Текст книги "Клавесин Марии-Антуанетты"

Сегодня, на взгляд Василькова, надобности особой и не было: медицинский эксперт Кругликов, по мнению капитана, совершенно зря порол горячку, мог бы прислать заключение с курьером, а не вызывать его, капитана, в морг.

Но Кругликов отчего-то заупрямился и попросил его приехать.

Как обычно, специфический запах настиг Василькова еще в дверях. Пахло всего лишь дезинфекцией, а казалось, что чем-то страшным. Сколько раз ему приходилось вдыхать этот запах и видеть эти стены, и каждый раз у капитана становилось муторно на душе.

«Все там будем!» – привычно подумал он, и от мысли этой мучительно захотелось оказаться «там» как можно позже.

Эксперт Кругликов фамилии своей не очень соответствовал. Прочитав на дверях кабинета такую фамилию, человек представлял себе невысокого плотненького мужичка с круглой лысоватой головой и суетливыми движениями чистеньких рук. Вместо этого посетителя встречал огромный краснорожий дядька с буйной рыжей шевелюрой и зычным голосом. Острые на язык коллеги дали ему кличку Квадрат – уж очень эта кличка подходила к его фигуре.

Василькова эксперт встретил, завтракая в своем закуточке. Закипал чайник, на тарелке лежали недоеденные бутерброды с колбасой, от вида которых капитана еще больше замутило.

– Привет, Василек! – обрадовался Квадрат. – Что это ты такой желтый, с перепою, что ли?

– Пожелтеешь тут у вас… – проворчал капитан. – Отчего никак не можешь с заключением разобраться по той старухе? Дело закрывать нужно, меня начальство уже взгрело…

– Чаю не хочешь? – осведомился эксперт. – Ну, как знаешь… Так вот что я тебе скажу: дело вы это закрыть никак не можете – бабку-то вашу убили!

– Как так?! – вскинулся Васильков.

– А так… не знаешь, как убивают? Задушили старушку, веревочкой шелковой, я там все написал.

– Ну, ты даешь! – Васильков с грохотом отодвинул стул.

– Это ты даешь, однако! – рявкнул Кругликов. – Ты что, совсем уже глаза залил, что странгуляционную борозду на шее не разглядел? Да она вся синяя была!

– А что смотреть? – огрызнулся Васильков. – Бабке девяносто лет без малого было, какая разница, с чего она померла? Не сегодня, так завтра и так бы скапустилась!

– Да нет, старушка еще ничего была, лет пять могла протянуть, – Кругликов задумчиво отхлебнул чаю.

– Слушай… – Васильков просительно потоптался на месте, – ну зачем тебе это надо, а? Ну, никто ведь разбираться не станет, старуха одинокая была, всей родни у нее – какой-то племянник дальний, нашему забору троюродный плетень… Сам он ее придушить не мог – только на следующий день из своего Задрипанска приехал.

– Ага, все же проверили на всякий случай, – усмехнулся эксперт.

– Начальство велело, – потупился Васильков, – и если все с племянником в порядке, то дело можно закрыть. Так что ты уж перепиши там…

– Не пойдет! – отрубил Кругликов. – Да что я-то? От меня теперь ничего не зависит. Убийство-то под серию подходит.

– Какую еще серию? – капитан Васильков хлопнулся на стул, поскольку ноги внезапно перестали его держать.

– Про «Питерского душителя» впервые слышишь? – ласково спросил Кругликов. – Вчера на свет родился или в маразм раньше времени впал?

– Мать моя! – ахнул капитан. – Да откуда ж я мог подумать?

Уже в течение нескольких месяцев город потрясали зверские убийства женщин всех возрастов и различного общественного положения. По предположениям милиции, убийца во всех случаях был один и тот же. Вездесущие журналисты окрестили убийцу «Питерским душителем». Город переполняли всевозможные слухи, газеты, вместо того чтобы спокойно освещать события и успокаивать народ, публиковали страшные подробности каждого убийства, ссылаясь якобы на свои собственные источники, пожелавшие остаться неизвестными. Женщин убивали утром и вечером, в общественных парках и собственных подъездах, в глухом темном переулке и на хорошо освещенном проспекте, в вагоне метро и на стоянке автомашин, а одну жертву прикончили прямо в зале кинотеатра, и, что характерно, на премьере отечественного триллера, о котором даже газеты писали, что страшнее ничего не бывает и что режиссер в этом смысле утер нос Западу по полной программе.

