Текст книги "Талисман египетской царицы"

Гимарис нашел одному ему известный камень, нажал на него, и в стене открылась очередная дверь.

Жрец вошел в нее, Клеопатра со служанкой последовали за ним, и все трое оказались в погребальной камере, все стены которой в мрачном свете факела засверкали золотым сиянием. Воздух в этом помещении был тяжелым и застоявшимся, в нем пахло сыростью и тленом, а еще – ароматическими смолами, какие используют при бальзамировании трупов. Посреди камеры возвышался массивный каменный саркофаг.

– Мы достигли цели? Это могила женщины-фараона? – спросила Клеопатра, и на этот раз голос ее был негромким и робким: даже могущественная царица почувствовала священный трепет в этом страшном и таинственном месте.

– Мы у самого порога! – ответил Гимарис. – В этом саркофаге покоится не сама владычица, но ее верный страж, начальник стражи Амфетис. Он охранял владычицу при жизни, и он последовал за ней в царство мертвых, чтобы и там исполнять свой священный долг!

С этими словами Гимарис подошел к саркофагу и попытался сдвинуть с места его каменную крышку. Крышка была тяжелой, и за прошедшие века она срослась с саркофагом. Гимарис напряг все свои силы, но не смог открыть саркофаг.

Тогда Клеопатра подошла к саркофагу с другой стороны и навалилась на противоположный край крышки. Хотя царица была невелика ростом и стройна, как подросток, в ее хрупком теле таилась большая сила. К ней тут же присоединилась Ирида, Гимарис нажал на свой край, и совместными усилиями они смогли немного сдвинуть крышку. Дальше дело пошло легче, и вскоре саркофаг открылся.

Взорам людей предстал покрытый цветной росписью деревянный гроб, выполненный в форме человеческого тела.

Клеопатра склонилась над саркофагом, разглядывая этот гроб.

– Осторожно, царица! – проговорил Гимарис. – Я сказал тебе, что это – гроб Амфетиса, стража женщины-фараона. Он и после смерти сделает все, чтобы не пропустить нас к своей повелительнице!

– Не пугай меня, жрец! – отмахнулась Клеопатра. – Я боюсь только живых, да и то очень немногих. Мертвые же не опасны…

– Берегись! – воскликнул Гимарис и отдернул царицу от саркофага.

В ту же секунду над его краем поднялась змеиная голова с раскрытым узорчатым капюшоном. Кобра шипела и покачивала головой, следя за людьми немигающим взглядом.

– Кажется, ты спас меня, жрец! – промолвила Клеопатра, переведя дыхание.

– Я же говорил тебе, царица, что Амфетис и после смерти встанет у нас на пути!

– Что же теперь делать?

– Положись на меня!

Жрец поднял свой посох, пробормотал несколько слов на храмовом языке и бросил посох на каменный пол. Посох пошевелился, ожил и превратился в большую змею. Змея подползла к саркофагу, перебралась через его край и напала на кобру Амфетиса. Змеи сплелись в смертельной схватке, и через минуту змей Гимариса победил и отбросил мертвую кобру на дно саркофага.

– Теперь настало наше время! – проговорил Гимарис и снова подошел к саркофагу. Наклонившись, он запустил внутрь руку и нажал на скрытую пружину.

Саркофаг стронулся с места и отъехал в сторону. На полу под ним открылось круглое отверстие вроде колодца, достаточно широкое, чтобы в него мог пролезть человек.

– Мы почти пришли, царица! – промолвил Гимарис.

Он привязал конец веревки к саркофагу, другой конец сбросил в колодец и, прежде чем спуститься вниз, повернулся к Ириде:

– Здесь тебе придется подождать нас. Вниз спустимся только мы с повелительницей.

Спустившись в колодец, он позвал Клеопатру. Та подоткнула край своей одежды и ловко слезла по веревке.

Царица и жрец стояли посреди второй погребальной камеры, не в пример более пышной и богатой, чем первая. Стены ее были отделаны золотыми плитами, украшенными богатой резьбой, в центре камеры стоял саркофаг в форме сфинкса с золотой головой и мощными когтистыми лапами из черного мрамора.

