Текст книги "Манино счастье"

Потом, так же не сговариваясь, они снова легли и долго лежали, снова касаясь друг друга только плечами, бедрами и краешками ступней. Им казалось, что они парят в невесомости, и блаженство, необъяснимое, никогда ранее не случавшееся с ними, охватило их тела и души. Слившись воедино друг с другом и со всем миром, они не чувствовали ни границ своих тел, ни времени…

Они не поняли, что именно с ними произошло. Они не знали, сколько времени они так пролежали рядом. Маша и Амин лишь чувствовали, что пережили нечто необъяснимое; нечто большее, чем физическая близость между мужчиной и женщиной; нечто такое, что приблизило их к Нему – к тому, кто благословил их… Нечто такое, чего в их жизни может никогда больше не повториться…

По тому, что за окном начало смеркаться, они поняли, что настал вечер. Маша пошевелила рукой, как будто пытаясь убедиться, что она ощущает свое физическое тело.

Амин тоже пошевелился.

– Маша, – сказал он негромко, – ты знаешь, я как будто летал на крыльях.

– Расскажи побольше о своей семье, – попросила Маня. – Ты всегда говоришь, что они хорошие люди, но ты почти не рассказывал о вашей жизни в Ливане, как они спаслись от войны…

Амин приподнялся на локте и заглянул Мане в глаза. Она увидела, что ему был приятен ее вопрос о его семье, и при этом эта тема явно причиняла ему боль.

– Но если… тебе грустно говорить об этом, то не надо, – спохватилась она.

Амин поцеловал ее руку.

– Только представь себе, – с воодушевлением сказал он, – у нас до сих пор такие же свадебные традиции, как и тысячу лет назад! Может быть, с небольшими исключениями.

– Правда? – Маша села, опершись спиной о стену.

– Да! – ответил Амин. – Во-первых, у нас очень большие семьи! Просто огромные! У нас куча братьев, сестер, кузенов, кузин, дядей, тетей, двоюродных дядей и троюродных тетей! И все они считаются семьей!

– Как интересно, – сказала Маня, – а мы часто не поддерживаем связи с нашими дальними родственниками.

– Иногда это даже утомляет, – продолжал Амин, – но все же мне кажется, что это даже хорошо! Тебе никогда не бывает одиноко! Все время найдется тот, кто поддержит тебя и подбодрит. Но, с другой стороны, тебе никогда не удается побыть одному, чтобы подумать! Все родственники легко могут нагрянуть в гости в любой момент! И каждый из них, конечно, всегда принимает участие в помолвке и свадьбе! Так что невесту они все должны одобрить. Но если уж они ее одобрили, то защищают ее репутацию любой ценой! Даже теперь, когда моя семья… когда моя большая семья разлетелась по миру…

– Да… твоя семья больше не в Ливане, – сказала Маня.

– Да, мои родители, братья и сестры больше не живут в Ливане… Пока не живут в Ливане, хотя… может быть, это навсегда, – ответил Амин. – Мои родители и самая младшая сестра – в Германии. Старшие братья и сестра учатся в Швейцарии. Они все получили статус беженцев. Ливан – арена для бесконечных войн… в которых никто не виноват, – вздохнул Амин.

– А дяди, тети и кузены? – спросила Маня.

– А они вообще разъехались по миру. Многие страны предоставили нам убежище.

– Скажи, а почему ты приехал учиться в Россию, а не остался с родителями в Германии?

– Когда я учился в гимназии, я много читал русских писателей! – с жаром ответил Амин. – Достоевского, Толстого, Чехова, Бунина. Я читал их по-немецки, но всегда мечтал прочитать по-русски. И я выучил русский язык из-за ваших писателей! Вы, русские, чем-то так похожи на нас! Гораздо больше, чем немцы или швейцарцы… Мы много часов проспорили с братьями и сестрами, нужно ли мне ехать учиться в Россию. Они даже сначала не поняли мой выбор. Но мой отец, – тут голос Амина дрогнул, – мой мудрый отец-врач понял меня… Когда пришло время решать, где мне учиться, отец сказал: «Мы с матерью могли бы удержать тебя рядом с нами, рядом с семьей, но, как врач, я знаю, что если выбирать сердцем, то можно прожить счастливую и здоровую жизнь…»

– В России же холодно! – улыбнулась Маня.