Пожалуй, единственной общей чертой всех жертв являлось то, что все дамы были одинокими, то есть не только в данный момент убийства находились одни, но и проживали в полном одиночестве – не было ни у кого ни мужей, ни детей, ни престарелых родителей, и даже домашних животных не было.

– Или ты не знаешь, что маньяком этим занимаются в Городском отделе по борьбе с убийствами? – по-прежнему ласково продолжил Кругликов. – Так вот, я тебе скажу: там есть такая майор Ленская. Это, доложу тебе, чума, а не баба! Она у них там как-то по-научному это дело расследует, сведения собирает, а потом их анализирует. И все ей эти сведения обязаны сообщать.

Капитан Васильков с трудом вспомнил, что был, кажется, такой приказ – оказывать полное содействие и все такое, да только если все приказы выполнять, то когда же работать?

– Так что у них там этих задушенных жертв накопилось штук семь или восемь! – безжалостно заявил Кругликов. – Наша бабуся восьмая будет. Или девятая, я не бухгалтер. А ты говоришь – дело закрыть. Не выйдет, Василек, и не пытайся!

Капитан схватил его чашку и залпом вылакал оставшийся чай. В голове малость прояснилось, во всяком случае, в ней появилась здравая мысль, что сейчас как можно скорее следует доложить ситуацию начальству, и пускай оно, начальство, само решает, как быть. Главное – успеть бумаги привести в порядок, пока до них эта чума не добралась!

Васильков схватил заключение и пулей вылетел из серого здания морга.

Однако надежды его не оправдались. Явившись в родное отделение, капитан Васильков застал в своем кабинете бледную сутулую женщину в очках, со светлыми волосами, скрепленными черной аптечной резинкой в жидкий хвостик. Женщина сидела возле его стола и листала толстый растрепанный блокнот, весь испещренный неразборчивыми записями. Практикант Витенька молча пялился на нее из угла большими испуганными глазами.

– Здравствуйте, – простуженным хриплым голосом сказала женщина. – Полагаю, вы – капитан Васильков?

– Вы, гражданка, по какому вопросу? – с ходу бухнул капитан. – Если у вас заявление насчет кражи в общественном транспорте, так это в соседнюю комнату!

– Я не по поводу кражи, – женщина откашлялась и плотнее закуталась в серый старушечий платок.

– А если муж побил или с соседями свара, так это вообще к участковому! – буркнул капитан. Тетка ему не нравилась, хотелось поскорее от нее избавиться и заняться наконец делом удушенной старухи. Хоть протоколы подправить…

В спешке он не обратил внимания, что Витенька старается ему что-то растолковать: ерзает на стуле, делает большие глаза и даже пытается махать руками.

– К участковому? – Женщина подняла светлые, какие-то клочковатые брови. – Боюсь, что участковый не сможет мне помочь, мое дело не совсем в его компетенции. Хотя, возможно, придется и с ним поговорить, но только после беседы с вами.

Капитан Васильков смутно почувствовал, что с этой бабой не все так просто, но какой-то бес подталкивал его к спору. Витенька так сильно махнул рукой, что едва не свалился со стула, но Васильков и тут не отреагировал как надо.

– Гражданочка, – его ласковый голос полностью противоречил грозному выражению глаз, – русским языком вам говорят, что мы заняты. Убийство у нас на шее висит, понятно? Так что ваше дельце изложите дежурному при входе, а он уж решит, как с вами быть!

Витенька не выдержал и издал звук, похожий на всхрапывание в ночи французского бульдожки. Васильков и тут не обратил на него внимания, тогда Витенька зажал себе рот и успокоился – будь что будет, он сделал все, что мог.

