Текст книги "Тайна чертова камня"

В ту же секунду на крыльце возникла Люська. Лицо ее пылало, как сельсовет на закате, темные волосы были всклокочены, руки уперты в крутые бока.

– Планшетку тебе? – передразнила она участкового. – А задницу подтереть тебе не надо? Пусть тебе лахудра твоя на посылках бегает, корова симментальская! Анфиску свою проси прислуживать, а я тебе в домработницы не нанималась!

– Люся, угомонись! – прикрикнул на нее участковый. – Люди же слышат… нехорошо! Ты мне весь авторитет к чертям собачьим оприходуешь!

– А мне от людей скрывать нечего! – отозвалась Люська. – Я как есть от тебя пострадавшая сторона, а тебе про свой авторитет раньше надо было думать! На, подавись своей планшеткой! – И она швырнула в сторону Николая плоскую кожаную сумку на ремне. Сумка раскрылась в полете и упала на землю между Николаем и Надеждой, ее содержимое высыпалось на пыльную траву. Люська удовлетворенно проследила за последствиями своего броска и скрылась в доме, напоследок громко хлопнув входной дверью.

От этого грохота с вершины огромной ели сорвался ворон и полетел в сторону станции, возмущенно каркая.

– Ну что за баба… – бормотал участковый, собирая бумаги и фотографии. – Это динамит, а не баба… за ее вредность мне молока положены страшные центнеры!

Надежда Николаевна наклонилась, чтобы помочь участковому. Она подняла какие-то разграфленные листки с цифрами, квитанцию с лиловой печатью и черно-белую фотографию.

На этой фотографии был изображен мертвый мужчина, лежащий навзничь на железнодорожной насыпи. На виске покойника чернела неровная рана, еще одна рана виднелась под подбородком – в том месте, где завязывают узел галстука. Рана эта была небольшой, но страшной – ясно было, что именно она стала причиной смерти.

Глаза мертвого были полуоткрыты и смотрели куда-то вверх с тем особенным выражением, какое бывает только у мертвецов, – как будто этому человеку внезапно открылось что-то очень важное, но теперь уже и это не имеет значения.

Рука Надежды вздрогнула.

Она узнала этого человека.

Неуклюжая фигура, лысина, обрамленная венчиком темных волос… Это был тот самый человек, которого преследовала в метро женщина в двухсторонней куртке. Тот человек, из-за которого Надежда попала в милицию. Которого она хотела предупредить… предупредить неизвестно о чем. И так и не успела.

– Вы чего? – Николай заметил произошедшую в ней перемену.

– Вот… – Надежда протянула ему фотографию.

– А! – Николай с пониманием вздохнул. – Да, неприятная история… выкинули мужика из поезда, ни документов, ни вещей. Попробуй опознай при таком раскладе… разослали всем участковым в окрестностях и по линейной службе – на предмет опознания.

– Где это случилось? – спросила Надежда деревянным голосом.

– Да неподалеку, на перегоне от Суоярви до Яковлева. Потому и мне прислали, что недалеко… а вы что – не знакомого ли признали? – Глаза участкового блеснули.

– Нет… – поспешно открестилась Надежда, вспомнив строгий наказ мужа – держаться подальше от всякого криминала и ни в коем случае не ввязываться ни в какие подозрительные истории. Да и в самом деле, разве она знала этого человека? Видела один раз в жизни, да и то почти мельком, даже имени его не знает…

– Неприятная история! – мрачно проговорил Николай, застегивая свою планшетку. – И эта рана… пять лет уже ничего такого не случалось… с тех самых пор… я уж думал, все кончилось…

– С каких пор? – заинтересовалась Надежда.

– Что? – Николай встряхнул головой, словно проснулся. – Да нет, это я так, про свое… в общем, неприятная история! – повторил он. – А вывод из нее какой? – Он сделал паузу, вовсе не ожидая ответа, а просто для пущей выразительности, и сам ответил на собственный вопрос: – А вывод такой, что в поезде нужно вести себя осторожно, шпаны там всякой хватает. Не садиться в пустой вагон, а лучше держаться где люди, ну и поближе к машинисту…

Посчитав, что на этом разъяснительная работа среди населения по профилактике правонарушений закончена, и мысленно поставив самому себе жирный плюсик, участковый оседлал мотоцикл и укатил в ту же сторону, куда перед тем улетел ворон.