– Да, очень холодно! – воскликнул Амин. – У вас так холодно, что я… я… однажды плакал от холода. Это было, когда я учился на первом курсе… Я был у друзей, опоздал на метро и шел пешком в общежитие… И тогда был мороз, кажется, минус тридцать градусов. И я бежал, заморозил себе уши, нос и палец на ноге. И я потом плакал в общежитии, честное слово! Но теперь… теперь я привык. А еще однажды была смешная история. Ты знаешь, у нас в Ливане не бывает снега. Почти не бывает. Но пару раз, когда выпадал снег, мы не ходили в школу. У нас это считается чрезвычайной ситуацией, когда снег. И вот когда я в Москве начал учиться, в конце октября выпал снег. Я посмотрел утром в окно – снег. И я лег обратно в постель. На следующее утро – снова снег. Я снова не пошел в университет: снег ведь! И так было целую неделю, пока ко мне не пришел куратор нашего курса и не спросил, почему я не хожу на занятия. Я сказал: снег же! А он мне ответил: «Дорогой Амин! Здесь снег будет идти до мая! Собирайся и срочно иди на занятия, пока тебя не отчислили!»

Маня покатилась со смеху, и Амин следом за ней. Они смеялись до слез и чувствовали себя самыми счастливыми на свете.

Амин вытер слезы и сказал:

– Ты знаешь, так смеяться я могу только в России! И таких разговоров, какие у меня бывают с русскими людьми, у меня никогда не было в Германии. Такие разговоры у меня бывали в Ливане, дома. И здесь…

– Пойдем сделаем еще чаю, хочешь? – спросила Маня и взглянула на настенные часы. – Ого! Уже первый час ночи!

– Да, давай еще чай, – ответил Амин, – и я поеду в общежитие.

– Не уезжай, – вдруг жалобно сказала Маня, – не уезжай, пожалуйста.

– Я тоже хочу остаться, но… мы пока жених и невеста, и мы не можем вместе быть ночью. Зато когда мы станем мужем и женой, то все ночи мы будем проводить вместе и никогда не расставаться. Хорошо?

Маша грустно кивнула в ответ и пошла на кухню ставить чайник на плиту.

– Ты ведь возьмешь мою фамилию? – спросил Амин осторожно, когда они допивали чай.

– Да, – смущенно ответила Маня. – Я буду Мария Альсаади?

– Да, ты будешь моей прекрасной женой – Марией Альсаади, – с удовольствием произнес Амин.

– И мне нужно будет принять мусульманство? – вдруг встревожилась Маня.

– Когда женщина иной веры выходит замуж за мусульманина, она становится мусульманкой. И их дети потом тоже становятся мусульманами.

– Это так странно всё, – растерянно сказала Маня.

– Ты знаешь, древние люди были мудрыми людьми, – ответил Амин, немного подумав, – дело ведь не в том, какая вера. Дело в том, чтобы муж, жена и их дети имели одно и то же мировоззрение. Иначе они будут ссориться. Это давно проверено. Иначе у них не будут совпадать традиции, и праздники будут в разные дни, и это будет мешать семейной жизни…

– А может быть, ты возьмешь мою веру? – спросила Маня, хитро улыбнувшись.

– А какая у тебя вера? – осторожно спросил Амин.

– Ну-у… – вдруг растерялась Маня, – я, конечно, никогда не была в церкви, но наша вера – православная.

– Это вера твоих матери и отца? – спросил Амин, не сводя глаз с Мани.

– Мама тоже никогда, кажется, не ходила в церковь. Бабушка тоже, кажется, никогда не ходила. Может быть, прабабушка…

– А отец? – вдруг впервые настойчиво спросил Амин. – А как же отец? Какая его вера?

Мане вдруг стало чудовищно неприятно от этого разговора: она словно снова попала в этот стыдный круг вопросов, который так сводил с ума ее и ее сестру; как будто она была виновата в том, что никогда в жизни не видела своего отца и ничего про него не знает!