– Вот как раз я к вам по поводу убийства, – спокойно сказала женщина и придвинула свой стул поближе.

Капитан взглянул на нее исподлобья – ну никак не укладывалось у него в голове, что с этой бабой может произойти что-нибудь сильно криминальное. Ну, кошелек в автобусе вытащат, самое большее, сумку в подворотне вырвут, а что еще-то… Одна в темноте она явно не ходит, двери кому ни попадя не открывает, дорогу пересекает в положенном месте, компании подростков замечаний не делает, а если насчет изнасилования, так кому она нужна-то?

Он повернулся к Витеньке, но тот старательно смотрел в потолок. И только было до капитана начало доходить, кто перед ним сидит, как женщина наконец представилась:

– Майор Ленская, Городской отдел по расследованию убийств. Попрошу вас предоставить мне протоколы первичного осмотра по делу Сильвестровой А. А. И, молодой человек, прикройте, пожалуйста, форточку, я простужена.

«Вот влип!» – холодея, подумал капитан, представив, что скажет начальство.

Но действительность превзошла самые худшие его ожидания.

Как только он положил перед визитершей материалы дела, хилая, болезненная, невзрачная тетя куда-то исчезла, а вместо нее рядом с капитаном Васильковым оказалась акула и бультерьерша в одном флаконе. Наметанным взглядом окинув протоколы, она сразу же отметила все несоответствия и недомолвки и начала задавать вопросы. Капитан Васильков, далеко не первый год работавший в милиции, плавал перед немилосердно чихающей Ленской, как двоечник на экзамене. Промучив их с Витенькой часа два, Ленская наконец прекратила это издевательство – только потому, что явились двое молодых людей с рысьими глазами и быстрыми слаженными движениями, доложили о чем-то майору тихонько, затем вышли все вместе, причем на прощание зловредная Ленская не преминула заметить, что осмотр места происшествия проведен из рук вон плохо, допрос свидетелей – и того хуже, в протоколе ничего не отражено, и единственный документ, который несет хоть какую-то информацию, – это медицинское заключение эксперта Кругликова.

– Ну, это же надо… – капитан отер пот со лба, – вот влетели-то мы с тобой…

Витенька укоризненно молчал.

– Васильков! – В дверь заглянула секретарша Люся. – Мой тебя срочно вызывает, прямо сам не свой от злости!

И капитан Васильков понял, что неприятности для него только начинаются.

А майор Ленская с двумя подчиненными поехали по адресу случившегося несколько дней назад убийства старушки. Удивившись, что дверь квартиры даже не опечатана, Ленская позвонила к соседке, поскольку за ее дверью ощущалось какое-то шевеление и раздавался собачий лай.

Мария Тимофеевна открыла сразу и на прямой вопрос, как попасть в квартиру потерпевшей, поджала губы и ответила, что племянник Амалии Антоновны уехал, а она отдала ключи технику Раисе Павловне и больше ничего не знает. Отиравшийся внизу, у ног хозяйки, бойкий скотчтерьер «подтвердил», что все так и есть.

Ленская поглядела на соседку очень внимательно. Мария Тимофеевна уставилась на нее так же проникновенно. Минут пять в прихожей проходил обмен взглядами, после чего хозяйка предложила майору чаю.

– Понимаете, Кузя – он же лает, если кто-то ходит по площадке, – услышала Ленская и через сорок минут получила полный отчет о недавних событиях. Как на следующий день после смерти соседки утром Кузя указал своей хозяйке на «глазок», и та увидела, что техник Раиса Павловна впустила в квартиру покойной Амалии Антоновны двух очень подозрительных мужчин. Как потом явился племянник покойной, как Мария Тимофеевна перекинулась с ним парой слов, а потом какой-то амбал стал выносить мебель Амалии. Соседи пытались высказать племяннику свое возмущение, но он их и слушать не стал, послал всех скопом далеко-далеко неприличными словами, и на этом все кончилось.

Майор Ленская выслушала соседку очень внимательно и даже записала кое-что в пухлый блокнот с рассыпающимися листками. Потом, наскоро погладив собачку Кузю, поднялась на четвертый этаж.