А Надежда осталась стоять ошеломленная, руки ее машинально перемывали посуду. Ну надо же, какое совпадение! Именно тот человек оказался убит. Да полно, он ли? Может, она все путает?

«Ну уж нет, – сказала себе Надежда, – может, я и сдвинулась, но только на криминале. А память на лица у меня всегда была отличной, раз увижу человека – никогда не забуду. Это был именно тот мужчина из метро…»

И тут в голове всплыло еще одно воспоминание: когда она вышла из электрички, на противоположной платформе она увидела кого-то ужасно знакомого. И теперь она вспомнила – это был тот самый тип, который перемигнулся с теткой в метро и принял от нее эстафету. Стало быть, он следил за жертвой, убил, выбросил из поезда, а сам спокойно доехал до следующей станции и сел на встречную электричку.

«Если бы Саша знал! – подумала Надежда, прислушиваясь к удалявшемуся шуму мотоцикла. – Он меня в эту глухомань заслал, чтобы удалить от всяческого криминала, а криминал сам за мной тянется, как кот за сметаной… правда, что ли, во мне есть какая-то аномалия и я просто притягиваю преступления как магнит?»

Она подумала, что так и не смогла ничем помочь несчастному мужчине, за которым следили в метро, того настигла-таки неумолимая рука судьбы… хотя при чем здесь судьба, когда его явно убили лихие люди?

* * *

Он шел по тропинке вдоль насыпи и прислушивался к своим ощущениям. Этот запах, запах сосновой хвои, смолы, сухого мха и еще чего-то трудноуловимого, но такого знакомого… Он чувствовал, знал, что находится на правильном пути. То, что он ищет, где-то близко, где-то совсем рядом…

Если бы он только смог вспомнить!

Но там, в глубине его мозга, где прошелся скальпель хирурга, осталось темное бесформенное пятно, клубящийся туман, в котором, как молнии в грозовой туче, посверкивали время от времени неясные обрывки воспоминаний.

Сначала, когда он только начал приходить в себя, когда лежал среди бессловесных и бесчувственных созданий, когда-то бывших людьми, в нем проснулось главное: он понял, что отличается от них всех, отличается даже от врачей и санитаров, время от времени приближающихся к нему, прикасающихся равнодушными и брезгливыми руками.

У него в отличие от них была цель.

Где-то далеко находилась невероятно важная вещь, которую он должен найти, и тогда вся его жизнь изменится.

Эта вещь звала его, манила к себе, он слышал ее зов днем и ночью, сквозь бормотание своих бессловесных соседей, сквозь крики боли и отвращения…

Эта вещь освещала изнутри тусклым золотым свечением то темное облако, которое осталось в его мозгу после болезни и операции.

С каждым днем он становился сильнее. Это золотое свечение, это зов той важной вещи понемногу возвращали ему силы.

И в конце концов, однажды ночью он понял, что стал достаточно сильным, чтобы совершить Действие.

Тот мальчишка даже ничего не успел понять, даже не успел по-настоящему испугаться.

Руки так быстро сомкнулись на его горле, что мальчишка только широко раскрыл глаза, не понимая, что происходит, и тут же умер.

А он – он вдруг словно проснулся. Почувствовал, что Действие – это его призвание, что он родился именно для того, чтобы отнимать жизнь и видеть, как она стремительно уходит из жертвы, слышать последний умоляющий вздох, видеть тускнеющие, подергивающиеся смертной пленкой глаза.

Эти снующие, суетящиеся вокруг человеческие существа – их жизнь бессмысленна, бесцельна, они мечутся взад-вперед, как муравьи вокруг разоренного муравейника, и только он своим Действием придает их существованию высший смысл.

И еще – в миг Действия в том черном облаке, которое клубилось в глубине его мозга, вспыхнула новая молния, и он громче расслышал зов своей цели. Он понял, куда она его зовет.