– Я не знаю отца! Ты понимаешь, я вообще не знаю своего отца! Я не знаю, кто он! Я не знаю, жив ли он! Я не знаю, какой он национальности! Какой веры! Я даже не знаю, есть ли у него совесть, что он бросил нашу мать и двух дочерей!!! Хватит меня спрашивать о нем! Хватит мучить меня! Я же не виновата в этом! Не ви-но-ва-та!!!

Маня оглушительно прокричала эти слова, сжав руки в кулаки, будто собиралась драться с Амином, и зарыдала, и очень быстро ее рыдания перешли в самое настоящее буйство – точно такое же, какое овладело ее матерью, когда она узнала, что Маня встречается с Амином.

Амин сначала оторопел и даже не мог пошевелиться. Это все произошло так неожиданно! Он впервые видел Маню в таком состоянии и впервые услышал о том, что на самом деле Маня ничего не знает о своем отце. Он очень быстро понял, что ею овладела настоящая истерика. Ему стало чудовищно неприятно от того, что он вроде как стал причиной этого, но не спросить об отце и его вере он не мог. Это был его долг. Долг жениха! Но пока он должен был успокоить ее во что бы то ни стало.

Амин сгреб Маню в охапку и крепко прижал к себе. Сначала она как рыба билась в его руках, пытаясь вырваться. Она кричала, что не нужно никакой свадьбы, никакой женитьбы, потому что она обычная безотцовщина и ничего, кроме позора, она в жизнь Амина не принесет. Она кричала, что пусть он ищет нормальную женщину своей веры, а она ничем не может ему помочь! Она кричала это и все пыталась вырваться из его рук, но он ни на мгновение не отпускал ее.

Он вдруг понял, что в этой истерике сейчас вырвалось все напряжение, связанное с отцом; напряжение, которое накопилось в ней за всю жизнь и которое не имело выхода. Пусть ему было очень неприятно, он подумал, что это очень даже хорошо, что это случилось сейчас – и этот взрыв, и то, что узнал, что Маня совсем ничего не знает о своем отце…

Через пару минут, когда у Мани закончились силы, она вдруг замолчала, время от времени тихонько всхлипывая, и обмякла в руках Амина.

Амин осторожно посадил Маню на табуретку, присел перед ней на корточках и, погладив осторожно по щеке, сказал:

– Маша, я люблю тебя. Ничто не помешает мне жениться на тебе. Я ведь просто спросил о вере твоего отца, раз ты предложила перейти в твою веру…

Маша громко всхлипнула и прошептала ему:

– Прости меня, пожалуйста… Я не понимаю, что сейчас случилось со мной… Просто… просто… это было такое напряжение… всю мою жизнь, когда люди спрашивали меня о моих родителях. И мы жили не с мамой, а с бабушкой… И они ни за что не хотели рассказывать нам об отце. Они просто сводили меня с ума этим…

Амин взял ее за руку и отвел в ее комнату и уложил в постель. Потом он принес воды. Маша немного отпила и продолжала рассказывать Амину про свое детство. Про то, как одноклассники смеялись над ними за то, что они были такими бедными, и что у них не была отца, и мать приезжала очень редко. Про то, как соседи называли их «безотцовщиной» и про все те вещи, о которых она столько лет молчала и никому никогда не могла пожаловаться на то, как жизнь несправедливо с ними обошлась.

Амин сидел рядом с ней и вытирал ее слезы, слушая эту нестерпимо печальную историю и сравнивая ее с историей своей семьи, в которой мать была невероятно доброй и заботливой ко всем детям, и такой любящей и нежной к мужу. Он думал о том, что не мог бы даже представить себе такую ситуацию, в которой отец, будучи живым и здоровым, мог бы оставить жену и детей навсегда. Даже во время обстрелов и бомбежек отец делал так, что семье ничего не угрожало, потому что он все время предвидел опасность и, как мог, оберегал всю семью. А когда вся семья была вымотана войной, он просто организовал их отъезд в Европу, в безопасное место. И хоть ему было так трудно, он, будучи уважаемым успешным врачом с прекрасной частной практикой, взрослым человеком, подтвердил свой диплом в Германии, хотя один Аллах знал, чего ему это стоило.

