: «Чтобы, говорит, ноги твоей здесь больше не было!» Потом он дверь-то закрыл и мне сказал: «Больше его никогда не впускать! Ни-ко-гда!» Я еще спросила сдуру: «Как же так? Что же такое случилось, чтобы не пускать? Ведь он племянник вам, родня самая близкая!» А он, Сергей Сергеевич, даже рассердился, ногами затопал. Никогда с ним такого не бывало, уж такой был вежливый человек – голоса не повысит, а тут прямо закричал: «Не твоего ума дело! Главное – не пускать! Ни под каким видом! Что бы ни случилось! И даже имени его я слышать больше не хочу! Никогда чтобы его не поминать!» И еще переспросил: «Все понятно?» Никогда он меня так не спрашивал, потому что знал – я всегда его слушаю и всегда, как он велел, так и делаю. А в этот раз переспросил, потому как видно было, что очень он расстроился. А потом в комнату к себе ушел и лег и даже ужинать не захотел. И все хуже ему делалось, а буквально через несколько дней он и умер…

– Что, и не выходил никуда?

– Нет, на второй день к нотариусу пошел. Оделся прилично, в лучший костюм, который ему еще супруга покупала, и сказал мне: «Я, говорит, к нотариусу»… Я тогда сразу поняла, что он пошел завещание переделывать, чтобы, значит, тому ничего не досталось. Потому как раньше-то все ему отписано было, племяннику этому, Сергей Сергеевич мне не раз говорил. «Чтобы ты, – говорил, – Ксения, не беспокоилась, потому как там, в завещании, все насчет тебя указано, не обижу, мол». Да мне-то много ли надо? При жизни меня не обижал, комната у меня есть в центре, большая, светлая, потолки три с половиной метра, пока сдаю ее, вот денежки и накопились…

Старуха тяжело вздохнула и продолжила:

– Когда пришел, снова меня позвал и вот тогда-то и сказал, чтобы я здесь неотлучно находилась и, что бы ни случилось, никого сюда не впускала, кроме нового хозяина. Ну или там хозяйки. Я ему говорю: «Какой же новый хозяин, когда вот же вы?» А он мне на это: «Ну мало ли что может случиться. Только ты, Ксения, никого не впускай, кроме того, у кого бумага будет, мной подписанная. А других ни в коем случае. А особенно, значит, того не впускай». Это он, значит, про племянника своего говорил. Только он даже имя его произносить не хотел. Так и говорил каждый раз – того.

– И вы теперь так же говорите, – подчеркнула Дуся.