Одно только ему показалось неправильным: то, как он совершил Действие. Кажется, раньше он делал это по-другому, более правильно, более совершенно… ничего, придет время, и он вспомнит, все вспомнит.

Совершив Действие, он вскочил, положил мертвого мальчишку на свою кровать, а сам скорчился, спрятался под соседней койкой.

Безумцы вокруг словно почувствовали, что в палате произошло что-то важное, – кто-то горестно захныкал, кто-то застонал, кто-то беспокойно заворочался на койке.

Как он и ожидал, вскоре в палате появился второй санитар.

Сначала он думал, что нужно повторить Действие, но в темном облаке снова сверкнула молния, и он понял, что этот человек еще не готов к смерти, что может принести ему пользу, может приблизить его к заветной цели. Пока испуганный санитар стоял над трупом своего напарника, он успел выскользнуть из палаты в коридор, а потом – спрятаться в бельевой.

Вскоре в отделении началась суматоха, санитары и врачи обходили все комнаты, пытаясь найти его…

Он не боялся – он знал, что его цель, та важная вещь, которая должна изменить его жизнь, охраняет его, что она не отдаст его в чужие, враждебные руки.

Так и случилось: в бельевую вошел тот санитар, которого он пощадил во тьме шестой палаты.

Сначала санитар испугался, сначала хотел выдать его, позвать на помощь других людей, но он сумел подчинить этого жалкого человека своей воле, а потом сумел подействовать на него, использовав присущую санитару жадность.

Жадность была самым сильным свойством этого мелкого человека, руководила всеми его поступками, и едва он рассказал какую-то неправдоподобную историю и пообещал санитару быстрое обогащение – тот стал его послушным орудием.

Санитар вывел его из больницы, отвез к себе домой, обеспечил самым необходимым.

Но потом, когда он, услышав зов своей цели, отправился сюда, санитар бросился по его следу.

Жалкое, наивное существо!

Он воображал, что может перехитрить человека, которым руководит великая цель!

Заметив санитара в пригородной электричке, он заманил его в безлюдный тамбур и там снова совершил Действие.

На этот раз он совершил его не голыми руками, а кое-как заточенным железным штырем, который нашел в одном из вагонов.

Санитар изумленно, растерянно захрипел, как бык под ударом тореадора, кровь хлынула из раны, ноги его подогнулись…

И в это мгновение его руки словно почувствовали могучий поток энергии, который перелился в сердце, наполнил его до краев. На этот раз он не сомневался, что сделал все как надо. Так, как он делал это раньше, до операции, до того, как в мозгу возникло черное облако.

Поток энергии, влившийся в него во время Действия, всколыхнул то облако, и великая цель сильнее зазвучала в его душе.

Он вспомнил… вспомнил еще не саму цель, но то, что она как-то связана с Действием. С Действием, которое он совершал прежде, до операции, до больницы…

И еще одно.

Здесь, шагая по железнодорожной насыпи посреди бескрайнего соснового леса, он слышал зов своей цели гораздо громче, гораздо отчетливее, чем в городе.

Это могло значить только одно: он находится на правильном пути, он приближается к ней…

– Покурить хочешь? – раздался рядом с Надеждой виноватый голос.

– Что? – переспросила она, оборачиваясь. Рядом с ней стояла Люська. Она тоскливо смотрела вслед участковому. – Ну… давай, что ли! – согласилась Надежда.

Она вообще-то старалась не курить, можно сказать, совсем не курила, за теми редкими исключениями, когда считала, что выкуренная сигарета могла сблизить ее с человеком, от которого Надежда рассчитывала что-нибудь узнать. Правда, она и сама еще не знала, что хочет узнать от Люськи, но ее знаменитая интуиция подсказывала, что наступил тот самый момент, когда стоит пренебречь предостережениями Минздрава.

– Козел он, – проговорила Люська, дав Надежде прикурить и выпустив через ноздри густой вонючий дым, – хотя, конечно, все мужики – козлы… Колька – он еще ничего… если бы не Анфиса… прям как бобик на поводке у нее ходит!