Но Амин ничего этого Мане не сказал. Он понимал, что скорее всего с Машиным отцом случилось что-то настолько страшное… Что-то настолько сильно грозило семье, что для ее блага он был вынужден семью оставить. Да-да, скорее всего было именно так…

И Амин продолжал слушать свою невесту.

Время от времени и на глазах Амина показывались слезы, которых он не прятал от Мани, потому что он понимал, что все, что ей было нужно сейчас, – это быть с ней рядом, любить ее всем сердцем и возвращать ей веру в мужской мир и веру в людей.

В какой-то момент Маня замолчала, потому что у нее уже совсем не было сил. Амин накрыл ее одеялом, как ребенка, еще раз поцеловал ее в щеку и сказал:

– Маша, я люблю тебя, и я хочу, чтобы ты стала моей женой. Ты станешь моей женой, примешь мою веру и ощутишь твердую почву под ногами. Я даю тебе слово. Слово мужчины. До завтра, милая Маша.

Маня кивнула ему и услышала, как за ним тихонько закрылась входная дверь. Она улыбнулась – светло и нежно – и моментально уснула.

* * *

Наутро Маня проснулась со странным чувством. Во-первых, ей было стыдно за то, что произошло с ней накануне. Такая истерика была у нее впервые, да еще и на глазах Амина и к тому же после его вопроса об отце…

Конечно, Амин повел себя как джентльмен: успокоил ее, уложил, сделал так, чтобы она вчера не чувствовала себя неловко… Но сегодня ей было так неловко, что нельзя и описать. Во-вторых, к этому стыду примешалось ожидание разговора с матерью, ведь нельзя уже было замалчивать то, что Амин сделал ей предложение. У Мани, правда, мелькнула мысль, что можно было бы сначала пожениться, а потом сказать об этом матери: так было бы надежней. Но… Амин сто раз сказал, что по их обычаям нужно благословение родителей на брак.

Маня встала с постели, умылась и поехала на работу, чтобы там до вечера ни о чем не думать. К тому же они еще позавчера договорились с Амином, что он сегодня будет собираться в дорогу и останется в общежитии, и они не смогут встретиться.

Вечером, когда Маня вернулась с работы, мать и Варя уже были дома. Они, как обычно, сидели в своих комнатах и занимались своими делами.

Маня наскоро перекусила, зашла в ванную, почему-то вымыла руки и поглядела на себя в зеркало. Как ей показалось, из зеркала на нее смотрела взрослая женщина, которая вполне может решать свою судьбу так, как ей захочется.

Она глубоко вдохнула, потом выдохнула и решительными шагами направилась в комнату матери.

Мать сидела за письменным столом и что-то чертила на бумаге простым карандашом: то ли графы таблицы, то ли еще что-то. Маня не поняла, что именно.

– Я хочу поговорить с тобой, мама, – официальным голосом сказала Маня.

Мама повернулась к ней.

– Амин вчера сделал мне предложение, и я собираюсь выйти за него замуж. Хочешь ты этого или нет.

Мама продолжала внимательно смотреть на Маню, и Мане даже показалось, что мама или не расслышала, или не поняла, что именно говорит ей дочь.

– Мама… – Голос Мани дрожал.

Мать, ничего не ответив, отвернулась от дочери и продолжила что-то чертить в тетради.

– Мама, мне не нравится то, как ты себя сейчас ведешь! – воскликнула Маня. – Я тебе говорю о том, что выхожу замуж и, возможно, уеду жить в другую страну. Хотя бы поэтому ты должна мне что-то ответить.

– Так ты у меня ничего не спросила, – спокойно ответила мать. – Что же я должна тебе ответить?

– Я… я… спросила, – уже совсем запинаясь, проговорила дочь.

– Доченька, ты повтори свой вопрос, потому что я, похоже, его пропустила, – отозвалась мать неожиданно мягким голосом.

– Я… я выхожу замуж и хочу спросить… рада ли ты?

– Я рада. Это все, что ты хотела спросить?

– Нет… Да… Я… я… хотела спросить, не против ли ты? – выдавила из себя Маня, вдруг вспомнив слова Амина о родительском благословении.

– Против, – спокойно, но твердо ответила Людмила Казаринова.