– Вот она, гробница великой женщины-фараона Хатшепсут! – проговорил Гимарис с благоговением и низко поклонился саркофагу. – Прости, могучая, что мы тревожим твой вечный сон! Твоей преемнице, последней царице Черной Земли Кемет, нужна помощь! Не откажи ей, владычица! Подари ей частицу своего могущества!

Показалось ли Клеопатре или нет, но изнутри саркофага донесся странный звук, напоминающий стон тяжелобольного или умирающего человека. Гимарис еще раз поклонился, подошел к саркофагу и повернул золотую голову сфинкса. Раздался тяжелый скрежет, словно сама скала стронулась с места, и крышка саркофага отъехала в сторону, открыв его содержимое.

Как и в саркофаге Амфетиса, здесь покоился деревянный гроб, покрытый цветной росписью и позолотой, но не в пример более богатый, чем гроб стража.

В верхней части гроба была сделана надпись древними письменами. Гимарис прочел ее:

«Владычица Хатшепсут, родная дочь Неба.

Владычица Хатшепсут, царственное дитя Солнца.

Владычица Хатшепсут, которую носила под сердцем божественная Хатор.

Твоя небесная мать Хатор благословляет тебя своим именем, которое – великая тайна Неба.

Дыхание твоей небесной матери Хатор испепеляет твоих врагов.

Живи вечно, владычица Хатшепсут!»

Прочитав эту надпись, Гимарис третий раз низко поклонился мертвой повелительнице и затем обратился к живой царице:

– Помоги мне, повелительница!

Он взялся за верхнюю часть гроба, Клеопатра – за нижнюю, и они без особого усилия сняли деревянную крышку.

Внутри гроба покоилась мумия Хатшепсут, тщательно запеленатая в льняные бинты, пропитанные благовонными смолами. Лицо мумии было закрыто золотой маской. Маска была выполнена с удивительным искусством и ничуть не пострадала за прошедшие тысячелетия. Она изображала женское лицо, исполненное покоя и величия. Губы владычицы Хатшепсут были тронуты мудрой улыбкой человека, познавшего тайны загробного мира. На груди мумии лежала золотая пластина с изображенными на ней лотосами и змеями. Поверх этой пластины были крест-накрест сложены символы власти фараона – золотой скипетр и опахало из пальмовых листьев. Шею владычицы охватывало золотое ожерелье, украшенное тремя овальными драгоценными камнями удивительной красоты – один синий, как вечернее небо над Александрией, другой красный, как закат над Мусейоном, третий – густо-зеленый, как море в полуденный час…

– Какая красота! – воскликнула Клеопатра, залюбовавшись ожерельем Хатшепсут. – Даже если это ожерелье не обладает магической силой, стоило проделать весь этот трудный и опасный путь только ради красоты этих камней!

– Если бы мы потревожили сон владычицы ради земных сокровищ, ради золота и драгоценных камней – мы были бы простыми ворами, грабителями могил и заслуживали бы позорной смерти! – возразил ей Гимарис. – Но мы пришли сюда, чтобы попросить у Хатшепсут частицу ее могущества, частицу ее божественной силы, чтобы с ее помощью вернуть славу Черной Земли Кемет. Может быть, ненадолго, может быть, самый последний раз, но ради такой цели позволительно потревожить покой мертвых, ради такой цели боги разрешат нам позаимствовать ожерелье владычицы! Возьми его, царица, ибо руки простого смертного, даже жреца, не могут коснуться этого сокровища!

Клеопатра склонилась над мертвой властительницей и осторожно, благоговейно сняла с ее шеи ожерелье.

В это мгновение ей снова послышался стон, как будто Хатшепсут не хотела расставаться с украшением. Однако Клеопатра довела начатое до конца, сняла ожерелье с мумии и надела его на свою шею, прикрыв сверху грубым плащом.

Гимарис низко склонился перед ней и воскликнул:

– Славься, Клеопатра, славься, последняя женщина-фараон, наследница Мернейт и Нитокрис, Нефросебек и Хатшепсут! Да сбудется твоя великая судьба, предсказанная звездами!

– Хватит разговоров, жрец! – остановила его царица. – Для начала выведи меня отсюда.

– Сию минуту, повелительница! – воскликнул Гимарис и направился к тому месту, где свисала веревка.