Наверху долго не открывали, наконец в щель высунулась растрепанная голова, и Верка нелюбезно спросила, чего надо.

– Поговорить, – ответила Ленская и помахала перед Веркиным лицом служебным удостоверением. От усилий, потребовавшихся на то, чтобы проследить за движениями худой и с виду слабой руки Ленской, Верке стало нехорошо, в ее нетрезвых мозгах что-то провернулось, и она мигом захлопнула дверь.

Ленская не удивилась, только вздохнула и снова принялась звонить. На этот раз дверь распахнулась настежь под ударом ноги, майор едва успела отскочить в сторону. На пороге стоял здоровенный детина в тельняшке с оторванными рукавами. Бицепсы его могли бы внушить человеку уважение, если бы не были разрисованы всякой всячиной.

– Чего людей беспокоите? – прогремел громила.

– Барашков Анатолий Кондратьевич? – спросила Ленская, и из интонации ее Толик сразу все понял, не стал и в удостоверение глядеть.

– Опять по мою душу, – посмурнел он, – вот как чувствовал, что вы явитесь!

– Толик, выгони ее, – верещала за дверью Верка, – всякие тут будут шастать!

– Заткнись! – спокойно сказал Толик и открыл дверь. – Проходите уж! Только если думаете, что я ту бабку придушил, то я не при делах, алиби у меня – вон, Верка подтвердит.

– А вы откуда знаете, что потерпевшую удушили? – полюбопытствовала Ленская. – Вроде бы про это нигде не говорилось.

– Поймать хотите, – понимающе хмыкнул Толик, – да я как глянул на нее – сразу понял, что бабульку того… Ежели бы она сама по себе окочурилась – вид совсем не такой был бы. А только я ее не трогал, даже близко не подходил – ученый уже, на зоне все узнаешь! Я вон ее, – он кивнул на сожительницу, – подхватил и тут же ушел, Мария Тимофеевна может подтвердить.

– А я вообще ничего не помню, – призналась Вера. – Как увидела, что язык вывален и одни белки сверкают – так и грохнулась на пол. Мы сначала-то не поняли, что к чему, – думали, прилегла старушка, отдыхает. Да еще в комнате полумрак…

– Это у тебя со страху в глазах потемнело! – усмехнулся Толик. – Светло там было, солнце в окно светило.

– Так-так… – насторожилась Ленская, – стало быть, вначале было темновато, а потом – светло? Ну ладно, пока с вами закончим.

Техник Раиса Павловна сидела у себя в кабинете как неприступная скала. На вошедшую Ленскую она и не взглянула. Куда там было соперничать с ней капитану Василькову! Техник жилконторы Раиса Павловна видывала виды, ее было не пробить ничем. Ведь она в свое время выстояла перед ордой возмущенных граждан, когда за три минуты до Нового года, можно сказать, в самый кульминационный момент поздравления Президента во всем районе погас свет.

Именно она, Раиса Павловна, взяла на себя переговоры с возмущенными гостями со свадьбы, когда сверху на праздничный стол пролился поток горячей воды, хлынувшей из батареи по недосмотру сантехника Иванова. Раиса Павловна не растерялась и сумела убедить гостей, что батарея вошла в резонанс и лопнула оттого, что гости слишком громко кричали «горько!».

Да, Раиса Павловна повидала многое, поэтому сейчас она даже не обратила внимания на бледную сутулую женщину в очках, просочившуюся в ее кабинет. Раиса разложила перед собой папки с многочисленными заявлениями граждан по поводу ремонта лестницы и уборки прилегающей территории и сделала вид, что внимательно их читает. Посетительница утомленно опустилась на шаткий стул и с подозрением взглянула на раскрытую форточку. Потом чихнула и высморкалась в мужской клетчатый платок.

Раиса пренебрежительно покосилась на болезненную посетительницу и проговорила несколько слов нарочно неразборчивым голосом. Это был специальный, давно выработанный ею прием, и делалось это для того, чтобы посетитель всполошился, начал суетливо переспрашивать, прислушиваться и в конечном итоге позабыл обо всех своих требованиях и притязаниях.