Маню бросило в жар.

– Мне все равно, против ты или нет – я все равно выйду за него!

– Я так и поняла, поэтому не понимаю, почему ты так настаиваешь на нашем разговоре и на моем разрешении. Ты взрослый, совершеннолетний человек. Ты можешь поступать как захочешь. Я же это тебе уже говорила. И вообще, Маша, я немного занята сейчас: мне нужно доделать таблицу. Это важно для моей работы. Мы можем поговорить, например, завтра, когда ты будешь более вменяемой и способной на разговор.

– Завтра я не могу. Амин послезавтра улетает к семье, и завтра я буду с ним! – ответила Маня.

– Значит, поговорим послезавтра. У нас полно времени. Хорошо?

– Хорошо, – тихо ответила Маня и вышла.

Она заглянула в комнату к сестре.

– Варь, – тихонько позвала Маня.

– Я все слышала, – полушепотом ответила Варя, – я подслушивала под дверью. Знаешь, я тебя поздравляю, конечно. Твой Амин – хороший парень. Кажется… И классно, наверное, получить предложение выйти замуж. Но… мама сказала мне, что ты будешь с ним вместе только через ее труп…

– Так и сказала? – шепотом спросила Маня.

– Да. И ужасней всего, что она такими словами обычно не разбрасывается.

– Да-а, – протянула Маня, чувствуя ледяной холод, который полз по всему ее телу. – Валечка ее даже видела в их общаге, она там что-то у комендантши выясняла.

– Держись, сестра, – сказала Варя и вдруг улыбнулась. – Ты должна победить этого демона. Может быть, и мне твоя победа со временем пригодится.

– Что ты имеешь в виду? – спросила Маня озабоченно.

– Пока ничего, – уклончиво ответила Варя, – пока ничего.

Маня не стала допытываться у сестры ответа: последние годы Варя стала совсем скрытной, как мать, да и Маню больше волновала ее проблема с материнским согласием на брак.

* * *

Людмила Казаринова обычно по вечерам готовилась к предстоящим урокам или занималась своими рукописями (она была одним из составителей школьного учебника по физике), но сегодня она поняла, что должна немедленно действовать.

Конечно, хоть Маня и не показывала ей своего кавалера, но Людмила уже давно все узнала. Она побывала в общежитии, выяснила его имя – Амин Альсаади, посмотрела на него, когда он ходил туда-сюда по коридору. Самое интересное заключалось в том, что он ей понравился: он был приятным на вид парнишкой. Он наверняка порядочный человек и совершенно точно сын хороших родителей. Не будь он ливанцем, то есть мусульманином, она бы слова против не сказала, тем более что ее дочь была покладистой, не блистала никакими талантами и, понятное дело, была бы хорошей женой. Но допустить, чтобы Маша, дочь еврея, жившего в Израиле, вышла замуж за мусульманина, Людмила не могла.

То, что ее когда-то любимый муж, ее Борис, был вынужден уехать в Израиль, она узнала в тот же день, когда его вызвали в ОВИР. Тогда, собирая чемодан, дрожащим голосом он твердил, что уезжает, чтобы сохранить жизнь Люде и детям. Он говорил, что очень скоро вернется или заберет их с собой. Но потом он надолго пропал и позвонил ей только несколько лет назад, в 1989 году, когда перестройка была в разгаре, и когда… она давным-давно от обиды оформила их развод и вернула себе и детям свою фамилию.

Это было так: однажды вечером, когда она допоздна засиделась на работе в школе, раздался телефонный звонок. Она взяла трубку, и на ее «Алло!» какой-то до боли знакомый мужской голос спросил: «Люда… Людочка, это ты?»

Она окаменела. Потому что это был Борис. Мужчина, от которого она родила двоих детей и который внезапно и навечно исчез в один вечер, не подав никакого знака, не написав никакого письма, или записки, или телеграммы… И после исчезновения которого вновь приходила его бывшая любовница и не без удовольствия сказала ей: «Ну что, он и вас бросил? Очень похоже на него. И он не сказал, что его пригласили работать в Америку, в университет? За сумасшедшие деньги? Да-а… А мне позвонил и все доложил… Что ж… Сочувствую вам, Люда».