В это время сверху, из погребальной камеры Амфетиса, где осталась служанка царицы, донесся сдавленный крик.

– Что там случилось? – удивленно спросила Клеопатра.

– Не знаю, – озабоченно ответил жрец. Он ухватился за веревку и ловко вскарабкался в верхнюю камеру.

– Ну, что там? – крикнула снизу царица, запрокинув голову.

– Поднимайся, повелительница! – отозвался Гимарис странным глухим голосом. Клеопатра обвязалась веревкой, и жрец без особого труда поднял ее. Выбравшись наверх, Клеопатра удивленно огляделась.

На первый взгляд в погребальной камере ничего не изменилось, только Ирида сидела на полу, привалившись спиной к саркофагу Амфетиса. Лицо ее закрывал край шерстяного плаща.

– Что с ней? – спросила Клеопатра, невольно понизив голос, и шагнула к своей служанке.

– Не смотри, госпожа! – попытался остановить ее Гимарис, но Клеопатра уже сдернула плащ с лица Ириды.

Из груди ее исторгся крик ужаса: лицо служанки было обезображено, точнее, его просто не было, на месте лица темнела кошмарная кровавая маска, как будто страшные челюсти какого-то огромного зверя разгрызли его, как спелый плод…

– Что это?! – выдохнула царица, попятившись.

– Не знаю, госпожа… – ответил жрец, снова закрывая лицо служанки плащом. – Знаю только, что в старинных папирусах было сказано, что один из тех, кто отправится в гробницу за ожерельем Хатшепсут, должен будет заплатить за него жизнью.

– Ты не сказал мне этого!.. – пробормотала Клеопатра, зябко кутаясь в плащ.

– Тебе не грозила смерть, госпожа! Ты – царица, владыка Земли Кемет, тебя не касаются могильные заклятья. Заплатить жизнью мог я, могла твоя служанка… Я не стал ничего говорить, дабы не лишить ее мужества. Сам же я готов был заплатить эту цену…

На этот раз Клеопатра ничего не ответила. Она еще раз молча взглянула на мертвую служанку и повернулась к Гимарису:

– Веди меня обратно, жрец!

Алиса поднялась по металлической винтовой лестнице, толкнула дверь и оказалась в театральном зале.

На сцене шла репетиция.

Долговязый, тощий артист сидел, спустив штаны, на эмалированном детском горшке и с пафосом декламировал:

– Человек – это великолепно! Это звучит… гордо! Че-ло-век! Надо уважать человека!

Перед ним стояла на голове девушка в ночной рубашке с цветком за ухом. Дождавшись, когда в монологе партнера возникнет пауза, она вступила, немного задыхаясь от неудобного положения:

– Отчего люди не летают!.. Я говорю: отчего люди не летают так, как птицы? Знаешь, мне иногда кажется, что я птица…

На этих словах актриса потеряла равновесие и упала на сцену. Тут же к ней подбежал рослый толстопузый мужчина с рассыпанными по плечам длинными седыми волосами и заорал хриплым голосом старшины-сверхсрочника:

– Что это такое? С кем мне приходится работать? Пять минут нормально на голове постоять не можешь! И как ты читаешь этот монолог? Никакой экспрессии! Никакого подлинного чувства! Никакой мысли во взоре!

– Но Эраст Сигизмундович! – воскликнула актриса, поднимаясь со сцены и потирая ушибленный бок. – Когда я стою на голове, у меня все мысли куда-то уходят…

– Было бы чему уходить! – рявкнул режиссер. – Если ты не можешь воплотить мое видение образа, нам придется расстаться!

Актриса зарыдала, а режиссер повернулся к ее партнеру:

– А теперь ты, Николай! Как ты сидишь на горшке? Что выражает твоя поза? Какую ты ставишь перед тобой сверхзадачу?