Бледная женщина, однако, ничего переспрашивать не стала, а разложила на краешке стола пухлый растрепанный блокнот и углубилась в свои записи.

Техник не выдержала первая.

– Дама, вы что сюда, работать пришли? – спросила она недовольно.

– Именно, – кротко согласилась женщина, – именно работать. Майор Ленская.

Через пятнадцать минут Ленская выяснила все, что ее интересовало, и ушла, присовокупив, что с техником обязательно в ближайшее время свяжутся ее коллеги из Отдела по борьбе с экономическими преступлениями. Им, дескать, будет чем заняться – махинации с квартирами умерших одиноких людей, кражи ценных вещей и так далее.

Раиса Павловна посидела немного, стараясь унять колотящееся сердце. Теперь уже у нее был вид как после тяжелой продолжительной болезни. Положив под язык таблетку валидола, она трясущимися пальцами стала тыкать в кнопки телефона и, услыхав голос Пауцкого, прошептала в трубку несколько слов.

А майор Ленская в сопровождении двух верных помощников с рысьими глазами и быстрыми движениями, вооружившись ключами, снова отправилась на квартиру убитой старушки.

То, что они увидели в квартире, заставило всех троих заскрипеть зубами от ярости. Комната была полностью разорена. Большая часть мебели вывезена, и на паркете остались невыгоревшие следы. Хлопья пыли валялись на полу вперемешку с мятыми бумагами и старыми нотами. Оставшиеся шкафчики были распахнуты, очевидно, пошарила там жадная торопливая рука.

Разумеется, ни о каком осмотре помещения не могло быть и речи – посторонние наследили, как стадо слонов. Если и оставил преступник какие-то следочки, то они затерялись в этом кавардаке навсегда.

Но не зря майора Ленскую недоброжелатели за глаза называли чумой. Она прошлась по комнате, огорченно качая головой, и подошла к окну.

Наблюдательный сосед Толик не соврал: бархатная выгоревшая портьера была отдернута. А когда соседки вошли в первый раз, в комнате было полутемно. Майор Ленская сопоставила в уме эти факты, а также то, что скотчтерьер Кузя в тот момент буквально исходил лаем, и сообразила, что преступник прятался за портьерой, а потом спокойно вышел, пока соседка бегала звонить в милицию, а эта дурында Верка валялась в обмороке, как будто она – не обычная баба с рынка, а кисейная барышня из высшего света.

Провели следственный эксперимент: поставили одного коллегу за портьеру, а сами смотрели от двери – что видно. Оказалось, что в полутьме да еще в нервах соседки могли ничего не заметить. То есть преступник определенно прятался за портьерой, но для следствия это ничего не дает, поскольку совершенно необдуманно было бы надеяться, что он забыл там, к примеру, свою визитную карточку или квитанцию по квартплате с фамилией и адресом.

Майор Ленская осмотрела подоконник – так, на всякий случай. И даже провела рукой по давно не крашенной поверхности.

Подоконник был пыльный, как и все в этой квартире. И в углу, как раз там, где, судя по всему, прятался преступник, она нашла маленькое белое перышко. Совсем маленькое, скорее не перышко, а пушинку. На первый взгляд находка ничего собой не представляла – при том безобразии, что творилось в разоренной квартире, вполне вероятно, чтобы по воздуху летали пух и перья.

Но в том-то и дело, что перьев не было. Пыль – была, клочки бумаги – были, нитки, какие-то тряпочки – были, а перьев не было. У старухи вообще не было никаких подушек, как с удивлением констатировала Ленская: диван был с жесткой спинкой, сиденье набито, надо полагать, конским волосом, а поролоновый валик, что клали под голову, никак нельзя было посчитать подушкой. Очевидно, покойная старушка старалась сохранить прямую осанку, для чего, как известно, следует выбросить все пуховые подушки и спать вовсе без них.

Майор Ленская вздохнула и попыталась выпрямить свою сутулую не по годам спину. Впрочем, ей пришлось снова согнуться, осторожно прихватив пинцетом перышко и убирая его в бумажный конверт.