Так что Людмила Казаринова не знала, что можно сказать этому голосу в трубке. Обвинять? Разве она могла его обвинять? Да и в чем? Что он, будучи талантливым человеком, нашел лучшую долю? Что он бросил ее и детей? Так разве она была одна такая – женщина, которую бросил муж?

– Как живешь, Борис? – как будто чужими губами холодно произнесла Людмила.

– Людочка, я в Москве, я хочу увидеться с тобой! Я все тебе объясню! Я хочу увидеть детей! Я хочу, чтобы они поехали со мной, ко мне! Я теперь все могу. Политическая ситуация такая, что теперь я могу…

– А где ты живешь, Борис? – ледяным голосом спросила Людмила.

– Я в гостинице «Садко»! – обрадованно заговорил Борис.

– Нет, я не спрашиваю, где ты остановился в Москве. Я спрашиваю, в какой стране ты живешь?

– Я живу в Израиле, я работаю в университете, в Хайфе, и там я…

– Послушай… – перебила его Людмила. – Подожди. Я не хочу никаких подробностей. И не хочу встречаться с тобой. Также я не хочу, чтобы ты встречался с детьми. Я не верю, что за все эти годы ты не мог прислать нам письмо или телеграмму… Ты почему-то о своих успехах и об Америке сообщил своей бывшей любовнице. Она была с тобой на связи. Так что я хочу, чтобы ты навсегда зарубил себе на носу: в Москве у тебя никого нет. Ни женщины, ни детей, которых она тебе родила и вынуждена была отправить в Сибирь, к бабке, чтобы здесь я могла заработать им на жизнь, и которых ты не хотел знать.

– Люда… ты… ты… Я просто боялся навредить вам! Но теперь я здесь! Я не женился, у меня нет других детей. Я столько лет мечтал встретиться с вами, и вот теперь я могу! Да, некоторое время я жил в Америке как нищий! Я не мог работать там по специальности! Только когда я перебрался в Израиль, я смог продолжить карьеру преподавателя… И… Я не связывался с моей бывшей! Потому что это именно она подстроила так, что меня в течение суток просто выкинули из страны… Я через такое прошел! Люда, я не хочу сейчас оправдываться! Я… я… Давай просто встретимся, и я все расскажу, и мы все решим! – с отчаянием почти кричал в трубку Борис.

– Ты и раньше говорил: «Мы все решим!» Но ты решил все для себя, сам для себя, а потом просто исчез. Не звони мне никогда. И не смей разговаривать с детьми! Они тоже натерпелись! До свидания!

– Люда, умоляю, послушай меня! Ты не имеешь права так говорить! Это ведь и мои дети тоже! Подожди, через полчаса я буду у тебя…

Борис еще что-то кричал в трубку, но Людмила уже не слушала. У нее все давно перегорело: и любовь к Борису, и ощущение себя как красивой, привлекательной женщины… Она пробовала заводить романы, но у нее ничего не получалось, как будто что-то внутри надломилось и совсем не подлежало починке. Так что ей тогда не захотелось видеть его.

Потом, через два дня, ее мать, Капитолина Ефимовна, звонила ей и говорила, что Борис объявился и вызвал ее на переговорный пункт, но она отказала ему тоже и даже пообещала вызвать милицию, если он заявится к ним.

Так что встреча тогда не состоялось. Зато Людмила узнала, что он жив и здоров и что живет в Израиле и вполне благополучен.

Людмила хорошо знала об арабо-израильских конфликтах. Да и кто не знал о них? Зачастую это было главной темой в новостях, так что ей было яснее ясного, что этот союз – между ее дочерью (наполовину еврейкой) и Амином (арабом, мусульманином) – ни в коем случае не должен был состояться. К тому же Людмила хорошо знала, что политическая ситуация в мире была по-прежнему неустойчивой, и никто не мог дать гарантии, что в один прекрасный день из страны не вышлют всех иностранцев или детей, рожденных от иностранцев, или еще что-нибудь в этом роде… И еще она думала о том, что если международные отношения все-таки будут мирными, вполне может случиться такое, что в случае развода Амин легко отнимет у Мани детей. И получится так, что она будет жить в России, а Амин в Ливане или в Германии с ее детьми. И ее дочь и, следовательно, она, Людмила, никогда не увидят этих детей! А принятие мусульманства? А хиджабы и права женщин?