– Эраст Сигизмундович, – проговорил актер льстиво, – я старался передать вашу мысль…

– Не верю! – Режиссер шагнул к актеру, подняв руку в трагическом жесте. Тот от неожиданности покачнулся и упал со своего неудобного постамента. Режиссер выпучил глаза, хотел что-то сказать, но в этот момент увидел Алису и заревел, как белый медведь в теплую погоду: – Почему посторонние в зале? Ну, когда это кончится? Когда мне дадут нормально работать? Я совершенно не могу сосредоточиться в таких условиях! Я не могу создать нужный душевный настрой, творческую атмосферу…

– Не волнуйтесь, Эраст Сигизмундович! – воскликнула невысокая, коротко стриженная особа в кожаной курточке и длинной бордовой юбке и бросилась на Алису, как бык на тореадора. Алиса, однако, ловко от нее увернулась и через ее голову обратилась к режиссеру:

– Эраст Сигизмундович, я не посторонняя! Вы меня не помните? Я Алиса Окунева! Я у вас играла Офелию! Вы меня еще чуть не утопили в джакузи!

Режиссер уставился на нее. В его глазах проступило узнавание, затем удивление, которое сменилось печалью, и он произнес с непередаваемой театральной интонацией:

– Боже мой, Алиса! Что делает с людьми время!

Алиса хотела было возмутиться: со времени их последней встречи прошло всего восемь лет, и она за это время не слишком изменилась. Больше того, она много занималась своей внешностью и выглядела вполне прилично. Однако, как учил ее знакомый психолог, Алиса досчитала до десяти и решила сдержаться: ведь ей нужно было склонить режиссера на свою сторону…

Придав лицу скромное, умоляющее выражение, она проговорила:

– Я слышала, что у вас в театре есть вакансия. А мне как раз сейчас нужна работа…

В это самое время стриженая особа в кожаной куртке улучила момент, схватила Алису за руку, заломила ее за спину и, победно пыхтя, потащила прочь со сцены.

– Подожди, Варвара! – остановил ее режиссер. – Это не посторонняя, это своя, театральная. Мы с ней еще не договорили!

Стриженая с сожалением выпустила Алису, как охотничья собака по приказу хозяина выпускает полузадушенного кролика, и встала в сторонке с выражением готовности на лице. Режиссер же с задумчивым видом подошел к Алисе и проговорил:

– Да, помню, как мы ставили «Гамлета»… хорошая была постановка! И идея использовать джакузи в сцене самоубийства Офелии была гениальна! Эту находку отметили все театральные критики! Хорошие были времена! А сейчас таким приемом никого не удивишь… театр не стоит на месте, он находится в вечном движении, в вечном поиске…

– А что вы сейчас ставите? – спросила Алиса, чтобы поддержать разговор. – Я что-то не поняла – это «Гроза» или «На дне»?

– Это новое слово в драматургии! – оживился режиссер. – Я решил объединить классику, взять все лучшее из разных пьес. За таким приемом большое будущее! Вот только не знаю, на каком названии остановиться – «На дне грозы» или «Грозовое дно»!..

– Так все-таки не найдется у вас для меня какой-нибудь роли? Пусть даже второстепенной…

– Извини, Алиса, все возрастные роли у меня уже заняты, а молодую девушку ты уже не можешь играть.

– Почему же? – Алиса наклонила голову, намотала прядь на палец и проговорила тонким детским голосом: – Дяденька, я у Вороненкова играла Пеппи Длинный чулок!

– Вороненков бездарность! – фыркнул Эраст Сигизмундович. – У него собственная жена уже сорок лет играет Джульетту и Соню в «Дяде Ване»! Я так не могу, я стремлюсь к правде жизни! Если в пьесе сказано, что героине двадцать лет, я не могу отдать эту роль старухе!

– Я бы попросила! – не выдержала Алиса. – Это кто здесь старуха?!

– Постой… – режиссер вдруг уставился на нее хищным пристальным взглядом, – ну-ка, встань этим боком к свету…

Алиса послушно повернулась. Режиссер отступил на шаг, прищурился и проговорил:

– А что… в этом, пожалуй, что-то есть! Из тебя получится неплохая графиня в «Пиковой даме»…

– Что? – испуганно переспросила Алиса. – Как графиня? Да она же глубокая старуха!

– Эраст! – послышался за спиной режиссера сухой неприязненный голос. – Что я слышу? Ты ведешь за моей спиной сепаратные переговоры? Ты замышляешь предательство?

Режиссер испуганно повернулся. На сцене появилась полная дама лет шестидесяти в розовом кашемировом костюме, с аккуратно уложенными темно-рыжими волосами.