Больше в квартире было делать нечего.

Сразу после звонка Раисы Пауцкий вызвал в кабинет старшего продавца.

От вещей Амалии нужно было срочно избавляться, а то можно поиметь кучу неприятностей от милиции. Жаль, конечно, что не удастся найти на них хорошего покупателя, но тут уж не до жиру.

– Позвони Мелентьеву, – распорядился он. – Скажи, что для него есть хороший столик и пара кресел.

– Но Мелентьев не заплатит за них настоящую цену…

– Значит, отдадим за ненастоящую! – отрезал Казимир Болеславович. – Только пусть забирает немедленно, прямо сейчас! Он приедет, я его знаю… Теперь насчет того орехового туалетного столика… срочно развести его!

– Развести? – переспросил продавец.

– Ну да, развести! Ты что – не знаешь, что такое развод? Зеркало отделить от столика и выставить отдельно, столик включить в тот ампирный гарнитур… ну, вдовы академика Ямщикова… в таком виде их никто не узнает! Остался только клавесин…

Пауцкий понимал, что с клавесином будет труднее. Вещь слишком заметная, развести его невозможно, а покупатели на такие предметы попадаются редко.

Он набрал номер Вадика Полубесова.

Вадик был человек маленький, скользкий и жуликоватый.

Нельзя сказать, что сам Пауцкий отличался излишне высокими нравственными качествами, но в его характере все отрицательные стороны были как-то крупнее и значительнее. Так, крупный хищник выглядит куда импозантнее мелкой зубастой твари вроде крысы или хорька. Вадик зарабатывал мелкими гешефтами, ничем не брезговал и вел себя как настоящий санитар леса.

– Полубесов, у тебя есть покупатель на хороший старинный клавесин?

Даже по телефону Пауцкий услышал, как в голове у Вадика закрутились колесики и шестеренки. Он торопливо прикидывал, как бы не прогадать.

– Ты меня слышишь, Полубесов? – напомнил о себе Паук.

– Ну, вы же знаете, Казимир Болеславович, сейчас кризис… все экономят…

– Ты меня, Полубесов, не пытайся развести! – перебил Вадика Пауцкий. – Насчет кризиса я тоже умею лохам впаривать. Я тебя четко спрашиваю: кто сейчас может купить старинный клавесин?

– Я думаю, Казимир Болеславович, думаю… но и вы тоже подумайте о моем проценте. Скажем, тридцать?

– Полубесов, не зарывайся! – Пауцкий хмыкнул от такой наглости. – Тридцать процентов за два слова?

– Но вам же очень срочно! – заныл Вадик. – Вы ведь наверняка этот клавесин чуть не даром огребли!

– А это не твое дело! Ну, так и быть – пять процентов я тебе заплачу, хотя ты и этого не стоишь!

– Как можно, Казимир Болеславович! – В голосе Вадика зазвучала искренняя обида. – Да я за пять процентов с вами бы и здороваться не стал!

– Ты за пять процентов с уссурийской тигрицей за лапу поздороваешься! Ладно, уговорил – пусть будет десять. Мне действительно очень срочно нужно его продать.

– Ну, десять не десять, а на двадцать я, пожалуй, соглашусь! Чувствую по голосу, что вы тоже согласны?

– Возьми себя в руки, Полубесов!

– Ну ладно, пусть будет пятнадцать, но это – только из уважения к вам!

– Черт с тобой, пей мою кровь! Двенадцать с половиной – и ни копейкой больше!

– Записывайте, – голос Полубесова стал спокойным и деловым. – Знаете, в Николаевском театре новый директор? Очень, между прочим, богатый человек. Так вот, он для своего музея покупает подобные вещи… платит хорошо, а самое главное – быстро.

Новый директор театра и впрямь оказался человеком решительным, практичным и скорым на действия. Самое же главное – он ни с кем не должен был свои решения согласовывать и утверждать.