Надежда осторожно закурила, стараясь не затягиваться, но все равно закашлялась: Люськины сигареты были на редкость едкие и ядреные.

– Кто это – Анфиса? – поинтересовалась она, отдышавшись.

– Жена его, – с ненавистью выдохнула Люська и сплюнула на землю. – Своими бы руками задушила эту корову! Если бы не она…

Надежде вовсе не хотелось выслушивать Люськины излияния, и она попыталась перевести разговор на более интересную тему:

– А что здесь случилось пять лет назад?

– Пять лет? – равнодушно переспросила Люська. – Вроде маньяк какой-то орудовал…

– Маньяк? – оживилась Надежда. – Что за маньяк?

– А я почем знаю? Пять лет назад Людмила Синякова была городская штучка, у меня и в мыслях не было в такую глухомань подаваться! В страшном сне не приснилось бы! Работа у меня была хорошая – штукатуром в РСУ, и квартиру я через эту работу получила однокомнатную, и внешность подходящая… мужики проходу не давали! Вот через них, через мужиков, все мои неприятности…

Надежда поняла, что ей не избежать Люськиной исповеди, и приготовилась слушать.

– Познакомилась я с одним… Реваз звали. То ли чечен, то ли грузин, в общем, лицо нерусской национальности. Но из себя очень видный, а главное – обходительный. Наши-то ребята из РСУ норовили по-простому – бутылку раздавить и в койку. А этот и в ресторан, и в кино, одним словом – культура. Только домой к себе ни разу не пригласил. Все больше ко мне в однокомнатную. Вроде, говорил, дома у него мама больная, может от моего вида сильно переволноваться. И еще – если в ресторане или дома у меня выпиваем, так он мне все подливает, а себе поменьше. То ли у него со здоровьем что, то ли Аллах не велит. А я, честно тебе признаюсь, когда выпью, сама себе и то не нравлюсь. И поскандалить могу, и другое чего, а самое главное – ни черта после не помню.

Короче, все у нас с ним хорошо было, и я уже начала про свадьбу задумываться. И Реваз пообещал с мамой познакомить. Которая больная. Но пока суд да дело, пришли мы к какому-то его другу, тоже из этих, из нерусских, и выпила я лишку. Так это выпила, что вовсе отключилась. А потом прихожу в себя – а Реваза моего нету, один только друг его. И я в таком виде… сама понимаешь. А ничего не помню. Ну то есть ровным счетом ничего. И вдруг в дверь колотят, и врывается злющая такая баба. Надо понимать, что жена. И начинает орать, что Ахмет – сволочь и кобель (этого друга Ахметом звали, я вспомнила) и чуть только его на минутку оставишь, он уже непременно какую-нибудь шалаву приведет. Это она уже про меня. А я, если честно, и правда не помню, может, что и было у меня с этим Ахметом. Но на шалаву, понятное дело, обиделась и полезла с ней драться.

Только, видать, то ли я еще с похмелья в настоящую силу не пришла, то ли она, жена эта, не первый раз в таком деле, здорова оказалась драться. В общем, вытолкала она меня в чем есть на лестницу и шмотки мои следом выкинула.

Я, понятное дело, расстроилась, пошла в рюмочную одну, где знакомая моя работала, Татьяна, и выпила еще немного. Самую малость. А потом домой к себе отправилась, в однокомнатную свою.

Только ключ сую в скважину – а он не подходит. Я сперва-то подумала, что руки спьяну трясутся, тыркалась-тыркалась, а потом через дверь мне говорят, чтобы проваливала подобру-поздорову, пока они милицию не вызвали. Я решила, что по пьяному делу вообще квартиру перепутала. Отошла маленько, поглядела – нет, дверь точно моя, Стасик из РСУ ее из остатков от ремонта спортивной школы сделал… Тут уж я начала шуметь да скандалить по полной программе. Я ведь тебе говорила – когда я выпью, очень становлюсь скандальная! А тут тем более такое дело – в собственную квартиру не пускают!