– Вы приехали, Изольда Тристановна? А я вас сегодня не ожидал…

– Я приехала очень своевременно! – грозно проговорила кашемировая дама. – Оказывается, ты собираешься отдать мою роль какой-то выскочке? Какой-то соплячке? Какая из нее графиня!

– Не волнуйтесь, Изольда Тристановна! Это я только так, теоретически… ничего серьезного…

Алиса удивленно наблюдала за происходящим. Тут к ней подскочила прежняя стриженая особа и зло зашипела в самое ухо:

– Уходите! Немедленно уходите отсюда! Вы видите, к чему привело ваше появление? Эраст Сигизмундович будет очень расстроен!

– А кто такая эта Изольда Тристановна? – вполголоса спросила Алиса, поспешно отступая за кулисы. – Спонсор?

– Да какой там спонсор! – махнула рукой Варвара. – Это его теща! – И она выразительно подняла глаза к потолку.

Алиса вышла на улицу и задумалась.

Театр «На чердаке» был ее предпоследней надеждой. Оставался еще один вариант, самый последний.

Вариант звали Шуриком Свечкиным.

Вариант снимал рекламные ролики, и восемь лет назад он хорошо относился к Алисе и время от времени давал ей подзаработать. До сих пор она помнила, как хорошо сыграла консервированную вишенку в рекламе фруктового торта.

Через час Алиса вошла на территорию студии. Ленивый вахтер потребовал у нее пропуск, но когда Алиса ответила, что пришла к Свечкину, в глазах вахтера мелькнуло уважение и он пропустил ее внутрь.

На втором этаже студии царило обычное рабочее оживление. Взад и вперед носились озабоченные помрежи и технические работники, время от времени попадались задумчивые актеры, заучивающие роль.

Алиса остановила одного из них и спросила, где можно найти Шуру Свечкина. Актер поднял на нее туманный взгляд и проговорил:

– Полное взаимопонимание на кухне с кухонными полотенчиками «Тетя Дуся»…

– Что?! – удивленно переспросила Алиса и помахала рукой перед лицом собеседника. – Свечкин! Где мне найти Шуру Свечкина?

– Ах, извините… – смущенно проговорил актер. – Я вхожу в образ… а Александр Трифонович вон там, в третьем павильоне…

Алиса поблагодарила актера и отправилась в указанном направлении, оставив его наедине с кухонными полотенчиками.

В третьем павильоне она застала напряженную тишину. Актеры, актрисы, осветители, визажисты и прочий персонал студии стояли кружком. В центре этого кружка находились Шура Свечкин и какой-то толстяк в костюме от Армани. Впрочем, и сам Свечкин за те годы, что Алиса его не видела, здорово располнел, обрюзг и полысел. Кроме того, в его внешности появилось нечто новое – вальяжность и барственность преуспевшего в жизни человека.

Держа своего собеседника за пуговицу от Армани, Шура вещал:

– А что ты думаешь, дорогой мой человек? Реклама – это искусство, а в искусстве нужен большой талант! Конечно, есть просто удачные обстоятельства для разных товаров. Например, производители зонтов молятся о дождливой погоде, производители сандалий и пляжных тапочек – наоборот, о сухой, производители пива – о жаркой, и только производителям водки некогда молиться, им надо производить! Так вот, хорошая реклама любой товар делает ходовым, как водка! Реклама, дорогой мой человек, может все! Нет такого товара, который нельзя было бы продать благодаря удачно подобранной рекламе!

– Ну, уж и нет! – недоверчиво проговорил толстяк. – Вот я тут купил по случаю партию бракованных пианино и роялей. Прикинь – у них все клавиши белые, ни одной черной! Какая уж тут реклама поможет?

– Да запросто! – Свечкин на секунду задумался, пошевелил губами и выразительно произнес: – Только у нас вы можете купить пианино и рояли для расистов! Все клавиши – исключительно белые!

– Ну, чувак, ты даешь! – восхитился толстяк. – Ты и правда крут! Ладно, договорились, будешь делать для меня рекламу!

– Ну, и ладушки! – Свечкин похлопал в ладоши и крикнул: – Все, перерыв закончен! Приступаем к съемке второго эпизода! Ангелина, ты текст не забыла?