Нет, она совершенно точно не должна допустить этот брак! Конечно, она знала, что Маня будет долго горевать: она хорошо знала свою дочь, которая легко и надолго привязывалась к людям. Но что делать?! Она, Людмила, мать и взрослый, думающий, человек, и ей с высоты собственного опыта видно то, чего еще не видно юной, ничего не смыслящей в жизни Мане.

* * *

– Машенька, – ласково произнесла мать, стучась к Мане в комнату. – Дочка, можно я зайду?

Маня, готовившаяся ко сну и уже сидевшая на кровати, насторожилась: мать была такой ласковой, какой бывала редко. Особенно это было странно после их сегодняшнего разговора.

Мать села напротив Мани.

– Доча, ты прости меня, – сказала Людмила. – Я сейчас серьезно думала и поняла, что я просто не имею права стоять на пути твоих решений. Я думаю, что ты на самом деле имеешь право выходить замуж за того, за кого хочешь. Завтра встречайся с Амином, послезавтра он полетит домой и спросит разрешения у своих родителей. И если они будут согласны, то и я благословляю вас.

– Мамочка!!! – взвизгнула радостная Маня и бросилась целовать и обнимать мать и, не чувствуя никакого подвоха, начала благодарить ее за то, что она передумала.

Людмила вышла из комнаты дочери, и счастливая Маня моментально уснула. И лишь Варя, притаившаяся в соседней комнате и еще не успевшая заснуть, почувствовала в этом всем неладное.

* * *

На следующий день Маня встретилась с Амином. Он очень волновался перед этой встречей, потому что наутро он улетал к родителям в Германию, чтобы побыть с ними и спросить разрешения на женитьбу.

Маня видела, что он был совершенно невыспавшимся: у него были красные глаза, потому что почти всю ночь он выстраивал для родителей безупречную систему аргументации, чтобы доказать то, что его Маша – невеста, которая подходит ему как никто другой. И к утру он решил, что все его аргументы вполне весомые, и только тогда он позволил себе поспать пару часов. Но сейчас, встретившись с Маней перед отъездом, он был совершенно счастлив: экзамены были сданы на «отлично» (и ему не придется краснеть перед отцом), скоро он увидит родных и совсем скоро он сможет жениться на своей любимой.

Маня тоже была счастлива. Она, счастливая, рассказала Амину о том, что мать дала согласие на их брак, и теперь она будет ждать его, Амина, в Москве, чтобы пожениться и быть вместе навсегда.

Маня взяла на работе отгул, поэтому они могли целый день гулять с Амином. Они болтались целый день по Москве, много смеялись, ели мороженое, катались на карусели, то и дело целовались, и им казалось, что во всем мире не было никого счастливей их двоих.

Вечером Амин проводил Маню домой и по привычке хотел сразу уйти, но Маня попросила его зайти и познакомиться с ее матерью. И Амин согласился.

– Мамочка, это мой жених, мой Амин! – сияя, сказала Маня матери, едва они вошли в квартиру.

Людмила выглянула из своей комнаты и приветливо улыбнулась Амину:

– Добрый вечер, Амин!

– Добрый вечер, Людмила Егоровна! – солидно и радостно, пусть и немного волнуясь, ответил Амин.

– Приятно познакомиться, Амин!

– Давайте попьем чаю все вместе! – предложила счастливая от этой встречи Маня.

– Мне кажется, уже поздно, – ответил Амин.

– Да, действительно, уже поздновато, – согласилась Людмила. – Давайте так: когда Амин вернется от родителей, я устрою праздничный ужин, и мы все обсудим. Договорились?

– Договорились! – хором ответили Маня и Амин.

Когда дверь за Амином закрылась, Маня приняла душ и легла спать. Эти дни были так наполнены волнениями, что она очень устала, и теперь, едва ее голова коснулась подушки, она тут же уснула. И не слышала, как примерно через полчаса тихонечко стукнула входная дверь: как только дочь уснула, Людмила Казаринова отправилась к Амину в общежитие.