Через полчаса Пауцкий уже обо всем с ним договорился, а через час ладный микроавтобус с логотипом театра подкатил к его магазину, и двое крепких ребят вынесли клавесин покойной Амалии Антоновны.

Старыгин вошел в служебный подъезд Эрмитажа, миновал вахту, поздоровавшись со знакомым охранником, но пошел не налево, к лестнице, ведущей на второй этаж, где среди прочих служебных помещений располагался и его рабочий кабинет, а направо, в так называемый директорский коридор.

Здесь было тихо и малолюдно, пол устилала зеленая ковровая дорожка, у стен стояли антикварные стулья и диваны из дворцовой коллекции, а массивные двери кабинетов украшали солидные медные таблички с именами и званиями руководителей одного из величайших музеев мира – заместителей директора и начальников основных отделов.

Старыгин миновал несколько кабинетов и остановился возле двери, на которой красовалась табличка:

«Александр Антуанович Габсбург-Зеленовский».

Должность Александра Антуановича указана не была. Все заинтересованные лица и без того знали, что он является одним из заместителей директора музея, но вот функции, им исполняемые, были настолько многочисленными, туманными и неопределенными, что уместить их все на небольшой табличке не представлялось возможным. Для простого перечня понадобилась бы огромная плита, размерами не уступающая знаменитому розеттскому камню.

Одно было всем достоверно известно: Габсбург-Зеленовский лучше всех в Эрмитаже, а может быть, и во всей стране разбирался в вопросах геральдики.

Старыгин постучал в дверь.

– Антрэ! – донеслось из кабинета. – Входите!

Дмитрий Алексеевич толкнул дверь и вошел.

Ему прежде случалось бывать в кабинете Габсбург-Зеленовского, поэтому он не слишком удивился представшей его глазам картине.

Кабинет знаменитого геральдиста представлял собой узкое, как рукав пальто, помещение, с единственным окном, выходящим на Неву. Все стены этого помещения были увешаны рыцарскими щитами и разнообразными гербами. В свободные места кое-как были втиснуты шлемы с забралами и без них, а также мечи, копья и другие образцы средневекового холодного оружия. Кое-что из рыцарского арсенала было свалено на письменном столе и даже прямо на полу. Размещенным здесь оружием можно было бы оснастить целую средневековую армию или отряд крестоносцев, отправляющийся на завоевание Святой земли.

Сам хозяин кабинета, маленький, тщедушный и удивительно подвижный человечек, едва просматривался за своим обширным столом. На голове его красовался бархатный берет с пером.

– Дмитрий Алексеевич, батенька! – Габсбург-Зеленовский вскочил, выбежал из-за стола и бросился навстречу гостю. – Чем могу быть полезен? Читал, читал про ваши похождения!

– Здравствуйте, Александр… Антуанович… – пролепетал Старыгин, удивленный таким бурным приемом. – Я к вам, собственно, с одним маленьким вопросом…

– Всегда рад! – выпалил хозяин кабинета и потянулся к Старыгину для рукопожатия. Дмитрий Алексеевич вскрикнул от боли – на руках у Габсбурга были железные рыцарские перчатки.

– Ах, извините! – воскликнул тот, порывисто сбрасывая перчатки на пол. – Задумался, знаете ли! Так с каким вы вопросом?

– По части геральдики…

– Вы наконец-то заинтересовались историей своего рода? – Габсбург бурно обрадовался. – Давно пора, батенька, давно пора! Нужно знать своих предков! Я вам охотно помогу! Вы из каких Старыгиных будете – из костромских или из тверских?

– Честно говоря, не знаю… и вопрос у меня другой. Вот этот герб… – Дмитрий Алексеевич протянул хозяину кабинета тщательно выполненный рисунок.

– Одноглавый орел, решетка… – пробормотал Габсбург. – Ну, тут двух мнений быть не может – это герб Нарышкиных! Нарышкины – старинный русский дворянский род, известный с середины шестнадцатого века. Из этой семьи происходила вторая жена царя Алексея Михайловича Наталья Кирилловна, мать Петра Великого. Это вам любой школьник скажет!