Юная особа с нежным цветом лица и круглыми голубыми глазами вышла вперед и воскликнула:

– Новая услуга компании «Реальные волосы»! Пересадка волос с головы на более безопасное для них место!

– Так я и знал! – Свечкин схватился за голову. – Ангелина, реклама «Реальных волос» у нас назначена на среду!

– А разве сегодня не среда? – Девица захлопала ресницами.

– Сегодня вторник, Ангелина!

– Как – вторник? Ах, правда вторник! Ну, извините, Александр Трифонович…

Она снова встала в позу, подняла глаза к потолку и выкрикнула жизнерадостным голосом:

– Мы поможем вам быстро и качественно отбелить зубы, удалить родинки, морщины и пигментные пятна, перекрасить волосы и придать коже ровный золотистый оттенок! Покупайте фирменное оборудование и программное обеспечение «Фотошоп CS»!

– Молодец, Ангелина, текст запомнила! – удовлетворенно проговорил Свечкин. – Теперь перейдем к подготовке видеоряда…

– Но, Александр Трифонович, мне нужно освежить макияж! – забеспокоилась девица. – Я готовилась к рекламе «Реальных волос», а здесь нужен совсем другой образ, с акцентом на цвет лица!

– Ладно, освежай, что с тобой делать! – недовольно пробормотал Свечкин и повернулся к Алисе: – А вы кто? Вы из рекламного отдела компании «Стиморол»?

– Нет, я не оттуда! Шура, ты меня не помнишь? Я Алиса Окунева! Помнишь, я у тебя вишенку играла?

– Алиса? – Лицо Свечкина изменилось и даже, кажется, немного помолодело. Впрочем, через секунду оно снова приобрело надменную чеканность успешного человека, и Свечкин проговорил, важно растягивая слова: – Для кого Шура, а для кого – Александр Трифонович! Времена, понимаешь, изменились!

Затем лицо режиссера снова смягчилось, и он мечтательно протянул:

– Вишенку, говоришь? А хорошее было время! Мы были молодые, талантливые, креативные! А ты чего пришла-то? Ты сейчас не в компании «Стиморол» работаешь? Мы бы могли снять для вас отличную рекламу! Как тебе такой слоган: «Новые подушечки Стиморол! Теперь без наволочек»?

– Да нет, Шура, я сейчас вообще не работаю… – призналась Алиса. – Я к тебе потому и пришла. Я ведь раньше у тебя неплохо играла, согласись? Может, ты и сейчас для меня что-нибудь найдешь?

– Что?! Для тебя?! – Свечкин шарахнулся от нее, как будто увидел на ней «пояс шахида». – Ты не понимаешь, Алиса, о чем говоришь! Сейчас настали совсем другие времена! Ты посмотри на себя – цвет лица ужасный, кожа запущенная, волосы тусклые…

Алиса побледнела и кинулась к зеркалу. Неужели все действительно так ужасно? Ведь она все эти годы следила за собой, раз в неделю посещала косметолога… и еще всякие разные процедуры… Да нет, из зеркала на нее смотрела привлекательная молодая женщина, выглядящая моложе своих тридцати пяти лет…

– Ты не обижайся, детка! – проговорил Свечкин ей в спину. – Я вовсе не хочу тебя обидеть, я тебе просто обрисовываю ситуацию. Ты не так плохо выглядишь, но те, кого сейчас снимают в рекламе, либо модели вроде Ангелины, которые занимаются своей внешностью семь дней в неделю, двадцать четыре часа в сутки, либо ЗЗ…

– ЗЗ? – удивленно переспросила Алиса. – Что такое ЗЗ?

– Звезды и знаменитости, – ответил Свечкин. – Те, кого вся страна знает в лицо. Те, кого узнают на улице. Их берут в рекламу, даже если у них есть пара морщин. Но ты – совершенно другое дело, тебя никто не знает. Так что извини, Алиса, ничем не могу помочь! – Он развел руками и повернулся к своей труппе: – Все, девочки, перерыв закончен! Снимаем второй эпизод!

Это был полный крах, фиаско, разгром, поражение по всем пунктам. Это был… это был конец. Впервые Алиса произнесла это ужасное слово, до этого она даже в мысли свои не хотела его допускать. Слишком много всего свалилось на нее за последние несколько недель, этак можно и с катушек слететь.