Ну а эти-то, они говорят – уймись, а то правда милицию вызовем! Я говорю – вызывайте, так вас и разэтак, милиция вас самих из моей однокомнатной выкурит.

А они и впрямь вызвали.

Только все не так получилось, как я думала.

Милиция приехала, я говорю – в собственную квартиру не пускают, а эти документ показали, что я эту квартиру им честь по чести продала и деньги получила, в чем расписка имеется. Так что они в полном своем праве, а я получаюсь пьяная хулиганка. Менты меня увезли и пятнадцать суток впаяли за милую душу.

А как я пятнадцать суток отсидела, так отправилась Реваза своего искать, чтоб помог мне в том деле разобраться и обратно квартиру свою заполучить. Нашла его в одном ресторане, где он другую такую же дуру охмурял. Тоже все ей подливал. У меня прямо в глазах потемнело, не помню, что дальше было.

Очнулась опять в ментовке, на этот раз мне за пьяный дебош в ресторане три месяца впаяли. Там-то мне добрые люди все про этого Реваза рассказали, глаза раскрыли – у него бизнес такой, находит дур одиноких с жилплощадью, подпаивает, а потом – раз, и бумага подписана! Нотариус у него свой, прикормленный, и в милиции друганы, так что ничего с ним не поделаешь…

В общем, запила я по-черному. Из РСУ меня, ясное дело, прогнали, жила месяца два у одного, звать Василий, в метро побирался, квасили с ним на пару, а потом ему по пьяному делу башку кирпичом проломили. Помоталась я по чердакам и подвалам, а после к трехсотлетию города милиция капитальную чистку устроила, и отправили меня сюда, на сто первый километр. Ну, здесь меня Николай под присмотр взял, в этот дом поселил, следил, чтоб сильно не пила… потом уж мы сошлись с ним. Если бы только не Анфиса – зажила бы я по-человечески… у тебя, кстати, нету чего?

– Чего? – сдуру переспросила Надежда.

– Сама, что ли, не понимаешь? – Люська взглянула на нее исподлобья. – Винца хоть какого… или наливки… или там настойки овса на крайний случай…

– Откуда! – Надежда захлопала глазами и попятилась.

– Ну, нет так нет… – Люська затоптала окурок и вздохнула. – Ладно, пойду я… суп у меня варится.

* * *

Ночью Надежда не сомкнула глаз.

В комнате у старухи было ужасно тесно и душно, подушка моментально нагрелась, простыня сбилась и уползла куда-то в ноги, а самое главное – Аглая Васильевна ужасно храпела.

Причем она храпела не тем ровным могучим храпом, к которому можно постепенно привыкнуть, как привыкают люди к звукам проезжающих за окном трамваев, к уличному шуму и даже, говорят, к грохоту Ниагарского водопада. Нет, она несколько минут спала тихо и спокойно, как младенец, так что Надежда уже и сама начинала задремывать, как вдруг старуха резко всхрапывала, издавая такой звук, какой издает бензопила, наткнувшись на гвоздь или на проволоку. Надежду подбрасывало на кровати, она несколько секунд испуганно таращилась в темноту, пытаясь понять, что произошло. Тем временем Аглая Васильевна переворачивалась на другой бок и снова засыпала.

Так повторялось не меньше десяти раз, и когда на улице окончательно рассвело, Надежда поняла, что выспаться ей уже не удастся.

Встала она измученная, с головной болью и мешками под глазами.

Разглядев свое отражение в мутном старухином зеркале, она тяжело вздохнула и проговорила вполголоса:

– А говорят, что в деревне сказочный сон! Нет, еще одну такую ночь я не переживу!

На улице уже копошилась Люська. Увидев бледную, невыспавшуюся Надежду, она усмехнулась:

– А говорила, что у тебя нет ничего! Выглядишь, подруга, как с крутого перепоя!