Она вызвала такси и оказалась в общежитии как раз до одиннадцати часов, так что она, уже знавшая, в какой комнате живет Амин, поднялась на его этаж и постучалась в его дверь.

Амин был изумлен ее визитом. Он явно был готов ко сну, потому что наутро у него был самолет. Но все же он вежливо пригласил Людмилу войти, а его сосед, его друг Мохаммед, учтиво вышел в коридор.

– Амин, – сказала Людмила. – Я хочу сказать, что я против вашего брака.

– Как же это… – растерянно проговорил Амин, – вы же только что сказали, что вы согласны…

– Я просто не хотела Машиных истерик у себя дома. И я вам совершенно уверенно говорю, что я против вашего брака.

– Почему? – тихо спросил Амин.

– Прежде чем я скажу почему, я хочу спросить у вас, Амин: является ли мнение матери невесты весомым, важным для вас?

– Да, – ответил Амин. – Родители иногда понимают то, чего не понимают дети, и мнение родителей нужно учитывать… Но… подождите… подождите… Мы же только что говорили…

– Амин, – твердо сказала Людмила. – Вы мусульманин…

– Да, я мусульманин… Но это не проблема, потому что Маша примет мусульманство, и все будет в порядке, все будет очень хорошо, потому что…

– Нет, не будет все в порядке, – жестко парировала Людмила. – Отец Маши – еврей. Она вам говорила это?

– Н-нет, не говорила, – еле слышно ответил изумленный Амин. – Она сказала, что не знает, кто ее отец.

– Она действительно не знает, кто ее отец. Отец бросил детей и теперь живет в Израиле. Он еврей! Надеюсь, вы прекрасно понимаете, что будет с Марией в вашем Ливане или в вашем арабском квартале в Германии, если ваши родители узнают, что она еврейка, пусть даже наполовину и пусть даже по отцу?

Амин сел на стул, уронив подбородок на грудь.

– Это достаточный аргумент для вас? – спросила деловито Людмила.

– Послушайте, Людмила Егоровна, я очень уважаю вас, потому что вы мать моей любимой невесты. И я надеюсь убедить вас в том, что я буду хорошим мужем для вашей дочери! И я надеюсь убедить моих родителей в том, что Маша будет хорошей женой для меня. Я знаю много случаев, когда мусульмане и евреи вступали в брак…

Людмила молчала. Она надеялась, что этого аргумента будет вполне достаточно, чтобы отговорить Амина от идеи брака с ее дочерью.

Но перед ней сидел Амин, ошарашенный, но не сломленный, и совершенно не желал сдаваться, потому что он, юный, неопытный, был склонен считать, что он один в состоянии преодолеть эту арабо-израильскую проблему, которую не в состоянии преодолеть профессиональные дипломаты, военные и целые правительства.

И тут у нее в голове мелькнула сумасшедшая идея:

– Амин, а Маша говорила, что у нее уже был муж, недолго, и что она все еще официально замужняя женщина?

Изумленный Амин встал со стула, снова сел, снова встал… Он посмотрел в упор на Людмилу и совсем страшным голосом спросил у нее:

– Это правда?

– Правда, – мгновенно солгала Людмила. – Вы можете прямо сейчас позвонить ей и спросить. Или вы можете поехать со мной прямо сейчас к нам домой, и я покажу вам документы!

– Нет, я не поеду с вами. Мне достаточно вашего слова, – почти прошептал Амин, но в его глазах Людмила увидела короткий всполох ослепительной ярости.

«Такой зарежет ножом не моргнув глазом!» – подумала Людмила про себя, не осознавая, что это она только что воткнула нож в спину судьбы своей дочери. Совсем так, как это сделала когда-то ее соперница, которую тоже звали Людмила.

Наутро Амин улетел домой, забрав с собой все свои вещи и документы. С тем, чтобы больше никогда не возвращаться в Москву и продолжить учебу в Германии, рядом с семьей.

* * *

Через четыре дня, когда Маня вернулась с работы, мать сказала ей между делом, что звонил Амин и просил передать ей, что его родители против их брака и поэтому их свадьба не состоится.