Голова внезапно закружилась, ее качнуло от слабости, встречная женщина поглядела с подозрением. Все ясно, давление опять понизилось. Нужно срочно выпить крепкого сладкого кофе и съесть чего-нибудь, иначе она просто не доедет до дома. И люди станут шарахаться.

Она огляделась и обнаружила совсем близко вывеску кафе. Интересно, очень ли дорогое, тут же подумала Алиса, дорогое ей сейчас не по карману. Она подавила желание пересчитать на пороге деньги в кошельке, это уж совсем никуда не годится.

В кафе было пусто и темновато, только стойка переливалась разноцветными огоньками. Играла тихая музыка, девушка за стойкой приветливо улыбнулась.

– Кофе, – сказала Алиса, – черный, с сахаром. И что-нибудь не очень сдобное.

– Возьмите сандвич с зеленью, хлеб зерновой, – предложила девушка.

Алиса с тяжелым вздохом оглядела штабеля булочек, круассанов, чизкейков, всевозможных десертов и пирогов. И тут же правый бок отозвался привычной болью – и думать, мол, забудь о сдобе! И о жирном креме тоже!

Да забыла, забыла, с досадой подумала Алиса, теперь заботы гораздо более серьезные.

Она села за дальний столик в ожидании заказа. В голове не было никаких мыслей. Что теперь делать? Куда податься?

«За что мне это? – в который раз горько подумала Алиса. – В чем я провинилась?»

Вроде бы жили они с Глебом хорошо, дружно, у нее очень выдержанный характер, это все признавали, поэтому они никогда не ссорились, Алиса всегда уступала. Муж много работает, создает ей вполне сносную жизнь, так зачем же раздражать его по пустякам?

Восемь лет, она отдала ему восемь лет, бросила работу, вполне успешно начинающуюся карьеру актрисы – и вот такой итог.

Она всегда доверяла Глебу.

«Если разлюбишь, ты ведь мне сообщишь», – сказала она сразу после свадьбы.

«Никогда не разлюблю!» – Он тогда рассмеялся, обнял ее, подхватил на руки и закружил по комнате.

Все же были они счастливы или нет? Алиса уже ни в чем не уверена.

В сущности, обычная житейская история – муж нашел другую, гораздо моложе и красивее. Собственно, насчет последнего можно было бы и поспорить, в свое время многие признавали, что она, Алиса, необычайно хороша, что у нее удивительная, несколько экзотическая красота – темные прямые волосы, темно-синие глаза чуть удлиненной формы, расставленные широко, отчего взгляд приобретает некоторую таинственность. Фигура у нее очень стройная, довольно худощавая, небольшая голова гордо сидит на длинной шее.

«Все было когда-то, – одернула себя Алиса словами старой песни, – было, да прошло».

Вот именно, все же годы есть годы. Когда тебе тридцать пять, а сопернице всего двадцать два, разница явно говорит не в твою пользу.

Алиса узнала об измене мужа от полузнакомой бабы, из тех, кто днем болтается по магазинам и салонам красоты, а вечера проводит на всевозможных тусовках. Всех они знают, со всеми они шумно здороваются, с мужчинами целуются, с дамами тут же принимаются обсуждать последние новости. Да какие у них новости, одни сплетни – у кого с кем роман, кого бросил муж, а кто, наоборот, удачно вышел из развода, обобрав бывшего мужа до нитки.

Они столкнулись в галерее бутиков на Невском. Алиса искала подарок мужу на годовщину свадьбы. И себе новое платье, предвкушая уже, как будут они отмечать восьмилетие совместной жизни.

И тут налетела на нее эта Диля. Алиса даже не сразу вспомнила, как ее зовут. Диля сделала вид, что жутко обрадовалась встрече, шумно ее приветствовала, раскритиковала все, что Алиса собиралась примерить, накричала на продавщицу, потащила Алису в другой магазин, потом в третий. Избавиться от нее можно было, только послав подальше открытым текстом, Алиса не нашла в себе для этого сил.