– Да спала плохо… – пожаловалась Надежда. – Аглая Васильевна ужасно храпит…

– Так перебирайся в ту комнатку, что наверху, – посоветовала Люська. – Там жить можно, только обои поклеить надо. Я в прошлом годе начала, и обои Николай привез, да расхотела что-то…

После завтрака Надежда вскарабкалась наверх по шаткой скрипучей лестнице. Там обнаружились два помещения. Слева от лестницы находился темный чулан с низким скошенным потолком, забитый всяким старьем – поношенными ватниками, протертыми до дыр пиджаками, прорванными резиновыми сапогами, керосиновыми лампами, довоенными фанерными чемоданами, стопками пожелтевших газет и журналов. На самом видном месте красовался огромный керогаз – царь и повелитель любой довоенной кухни.

Справа же от лестницы была довольно симпатичная светлая комнатка с большим окном, из которого виднелись освещенные солнцем ели.

Здесь Надежде сразу понравилось. Правда, прежде чем перетаскивать сюда раскладушку, нужно было действительно доклеить обои. Одна стена была уже до половины оклеена простенькими обоями в веселый розовый цветочек, остальные же стены покрывал ровный слой аккуратно наклеенных газет.

Тут же в углу были свалены нераспечатанные рулоны обоев. Не хватало только клея, но Надежда видела в кухонном шкафу Аглаи Васильевны большой пакет крахмала, так что сварить клейстер не составило бы труда.

Она уже собралась приступить к работе, как вдруг ее взгляд случайно зацепился за броский заголовок на стене: «Выборгский маньяк наносит новый удар».

Заметка была наклеена довольно высоко, и чтобы прочитать мелкий текст, Надежде пришлось притащить снизу табуретку и вскарабкаться на нее. Только тогда она смогла ознакомиться с сообщением.

«Вчера в поселке Васильки Выборгского района произошло новое леденящее душу преступление. Убийца, которого местные жители с легкой руки вашего собственного корреспондента уже окрестили Выборгским маньяком, совершил следующее, второе по счету убийство. Правоохранительные органы хранят молчание, но нам удалось выяснить, что на этот раз жертвой убийцы стал техник Васильковской птицефабрики Эрик Францевич Егер. Опытный мастер и любимец всего коллектива, Эрик Францевич не обзавелся семьей. Он жил один в бревенчатом доме на окраине поселка. Здесь и настигла его не знающая пощады рука убийцы. Нашел жертву сотрудник покойного слесарь-наладчик птицефабрики Виктор Лабуда. Мы сумели поговорить с очевидцем и записали для вас его безыскусные, но достоверные слова:

– Утром, значит, Эрик Францевич на работу не пришел, а у нас как раз фиготка законтачила, как есть полный коротыш. Без него, без Эрика-то, никак не сдюжить. Еще самая малость – и все встанет, одним словом, полные кранты. Меня начальник смены, Лев Михалыч, и послал за ним, за Эриком, значит. Я, значит, бегу, а сам это… недоумываю… то есть недоумеваю: за все время такого, значит, не было, чтоб Эрик Францевич на работу опоздал. Даже на самую малость. Не иначе – заболел. Прибегаю я, значит, к его дому, в дверь стучу, а он – ни гугу. Ну, я на всякий случай дверь толкнул, она и открылась. Вхожу, значит, окликаю из сеней – Эрик, говорю, ты тут? А он опять молчит. Я в комнату… тут его и увидел. Лежит в кровати, весь белый, а в горле, прямо, значит, под подбородком, вот такущая дырка… и все, значит, кровью залито…

Итак, дорогие читатели, по словам достоверного свидетеля, убийство совершено тем же кошмарным способом, что и первые два, так что мы с несомненностью узнаем почерк Выборгского маньяка. Он снова пронзил горло жертвы неизвестным остро заточенным инструментом, что привело к мучительной смерти.

Когда же прекратятся его кровавые злодеяния? Когда им будет положен закономерный конец? Когда наши граждане, простые сельские жители и рядовые дачники, местные и приезжие из города смогут спокойно и без страха ходить по улицам и по прекрасным лесам нашего живописного района?

В любом случае наша газета в моем лице будет держать вас в курсе событий».

Внизу заметки стояла дата – ровно пять лет назад – и подпись: П. Карельский.