Старыгин понял, что придется ему идти в бывший дворец Нарышкиных, что стоит на набережной Фонтанки.

Казимир Болеславович Пауцкий, уныло сгорбившись, сидел в своем кабинете и листал секретный блокнот. В этом блокноте понятными только ему значками были записаны адреса перспективных старушек, имена обеспеченных клиентов, а также все значительные поступления в его магазин и цены, по которым ему удалось сбыть свои находки. Если бы этот блокнот попал в руки дотошного налогового инспектора… да ровным счетом ничего бы не произошло, потому что никакой инспектор ничего не понял бы в этих записях! Действительно, разве можно догадаться, что, к примеру, цепочка букв и цифр «78АПРЭВ3» обозначает, что ампирное бюро красного дерева эпохи Александра I было продано банкиру Вайсмюллеру за тридцать тысяч евро?

Уныние Пауцкого объяснялось просто: в последние месяцы поступления в его магазин неуклонно сокращались. Все реже ему удавалось раздобыть что-нибудь действительно ценное. То ли запасы интересного антиквариата действительно истощились, то ли рядовые граждане поумнели и сами находили покупателей на свои семейные ценности, но доходы Казимира Болеславовича неуклонно падали.

Вдруг на столе у него зазвонил телефон.

Пауцкий встрепенулся, как паук, почувствовавший по вибрации нитей, что в его паутину угодила крупная питательная муха. Он снял трубку, поднес ее к уху и равнодушным голосом протянул:

– Слушаю!

– Это Болеслав Казимирович? – донесся из трубки приглушенный голос – непонятно даже, мужской или женский.

– Казимир Болеславович! – поправил Пауцкий. Он давно привык к тому, что его имя и отчество бесконечно перевирают, и не раздражался по такому незначительному поводу.

– Ах, извините! Это Надежда Васильевна из жилконторы. Вы просили сообщить, если умрет та старушка… ну, вы помните, из семнадцатой квартиры…

Пауцкий не помнил. Он засопел, пытаясь сообразить, о какой старушке идет речь, но в голове вдруг образовалась странная звенящая пустота. Что же это? На память он прежде не жаловался…

– Напомните, пожалуйста, адрес!

– Пятая Советская улица, дом десять, квартира семнадцать… Олимпиада Никитична Друцкая… она скончалась сегодня утром, и я первым делом звоню вам, как обещала… вы уж меня не забудьте… я – женщина небогатая…

Из трубки понеслись сигналы отбоя. Пауцкий торопливо листал свой заветный блокнот, пытаясь найти квартиру на Пятой Советской – и не находил ее.

Однако упускать такой случай было никак нельзя, особенно если учесть аристократическую фамилию преставившейся старушки.

Он поднялся, надел свое черное пальто, взял палку и крикнул в коридор:

– Михаил, едем на раскопки!

Семнадцатая квартира оказалась на пятом этаже, а лифта в доме, разумеется, не было. Впрочем, Пауцкий был сухощав, подвижен и вынослив и поднялся по крутой лестнице на одном дыхании. Чего нельзя было сказать о тучном Михаиле, который едва поспевал за хозяином, громко пыхтя и вытирая пот с жирного затылка.

Наконец они оказались перед нужной дверью. Пауцкий собрался было позвонить, но тут увидел, что дверь немного приоткрыта.

Это, несомненно, значило, что его ждут и что тот, кто его ждет, не желает поднимать шум, не хочет привлекать к их разговору постороннее внимание.

Пауцкий такое желание понимал и одобрял.

Он толкнул дверь и проскользнул в прихожую. Михаил, отдуваясь, проследовал за ним.

Прихожая была неказистая.

Обыкновенная, прямо скажем, прихожая – вешалка, на которой болталось потертое старушечье пальтишко, довоенная этажерка, где пылилась стопка пожелтевших газет и журналов «Работница». На стене над этажеркой висел выгоревший календарь за восемьдесят шестой год прошлого века с репродукцией картины Поленова «Московский дворик».

Ну, в конце концов, не ожидал же он, что прямо в прихожей увидит красное дерево и карельскую березу!