Конечно, если бы она знала, что явится результатом этой встречи, она огрела бы эту Дилю вешалкой, придушила бы ее в примерочной кабинке, но вырвалась бы на свободу. Уж больно противная баба, если и узнавать от кого-то плохие новости, то только не от нее.

Впрочем, какая разница? Сейчас-то ей все равно. А тогда, услышав от Дили, что муж ей изменяет, Алиса страшно растерялась, лепетала что-то жалким голосом, а та, чувствуя себя на вершине блаженства, сообщала пикантные подробности – кто такая его пассия, где они познакомились, сколько времени уже вместе и кто и когда видел их в ресторане или в загородном отеле. Каждое ее слово вбивалось в Алисину душу, как гвоздь в крышку гроба.

Получалось, что все правда. И, по словам Дили, многие про это знали, да что там – весь город был в курсе! И те, кого Алиса считала друзьями, и посторонние сплетники вроде Дили. Ее муж ничуть не скрывался, очевидно, считал ее полной дурой. Или все уже для себя решил.

Как выяснилось позже, верным оказалось последнее.

А тогда Диля ушла, торжествующе блестя глазами, оставив Алису в шоке, совершенно раздавленную ужасной новостью. Диля торопилась кого-нибудь встретить, чтобы рассказать о ее, Алисы, реакции на сообщение об измене Глеба.

Муж вернулся поздно, как и всегда в последнее время. А она, идиотка этакая, верила, что он занят на работе, еще старалась готовить ему повкуснее, по выходным кофе в постель подавала!

Не было смысла делать вид, что ничего не произошло, он обо всем догадался по ее лицу.

– Глеб… – заговорила Алиса прыгающими губами. – Глеб… что же это такое…

– Чего ты от меня хочешь? – закричал он. – Чтобы я тебе врал? Чтобы жил с нелюбимой женой?

У нее было такое чувство, что ее хлещут по лицу. Он смотрел на нее как на злейшего врага, он ее ненавидел. За что?

Она тоже кричала ему, не помня себя, злое, обидное, о том, что отдала ему молодость, что пожертвовала ради него артистической карьерой.

– Карьерой? – издевательски рассмеялся он. – Подумаешь, карьера – актриска с погорелого театра! Кому ты нужна?

Это было его условие – после свадьбы никакого театра, телевидения, и вообще актрисы Окуневой в природе не должно быть.

– Не желаю, чтобы ты вертела задом перед кем-то другим! – грубовато сказал тогда Глеб. – Только передо мной!

И добавил, став серьезным, что жена-артистка не подходит к его имиджу солидного бизнесмена, люди, мол, станут по-другому относиться.

– Мне нужен развод! – сказал Глеб сейчас, сказал как отрубил. – И как можно скорее!

– Но почему так стремительно? – воззвала она, чувствуя, как подкатывает слабость, колени дрожат и в голове стучат тысячи молоточков.

– Потому что мы ждем ребенка, – сказал он.

– Ребенка? – как эхо повторила Алиса.

– Да! – жестко ответил Глеб. – И я не могу допустить, чтобы он родился без отца!

– Ребенка… – Алиса опустилась на стул. – Ты хочешь ребенка… Но ты всегда говорил мне…

Она ужасно хотела детей. Хотела сразу после свадьбы. Ну что ты, говорил Глеб, давай поживем хоть годик спокойно.

Через год она снова заговорила о ребенке, но Глеб сказал, что им еще рано. Какое рано, возразила она, мне двадцать восемь, в самый раз.

Подождем до тридцати, твердо сказал он. А потом у него в бизнесе наступили трудные времена, потом они купили новую квартиру, потом Глеб задумал строить загородный дом, и нужно было откладывать деньги, потом ей надоело нарываться на отказ, и вот вам результат.

– Но если ты так хочешь ребенка, то я могу родить! – сказала она. – Мне тридцать пять, женщины рожают и в сорок!

– Зачем мне, когда один уже есть, – холодно возразил Глеб, – мне, знаешь, и одного за глаза хватит. И к тому же кого ты родишь? То у тебя слабость, то печень…

– При чем тут печень? – возмутилась она.

– Разговор окончен! – припечатал Глеб. – Я подаю на развод!

И она поняла, что так все и будет. Он не передумает, да и зачем? Муж ее больше не любит, да и любил ли когда-нибудь?