Несомненно, это был псевдоним бойкого журналиста.

Надежда слезла с табуретки, уселась на нее и перевела дыхание.

У нее перед глазами снова встала фотография из планшета участкового. Мертвое лицо, страшная рана под подбородком. Неужели тот человек пал жертвой Выборгского маньяка, который снова вышел на охоту? Не зря участковый смотрел так мрачно… Но как же те двое, которые следили за ним в метро? Как же смуглый мужчина, которого Надежда видела на перроне?

Что бы ни говорили о маньяках и серийных убийцах, одно в них неизменно: они действуют в одиночку. Маньяк с помощницей – это уже не маньяк. Это уже хладнокровный убийца, совершающий преступление не под влиянием безумия, не под действием луны, или неудачного расположения звезд, или воспоминаний о том, как жестоко обошлась с ним в детстве бабушка, а по одной из классических причин. Причин для убийства Надежда знала всего несколько, вообще-то всего три: деньги, ревность, страх. Чаще всего – первая: деньги.

Надежда поднялась с табуретки и принялась внимательно разглядывать стены в поисках других заметок П. Карельского – ведь он пишет, что убийство техника Егера уже второе, значит, где-то должны быть сообщения о первом.

Вскоре она действительно нашла еще одну заметку на ту же тему. На этот раз нужная газета была наклеена в самом низу стены, так что Надежде, вместо того чтобы влезать на шаткую табуретку, пришлось опуститься на колени.

Заголовок гласил: «Новое злодеяние Выборгского маньяка».

«Мы обещали держать наших читателей в курсе событий, связанных с поисками знаменитого Выборгского маньяка. В глубине души мы надеялись, что следующая корреспонденция будет озаглавлена «Маньяк обезврежен». Увы, этого не произошло. Более того, вчера это злобное чудовище, этот зверь в человеческом облике совершил еще одно преступление. На этот раз его жертвой стал простой тракторист Петр Самокруткин. Петр закончил свой рабочий день, зашел с друзьями в известное всем жителям поселка заведение «Василек», чтобы выпить кружку пива. Он не знал, что эта кружка будет последней в его короткой жизни… Выйдя из «Василька», Петр распрощался со своими друзьями и свернул в проулок, который вел к его дому. Там, в этом проулке, и нашла его через полчаса соседка Марья Федоровна Булкина. Увиденное произвело на нее такое сильное впечатление, что Марья Федоровна практически лишилась дара речи, так что мы не смогли взять у нее интервью. Одно только достоверно известно: Петр Самокруткин убит тем же изуверским способом, что и первые четыре жертвы Выборгского маньяка…»

Надежда Николаевна оторвалась от чтения. Первые четыре жертвы! Значит, несчастный выпивоха Петр Самокруткин – это уже пятая жертва маньяка!

Она дочитала заметку до конца, но не нашла больше ничего нового: те же многословные сетования на вялость и нерезультативность следствия, те же обещания держать читателей в курсе и та же подпись внизу – П. Карельский.

Надежда хотела продолжить поиски остальных статей, когда услышала скрип ступенек и шаги поднимающегося по лестнице человека. Шаги были какие-то странные – очень тяжелые и неровные, как будто по лестнице поднимался какой-то хромой пират. После прочтения заметок о кошмарных убийствах ей невольно стало страшно. Она отступила от двери и на всякий случай вооружилась все той же табуреткой.

Дверь приоткрылась, и в нее заглянула Люська.

– Ты чего это? – удивленно спросила она, увидев Надежду с табуреткой наперевес.

– Да так. – Надежда засмущалась своего испуга. – Видишь, на табуретку вставала… там на стенке статья про того маньяка, что здесь пять лет назад орудовал…

– А я-то думаю, что это ты наверх поднялась и пропала!

Люська наклонилась и прочитала заметку про пятое убийство. Точнее, прочитала она только заголовок и подпись, на остальной текст ее прилежности не хватило.

– П. Карельский! – оживилась она. – Это же Пашка Ячменный! Он мне по пьяному делу газетками своими хвастался, показывал – это, говорит, я П. Карельский. Такое, говорит, у меня… псевдомимо.

– Все у тебя по пьяному делу! – обиделась Надежда. – Корреспондент, приличный человек…

– Ой, я тебя умоляю! – Люська зашлась от смеха. – Тот еще выпивоха! С понедельника по пятницу не просыхает, а в субботу у него вообще запой. Его уж и в газету не пускают, только если что уж очень интересное откопает…

«Вроде Выборгского маньяка», – подумала Надежда.

А еще она подумала, что надо бы прогуляться до поселка и найти там этого Ячменного – Карельского, порасспрашивать его о делах давно минувших дней. Заодно, кстати, прикупить кое-чего, недостающего в хозяйстве Аглаи Васильевны. Например, хороший шампунь.

– А это ведь ты стены газетами оклеила? – спросила она у Люськи.

– Ну. Я бы и обоями могла, мне это раз плюнуть, я в РСУ всему научилась, да вот, видишь, с ногой неприятность вышла.

– По пьяному делу, – подсказала Надежда.

– Ну да. – Люська зарделась. – А ты откуда знаешь?

– Так у тебя же все по пьяному делу!

– Ты только Николаю не говори! Я ему-то сказала, что Аглае лампочку вворачивала и с этой вот табуретки сверзилась!

– Ладно, не скажу, мне-то какое дело… я тебя что хотела спросить. Ты эти газеты где брала?

– Так вот здесь же, в чуланчике! – Люська показала на притворенную дверь кладовки. – Там у Аглаи чего только нету! А газету она выписывает много лет! К чтению бабулька приучена, интеллигенция!..

Надежда снова открыла чулан, заглянула внутрь и довольно скоро нашла среди развалов хлама толстую пачку пожелтевших газет «Выборгский край» за самые разные годы. Отыскав среди них пачку номеров пятилетней давности, она вытащила их на свет и разложила на полу светелки, как она мысленно называла комнатку, которую собиралась оборудовать для себя.

К сожалению, подборка оказалась далеко не полной. Часть газет Люська наклеила на стены, другую часть наверняка извела на растопку. За летние месяцы оказалось только десятка полтора номеров, но в двух из них Надежда нашла то, что искала.

В одной газете она обнаружила заметку П. Карельского о первом преступлении маньяка. Озаглавлена она была просто и незамысловато – «Кровавое злодеяние».

«Наш край, Карельский перешеек, всегда славился своей прекрасной природой. Его леса, богатые грибами и ягодами, привлекали многочисленных туристов и любителей «тихой охоты». Но не для всех посещения леса заканчиваются благополучно. Так, в минувшие выходные две жительницы поселка Васильки, Варвара Маслова и Елизавета Телегина, отправились в лес за щедрыми дарами природы, но лишь одной из них было суждено вернуться обратно.

Обе женщины родились и выросли в наших местах, хорошо знали окрестные леса и поэтому спокойно углубились в чащу, лишь изредка перекрикиваясь. Однако вскоре Варвара услышала испуганный возглас с той стороны, куда удалилась ее подруга. После этого Елизавета замолчала. Варвара несколько раз окликнула ее и, не получив ответа, направилась к ней на выручку.

Довольно скоро она вышла на лесную поляну, посреди которой увидела неподвижно лежащую Елизавету. В первый момент она решила, что с той случился солнечный удар, и приблизилась, чтобы оказать подруге первую помощь. Однако, подойдя вплотную, она увидела, что Елизавета мертва, а на горле у нее – страшная рана.

Варвара подумала, что подругу убила рысь, и бросилась в поселок за подмогой. Через час она вернулась на место гибели Елизаветы вместе с участковым инспектором милиции Н.И. Черенковым и двумя добровольцами из поселкового охотничьего клуба…»

Прочитав фамилию знакомого милиционера, Надежда на секунду оторвалась от заметки. Значит, Николай непосредственно участвовал в расследовании событий пятилетней давности и почти первым оказался на месте преступления. Неудивительно, что он так расстроился, снова столкнувшись с похожим убийством, и даже не захотел говорить с ней о нем…